Текст книги "Кинслер пикирует"

Александр Чернобровкин
Кинслер пикирует

1

Я сидел у окна в баре отеля «Альтаир», рассматривал с высоты двадцатого этажа приземистое серебристое, сверху похожее на гриб-дождевик казино «Черная дыра» и соображал, где раздобыть денег, чтобы ограбить это богопротивное заведение. Не хватало мне круглым счетом тридцать тысяч. Сумма плевая, в хорошие времена я за вечер и больше просаживал в рулетку, но сейчас, когда небесный крупье все настойчивее повторял: «Делайте ставки, господа! Вас ждет крупный выигрыш!», мне как раз и нечего было поставить. Скажу больше – не было даже желания заработать их честным путем. Я – фаталист. Если судьбе угодно, чтобы я ограбил казино, она позаботится о деньгах на эту операцию. А пока упругая пластинка кредитной карточки вертелась между большим и указательным пальцами и ударялась то маленькой, то большой гранью о матовую поверхность столика, и на молочно-белом экране вздрагивали серые тени от трехзначной цифры – остаток пособия, полученного при выходе на свободу.

Я постучал пластинкой по стакану с ахлуа – крепким напитком, чем-то средним между чистым спиртом и реактивным топливом, а поэтому хорошо прочищающим мозги. Кусочек льда, плавающий почти у донышка стакана, крохотным бесцветным островком отделился от стенки и плавно поплыл к противоположной. Звон стакана привлек внимание зевающей от скуки проститутки, сидевшей у стойки, и бармена – вышколенного типа с квадратной головой на тонкой шее, похожей на монитор на шарнире. Проститутка зазывно улыбнулась, бармен повернул монитор в мою сторону. Я показал два пальца и вставил кредитную карточку в прорезь в центре стола. Через секунду карточка, оплатив заказ, выплюнулась из прорези, а через минуту, пока я допивал ахлуа и совал пустой стакан в широкую трубу ножки стола, официант принес два полных стакана. Вообще-то, убирать грязную посуду – обязанность официанта, но таким способом я заметал следы.

А вели они к фаготексу по прозвищу Тук. Он висел на стене рядом со столиком и напоминал огромный темно-коричневый плевок табачной жвачки. Восьмиугольные пластинки на его теле сочленились, образовав панцирь, что обозначало полное отстранение Тука от мирских забот: вы – сами по себе, я – сам по себе. Зоологи до сих пор не знают, к какому классу животных отнести фаготексов. Фаготексы едят как органику, так и неорганику; передвигаются всеми известными в животном мире способами, причем количество и форма конечностей зависит от потребности или прихоти, потому что очень любят передразнивать: пообщавшись со мной, Тук начал ходить на двух ногах, увидев собаку, перешел на четыре лапы, теперь боюсь его встречи с сороконожкой; они выживают при температурах от минус ста до плюс ста; могут впадать в спячку на несколько месяцев и столько же не спать; а также брызгать ядовитой слюной, кусаться, душить, лягаться и даже драться как человек, используя вместо кулаков пластинки; размер тела фаготекса – величина довольно переменчивая, он за несколько минут может увеличиться в несколько раз, съев что-нибудь или выпив, или вдохнув воздух, а может и резко уменьшиться, но лучше при этом не присутствовать; единственное, что у них постоянное – это количество костяных пластин на теле, но и они могут либо сочлениться, либо расползтись по всему телу на одинаковое или неодинаковое расстояние друг от друга, либо собраться в горку в какой-то одной части. Я бы сказал – в передней или задней, но у фаготекса такого понятия нет. Голова у него там, где нужна в данный момент. Что он сейчас и продемонстрирует.

Я опустил один из стаканов под стол. Тук сразу же высунул из-под панциря лапу, она скользнула почти по полу к столу, под ним изогнулась под прямым углом, добралась до стакана. В следующее мгновение ахлуа вместе со стаканом исчезло в лапе, а лапа – под панцирем. Стакан пойдет на закуску, а официант пусть думает, что я ему помогаю убирать посуду. Впрочем, фаготекс ест не все подряд. Я немного отклонился вбок, и в отверстие для грязной посуды полетел из-под панциря кусочек льда. Тук не любит слишком холодные блюда, он у нас теплолюбивый.

