Текст книги "Я – Джек-Потрошитель?"

Однако, по моим сведениям, Таню убили в половине третьего. Раньше трех Лена не могла выйти из дому. Начиная с трех часов ночи ей понадобилось бы не менее двадцати минут, чтобы добраться до Тани, плюс десять минут, чтобы совершить преступление. Получается половина четвертого. Поздновато для убийства, раз Таня уже час как была мертва. Но кто знает?..

Я вернул ключ Кузьминишне. Короткими перебежками выбрался за окраину квартала, где еще сохранились старые постройки. Среди невзрачных домиков отыскал серое здание «Энергосбыта» и прошел в кабинет начальника.

Глава «Энергосбыта» Евдокимов Витька – мой двоюродный брат по отцовской линии – встретил мою персону озабоченным выражением лица.

– Что стряслось? – спросил он, явно озадаченный неожиданным вторжением родственничка. – Все живы-здоровы?

Я навалился на стол.

– Все в порядке, чего и тебе желаю.

Виктор старше меня на несколько лет, но отношения у нас братские. Он шутливо ударил меня кулаком в грудь и подмигнул:

– Потратился на девочек, теперь деньги нужны, да?

– Спасибо, пока обхожусь своими.

– Тогда не понимаю цели вашего визита, – светским тоном произнес Виктор, сверкнув золотыми коронками.

Я преувеличенно любовно отряхнул плечо Виктора, испачканное где-то известью.

– Мне нужно поставить печать, – сказал я, раскрывая сфабрикованное удостоверение работника ГУВД.

Виктор взял книжечку, прочитал и рассмеялся:

– И ты хочешь, чтобы я на эту дрянь поставил печать «Энергосбыта»?

– Очень хочу!

– Почему бы тебе не зайти в поликлинику? Штамп «для рецептов» как нельзя лучше подойдет к этой галиматье. – Простецкое, губастое лицо Виктора с утиным носом и выпуклым лбом лучилось весельем. С издевательским сочувствием он сказал: – Ты настоящее удостоверение видел?

– Видел, ну и что? – буркнул я.

– Ничего. Милиция – серьезное государственное учреждение, их удостоверения отпечатаны типографским способом, а эту кустарщину, – Виктор, как термометром, с пренебрежением встряхнул моим рукоделием, – первый же встречный швырнет тебе в лицо и пошлет сам знаешь куда.

Я поджал губы:

– Не пошлет. Мой контингент не вчитывается в удостоверения. «Прокатывали» же корочки «заслуженного алкоголика страны»… Поставь печать!

Виктор тряхнул соломой волос на голове.

– Тебе не кажется, что нужно бы прежде объяснить назначение сего документа?

Я охотно ответил:

– Тут нет секрета. Я сейчас пишу статью. Мне нужна кое-какая информация, которую я рассчитываю легче выжать из людей с помощью удостоверения милиционера, нежели журналиста.

Виктор колебался.

– Я не стану обсуждать этичность способа, каким ты желаешь добиться цели. Ты достаточно пожил, чтобы разбираться в вопросах морали. Но если говорить о юридической стороне, то я боюсь, у тебя могут возникнуть большие неприятности за подделку документов, и твоя инфантильность в этом случае тебе не поможет.

– Чего?! – Я во все глаза таращился на Виктора. – Пошел ты… Сам знаешь куда. Воспитатель выискался. Он боится за мои неприятности. – Я протянул руку за красной книжечкой. – Скажи лучше, что ты боишься за те неприятности, которые могут возникнуть у тебя, если обнаружится, что печать в удостоверении поставил ты.

– Кто?! Я боюсь?! – заорал Виктор и шмякнул в двух местах печатью.

Глава 3

1

Я прибыл в ГУВД в то время, когда милицейские желудки начали усиленно перерабатывать только что съеденный обед, а их обладатели нехотя приступили к своим повседневным обязанностям. Хвостов не оказался исключением.

Меньше всего я жаждал, чтобы отыскался парень в сером свитере, однако испытал разочарование от того, что майор торчит у себя в кабинете, а не носится по городу в поисках настоящего убийцы. Хвостов сидел и думал.

