Текст книги "Богоборец"

3

Зачем-то нужно было отправить каталку из реанимации в терапию, на другой этаж. Оля, простая и милая девушка с задатками старой девы, дежурившая в отделении хирургии, вела меня и Андрея по длинному пустому коридору в операционный блок, где находилась реанимация. Дело было вечером, после отбоя.

Простодушная и инфантильная Оленька, как дитя, радовалась Андрюшкиным фокусам и моим санпросветовским страшилкам. Прямо-таки боготворя наши таланты, она почитала нас за кумиров. Не желая разочаровывать ребёнка, мы из кожи вон лезли, чтобы не ударить лицом в грязь.

– Понимаете, мальчики, вы единственные из знакомых мне ребят, кто умеет себя вести по-человечески. Об офицерах я вообще молчу, – шествуя впереди нас, рассуждала Олечка, – вечно пьяные, небритые, с липкими руками животные!

Мы удивлённо переглянулись, изобразили на мордах звериный оскал и протянули скрюченные когтями пальцы к нашей красавице, намереваясь ухватить её пониже спины.

– Вот бы все такими порядочными, как вы, были! Совсем бы другая жизнь в нашем селе началась! – Оля повернулась к нам, дойдя до двери в оперблок и доставая из халата ключи. Мы успели спрятать за спинами свои лапы и придать своим рожам овечью кротость, всем видом показывая, что мы, если уж и животные, то, во всяком случае, домашние. – Я ведь из-за наших деревенских дикарей в город подалась, – Оля подняла к нам свои огромные, синие глазищи. – Но здесь – тоже самое! А с вами, ребята, я такой защищённой себя чувствую! Вы просто настоящие рыцари, – подвела она итог, а мы скромно потупились.

Зайдя в операционный блок, открыли реанимационную. Через всю комнату, привязанная к дорогущему оборудованию, была натянута верёвка с которой свисали постромками и кружевными подпругами изысканные дамские бюстики и ажурные трусики. Среди хитросплетения кружев на каждом предмете затейливой вязью был вышит вензель «ДТ». «Дульсинея Тобосская!» – враз определил я в уме обладательницу дорогого белья.

– Бесстыдница! – возмутилась Оля. – Опять эта Танька Данилова своё барахло понавешала! В общежитии, видите ли, воруют! Наверное, это бесстыдство уборщица сжигает! Это же вызов обществу! Казённое бельё метить нужно, а не этот разврат! Поскромнее надо быть. А ещё плачет, что её замуж никто не берёт!

– Завтра же предложу Таньке руку и сердце, – шепнул мне Андрей.

– Очень живописно твои кальсоны среди этих кружев смотреться будут! – поддержал его я.

Взяли каталку и удалились. Лифт призывно раскрыл свои двери и поглотил Олю с лежанкой на колёсах. Нам с ними было нельзя – отбой.

– Давай, Саня, в палату дуй, – Андрей привалился к стене, – а я Оленьку подожду. Мне с ней переговорить надо.

Утро следующего дня началось со скандала: кто-то спер всю Танькину упряжь вместе с верёвкой.

– Фетишисты проклятые! – рыдала в ординаторской Данилова, размазывая дефицитную косметику по щекам. – Завёлся бы один придурок – ну, спёр бы одни трусики. А тут, похоже, целое отделение маньяков – последнему уроду белья не хватило, так он верёвку забрал! Представляешь, одни монстры кругом! Как мы тут работаем? – жаловалась она Оле. Таня вновь зарыдала от жалости к себе. – Дурдом, а не хирургия! Сексопатология в картинках.

Андрюшку вскоре выписали. Придя в часть, он загремел в наряд дневальным по роте. С утра пораньше в казарму пришла жена Коржова и расположилась в канцелярии, ожидая мужа, который должен был вернуться с ночной проверки караула. Вскоре майор пришёл и, расцеловавшись с любимой супругой, вызвал дневального, чтобы тот прибрался в канцелярии.

На вызов явился Виногурский и начал, бестолково суетясь и путаясь у Коржа под ногами, протирать пыль.