На этой слабости фаготекса я и сыграл, приручая его. Первый срок, два года, я отбывал в системе Оукон, прозванной в преступном мире «Семиярусной каруселью». В этой системе семь планет, первая из которых обращается вокруг солнца за год, вторая – за два и так далее. Условия жизни на всех планетах невыносимые, днем испепеляющая жара, ночью жуткий холод, и без скафандра можно гулять лишь несколько минут в начале и конце дня. Так как заключенным скафандр не полагается, то и сидишь в модуле от утренней прогулки до вечерней, и самым ужасным для тебя становится пропустить очередную. Модули находятся на порядочном расстоянии друг от друга, связь только со спутником-надзирателем, и более надежную и труднопереносимую камеру-одиночку вряд ли придумаешь. Срок я отбывал на "втором ярусе” – родине фаготексов. Перед высадкой на планету меня проинструктировали, что фаготексы никогда не нападают, только защищаются, и дрессировке не поддаются. От нечего делать я решил проверить достоверность последнего утверждения и притащил в модуль самого, как я думал, маленького фаготекса. Представьте мое удивление, когда я, проснувшись утром, увидел, что почти вся комната занята «малышом», доедающим стул. Из мебели в модуле осталась лишь кровать, на которой я спал. Хорошо, что приближалось время утренней прогулки, и морозец уже слабел. Так, градусов десять-пятнадцать ниже нуля. Я выпрыгнул в пижаме в окно, обежал вокруг модуля, раня босые ноги об схваченную стужей землю, открыл входную дверь, вернулся к окну и, подпрыгивая то на одной ноге, то на другой, орал в него все известные мне ругательства, пока фаготекс не выпустил в сторону окна половину сожранного и не протиснулся в дверь.

Отплевавшись и отмывшись, я решил отомстить грабителю. Он сидел метрах в ста от модуля, сочленив пластинки, отчего напоминал половинку грецкого ореха, и с тихим скрежетом переваривал мою мебель. Сейчас ты у меня поскрежечешь, подумал я и метнул в панцирь увесистую каменюку. Она абсолютно не помешала процессу пищеварения. Я еще больше разозлился и решил испытать фаготекса огнем. Плазменной зажигалкой я погрел швы, затем сами пластинки. Безрезультатно. И тут меня угораздило поднести огненную дугу к шипу – восьмигранному наросту в центре пластинки. Скрежет под панцирем затих. Сейчас фаготекс или двинет меня одной из пластин, или убежит. Меня больше устраивало второе. Не случилось ни того, ни другого. Я убрал зажигалку. Опять заскрежетало. Поднес – затихло. Набаловавшись и позабыв обиду, я пошел в модуль. Фаготекс заковылял следом. На двух ногах.

Бывают такие стометровки, которые переживаешь потом сотни раз, и отмахиваешь в памяти сто километров, пока чувство страха не притрется и не потускнеет. Я слышал раздававшиеся за спиной шаги «тук! тук!» и приказывал себе: только не вздумай бежать! Почему-то мне взбрело в голову, что фаготексы, подобно хищникам, инстинктивно набрасываются на убегающего. Не хватало, чтобы этот урод сожрал меня как стул. Я таки добрался до модуля, закрыл за собой дверь и, за неимением стула, опустился на пол. Вот так отомстил!

Выйдя на вечернюю прогулку, я снова увидел фаготекса. Он висел на освещенной солнцем стене модуля. Можно было бы отменить прогулку, но отказываться от удовольствий – не в моих правилах. И страх – это ведь тоже удовольствие. Для избранных. И уж в любом случае лучше страшный конец, чем бесконечный страх. Поэтому я медленно пошел по бурой выжженной земле в сторону холмов – обычный маршрут прогулки. Дойти до ближайшего холма, выкурить на его вершине сигарету и вернуться в модуль – на это уходит столько времени, сколько помещается между невыносимыми жарой и холодом.