В отечественных детективах сыщики в минуту раздумий чаще всего рисуют на листках бумаги человечков, чертиков либо чертят схемы, соединяя стрелками фамилии тех лиц, которые в той или иной степени причастны к преступлению. Майор таким не был. Он, сгорбившись, сидел за столом перед разорванным на мелкие клочки листком бумаги. Брал один квадратик, скатывал из него трубочку, из трубочки шарик и раскладывал их на столе ровными рядами. На лбу – две глубокие морщины.

Я прикрыл за собой двери.

– Можно?

– Валяй, – без особого воодушевления сказал майор. – Проходи, садись. – Он подождал, когда я устроюсь на жестком стуле по другую сторону стола, и спросил: – Ну как, проветрился?

– Готов к дальнейшей эксплуатации. – Я бы очень хотел, чтобы мой ответ прозвучал более жизнерадостно.

С кривой ухмылкой у рта майор промолвил:

– Прости, Дима. Утром я не предупредил тебя, на какого рода происшествие мы едем, но при знакомстве ты мне показался очень уж заносчивым и самоуверенным. Я решил умерить твою гордыню. Шутка, правда, вышла не из лучших.

При других обстоятельствах я бы сказал: «За такие шутки по очкам бьют», но…

– Пустяки, – сказал я, выдав нервный смешок. – Вот только в обморок грохнулся и… – я изобразил рвоту, да так удачно, что майор брезгливо отвернулся. – Перед людьми стыдно.

– Могло быть и хуже, – посочувствовал Хвостов.

Что еще худшее могло стрястись с моей особой – осталось загадкой. Однако я солидно поддакнул Хвостову и перешел к сути дела.

– Борис Егорович! – сказал я голосом, каким берут интервью. – Как продвигается следствие?

Хвостов поправил очки, его кривая ухмылка перешла на другую сторону лица.

– Да никак. Даже не представляю, где искать убийцу.

– Как где? Конечно же, среди близких знакомых Николаевой, – подкинул я идею.

Ухмылка Хвостова ровно повисла.

– Это было бы слишком просто, – сказал он невесело. – Из детективчиков ты, очевидно, знаешь: одна из главных задач в сыскном деле – докопаться до побудительной причины преступления, иначе говоря, мотива. Он решает все. Чтобы тебе было понятно, приведу примитивный пример. Предположим, совершено убийство. При расследовании мы узнаем мотив: убитый обладал некими сведениями, разглашение которых было бы нежелательно для определенного круга людей. В ходе дальнейшего следствия необходимо выяснить, кто боялся разглашения этих сведений. Отыскав его, мы отыщем убийцу. Вот простенькая схема, по которой можно было бы работать. Но у нас необычный случай. Убийство совершено на сексуальной почве. Мотив вроде ясен с самого начала. Однако отсутствует связующее звено с преступником. Улавливаешь?..

– Ну, в общем-то, да.

– Я хочу сказать, что Николаева до вчерашнего дня не была знакома со своим убийцей.

– Это почему же?

– Сексуальный маньяк не станет убивать близко знакомого человека. Скорее всего он выберет себе в жертву того, с кем никогда прежде у него не пересекались жизненные линии. В этом заключается вся сложность расследования. Вычислить «Джека Потрошителя», точнее, строить какие-то гипотезы относительно его личности, можно только после серии убийств, когда более-менее определится «почерк» убийцы, его отличительные особенности при совершении преступления. У нас в наличии только одно убийство, и, как подступиться к нему, я пока не знаю.

– Но позвольте, Борис Егорович! Николаева не могла лечь в постель с сексуальным маньяком в первый же день знакомства.

Майор хмыкнул:

– У него же нет на лице клейма «сексуальный маньяк». Человек с половыми извращениями может обитать в любой социальной среде. Возможно, это вполне респектабельный господин, даже женатый, имеющий детей.

– Пусть так. Все равно я не верю, что Николаева привела домой незнакомого мужчину и отдалась ему.

– Мне ли тебе, молодому, объяснять, как это бывает? Благоприятная обстановка, внешняя привлекательность молодого человека, небольшая доза спиртного – и девушка потеряла голову.

– У вас нет сомнений в том, что убийство совершено на сексуальной почве?

– Абсолютно!

Увы! Хвостова я не убедил в обратном. Я задал волнующий меня вопрос:

– Вы сообщили о смерти Николаевой ее матери?

