Текст книги "Князь Путивльский. Том 2"

Александр Васильевич Чернобровкин
Князь Путивльский. Том 2

1

Мелочь, казалось бы, – не просто наказал половцев за нападение, но и вернул подданным угнанный у них скот и возместил баранами потерю хлеба, – а на крестьян произвело сильное впечатление. По весне ко мне пришли столько желающих поселиться на моих землях, что их хватило на четыре новые деревни. Выделил им поля на левом берегу Сейма. Там больше степных участков, не надо вырубать лес. Дал на семью по корове, лошади и зерно на посев в кредит и помог вспахать целину. Для этого нужен тяжелый плуг, который способна тянуть только упряжка из восьми волов. У переселенцев таких не было.

Морской поход пришлось отложить. Ждал ответный удар половцев. По моим прикидкам, они должны были появиться не раньше, чем земля покроется зеленой травой, чтобы был корм для лошадей, то есть, в конце мая или начале июня. Готовясь к их визиту, тренировал своих дружинников, и заодно следил за доводкой соборной церкви.

Одна артель крыла купол золотом, а другая расписывала храм внутри. Художников было двое и четверо подмастерьев. За авторством явно не гонялись, старались, чтобы работа каждого не выделялась. Наверное, потому, что авторского права пока не существует. Знали бы они, сколько хлопот своей авторской безалаберностью доставляют будущим историкам! Поп Калистрат подробно рассказал мне, где и что будет намалевано. Я делал умное лицо, кивал головой, хотя не понимал большей части того, что он говорил. Не силен я в библейских сюжетах. Один раз прочитал этот сборник ненаучной фантастики, где в одной части пропагандируется прямо противоположное другой, утолил любопытство и сразу забыл. Как можно верить в такую чушь?! По моему глубокому убеждению, умный и образованный человек не может быть верующим. И наоборот.

По пути из собора в свой терем заметил, что к воротам Детинца подскакал всадник. Это был разбитной парень лет двадцати, одетый в старый тулуп и латаные порты, но почти новую беличью шапку. И конь под ним был справный, из тех выносливых степных лошадок, которые так по нраву кочевникам. Вооружен короткой пикой, булавой, луком со стрелами и длинным ножом. Щит круглый и небольшой, из ивовых прутьев, обтянутых кожей. Типичный представитель охочих людей, готовых ввязаться в любую авантюру, чтобы добыть денег.

– Мне к воеводе надо, весть ему привез, – сказал он караульным.

– От кого весть? – спросил старший караула.

– От половцев, – ответил всадник.

Воевода Увар по моему приказу проехался в начале весны, как снег сошел, по приграничным городам и острогам и пообещал награду тому, кто первым привезет весть о походе половцев на мое княжество, если таковой вдруг случится.

– Пропустите его! – крикнул я.

– Это князь, – подсказали караульные всаднику.

Парень остановил коня в паре метров от меня, спешился, поклонился вроде бы с уважением, но шею подобострастно не гнул. От него шел сильный запах лошади. Значит, скакал долго.

– С вестью я к воеводе твоему Увару. Обещал он гривну заплатить, – начал парень.

– Я заплачу, если будет за что, – проинформировал его и задал вопрос: – Половцы ратиться собираются?

– Да, князь, – ответил он. – Бостекан кинул клич по Степи, созывает охотников в поход на тебя. Место назначил в половине дня пути от моего города Вьяханя, за речкой Сулой.

Или Бостекан тоже решил напасть тогда, когда его не ждут и когда лес голый, трудно в нем засаду устроить, или, что скорее, невтерпеж было нанести ответный удар. Как большинство выходцев из низов, он слишком боялся уронить авторитет.

– Ты там был? – спросил я.

Уверен, что и его звали в этот поход. Наверняка некоторые его товарищи присоединились к Бостекану, а ему что-то не понравилось или решил без особого риска срубить деньжат.

– Был, сам все видел, – ответил парень. – И сразу к тебе поскакал. Воевода Увар обещал гривну…

– Гривна твоя, – заверил я и продолжил опрос: – Сколько собралось половцев?

– Сотни три-четыре, но я два дня скакал, за это время к нему еще охотники подойти должны. Они все время приезжают, по несколько человек или отрядами, – рассказал он.