Странная планета. Жизненный цикл растений на ней длится сутки. Утром, когда земля отогревается и покрывается чем-то вроде росы, появляются зеленые тонкие круглые стебельки. Они стремительно высовываются из бурой грязи, на кончике стебля набрякает похожий на каплю бутон. С наступлением жары бутон клонится к земле и лопается, разбрасывая семена. К вечеру стебли уже лежат на земле, переплетясь между собой и прикрыв семена. Ночной холод превращает их в труху, которая идет на удобрения для следующего поколения. И в пищу фаготексам.

Я взошел на вершину холма, остановился. Фаготекс замер рядом. Если он до сих пор не сожрал меня, значит, уже не тронет. Поэтому я позволил себе закурить сигарету и немного поиздеваться над новым приятелем – выпустил в него струю дыма. Откуда-то из середины фаготекса высунулась тонкая лапа и заколыхалась в струе, как шелковая ленточка, а затем приблизилась почти вплотную к сигарете. Не долго думая, я сунул в лапу зажженым кончиком. Сигарета исчезла в лапе, вынырнула зажженным концом наружу. Видно было, как через нее втягивается воздух. Затяжка была короткой и мощной, через пару секунд от сигареты остался красный стерженек, быстро покрывающийся пеплом. Стерженек, так и не успев превратиться в пепел, исчез в лапе, а лапа всунулась в раздувшееся раза в полтора тело, в глубине которого раздалось тихое, довольное урчание. Я закурил вторую сигарету. История повторилась. То же было и с третьей. Двадцатую я решил выкурить сам, а взамен погрел зажигалкой шип. Это удовольствие больше нравилось фаготексу. Он уже не требовал сигарету, а вертел шип на огне, поворачивая по часовой стрелке, чтобы досталось всем граням, причем, вопреки моему ожиданию, лапа не скручивалась жгутом, оставалась гладкой. Назад я возвращался бегом и, проклиная фаготекса, представлял в какую аккуратную сосульку превращусь, если не успею добраться до модуля. Фаготекс бежал следом и помогал мне подниматься, когда я падал. Пластмассовая ручка двери модуля обожгла мне руку, прилипнув лейкопластырем к коже, и если бы не помощь фаготекса, втолкнувшего меня в помещение и закрывшего дверь, так бы я и стал вечным жителем системы Оукон.

Но я спасся и обрел друга. Я выходил на прогулку, щелкая зажигалкой или звал: «Тук!» и сразу же появлялся фаготекс. Иногда он прибегал на двух лапах, иногда выползал из-под земли, похожий на увешанную костяными бляшками змею, а иногда планировал с неба, похожий на обоюдовыпуклую коричневую линзу. Я так и не нашел у него ничего напоминающего глаза, нос и уши, но слышал, видел и чуял фаготекс поразительно. Видимо, раньше флора и фауна на планете были более разнообразными, потом климат резко изменился, эти способности и помогли фаготексам выжить. Мы с фаготексом, получившем имя Тук, выработали систему сигналов, я обучил его многому, в частности, не жрать все подряд и внимательно слушать мои разглагольствования на житейские темы, в результате чего у меня появился отличный товарищ по камере. И когда по окончанию срока я садился в корабль, Тук полез следом, несмотря на сопротивление надзирателей. Пришлось им уступить, потому что фаготекс грозно заурчал и все пластинки собрались в той части тела, что была обращена к людям. А я стал знаменитостью – первым человеком, приручившем фаготекса, и за это на следующем суде получил вместо третьего яруса «Карусели» второй.

В картотеке космопола я числюсь «кинслером» – своеобразной элитой преступного мира. Название это дано в честь крупной птицы с планеты Июка. Кинслер живет высоко в горах, добычу ищет, паря под самыми облаками, а выбрав крупного хищника, пикирует на него, поражая большим острым клювом в место соединения черепа с шейными позвонками. Питается исключительно мозгом. Я тоже граблю только хищников, за дела меньше статысячных не берусь, так же как и за те, где не надо шевелить мозгами, потому что меня интересуют не столько деньги, сколько трудность задачи и риск. Любовь к последнему у меня, наверное, врожденная.