– Да. Чернышева знает о трагедии, – прохрустел майор.

– Когда она приезжает?

– Послезавтра утром – во вторник.

«Двадцать восьмого марта», – отметил я автоматически.

Хвостов умолк, громыхнул под столом ногами, доверительно сообщил:

– Самая неприятная и трудная процедура в моей работе – беседа с родственниками погибших. Приедет мать Николаевой – у человека горе, ее утешать надо, а я со своими глупыми вопросами: «Как вы думаете?», «Кого подозреваете?» Видел бы ты лица родных в эти минуты. – Голос Хвостова окреп. – Но я обязательно найду этого подонка и, если представится случай применить оружие, пристрелю его не задумываясь.

«Вот и смерть моя пришла», – подумал я, тоскливо пялясь на физиономию Хвостова, кожа на которой внезапно высохла, напомнив мне череп мумии. Где-то у основания спины зародился холодок, пробежал между лопатками и охватил все тело ужасом. Я был одинок и беспомощен перед дохлым майором и уже раскаивался в том, что затеял с ним опасную игру.

Неожиданно приоткрылась дверь, в кабинет протиснулась голова и плечо с погоном старшего лейтенанта.

– Боря, зайди к шефу, – сообщила часть туловища и тут же исчезла.

Хвостов быстро поднялся, взял со стола листы бумаги, постучал стопкой, выравнивая края.

– Посиди тут один, я скоро вернусь, – Хвостов сунул бумаги в ящик стола и вышел, стукнув дверью.

Я сидел, слушал, как удаляются звуки шагов по коридору.

«А что, если?..» – повинуясь внезапно возникшей у меня дерзкой мысли, я вскочил, обогнул стол. Ключ с большой квадратной головкой торчал в замке. Рука сама потянулась, повернула ключ. Я выдвинул ящик.

Напрасно грешил я на Хвостова, обвиняя его в бездействии. Он уже успел встретиться с Николаевым – первым в ящике стола лежал бланк протокола допроса Бориса. Лихорадочно выхватывая обрывки фраз, перескакивая со строчки на строчку, я прочитал листок. Следующим оказался «протокол осмотра места происшествия». Закончив его, взял другой лист, но тут в коридоре загрохотали хвостовские шаги. Я задвинул ящик и повернул ключ.

…Когда майор вошел, я сидел на стуле и со скучающим видом изучал свои ногти.

Сумрачное чело Хвостова сохраняло отпечаток серьезного разговора с начальством.

– Извини, – озабоченно сказал он, – меня вызывает с докладом начальник.

Я поднялся, отодвинул стул.

– Мне нельзя с вами?

– Нет. – Хвостов выгреб из стола бумаги, аккуратно сложил их в папку, на прощание протянул руку. – На сегодня все. Приходи завтра.

Мои пальцы дрогнули в твердой ладони майора. «Знал бы Хвостов, что пальцы, отпечатки которых уже обнаружены, в буквальном смысле находятся в его руках!»

Сияющий мартовский день ласково встретил меня на улице. Как я и предвидел, от белого покрывала, которое еще утром укутывало землю, остался лишь мокрый асфальт да грязные клочки снега под деревьями, куда не заглядывало солнце.

Я остановил такси, расположился на заднем сиденье и назвал шоферу адрес Николаева Бориса, вычитанный из протокола его допроса. Таксист добросовестно крутил баранку в течение пятнадцати минут, потом высадил меня на широком проспекте перед длинным рядом девятиэтажек.

Прямо у дороги удобно разместилось кафе «Лотос». Летняя половина кафе не работала. Красные пластиковые столы и стулья были аккуратно сложены стопками в зимней части заведения. На улице остались только большие зонтики с уныло провисшей от влаги материей, сшитой из разных лоскутов.

Я вошел в кафе. Несколько пар, в основном студенты, сидели за столиками и гнездились на высоких круглых табуретах у стойки бара. Грохотала музыка, посетители ели мороженое, потягивали коктейли, но особого веселья не ощущалось. Я отыскал свободное место, заказал чашку кофе. Мне необходимо было сосредоточиться.

Из того же протокола мне было ясно, что Хвостов не принимал всерьез Бориса. Из числа подозреваемых он исключил его сразу. Допрос майор провел поверхностно и, кажется, поверил Николаеву, который утверждал, будто свою бывшую жену в ночь убийства он не видел, домой вернулся в час ночи и сразу лег спать.