– Солнышко моё, – засюсюкал Коржов, обращаясь к супруге, – я тебе помаду размазал. Давай, детка, я тебе губки вытру.

«Детка», махина пудов на десять, возле которой сушёный Коржик выглядел, как шнурок рядом с ботинком, сложила губки бантиком и вытянула свои подбородки в сторону супруга. Коржик ловко выхватил из кармана дамские трусики и стал ими мусолить губы дражайшей супруги.

Что у него в руках супруги поняли одновременно. Майора хватила оторопь, а жена хватила его кошёлкой.

– Кобель! – определила статус Коржа Коржиха, прижав его животом к несгораемому шкафу и обрабатывая с обеих рук, как боксёрскую грушу, – Вот, значит, ты какие «караулы» проверяешь! – после двух-трёх апперкотов и одного хука её пробрала отдышка. – Паразит! – выдохнула она и повалилась на стул, заливаясь слезами.

– Золотко, это какая-то нелепость, – начал оправдываться помятый Коржов, доставая из другого кармана ажурный бюстгальтер, – давай слёзки вытрем и успокоимся, – заметив, что у него в руках, майор, воспользовавшись тем, что супруга прикрыла лицо и ничего не видит, швырнул кружевную тряпку за шкаф. – Это, наверное, пока я отдыхал, начальник караула, старлей, для солидности в моём кителе на свиданку бегал. Сейчас я твой платочек достану, – Коржик полез в сумку жены. – Вот тут у тебя какая-то тряпочка есть.., – майор вытащил синие солдатские трусы. – Не понял! Это что за..! – Коржов помянул тёщу.

Услышав из уст всегда ласкового и культурного супруга определение степени его интимной близости с её матушкой, Коржиха оторвала руки от заплаканного лица и испуганно уставилась, ничего не понимая, на мужские трусы в руках мужа.

– Это я тебе трусики купила по дороге, – не моргнув глазом, соврала перетрусившая матрона.

– Да? – Коржа одолел ехидный скепсис. – И что? Их давали мерить людям с немытыми задницами? Или ты их с рук приобрела? Тут даже надпись есть! «П-к Орлов», – прочитал майор. – А ты что здесь крутишься? Вон отсюда! – наконец-то обратил внимание на Виногурского командир. – Быстро найди мне прапорщика Орлова!

– Не-а! Не мои! – на всякий случай соврал на очной ставке Орёл, хотя сам вчера битый час безрезультатно искал в солдатской бане, где мылся вместе с батальоном, свои трусы. – Это полковника Орлова, командира четвёртого полка, вашего соседа по подъезду.

Семейная жизнь Коржа была отравлена. Майор, в свою очередь, отравил жизнь своего соседа по дому, да и с прапорщика Орлова подозрения не снялись. Коржиха тоже не сидела сложа руки, а, проявив пинкертоновские свойства своего характера, вычислила по вензелю на белье, которое время от времени находила в карманах мужа, обладательницу трусиков и лифчиков. Отдышка жены командира автобата мешала коротким рукопашным схваткам перерасти в затяжные, кровопролитные бои. Данилова, несмотря на разницу в весовых категориях, оказалась ловким и коварным бойцом, неуклонно пополнявшим запасы белья, отнятым в борьбе с Коржихой.

Майор и его супруга стали выглядеть, как жертвы черносотнинского погрома: Коржиха ходила с поцарапанной Танькиными когтями физиономией, а Коржик скрывал под тёмными очками следы побоев, полученных от жены.