Родители зачали меня на планете Дегиз во время ее освоения. Там и сейчас не сахар, платят тройное жалованье, а тогда… Поэтому с детства я любил не сладости, а опасности, и даже младенцем засыпал только после того, как меня испугают или хотя бы накричат. У меня есть собственная теория на этот счет. Видимо, организм мой еще в утробе матери приучился вырабатывать тельца, пожирающие адреналин и настолько втянулся в это дело, что теперь без адреналина, то есть, без страха, жить не может. Большую часть детства я провел в больнице – результат неудачных погонь за страхом. Домашний врач, заштопав меня после очередной авантюры, накаркал:

– Когда-нибудь (очень скоро!) тебя просто не из чего будет сшить!

Но что я мог поделать?! Ведь если не испытывать чувство страха, то тельца, антистрахины, как я их называл, начинают уплетать клетки, отвечающие за хорошее настроение, и я становлюсь глупым и снулым, и даже внешне напоминаю дохлую рыбу. Будем надеяться, что доктор не пророк. В одном он уж точно ошибся: я до сих пор жив – целых двадцать пять лет уже длится поединок со страхом. Правда, с годами я стал умнее и опытнее, в больницы попадал все реже и реже. Зато стал попадать в тюрьмы – не знаю, что хуже.

И сейчас в моей голове обсасывался планчик, за который можно надолго попасть на «Карусель». Я посмотрел на крышу казино, вздохнул тяжело, перевел взгляд дальше, на космодром, вздохнул еще раз. На огромное поле космодрома, разрисованное белыми полосами и кругами, садился корабль – большой «грузовик», похожий на повисшую на кончике крана каплю воды. Неподалеку от места его посадки стояли серебристые сигары пассажирских лайнеров, чуть дальше – с остроконечным оперением, быстроходные патрульные корабли, еще дальше – маленькие, юркие, разноцветные, как стая колибри, частные прогулочные космояхты. Мне бы такую яхту грузоподъемностью тонн на десять, скоростную, маневренную! Я бы немножко переоборудовал ее – и сам черт мне не брат! Но такая яхточка тянет на полмиллиона. Плюс переоборудование тысяч на сто…

В бар вошли два посетителя, заняли столик неподалеку от меня. Не нравились они мне. Слишком похожи на переодетых полицейских, но не сыщиков, а тех, что приходят с ними, чтобы скрутить тебя и надеть наручники. Хотя я и «чистый», встречаться с такими типами не имею никакого желания. Тут еще разглядывают они меня так же «равнодушно», как и я их. Пора уходить.

Один из соседей, пошатываясь, как пьяный, вышел в фойе. Через минуту вернулся и стал немного «трезвее». Вызвал машину. Видимо, раскопали какое-нибудь из старых моих дел. Срок давности истек на все, но нервы потреплют. Я дал знак Туку приготовиться к прорыву.

В бар вошел еще один посетитель, эдакий пятидесятилетний молодящийся пижон со смолисто-черной гривой, причесанной волосок к волоску. Походка у него была вихляющая, как у наемного партнера для танцев или альфонса. Я так и ждал, что сейчас из какой-нибудь ниши выпорхнет столетняя старушка, увешанная бриллиантами, и повиснет на его шее. Он осмотрел зал и направился к моему столику.

Клиент, догадался я. А эти двое «равнодушных» – его телохранители. Я дал отбой Туку.

– Разрешите? – Не дожидаясь ответа, он сел и сразу вставил кредитную карточку в прорезь в столе.

Ну-ка, чего ты стоишь? Двойной коньяк, самый дорогой, но не лучший. Значит, много денег и мало вкуса. С таких я меньше двухсот тысяч не беру.

Официант принес заказ, клиент отпил солидный глоток, спросил бархатным, томным голосом:

– Френк Нокхид?

Под этим именем я зарегистрирован в отеле, поэтому согласно кивнул головой.

– Лок Менрайт, – представился клиент и шепотом добавил: – Вас рекомендовал мне Дик Верини.