«Алиби не ахти какое, – подумал я, закуривая. – Родители, подтвердившие показания Бориса, – люди заинтересованные, могут и соврать, чтобы выгородить сына».

Я смутно представлял, с чего и как начну свое расследование, но надеялся сориентироваться на месте. Допив кофе, покинул кафе.

После недолгих поисков нашел нужный мне дом. Девятиэтажка была давно обжитая. Об этом свидетельствовали вылинявший подъезд и расцарапанные рисунками и надписями стенки лифта.

С натугой и скрипом лифт потащился вверх.

Николаевы жили на седьмом этаже, я сошел на шестом.

На узкой лестничной площадке два прямоугольника железных дверей смотрелись как бронированные двери банка. На левой цифры 16–17, на правой – 18. Я остановился, чтобы перевести дыхание. Мне не хватало решимости.

Вверху хлопнула дверь, и в скором времени по лестнице, опоясывающей шахту лифта, спустилась невысокая женщина пожилых лет. Ее годы неумолимо стремились к закату, но женщина еще молодилась: яркая губная помада и окрашенные в неестественно смоляной цвет волосы. Модное светлое пальто с меховым воротником и кокетливая шапочка также имели цель скрыть возраст, однако демаскирующим признаком служила дряблая шершавая кожа, которую не мешало бы перетянуть на ней, как на старом провисшем барабане. У женщины было такое счастливое лицо, что, казалось, она с восхищением разглядывает свое отражение в зеркале перед тем, как отправиться на первое свидание. Занятная женщина окинула меня взглядом антрополога, который наткнулся на живого неандертальца, и прошмыгнула за спиной, цокая каблуками. Я сделал полупоклон, нажал на кнопку звонка у цифр 16–17 и уткнулся в стену.

За дверью долго щелкали замки, будто их открывал неумелой рукой ребенок, наконец дверь отворилась ровно настолько, насколько позволяла короткая цепочка. В темноте горели два глаза.

– Вам кого? – осведомился звонкий женский голос.

Я прицепил одну из своих лучших улыбок.

– Здравствуйте! Я из милиции. – Раскрыв фальшивое удостоверение, выставил его на вытянутой руке, предлагая полюбоваться.

Глаза обошли вниманием книжечку. Они неотрывно смотрели на меня.

– Час назад ко мне уже приходил милиционер, – прозвенел колокольчик голоса ниже уровня двух светящихся глаз.

Вытянутая рука с удостоверением онемела.

– Вот как?! – Я хлопнул книжечкой и сунул ее в карман.

– Да. Он интересовался Николаевым, у которого ночью убили жену.

Я принужденно рассмеялся:

– Ах, так то был Женька – мой помощник. Очевидно, мы с ним разминулись.

– Теперь я вам не нужна?

– Еще как нужны! Женя – парень умный, и я ему доверяю, но по неопытности он мог не обратить внимания на важные детали, поэтому я лично хочу задать вам пару вопросов.

Глаза снова вспыхнули двумя звездочками, мелодичный звон колокольчика сменился на недовольное потренькивание.

– Все, что я думаю о Николаеве и его семье, я уже выложила вашему помощнику, – остальное не важно. А сейчас у меня много дел, так что извините!

Дверная цепочка медленно провисла, а щель сузилась, в ней мигал уже только один маячок. Я нажал рукой на двери и, подавив слабое сопротивление с другой стороны, вновь растянул цепочку до отказа.

– Мадам! – обратился я так, как обратился бы к докучливой жене посла на официальном приеме. – Позвольте нам судить, что в нашем деле важно, а что нет. – И, поражаясь своему нахальству, сердито добавил: – Вы не находите, что таким образом неудобно разговаривать с представителем власти?

В темноте сверкнули глаза рыси. Дверь захлопнулась, но только для того, чтобы избавиться от цепочки и через секунду распахнуться настежь.

Передо мной в полумраке стояла темноволосая девушка с пронзительными и на удивление ясными глазами. Она была раздражена. Ее внешний облик говорил о том, что хозяйка квартиры давно не выходит из дому, последнее время за собой не следит и уж никак не ждет гостей в этот час.