– Срочно всех сотников и воеводу ко мне, – приказал я своей свите, – а этого накормите-напоите и выделите место для ночлега.

– Мне бы гривну получить, да я бы обратно поскакал, – попросил парень.

Не присоединиться ли к Бостекану спешит и заработать на известии, что мы готовимся к встрече гостей? Не сильно бы я удивился. Народ на Руси испаскудился, ради наживы своих от чужих перестал отличать.

– Как тебя зовут? – спросил я.

– Еремей, – ответил он.

– Так вот, Еремей, гривну получишь утром, а когда доведешь нас до половецкого стана, будет тебе и вторая, – пообещал я. – Иди ешь-пей-отдыхай. Твое серебро от тебя никуда не денется.

Заметно было, что не верит он мне, но выбора нет, поэтому поклонился и пошел вместе с моим дружинником в гостевую избу для прислуги.

– Проследите, чтобы не сбежал, – предупредил я караульных.

Воевода Увар и сотники Мончук, Матеяш, Будиша, Олфер и Доман уже знали, зачем их позвал. Они все сели справа от меня, строго по чину, хотя на противоположной стороне лавка была свободна. Я не стал прививать им навыки демократии. Не та эпоха.

– Сколько времени будут собираться охотники на зов Бостекана? – спросил я.

– По-разному, – ответил Увар Нездинич.

– Бостекан – не тот командир, за которым все пойдут, – продолжил его мысль Мончук.

– К нему только отрепье всякое соберется, – сказал свое слово Матеяш.

– Не меньше недели, а то и две, – закончил Будиша.

Олфер и Доман промолчали. Им по молодости лет, видимо, высказываться на военном совете не положено.

– Два дня назад у него было около четырех сотен сабель, – сообщил я. – Значит, еще через три дня соберется сотен шесть-восемь. Из них, как вы говорите, с чем я полностью согласен, большая часть будет плохо вооруженной и без серьезной брони. То есть, надо делить на два.

– А то и на три, – высказался воевода. – Они удар нашей тяжелой конницы не держат, рассыпаются сразу. Главное, не гнаться за ними, чтобы в засаду не попасть.

– Матеяш, Олфер, Доман, сколько людей в ваших сотнях умеют на коне биться? – спросил я.

– Человек тридцать-сорок наберу, – ответил первым Матеяш.

– А у меня человек двадцать, не больше, – сообщил вторым Олфер.

– И у меня столько же, – сказал последним Доман.

– Надо будет одвуконь скакать, на всех лошадей не хватит и брони лошадиной, – подсказал воевода Увар.

– Кому брони не хватит, поскачут во второй линии, – решил я. – Идите по своим сотням, собирайтесь. Поедут все, кто может на коне воевать. Возьмем степные пики и короткие копья. У кого жеребец в тяжелой броне, поскачут одвуконь, остальные на одной. Провизией и овсом для лошадей запастись на неделю. Выходим завтра утром. Вопросы есть?

– А кто вместо меня останется? – спросил Увар Нездинич.

Его-то я и собирался оставить, но глянул на воеводу и понял, что, если сейчас не возьму в поход, поставит он крест на себе, как на воине.

– Придется Матеяшу остаться, – решил я и, чтобы подсластить пилюлю, добавил: – Нужен опытный командир, который умеет в осаде сидеть, – и закончил шутливо: – Вдруг мы с половцами разминемся?!

2

Мы с ними не разминулись. Они все еще были на месте сбора. Стан разбили примерно в километре от леса. В середине стояли юрты хана и кошевых, всего шесть. остальные воины расположились в шалашах из еловых лап, под навесами из попон, а то и просто под открытым небом. После обеда зарядил дождь, мелкий и нудный, так что многие половцы сидели или лежали у чадящих костров, накрывшись попонами. Было их не меньше тысячи. Я хорошо видел только тех, кто был на ближней ко мне половине от юрт, сотен пять человек, а сколько всего, сосчитать не смог, потому что начинало уже темнеть. Просто умножил уведенное на два. Мне подумалось, что погода типично английская. Она была плоха для моих валлийских лучников. Значит, плоха и для половцев. Уверен, они поснимали тетивы с луков и спрятали за пазуху, чтобы не отсырели. Натянуть ее – не меньше минуты потребуется. То есть, выпустят на десяток-полтора стрел меньше. Мелочь, конечно, но кому-то из моих дружинников сохранит жизнь.