Еще один кивок, и все еще молчу. Дик Верини владелец адвокатско-посреднической фирмы. Он находит мне клиентов и получает проценты, если дело выгорает, или гонорар, если защищает меня в суде. Если этот тип от него, – а так оно скорее всего и есть: уж очень скользкий, – значит…

– Ах, да! – Лок Менрайт хлопнул себя по лбу: проклятая эта память! – Кинслер пикирует, – прошептал он.

Ну и заговорщик, подумал я. Кому надо, тот, как ни шепчи, услышит, о чем мы говорим. Ладно, дело есть дело. Отхлебнув ахлуа, спросил:

– Что надо?

Лок Менрайт улыбнулся самой, наверное, своей обворожительной улыбкой, пригладил черные прилизанные волосы белой холеной рукой и начал голосом опытного соблазнителя:

– Как вы знаете, через месяц на планете будет фестиваль. Это событие…

– Короче, – оборвал я: не со старушкой разговаривает, пережевывать не надо.

Менрайт запнулся, недовольно похрипел, прочищая горло. На лице опять вспыхнула улыбка тысяч в десять экю. На меня такое не действует, делаю вид, что наслаждаюсь вкусом ахлуа.

– Я управляющий увеселительным домом «Елена и Парис», – деловым тоном сообщил Менрайт.

Значит, я не намного ошибся: он не альфонс, а сутенер, правда, высокого пошиба – управляющий публичным домом. Наверняка выходец из низов, поэтому и любит все дорогое.

– Нам нужна наяда с планеты Морея… – Он сделал паузу, ожидая моей реакции.

Я присвистнул про себя. Наяда – это водоплавающее животное, похожее на человека, только вместо рук и ног у него ласты, а тело покрыто короткой мягкой шерстью. На берег выходят только во время брачных игр, на суше у самок выделяется мускус из потовых желез, запах которого действует на человека похлеще любого искусственного возбудителя.

– Понимаете, наши клиенты… у них несколько своеобразный вкус…

Сказал бы прямо, что извращенцы. Впрочем, меня это не интересует.

– За наяду прокатят не ниже «пятого» яруса, – как бы между прочим сообщил я. О том, что планета Морея почти вся покрыта океаном, а редкие острова хорошо охраняются, я умолчал, надеясь, что уж об этом он знает.

– За каждый ярус по сто тысяч, – не раздумывая пообещал Лок Менрайт.

– На корабль, снаряжение и запасы больше уйдет, – возразил я.

– Все расходы на операцию мы берем на себя.

Я зауважал. Не этого сутенера, а того, кто за ним стоит.

– Сто тысяч задатка, – выдвинул я последнее условие: адвокату ведь платить надо: мало ли что случится?

– Хорошо, – согласился Менрайт и выдвинул встречное требование: – Наяда должна… прибыть до фестиваля.

– Прибудет, – пообещал я, толкнув к нему свою кредитную карточку. Карточка пересекла стол и звонко поприветствовала рюмку с коньяком.

Менрайт приставил свою карточку к моей, набрал шестизначную цифру – и я сразу же повысился в цене в двести с лишним раз, и почувствовал себя способным преодолеть земное притяжение без помощи технических средств.

Лок Менрайт достал визитную карточку, написал на ней адрес, протянул мне вместе с моей кредитной карточкой.

– Мастерская «Тонгейс и компания», отдадите визитку хозяину, и он снабдит вас всем необходимым для операции.

Я взял визитку и карточку, спрятал их в карман и принялся за ахлуа, давая понять, что разговор окончен. По опыту знаю, чем бесцеремоннее ведешь себя с такими типами, тем больше тебя уважают.

Менрайт подтвердил мое жизненное наблюдение. Встав, он пригладил холеной рукой умело расфасованные на черепе волосы, и, привычно по-лакейски наклонившись чуть вперед, вежливо произнес:

– До встречи.

Я небрежно махнул рукой: можете идти.

Вслед за Менрайтом бар покинули и оба «равнодушных».