На службе дела майора пошли вкривь и вкось. Присмиревшие было поначалу офицеры после того, как Коржов стал часто появлятся в чёрных очках и два-три раза выхватывал перед строем из кармана трусы или лифчики, приняли наконец-то его за своего: пьяница, дебошир и бабник. Держаться с ним стали запанибрата. Требования и приказы командира неизменно встречались снисходительными улыбками офицеров: знаем, мол, понимаем – самим с похмелья бывает всякая дурь в башку лезет. Справедливые требования майора игнорировались и Коржик от безысходности стал потихоньку пить с сослуживцами. Авторитет метущей по-новому метлы – растаял. Свою чистоплюйскую манеру протирать пот платочком командир, боясь пасть ещё ниже, оставил и стал вытирать лицо рукавом, как все нормальные офицеры. Попытка перенять у прапорщика Орлова привычку вытираться фуражкой, после того, как при съёме головного убора на голове майора оказался Танькин лифчик, была брошена как не оправдавшая надежд. Часть не только скатилась к прежнему уровню отсутствия дисциплины, но и провалилась вниз: потихоньку стали поддавать и солдаты.

4

Андрюшке выпала честь стать личным холуём начальника штаба дивизии полковника Капустяна. Имея некоторый опыт в развозе высшего командного состава, Виногурский быстро охомутал полковничью дочь. Полковник оказался более демократичным по сравнению с московским генералом и никуда Андрюшку не сослал, но и роман не одобрил. А вообще, Капустян при более тесном знакомстве оказался нормальным дядькой, не лишённым чувства тонкого – по плоскости – армейского юмора. В первый день обкатки полковника и новой «Волги» Андрюха ехал по улицам городка.

– Смотри, какая задница впереди! – показал Капустян Виногурскому на женщину, идущую по тротуару. – Нравится?

Андрюха, не ожидавший от молчавшего весь день полковника таких фривольностей, скромно опустил глаза.

– Что молчишь? По глазам вижу – нравится! Губа – не дура! Ну-ка, останови. Давай подвезём: это – моя жена.

Как заметил Виногурский, все генералы и полковники только с виду такие грозные, а подберешься к ним поближе и окажешься в мёртвой зоне, как возле танка, – все «громы и молнии» полетят над твоей головой в другие цели. Но и на Андрюху бывает проруха.

Автобатовцы спёрли два ящика водки в Военторге. Солдатики перепились. Андрюха, в числе самых пьяных нарушителей, оказался на гауптвахте. Промучившись несколько дней без привычного Виногурского, Капустян выдернул Андрюшку с губы, но от мысли продолжить наказание распоясавшегося водилы полковник не отказался. Заступая в наряд дежурным по соединению, Капустян, в нарушение графика дежурств, послал в караул автобат и приказал Коржову задействовать в качестве часового Андрюху. Виногурскому достался самый «губоопасный» пост – охрана знамени дивизии. Майор Яжмин, известный всей дивизии «Самоделкин», в порыве творческого гения так автоматизировал охрану поста номер один, что не проходило и недели, чтобы кого-нибудь из часовых не отправляли на губу. Все подходы к знамени части мастеровитый майор опутал фотоэлементами. При смене часового фотоэлементы отключались, происходила смена, и новый часовой оказывался в западне. После включения охранной системы свободного места у часового оставалось ровно столько, чтобы стоя, задремав и качнувшись в любую сторону, включить тревожную сирену. Прибегали потревоженные особисты и волокли незадачливого сторожа на губу.

Дивизионное знамя стояло в нише, укрытое стеклянным колпаком. Днём стоящий по стойке смирно часовой от мельтешащих перед глазами офицеров и солдат заснуть просто не мог, а ночью, когда пустота заполняла коридоры, бороться со сном было тяжело. Андрюха решил сдаться Морфею без борьбы. Знакомство с жанром эквилибра позволило Виногурскому, не потревожив чуткие фотоэлементы, дотянуться автоматом и подцепить на примкнутый штык-нож две грамоты от Министерства Обороны, висевшие в добротных дубовых рамках по обе стороны от знамени. Поставив дивизионные реликвии шалашиком, Андрюха уселся на них, опёрся на АКМ и заснул.

А Капустян не спал: служебное рвение и нелюбовь к нерадивым подчинённым принесли его в штаб. Взяв в провожатые Коржа, разводящего и помощника начкара, полковник пошёл проверять посты. Нагло спящий Андрюха был обнаружен. Мгновенно вспотевший от ужасного зрелища Коржов, вытирая обоими рукавами пот, кинулся выключать фотоэлементы. Все остальные, под людоедским взглядом Капустяна, испуганно притихли, рисуя в головах жуткие картины скорой расправы над Виногурским и гадая, что-то ждёт потом их самих?