– Идемте, – устало звякнул колокольчик.

Девушка повернулась, пошла по темному длинному коридору, сплошь завешенному пеленками, которых хватило бы на целый родильный дом. Путаясь и отмахиваясь от них, как от паутины, мы добрели до конца коридора. Он оказался общим на две квартиры.

– Нам сюда, – хвостик волос взвился в сторону, противоположную той, куда указал острый подбородок девушки, и вновь занял свое первоначальное положение между лопатками. – Соседи сейчас на работе. Они возвратятся к вечеру, – пояснила молодая женщина, мотнув на сей раз головой в противоположную сторону.

Мы свернули в правую квартиру… Комнаты давно не проветривались. Было душно, пахло стиркой, супом и молоком. От жары я тут же приобрел застенчивый вид и вялую походку.

Хозяйка ввела меня в небольшую кухню, режущую глаза невероятной чистотой. На газовой плите в миниатюрной кастрюльке что-то бурлило, над плитой опять-таки сушились тряпки.

– Я вас слушаю. – Девушка сунула руки в карманы халата, прислонилась к подоконнику. Сесть не пригласила – дескать, нечего рассиживаться!

Я достал из кармана блокнот и ручку.

– Давайте-ка вначале познакомимся… Я Евдокимов Дима.

– Костина Вера.

Я мило улыбнулся, но лицо Веры оставалось бесстрастным.

– Род занятий?

– Портниха.

– Скажите, Вера, вы хорошо знаете семью Николаевых?

– Век бы их не знать! Но соседей не выбирают. Волей-неволей приходится сталкиваться с ними то на улице, то в магазине, то в лифте.

– Кем работают родители Николаева Бориса?

– На заводе рабочие.

– А Борис?

– Не знаю. Слышала недавно, что с последнего места работы его с треском выгнали.

– За что?

– За пьянку.

– Что вы можете сказать о Борисе?

– Да придурок он, алкаш.

– Часто пьет?

Я только спросил, однако Вера отреагировала резко.

– Ну, если алкоголик, то, наверное, часто. – Я настойчиво молчал. Вера добавила: – Практически всегда. Трезвым можно увидеть лишь рано утром, когда Борис идет на работу, да и то, мне кажется, успевает опохмелиться. – Вера помахала под носом ладонью. – От него пахнет, как от разбитой бутылки водки.

– Родители Николаева тоже пьют?

– Не знаю, я с ними не пью.

Нрав у Веры не был кротким. Она говорила со мной таким тоном, словно я не выполнил обещания жениться на ней. Я все-таки сел на табурет, сдвинул на край стола какие-то предметы, накрытые марлей, и пристроил блокнот, в котором сделал для внушительности записи.

– Какой у Николаева характер?

– Вульгарный. Ведет себя, как пуп земли. Меня так вообще считает круглой дурой.

– Преувеличиваете, – сказал я с недоверием.

Вера секунду размышляла над тем, к кому относится реплика – к Николаеву или к ней, и предпочла на этот счет отмолчаться.

– При встрече я всегда обхожу Бориса. Пьяный, он постоянно пристает ко мне с дурацкими намеками, – с нотками возмущения в голосе сказала она. – Один раз в лифте даже целоваться полез, идиот! – Веру передернуло. – Но я быстро поставила его на место. Я бы мужу рассказала, да не хочу их стравливать. У них уже была стычка.

– Что случилось?

– Да так… – с неохотой отозвался колокольчик. – Недавно Борис напился до скотского состояния, перепутал квартиры. Николаевы живут в такой же квартире, но этажом выше. Я открыла наружную дверь, сосед все же, думала, может, чего нужно, а он ворвался, как к себе домой. Попыталась выпроводить по-хорошему – не вышло: Борис ничего не соображал. Прет с кулаками, матерится. К счастью, муж был дома – выскочил в коридор. В общем, они подрались. С тех пор Борис, как выпьет, тащится к нам разбираться.

– Почему Николаев развелся со своей женой?

– Мне неизвестно, но, думаю, какая женщина согласится жить с ненормальным?

– Верно… Вера, вы говорили, Николаевы живут над вами. В панельных домах иногда превосходно слышно, что происходит у соседей.