2

Мастерская по ремонту бытовой техники «Тонгейс и компания» оказалась, как я и предполагал, прикрытием. Хозяин, озлобленный, сутулый изобретатель-самоучка, видимо, успел намыкаться в жизни, пока не попал под крылышко «благодетеля», скорее всего, того же человека, которому служит и Менрайт. Тонгейсу дали возможность спокойно заниматься своими делами, а за это он с благодарностью выполнял редкие и большей частью уголовно наказуемые заказы, поступающие от шефа. Тонгейс повертел в руках визитку, презрительно фыркнул.

– Пойдем, – мотнул он головой в дальний конец мастерской, – длинной узкой комнаты, от пола до потолка заваленной испорченными приборами. В дальнем углу была маленькая дверь, выведшая нас в огромный ангар, в котором, будто на витрине, были выставлены новенькие приборы и механизмы. Почти половину ангара занимал космический корабль – элегантная прогулочная яхта с мощным двигателем. Тонгейс открыл входной люк, жестом пригласил войти в яхту.

Внутри она была такая же впечатляющая, как и снаружи. Владелец не пожалел денег, чтобы сделать ее комфортабельной и красивой. Лучшие материалы, удачно подобранные цвета, со вкусом обставленные помещения. В ходовой рубке я увидел датчики таких приборов, что понял: эта яхта не уступит по навигационному оснащению межгалактическому «грузовику», а по вооружению – патрульному кораблю, и в ней можно слетать хоть к черту на рога и вернуться невредимым. Эта яхта будет моей. Любой ценой.

А вот Тонгейс ходил со мной с видом уставшего экскурсовода.

– Неужели не нравится?

Он пожал плечами:

– Примитивна. Несколько приборов – так-сяк, а остальное – выбросить на свалку: старье.

Ах ты, сноб от техники! Ничего, поработает над усовершенствованием яхты, полюбит ее.

Я вставил в бортовой компьютер дискету, и на экране появились чертежи и схемы необходимых мне приборов, оружия и действующей модели наяды. Вчера, после свидания с Менрайтом, я пошел в фильмотеку, где в целях конспирации просмотрел фильмы о фауне нескольких планет. Первый смотрел с интересом, второй – о Морее – с повышенным, а во время остальных обдумал план операции. На экране компьютера и было то, чего мне не хватало, чтобы осуществить задуманное.

Тонгейс рассматривал схемы и чертежи с жадностью влюбленного в свое дело специалиста, и чем труднее было задание, тем ярче горели его глаза, а руки лихорадочней подрагивали и нервно хватались за корпус компьютера, словно боялись, что он сейчас развалится. Выбравшись из корабля, Тонгейс рванулся в свой рабочий кабинет, причем сутулость вдруг исчезла. Около двери кабинета он вспомнил обо мне и недовольно, точно я требовал делать подольше, буркнул.

– Через неделю!

Я улыбнулся. Люблю иметь дело с такими чудаками.

Они тем надежнее, чем большего от них требуешь, и похожи на меня вечным стремлением к преодолению трудностей, только их организмы выделяют не антистрахинчики, а антипримитивчики. Главное – вовремя остановить такого чудака, иначе перемудрит. Значит, зайду к нему через пять дней.

В отель я добирался на самодвижущемся тротуаре.

Мимо меня проносились, как лента, склеенная из фрагментов чужих жизней, витрины супермаркетов, светлые комнаты офисов, рекламные щиты, открытые террасы кафе, зеленые лужайки для прогулок. День был солнечный и безоблачный, в небе резвилась эскадрилья флайеров. Они исполняли замысловатые фигуры высшего пилотажа, четко держа строй, иногда из хвостов вырывались разноцветные дымы, но ветерок был свежий, и рисунки смазывались. Готовятся к фестивалю.

Возле одного из шикарных ресторанов я сошел. Сделав заказ, позвонил Менрайту и поставил условие: платой за наяду будет корабль плюс аванс. Лок Менрайт начал было возражать, но я оборвал:

– Или корабль, или возвращаю аванс.

Менрайт, подумав, сказал, что даст ответ через полчаса.

Позвонил, когда я заканчивал обед.

– С кораблем ничего не получится, – вкрадчиво начал он.

– Куда перевести аванс?

– Ну, зачем же так сразу? – тон стал более вкрадчивым. – Все-таки яхта стоит больше пятисот тысяч…

– … а дело оказалось сложнее, чем я предполагал, – закончил я за него.