Я повернулся к Увару, Мончуку и Еремею, которые наблюдали за врагами в кустах рядом со мной, и сказал тихо:

– Их даже больше. Возьмем хорошую добычу.

Еремей посмотрел на меня так, будто я произнес что-то абсолютно нелогичное. Я жестом показал, что пора уходить. Отойдя от опушки вглубь леса на полсотни метров, достал из кармана серебряную гривну, похожую на неумело вырезанную из бруска лодочку, отдал Еремею со словами:

– Вторая, как обещал. До утра пробудешь в лагере, а когда мы отправимся сражаться, поедешь домой.

– Я с вами хочу, – произнес он, хотя несколько минут назад, увидев, сколько собралось половцев, явно не собирался идти в бой.

– Если только во второй линии, – сделал я одолжение.

– Можно и во второй, – согласился Еремей. – У меня там кровник, уже три года охочусь за ним. Раньше он из своего стойбища не выезжал.

Русичи из приграничных со Степью районов переняли у кочевников обычай кровной мести. Предпочитали это блюдо горячим, но не отказывались и от холодного.

– За что будешь мстить? – поинтересовался я.

– Семью он мою вырезал: родителей, двух сестер младших и жену с сыном и дочкой, – спокойно ответил он.

– Тогда можешь и в первой линии скакать, но самым крайним, – разрешил я. – Если твою лошадь убьют, чтобы другим не помешал.

– Во второй линии я точно доскачу до половцев, – рассудительно произнес Еремей. – Все равно он в дальнем конце стана.

Давно я так сильно не ошибался в людях. Боялся, что он продаст нас половцам, а Еремей, как догадываюсь, так настойчиво требовал серебро потому, что не верил, что мы осмелимся напасть на них, собирался нанять помощников или подкупить кого-то, чтобы самому рассчитаться с кровником.

Выехали биться перед самым рассветом. Надо было проскакать по лесной дороге километра три. Была она шириной метра четыре, извилистая, кочковатая, но не разбитая. Выходила в степь немного левее половецкого стана. Там я остановился вместе с воеводой Уваром и подождал, когда развернутся правое крыло под командованием Мончука, левое – под командованием Будиши и займут места во второй линии «подкрылки» Олфера и Домана. Правое крыло было немного ближе к половцам. Выравнивать я не стал, чтобы не потерять время, не привлечь внимание врага. Дождь ночью перестал, и над землей стелился туман, не густой и не высокий, но половецкий стан пока не был виден. Поскачем наудачу, а потом откорректируем направление. Главное – появиться внезапно. Вспомнил детскую считалку: «Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана. Буду резать, буду бить…». Я приготовил пику. Надеюсь, до кинжала дело не дойдет.

– Поедем? – тихо сказал воеводе Увару, опуская забрало шлема.

– Да пора бы, – произнес он, надевая поверх вязаной шапки шлем с личиной в виде зловеще ухмыляющейся хари.

Предлагал ему шлем с забралом, но Увар Нездинич отказался. С личиной ему привычнее, хотя и менее удобно.

Я легонько ударил своего жеребца по кличке Буцефал шпорами в виде восьмиконечных звездочек, которые вертелись на оси. Такие меньше травмируют коня. Здесь раньше использовали простые, в виде штыря. Я внес заметный вклад в развитие конного дела на Руси. Увидел вертящиеся, только четырехконечные, у убитых рыцарей в Болгарии – и вспомнил, какими шпоры будут в будущем. Теперь вертящиеся у всех моих дружинников. Мой боевой жеребец, на котором монгольская кожаная броня из вареной буйволиной кожи, усиленная стальными пластинами на груди и голове, тронулся с места, медленно набирая ход. Конь у меня крупный, гуннский, легко несет меня в полной броне и свою броню, только разгонять его надо не спеша, иначе быстро устанет.