– Слышно, как из первого ряда зрительного зала. Пьяные дебоши Николаева надоели. Вечная ругань, крики, драки – по ночам спать не дают.

– А вчера ночью ничего подозрительного в квартире Николаева не происходило?

– Нет, было на удивление тихо.

– Уа-а-а-у!.. – неожиданно громко позвал из комнаты требовательный крик. С быстротой испуганной лани Вера выскочила из кухни. Воротилась она две минуты спустя. Правой рукой Вера расстегивала халат, левой держала орущий и извивающийся сверток. Молодая женщина села на табурет боком ко мне, слегка смущаясь, вынула грудь и, прикрыв ее ладонью, начала кормить младенца.

– Мальчик? – спросил я, когда «Уаау!», которое было на пару октав выше голоса матери, наконец стихло.

Вера впервые улыбнулась:

– Сын.

Я одобрительно покачал головой.

– И последний вопрос. Как вы думаете, Николаев способен убить свою бывшую жену?

– Этот негодяй способен убить кого угодно.

Ответ Веры прозвучал для моего слуха нежнее колыбельной песни.

Я спрятал блокнот и ручку. Вера влюбленными глазами смотрела на малыша, который от натуги пыхтел, а от удовольствия причмокивал. Я был здесь лишним. Чтобы не нарушать идиллии, бесшумно встал и, не прощаясь, выскользнул на площадку.

Следующей была квартира 18. Мне открыла субтильная женщина лет тридцати в домашних брюках и мужском вязаном свитере. Цыплячью шею опутывала желтая цепь с огромными звеньями. Не знаю, кого ожидала увидеть хозяйка, но на ее долгоносом продолговатом лице возникло легкое разочарование. Из-за больших прозрачных стекол очков прямоугольной формы глаза женщины казались больше обычного, будто она глазела через лупу, и это было неприятно. Она ждала разъяснений.

– Здравствуйте, – сказал я, вручая удостоверение. – Я из милиции.

Субтильная, сняв очки, принялась внимательно изучать книжечку.

«Мымра», – подумал я, нервничая, и с неприязнью посмотрел на склоненную коротко стриженную голову с крупинками перхоти в рыжих волосах.

– И чего же вы хотите? – повелительно сказала рыжая.

Похоже, она забыла про мое удостоверение и стояла, постукивая им о лакированный ноготь большого пальца. Я вырвал у нее документ и запихнул его подальше, во внутренний карман пиджака.

– К вам уже должен был зайти мой помощник Женя, – начал я уверенным тоном.

– Может быть. – Скупая улыбка вредных губ мне ничего не говорила.

Я сделал шаг вперед.

– Можно с вами побеседовать?

С плохо скрытой досадой субтильная напялила очки и отступила.

– Прошу. – Она повернулась спиной, сережки-висюльки в маленьких ушах стали удаляться вместе с ней в глубь квартиры. С тыла рыжая смотрелась гораздо лучше, чем спереди. Я последовал за тоненькой фигуркой, вышагивавшей с грацией цирковой лошади.

Мимо по коридору неслышно пробежала невысокая смуглая женщина. Повязывая вокруг пухлой талии клеенчатый фартук, она кинула на меня затравленный взгляд и скрылась в направлении, откуда до меня долетал сдобный дух печеного.

Рыжая на несколько мгновений прекратила гарцевать, застыла в дверях с приподнятой ногой и ухватилась ладонями за обе створки дверного проема.

– Я только недавно пришла с работы, – сказала она, опустив ногу на носок. – Очевидно, ваш приятель говорил с моей мамой. Не лучше ли вам продолжить беседу с ней?

Кончиками пальцев я слегка дотронулся до узких плеч.

– Давайте начнем с вас.

Субтильная возобновила изящную поступь. Мы торжественно вступили в чопорный зал, тесно заставленный мебелью. Солнце с трудом пробивалось сквозь плотные шторы, бросало неясный свет на совсем седую старуху, которая орлицей сидела на массивном диване, опираясь руками о его край. С первого взгляда было ясно, что тон жизни в этой квартире задает это высохшее от злости существо.

– Моя бабушка, – сказала рыжая.

На приветствие старуха ответила высокомерным молчанием, однако зорко следила за всеми моими действиями, отчего я чувствовал себя, как пьяный, который на людях старается выглядеть трезвым.