Появление Коржа подсказало Капустяну, что сигнализация отключена. Полковник потихоньку подкрался к Виногурскому. Сняв с автомата Андрюхи штык-нож и магазин, Капустян сгрёб соню за грудки и поставил на ноги.

– Ты, что, паразит, делаешь? – полковник встряхнул Андрюху. – А если бы это был не я, а диверсант? Чем бы ты, сволочь, стрелять стал?

– Вот этим, товарищ полковник! – Виногурский вытащил из своего кармана пистолет Капустяна.

Полковник вытаращил глаза, схватился за пустую кобуру, отстраняясь от Андрюхи, и упал.

– Видите, товарищ полковник, и стрелять бы не пришлось! – Андрей нагнулся. – Кто же ворует знамя части в ботинках? Сейчас я Ваши шнурки распутаю. Сапоги надевать надо, товарищ полковник. Не по уставу в наряд ходите.

– Уставник выискался! – пропажа пистолета и связанные шнурками ботинки выпустили из Капустяна пар, последние остатки кипятка уходили в слабеющие свистки. – Балбес! Я чуть затылок не разбил. Знаешь же, что у меня ноги в сапогах болят.

– На пенсию идите, товарищ полковник, – Андрюшка фамильярно подхватил Капустяна под мышки, помог встать и отряхнуть спину. – Далось Вам это генеральское звание.

Разносторонняя цирковая подготовка отлично помогала Виногурскому в повседневной жизни. С полковником он вел себя, как укротитель с тигром: проявишь слабость, покажешь спину – тебя подомнут. Нужно, в свою очередь, прессовать полосатую скотину, чтобы она видела в тебе достойного соперника. Главное – не перегнуть палку, не переступить черту, за которой вооружённый нейтралитет переходит в агрессию. Андрюха ловко балансировал на этой черте, а Капустян, хоть и не знал тонкостей дрессуры, вел себя по законам жанра: на убегавших – нападал, а получив отпор – стушевался.

Преступное вольнодумство и панибратское отношение Виногурского к начальнику штаба, привели в ужас майора Коржова. Коржик то бледнел, то покрывался жарким потом, предчувствуя скорую катастрофу. Да и манипуляции с пистолетом и шнурками родили в голове майора какие-то смутные сомнения и туманные догадки. По хребту Коржова стаями пробегали мурашки, дыхание спёрло, на грудь навалилась тяжесть, ноги подкосились и майор сполз по стене на ступени. Прибывшая скорая помощь, констатировала инфаркт и увезла майора в госпиталь.

Коржов появился в части через шесть месяцев, чтобы уйти на пенсию по состоянию здоровья.

5

За полгода до дембеля матушка Виногурского добилась своего – опять пришёл вызов в Москву. Андрюха быстро написал генеральской недоросли письмо, в котором просил телеграфом выслать рублей семьдесят из генеральской зарплаты. Дело в том, что вчера на стрельбах Андрей потерял автомат и вредный Орёл сказал, что ни в какую Москву его не отпустит, пока он не внесёт в полковую кассу семьдесят один рубль и девятнадцать копеек. Вначале пришла телеграмма, в которой предлагалось совершить натуральный обмен и поскольку в последнее время в магазинах школьных товаров автоматов не видно, пора обратится за помощью к её папе: не возьмёт ли он АКМ взаймы на работе? Виногурский телеграфировал, что посылки идут долго, а он уже так соскучился, что нет сил терпеть дольше. Наивное чадо клюнуло и довольный Андрюха купил любимой мамуле оренбургский платок за семьдесят рублей, на девятнадцать копеек – сто граммов ирисок для юного мецената, а из юбилейного рубля сотворил себе малую серебряную медаль на дембель.