Половцев я увидел, когда до них оставалось метров сто пятьдесят. Они стояли, полусонные, и удивленно смотрели в нашу сторону. Видимо, думали, что какие-то придурки, назначенные пасти лошадей, в тумане гонят их не туда, куда надо. Увидев, кто на самом деле на них летит, начали драпать, громко крича:

– Русы! Русы!…

О сопротивлении не было и речи. Я догнал ближнего кочевника, который собирался убивать и грабить моих подданных, и вогнал ему пику между лопаток. Слишком сильно метнул ее. Прошибла тело почти насквозь и с трудом вылезла из него, из-за чего я чуть не слетел с коня, потому что сидел на русском седле, у которого низкая задняя лука. Следующего бил аккуратнее. Пока добрался до первой юрты, завалил четверых. Возле нее стоял половец в длинной кольчуге и металлическом шлеме, натягивал лук. Я метнул пику ему в лицо, покрытое темно-русой бородой, заплетенной в косички. Половец инстинктивно повернулся вправо. Пика пробила левую щеку и вылезла из шеи справа. Когда я дернул ремешок, он оборвался. Половец с моей пикой повернулся еще немного вправо и завалился на землю возле юрты. Я вытащил булаву, подаренную Бостеканом, поскакал дальше. Впереди летел кочевник в заячьей шапке. Он нутром почуял мой замах и пригнулся. Я только сбил с него шапку, открыв голову, поросшую короткими темными волосами. Боковым зрением успел заметить, как чья-то пика попала ему прямо в наклоненную голову. Догнал еще двоих и свалил более точными ударами. Первому вмял баранью шапку в проломленный череп, а второму попал в левое ухо, после чего половец пошел вправо по дуге на сгибающихся ногах. Заметил, что дальше кострищ нет, следов стоянок нет, и остановился, но мои дружинники продолжали гнаться за половцами. Нет ничего упоительнее, чем бить удирающих, не оказывающих сопротивление врагов.

Я развернул притомившегося Буцефала и медленно поехал к юртам. Там уже хозяйничали несколько дружинников. Я строго-настрого приказывал не начинать грабеж, пока не закончится сражение. Увидев меня, грабители вскочили на коней и, огибая по дуге, поскакали за половцами. Может, кого и догонят.

Моя пика была в руках девушки лет пятнадцати, одетой в рваную и мятую рубаху. Расставив босые ноги на ширину плеч, девушка молотила пикой, как обычной палкой, мертвого половца по голове, красной от крови. Распущенные, всклокоченные, длинные волосы взлетали и опадали в такт ударам. Била с тупым неистовством, даже не заметив, как подъехал я. Во время очередного замаха, я схватился за древко у окровавленного наконечника, не дал ударить. Девушка попробовала выдернуть пику, обернулась и, увидев меня, отпустила ее.

– Он уже мертвый, – сказал я, – а пика мне еще пригодится.

Девушка тупо смотрела на меня, будто пыталась понять, как я здесь появился. Глаза ее казались пустыми, потому что зрачки расширились, поглотили радужную оболочку. Она смотрела как бы сквозь меня. Лицо окаменело, приобрело иконописную бесчувственность.

– Он мертв, – повторил я.

Видимо, смысл моих слов наконец-то дошел, потому что девушка кивнула головой, развернулась и пошла в сторону леса, спотыкаясь босыми ногами о трупы половцев. Я хотел остановить ее, дать теплую одежду, а потом отвезти домой, но что-то удержало меня. Наверное, решимость, с какой она шла к неведомой мне цели.

Сколько мы перебили половцев – считать не стал. Какая разница?! Главное, что налет на мое княжество сорвался. Бостекана среди трупов не нашли. Как рассказали дружинники, которые гнались за половцами до последнего, сотни две успели добежать до лошадей и ускакать на них без седел. Остальных лошадей нагрузили трофеями и погнали в Путивль.

Одного половца, легкораненого, я отпустил с посланием, составленным в половецком духе:

– Скажешь Бостекану, что он должен за сожженный хлеб пятьдесят гривен. Если не вернет до осени, найду его и в норе суслика.

– Обязательно передам, Сын Волчицы! – заверил половец, который смотрел на меня со смесью восхищения и ужаса.