Мы сели в кресла за журнальный столик.

– Не обращайте внимания. – Ее реплика относилась к бабушке. – О чем пойдет разговор?

Я вынул принадлежности для письма.

– Из удостоверения вы уже знаете мои имя и фамилию. Представьтесь, пожалуйста.

– Юлия Григорьевна Бережкова.

– Кем работаете?

– Учительницей начальных классов.

«Так я и думал – мымра». Я начал «официальный допрос».

– Юлия Григорьевна, я хотел бы поговорить о Николаеве Борисе.

Бережкова взволновалась:

– Что произошло?

– Минувшей ночью убили бывшую жену Николаева.

Глаза Юлии Григорьевны стали больше очков.

– Боже мой! – воскликнула она с искренней жалостью. – Мне мама ничего не говорила. Как это случилось?

– Николаеву убили в ее собственной квартире. Я не имею права сообщать подробности. Сами понимаете, этого требуют интересы следствия.

Медленным наклоном головы Бережкова дала знать, что она не глупа, все понимает.

– Ну а я-то чем могу помочь?

– Я хочу побольше узнать о Борисе. Для меня важна любая информация о нем. Я опрашиваю соседей…

Бережкова бесцеремонно меня перебила:

– Вы его в чем-то подозреваете?

– Человек невиновен до тех пор, пока не будет доказано обратное.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Ее тон я счел оскорбительным и ответил довольно резко:

– Юлия Григорьевна, кто кого допрашивает?

Нижняя губа Бережковой выехала вперед. Я примирительно сказал:

– Вы слишком болезненно воспринимаете все, что связано с Николаевым. Он пока вне подозрений, но мы обязаны самым тщательным образом проверить каждую версию. Расскажите о Борисе. Он ведь пьет?

– К сожалению, да.

– Давно?

Бережкова полулежала в кресле, подперев ладонью щеку. Она задумалась. Злонравная старуха сидела с растопыренными ушами. Чтобы ей было хуже слышно, Бережкова придвинулась ко мне и не спеша, вполголоса заговорила:

– Вы, наверное, подумали, что я любопытная женщина? Это не так. Просто я принимаю живейшее участие в судьбе Николаева. Я знаю его давно. С того времени, когда мы еще детьми въехали в этот дом. Мы одногодки с Борисом, учились в одной школе, но в параллельных классах. В то давнее время Николаев был несуразным мальчиком, как и все подростки, самовлюбленным, иногда жестоким.

Борис прекрасно знал физику и математику, учителя, правда, недолюбливали его за ершистый характер, но среди сверстников Николаев неизменно находился в центре внимания. Могу признаться: я питала к Борису симпатию. У нас была компания – четыре мальчика и четыре девочки. Мы сбегали с уроков в кинотеатр; летом ездили купаться на озеро, вечерами сидели во дворе в беседке – в общем, вели себя, как все обычные старшеклассники. Иной раз выпивали. Случалось это, правда, редко. По праздникам или после сдачи экзаменов собирались у кого-нибудь дома и устраивали пирушку. Разумеется, в отсутствие родителей. Пили не потому, что нравилось, а для того, чтобы казаться взрослыми людьми, которые ведут самостоятельную жизнь. До жути хотелось вырваться из того времени, когда в твоей жизни хозяйничают большие дяди и тети. Детство, конечно. – Юлия Григорьевна грустно улыбнулась. – Это сейчас годы бегут, никак не остановить. – У Бережковой вырвался то ли вздох, то ли стон. Она переменила позу. – Вот тогда и сказалась тяга Бориса к спиртному. Он один среди нас пил и испытывал удовольствие. Пил, что называется, для кайфа. Всегда старался хватить больше других, ну а потом становился веселым и шальным. Раньше мне это нравилось. Нравился его задор, мужская сила.

В комнату ворвался мальчишка лет восьми с еще непропорционально туловищу большой головой.

– Мама! – закричал он и от переполнявшего его восторга широко расставил руки. – Идем быстрее, по ящику такой фильм начался, закачаешься… – Но, увидев меня, мальчишка осекся.

Ведьма подпрыгнула на диване и, хлопнув себя по коленке, желчно сказала:

– А, чтоб тебя! Сколько раз говорить, чтобы не орал как осел.