– Но ведь у нас же заключен договор, мы понадеялись…

Я засмеялся в трубку.

– Шестьсот тысяч вас устроят? – после паузы уже деловым голосом спросил Менрайт. Не дождавшись ответа, накинул: – Семьсот?

– Корабль и сто тысяч задатка. Или расстаемся, – жестко заявил я.

Я отлично понимал, что деваться им некуда, времени до фестиваля осталось мало, другого на такое дело вряд ли успеют подыскать, поэтому вынуждены будут принять мои условия. И еще я понял, что как деловой партнер на этой планете я превращаюсь в ноль, и имею шанс превратиться в ноль как человек. Плевать – корабль стоит риска.

Менрайт попросил еще десять минут на обдумывание. Я дал, а сам вернулся к блюду морских червей с местными грибами, похожими на набухшую плесень. Доев их, перешел к десерту – розовато-зеленой студенистой массе, приготовленной из «фальшивых цветов» – растений-хищников с яркими разноцветными листьями, напоминающими лепестки.

На половине десерта телефонные переговоры возобновились. Лок Менрайт, наверное, получил хорошую взбучку, потому что забылся и заговорил не от своего лица.

– Шеф недоволен вами.

– Плевать мне на твоего шефа и на его «доволен-недоволен»!

Для Менрайта подобные слова были неслыханным святотатством. Зато отбили охоту дальше торговаться.

– Я бы не советовал, – предупредил он.

– Плевать я хотел и на твои советы, – чуть мягче произнес я. – Как я понял, мои условия приняты?

– Да.

– Товар обмениваю на документы на яхту. И без фокусов, ясно?

– Да.

– Всего хорошего! Привет шефу!

Обед в сто экю, хорошая сигара, тихая музыка и удачные переговоры разбудили во мне мечтателя. Я имел полное право лениво развалиться в кресле – и повитать в облаках. Я понимал, что яхту просто так не отдадут, что за нее придется воевать, но ведь можно позволить себе хотя бы пару часов пожить так, как в реальности никогда не бывает. Особенно приятно сделать это перед трудным делом. Ведь хищник выбран, крылья сложены – и, пока медленно, но с каждым мгновением разгоняясь все быстрее, кинслер пикирует…

Через три часа я, бодрый и веселый, зашел в казино «Черная дыра». Время не игорное, людей в залах едва ли больше, чем обслуживающего персонала: в основном азартные игроки-неудачнники с пустыми карманами и глазами. Двое дернулись было ко мне, но, узнав, опять прилипли к стенам у столов. Я побродил по залам, сыграл несколько раз по маленькой. Почти все время проигрывал, но как раз это мне и нужно было. Ведь интересовала меня не игра (как ни странно, я абсолютно не азартен), а разменные автоматы – небольшие узкие ящики, вделанные в стены. На уровне моей груди в них была прорезь для кредитной карточки, чуть ниже – клавиатура и табло, где высвечивалась сумма заказа или сданных фишек, еще ниже – лоток, откуда забирались или куда ссыпались фишки. Я подходил к автоматам как можно чаще, брал несколько мелких фишек, быстро проигрывал, снова брал. И все время прислушивался к разговорам.

Мне повезло. Стоящие позади меня два неудачника обсуждали чей-то вчерашний крупный выигрыш. Кто-то сорвал куш в девятьсот тысяч. Деньги выплатили моментально, не то, что в прошлый раз, шесть дней назад, когда пришлось ждать почти час. Шесть дней назад был вторник, а вчера – воскресенье. Автоматы работают на одну кассу, и если в них в воскресенье хватило денег, а во вторник – нет, значит, кассу снимают в понедельник, скорее всего, сразу же по закрытию казино, в четыре часа утра. Я предполагал такое, но лишний раз убедиться никогда не помешает. Теперь можно уходить из казино. Я дал по четвертаку стоявшим за моей спиной болтунам и, выходя из зала, заметил, как торопливо они бросились к столу сделать единственную ставку. Торопливость – первый признак неудачника.