Видимо, я становлюсь персонажем половецкого пантеона злых духов.

Затем поговорил с Еремеем.

– Убил кровника? – спросил я, хотя по грустному лицу парня понял, что месть свершилась.

– Не я, но это не важно, – ответил он.

– Два коня и одежда, доспехи и оружие их бывших хозяев твои, – выделил ему долю из добычи.

– Ага, – молвил он безразлично.

– Чем дальше думаешь заниматься? – поинтересовался я.

– Не знаю, – ответил Еремей.

– Надо начинать новую жизнь, – посоветовал я. – Если хочешь, возьму в свою дружину.

– Ага, – повторил он также безучастно, словно решалась не его судьба..

На лесной дороге встретили девушку, у которой я отобрал пику. Сидела на корточках, обхватив руками колени, на обочине под деревом. Лицо было припухшим от слез, но уже не плакала. И не мерзла, хотя утро было холодным. В эту эпоху русские не такие мерзляки, какими станут в двадцать первом веке. Нас девушка видела, но явно воспринимала, как одно целое.

– Дайте ей кожух, сапоги и посадите на лошадь, – приказал я.

Приказ мой выполнил Еремей. Посадил девушку не на отдельного коня, а позади себя. Она не сопротивлялась. Наверное, почувствовала, что он такой же подранок.

3

Как обычно, народная молва превзошла наше самое смелое вранье. Оказывается, мы разбили отряд из двух тысяч половцев, уничтожив всех до одного, и захватили столько же лошадей, не потеряв при этом ни одного человека. На самом деле убили человек восемьсот, лошадей захватили около шести сотен, а бойцов потеряли троих и человек десять были ранены. Я не опровергал молву. Кого боятся, на того лишний раз не нападают.

Я был уверен, что в ближайшие годы половцы не сунутся в мое княжество, но решил в море не ходить этим летом. Появились слухи, что Котянкан вернулся на свои прежние кочевья между Доном и Волгой и пообещал отомстить всем, кто «не сражался с ним против татар». Поскольку выверты его логики мне были не понятны, предположил, что могу оказаться в числе избранных. Кстати, половцы усиленно пытались убедить русичей, что они принимали участие в разгроме монголов при переправе через Волгу. Рязанцы утверждали, что это сделали они вместе со своими союзниками булгарами. Владимирцы приписывали часть успеха себе. Мнение булгар по этому вопросу до меня не дошло. Наверное, им некогда было хвастаться, потому что здорово вломили Субэдэю – спаслась лишь пятая часть монгольского войска – и захватили почти все трофеи, собранные врагами за пару лет. С таким богатством булгары нашли занятия поинтересней, чем сочинять байки о своем подвиге.

В разгар сенокоса ко мне пожаловал в гости половецкий хан с христианским именем Никита. Русская мать воспитала его в православной вере. В двадцать два года он стал ханом, заняв место отца, погибшего на Калке. Был он примерно метр семьдесят ростом, то есть, выше большинства половцев, крепкого сложения, с круглым славянским лицом, светло-русыми волосами и бородой и голубыми глазами. Если бы не легкий акцент и половецкий покрой кафтана, я бы принял его за русского из рязанской глубинки. Он пригнал в подарок десять волов и привез попону, вышитую золотом в виде бегущих волков. Наверное, надеялся, что такой узор мне очень понравится. Заодно передал пятьдесят гривен серебра от Бостекана, который с остатками своей орды откочевал южнее, подальше от моего княжества.

– Я предложил ему поменяться пастбищами, – рассказал Никитакан. – Обещаю, что нападать на тебя не буду, и надеюсь, что и у тебя не будет поводов огорчать меня. Мы ведь оба – христиане. Должны жить в мире и согласии.

Жить в мире всегда предлагает более слабый. Так же, как и поделиться, всегда предлагает нищий.

– Я первым ни на кого не нападаю, – проинформировал его.

– Я тоже, – заверил половецкий хан. – Уверен, что мы с тобой поладим, а когда подрастут наши дети, поженим их и скрепим кровью нашу дружбу.