Юлия Григорьевна укоризненно посмотрела на бабку, сказала мальчугану:

– Сережа, прости, я занята. Поговорю с дядей – позже подойду. Ты иди пока.

Однако мальчишка не ушел и, покуда длилась беседа, с видом заговорщика крутился в комнате, чем вызывал ярость бешеной старухи. Я подмигнул мальчугану, он моргнул мне в ответ сразу двумя глазами и весело рассмеялся.

– Юлия Григорьевна, – возвратился я к прерванной теме, – что же дальше?

– Ну а дальше, – сказала Бережкова голосом, подобным поскуливанию щенка, – мы все выросли, друг от друга отдалились. Борис окончил институт, но влечение к пьяной эйфории у него так и осталось.

– Где работал Борис?

– После института в конструкторском бюро. Надо признать, Николаев не бесталанный. Однако из-за запоев и частых прогулов Борису пришлось уволиться. Родители его боролись как могли и все же угово-рили сходить к наркологу. После лечения Борис пить перестал, взглянул на мир трезвыми глазами и понял, что для него не все еще потеряно. Его взяли на работу в один научно-исследовательский институт.

Я насторожился: «Уж не в тот ли институт, где работает Казанцева?»

Бережкова продолжала:

– Вскоре Борис встретил девушку и женился на ней. Все вроде шло хорошо, но Борис сорвался и запил пуще прежнего. Молодая жена не стала мириться с попойками и разошлась с ним. Николаев вернулся к родителям, опустился… В конце концов его выгнали и со второй работы.

– Чем же он теперь занимается?

Задумчивая улыбка Бережковой была горько-ироничной.

– Чем… пьет беспробудно. На днях встретила в подъезде – не узнала. Не думала, что Борис может пасть так низко. Самый настоящий забулдыга. Говорит, работает где-то в министерстве. Врет, конечно, стыдно ему признаться, что без работы и нигде и никому уже не нужен.

В прихожей соловьиной трелью залился звонок. Слышно было, как открылась дверь, потом чье-то шушуканье, и в комнату прямо в шапке вошел невзрачный мужичок с крестьянской бородой.

– Это мой дядя, – представила Бережкова.

Мужичок пробурчал: «Здравствуйте», сел рядом со злокозненной старухой. Бабка никак не отреагировала на его появление, а продолжала терзать меня безумным взглядом.

Все в доме говорили негромко, передвигались бесшумно, в квартире полумрак и тишина, будто в храме. Единственным светлым пятном в этом обществе являлся жизнерадостный мальчишка. Он своей детской непосредственностью и энергией хоть как-то разгонял всеобщую тоску и уныние.

Я огляделся: все вещи напоминали реликвии или музейные экспонаты. Жуть!

«Врет она все, – заключил я, глядя на сложенную пополам тоненькую фигурку Бережковой. – Никакие они ей не родственники; скорее всего эти люди – члены религиозной секты, которые собираются на очередную сходку для совершения изуверского обряда». Я медленно поджаривался под огнем, полыхавшим из глаз дяди и бабушки. Их нездоровый интерес к моей персоне подсказал мне, что пора сматываться. Для приличия задал Юлии Григорьевне несколько ничего не значащих вопросов, на которые получил не менее «ничегонезначащие» ответы. Потом встал, с участием погладил парнишку по белобрысой голове, с достоинством откланялся и направился к выходу.

Прощаясь, Юлия Григорьевна жалко улыбнулась. На ее лице и цыплячьей шее с мелкими пупырышками проступили красные пятна.

– Видимо, я нарисовала не очень привлекательный портрет Николаева, – сказала Бережкова, пряча глаза, и с горячей поспешностью добавила: – Поверьте, Борис не совершал преступления. В то время, когда Николаев перестал пить, я развелась с мужем. Мы снова стали встречаться с Борисом, но уже как зрелые люди. У нас была любовная связь. Я надеялась, что мы сможем начать новую жизнь. К сожалению, он встретил другую, а я так и осталась ни с чем. Поверьте, я знаю Николаева лучше, чем кто бы то ни было. Он не убивал свою бывшую жену. Он любил Таню до безумия. Я ревновала его к ней, да и сейчас ревную. Прошу вас… – Бережкова не договорила, залилась слезами и захлопнула дверь.