На стоянке у казино прилипли к земле два флайера – восьмиместное такси и красный спортивный «Стриж». Рядом со «Стрижом» стояла девушка – ноги, ноги, ноги, роскошный бюст, зеленые глазищи – одна из тех красавиц, которых вроде бы где-то видел, но никак не вспомнишь где, а расставшись, никак не вспомнишь лицо. А может, это я от злости так думаю, потому что девушка принадлежит не мне. Впрочем, может и мне.

– Красотуля, не подскажешь, как мне попасть туда, куда летишь ты?

Это своего рода тест, придуманный мной. Если смысл вопроса понимают позже, чем за три секунды, – значит, знакомиться ни к чему. Красавице потребовалось две секунды.

Улыбка – два ряда великолепных зубов, приглашающий жест:

– Садись во флайер – узнаешь!

Я так и сделал. Вела она лихо: почти вертикально набрала высоту, заложила крутой вираж и стремительно рванула в сторону западной окраины – тихого района одно-двухэтажных особняков, заселенных состоятельными людьми. Пару раз красавица ругнулась в адрес флайеров, пересекающих ее путь, а когда на табло загорелась красная цифра «50» – штраф за нарушение правил полета, переключилась на автопилот. И тут же бесцеремонный взгляд уверенной в собственной красоте отыскал мои глаза. У меня с бесцеремонностью тоже все в порядке. Оценив друг друга с этой стороны, мы одновременно засмеялись.

– Почему ты не спрашиваешь, куда мы летим?

– Какая разница? – беззаботно ответил я и добавил, затасканный комплимент – на оригинальный почему-то не хватило мозгов. – С тобой – хоть на край света!

– А вдруг я завезу в какой-нибудь притон?

Я чуть было не ответил, что мне как раз туда и надо.

– С красивой рай и в притоне!

Приземлились мы у бара «Альбонея», названного так в честь планеты, покрытой загадочным туманом. Этим туманом заполнен был и бар. Столики, оборудованные в нишах, похожих на полураскрытые устричные раковины, как бы лежали на дне изумрудно-зеленого моря, вода в котором была невесомой и текла сразу во всех направлениях. Переваливаясь через створки, она опускалась на наши головы, на столик, в бокалы и приносила с собой отдельные слова, звуки и осколки разноцветных огней, подбирала наши слова и свет оранжевой настольной лампы и уносила к другим столикам или к потолку. Вот около моего лица завибрировало чье-то «ну», рядом потрескивал и сыпал единственной искоркой огонек чьей-то сигареты, чуть дальше два аккорда из какой-то мелодии и разноцветная мозаика, украденная у светящейся где-то в зале рекламы. Даже когда сам говоришь, кажется, что видишь, как предложения дробятся на отдельные звуки, они вязнут в тумане, смешиваются с чужими – и через секунду нельзя уже разобрать, что ты сейчас сказал. Порой мне казалось, туман ворует и мои мысли, – такой пустой вдруг стала голова.

Красавицу звали Иолия. Она снималась в рекламных фильмах. Неудавшаяся актриса. Работает здесь по контракту, который закончится в последний день фестиваля. Работа нравилась, потому что режиссер – пожилой примерный семьянин.

– … Не пристает режиссер, зато его жена устраивает сцены ревности! – с грустной улыбкой поделилась она. – А ты, наверное, летчик из патрульной службы?

– Да, – не моргнув, соврал я. – А как ты догадалась?

– Лицо у тебя мужественное и немного отрешенное, словно ты чуточку не от мира сего, – пошутила она.

Значит, есть какая-то польза и от четырех лет разговоров с самим собой.

– Служба, – многозначительно произнес я. – Полеты в одиночку, постоянное напряжение, риск…

Тут я выдал несколько приключенческих историй, будто бы случившихся со мной: о преследовании преступников, перестрелках, удачных захватах. Впрочем, эти истории действительно происходили со мной, только я был не охотником, а добычей. Иолия слушала с интересом, даже позабыла о кроваво-красном фирменном коктейле. Туман воспользовался этим, заполз в бокал, и теперь там плавала парочка удивленно-восхищенных Иолиных «Да?!»