Как будут говорить в двадцать первом веке, таких друзей за член да в музей. Но огорчать Никитакана пока не стал, произнес многообещающе:

– Все может быть, – и полюбопытствовал: – А почему поменялся угольями? Вроде бы бостекановские считаются не лучшими.

– Хочу жить поближе к городу, чтобы в церковь ходить, – сказал половец.

– Можешь поселиться у меня в городе, а своих людей разместить в моих деревнях, – предложил я, уверенный, что получу отказ.

– Я и хочу так сделать, только мои люди пока против, – признался он. – Потихоньку склоняю их к истинной вере, отучаю от поклонения идолам.

– Поспеши, а то, когда татары придут, будет поздно, – посоветовал я.

– Они не придут! – уверенно заявил Никитакан.

Он собрался было похвастаться подвигами своего народа в борьбе с монголами, но я перебил:

– Они придут через несколько лет и поселятся на ваших землях. Так что поторопись. Моих подданных они не тронут, потому что я их союзник.

Хвастливость мигом слетела с его лица. На меня посмотрел не самоуверенный юнец, а осмотрительный и вдумчивый руководитель.

– Моя мать тоже так говорит, – сообщил он.

Видимо, она и настояла, чтобы он подружился со мной. У русских женщин поразительная способность чуять беду и таким образом притягивать ее. Если живешь в России, надо жениться на иностранке, а заграницей можно жить и с русской: там эта дурь атрофируется.

– Если хочешь, пошлю к тебе монаха, чтобы помог обращать в христианство, – предложил я.

– Было бы неплохо, – согласился Никитакан. – Спасибо за помощь!

– Да не за что, – отмахнулся я.

Мне такая помощь действительно ничего не стоила. Наоборот, игумен Вельямин похвалил, что так пекусь об истинной вере, и выделил на это дело монаха с угрюмым лицом и горящими глазами фанатика. Мне подумалось, что если через неделю половцы не грохнут монаха втихаря, то через год все станут христианами.

Урожай зерновых в этом году удался. Весной я раздал часть зерна на посев новоселам в деревнях, а осенью восполнил запасы в Детинце. Зерна и других продуктов принято запасать на три года осады, причем никто толком не знает, сколько будет осажденных. Определяют на глазок и чуток сверху на всякий случай. Заодно перебрали запасы оружия, выкинули негодное, добавили из захваченного у половцев. Кстати, под стрелы отведены несколько клетей в Детинце и на Посаде. Сколько тысяч штук их хранится у нас – не знает никто, даже мой ключник Онуфрий, который ведет счет каждому сухарю и щепотке соли.

– Все равно не хватит, будем еще делать во время осады, – заверил меня воевода Увар Нездинич и добавил, перекрестившись: – Не дай бог, конечно!

Зимой, пока не лег глубокий снег, ездили на охоту. Зимы в тринадцатом веке более снежные. Во второй половине января уже такой слой лежит, что три раза подумаешь прежде, чем отправишься в путь ради развлечения. Охотились на туров. Это лесной бык типа зубра, такой же лохматый, но помассивнее. Впрочем, живого зубра я видел всего раз, в школьные годы, когда был на экскурсии в Беловежской пуще. Дело было во время весенних каникул. Я умудрился, просунув руку между жердями ограды, вырвать у зубра из бока клок длинной и остистой шерсти серо-коричневого цвета. Каким я выглядел героем в глазах девчонок! Зубр, правда, на потерю шерсти не отреагировал. Линял, наверное. К двадцатому веку от туров останутся одни воспоминания типа: «Объявился там вдруг зверь огромадный, то ли буйвол, то ли бык, то ли тур». Каюсь, я приложил руку к их исчезновению.

Выехали на охоту на рассвете. Вперед ушли загонщики – сотни пикинеров и арбалетчиков. Следом ехал я в сопровождении воеводы, сотников и десятка самых опытных дружинников. Заняли места между деревьями на краю лесной поляны. Коней привязали рядом, чтобы быстро вскочить и погнаться за подранком. Тур – это тебе не косуля, одной и даже тремя стрелами не свалишь. Разве что очень повезет. Ждать пришлось долго. Мы наломали еловых лап, сделали из них подстилку, на которой и сидели на корточках, попивая сбитень, который быстро остывал. Пропустить добычу не боялись. Бег туров по лесу слышен издалека.

Первым на поляну выскочил вожак, самый сильный самец. Темная лохматая махина с длинными острыми рогами, направленными вперед и вверх, неслась, разбрасывая снег, напрямую, посередине поляны. Немного позади и по бокам бежали еще три зрелых самца, а за ними плотной группой самки и молодые бычки. Надо было попасть туру позади левой передней лопатки. Я стрелял из арбалета. Из лука пока получалось хуже, хотя зимой тренировался каждый день по два-три часа. Упреждение я сделал правильное, но, то ли вожак споткнулся, то ли почуял недоброе и немного притормозил, мой болт попал в лопатку. Рядом, в нужное место, воткнулись две стрелы, выпущенные воеводой Уваром и сотником Мончуком. Остальные быки предназначались другим сотникам и дружинникам. Перезарядить арбалет я бы все равно не успевал, поэтому прислонил его к дереву, вскочил на коня, который тревожно всхрапывал, почуяв диких животных и услышав их рев.

Один тур лежал на боку, безуспешно пытаясь подняться и пятная алой кровью чистый белый снег. Второй замер на подогнутых передних ногах, низко наклонив лобастую голову с загнутыми черными рогами, словно решал, вставать или нет? Вожак, в боку которого торчало, кроме болта, четыре стрелы, еще один самец с шестью стрелами и нетронутые самки и молодняк продолжали бежать, сбившись в плотную группу. Они так хорошо утрамбовывали снег, что мой жеребец быстро догнал стадо. Мне стоило большого труда заставить коня приблизиться к турам. Он вертел головой и испуганно ржал, стараясь свернуть в сторону. Я обогнал стадо по целине слева, приблизился к вожаку. В руке у меня дротик длиной чуть больше метра с листовидным острым наконечником. Метров с трех всаживаю дротик в более светлую полосу, которая проходила над хребтом от короткой шеи до хвоста. Дротик втыкается сантиметров на десять в животное и начинает покачиваться из стороны в сторону в такт бегу. Мне показалось, что тур и не заметил новую рану. Пока я доставал из притороченного к седлу узкого и длинного кожаного мешка второй дротик, вожак продолжал бежать вперед, а потом вдруг повернул влево и, резко сбавляя ход, начал разворачиваться в мою сторону. Я тоже придержал коня, который и сам не рвался вперед.

Тур наклонил мощную голову, выставив вперед рога. Левый рог был в верхней части неправильно загнут наружу и вниз. Дротик в спине животного перестал покачиваться. Я не видел глаза вожака, они прятались под темно-коричневой длинной шерстью, свисающей козырьком с широкого лба, зато тур меня видел хорошо, потому что рывком бросился прямо на коня. Я успел метнуть второй дротик, который воткнулся в спину позади первого, и заставил жеребца шарахнуться вправо, на колею, протоптанную стадом. Конь отпрыгнул резво. Понимал, что это спасет ему жизнь. Я пришпорил жеребца, чтобы удалиться от вожака, успеть вынуть из сумки дротик. На ходу обернулся и увидел, что тур заваливается на правый бок, проткнутый дротиком, кинутым Мончуком, и копьем, которое всадил воевода. Старый вояка не признавал дротики, предпочитал тяжелое и длинное копье. Мне показалось, что после похода на половцев Увар Нездинич помолодел лет на десять. По крайней мере, с копьем он управляется получше многих молодых.

Вожак был еще жив. Он лежал на правом боку и тяжело дышал. Изо рта шел пар. Стрелы, вокруг которых шерсть была мокрой от крови, слиплась, поднимались и опускались в такт дыханию. Темная шерсть на брюхе была в снегу, местами покрасневшем от крови. Воевода Увар выдернул копье из туши, прицелился, поднеся трехгранное острие почти к боку тура, замахнулся и всадил в область сердца, между стрелами. Вожак дернулся всем телом, затем поскреб снег задними ногами и замер, бездыханный.

Мне в последнее время стало жальче убивать животных, чем людей. Наверное, с меня уже полностью обтерлась цивилизационную плесень, наросшая в двадцатом веке.