В часть прибыла молодая смена. Андрюха, стоя у входа, хозяйским взглядом подобрал подходящую по размерам особь и обобрал её до нитки. Теперь можно было ехать в Москву в новой парадке, шинели и всем прочим.

– Давай на память часами поменяемся, – предложил я, рисуя липовую увольнительную для провожания Виногурского, – больше-то уж никогда не увидимся.

– Ага, как же! – воспротивился Андрюха. – Капустяночка специально для меня у папика какие-то импортные позаимствовала, а он мне наш дешёвый «Восток» предлагает! И не думай.

Увольнительная получилась немного кособокой, но печать была лучше настоящей и мы двинули на вокзал. Приняв нас за дембелей, три цыганки попытались нас облагодетельствовать. Андрюха нагадал им хорошую жизнь, скорое трудоустройство и украл у них все деньги, а с одной снял кольца и серьгу. Счастливая возможность каждый день в семь утра ходить на завод так перепугала диких кочевников, что они признали у Андрюхи наличие дурного глаза и, посылая проклятия в его адрес, ретировались с вокзала, а мы пошли в кафе пропивать цыганские деньги.

На зависть трём офицерам, пьющим в углу какую-то бормотуху, мы заказали самый дорогой коньяк. В дивизии нас кормили одной капустой с коровьими жилами и о такой божественной вещи, как картофель с котлетой, можно было только мечтать: мы взяли по два пюре и по четыре котлеты.

Вскоре прибежала зарёванная Капустяночка и повисла на Андрюхе. Едва отпоили её второй бутылкой коньяка. Она сделалась веселее, а после того, как Виногурский задарил ей одно из цыганских колец, забыла все свои печали и отправилась пробовать офицерскую бормотуху. Когда подошёл поезд, Капустяночка безмятежно спала на нейтральной территории за пустым столом в центре кафе.

Перед дверями вагона я обнял Андрюху. Попрощались и я снял потихоньку с него дефицитные импортные часы. Поезд тронулся. Я помахал Виногурскому, ощупывая лежащий в кармане трофей, думая про себя, что не плох тот ученик, который превзошёл своего учителя. Когда Андрюху не стало видно, я, довольный собой, вытащил из кармана свою добычу.

Это был мой «Восток».

Домой через Атлантику
(Из Орехово-Зуева морским путём)

В конце ноября какого-то Перестроечного года, когда тотальный дефицит всего и вся лихорадил СССР, поехали Димыч с Примусом в Орехово-Зуево за башмаками. Не знаю, почему они не выбрали для этого Москву. Возможно потому, что полстраны по столице бродило в поисках самых разнообразных предметов, в том числе и ботинок, а в Орехово-Зуеве народу было мало, но снабжение было московское. Не помню, купили ли они себе туфли, но в понедельник явились на завод с признаками жестокого похмелья. Они принесли нам благую весть: в Орехово-Зуеве, мало того, что торгуют водкой без талонов, так ещё и продают её не с двух часов пополудни, как у нас во Владимире, а прямо с открытия магазина. И это всего лишь в двух часах езды на электричке от нашего областного центра. Слесари убрали в верстаки недостроенные самогонные аппараты, станочники прекратили завивать теплообменные змеевики из нержавейки на своих станках, и целую неделю цех готовился к субботнему марш-броску в соседнюю область. Были составлены списки работников цеха, остро нуждающихся в водке. Принуждению не было места: из воображаемого строя взалкавших праздника вышли вперёд добровольцы, готовые отдать свой выходной на общее дело. Им передали списки нуждающихся, собранные деньги и принесённые самыми догадливыми баулы, для перемещения стеклотары с готовым продуктом.

Едва не опоздав на поезд из-за легкомысленного Димыча, в самый последний момент примчались на вокзал и, перед самым закрытием дверей электрички, едва влезли в тамбур переполненного, как автобус в час пик, последнего вагона. Так мы и простояли, как сельдь в бочке, в этом тамбуре до самого Орехово-Зуева. Вывалившись из с трудом раскрывшихся дверей, мы, не оглядываясь, бросились за Димычем, который ещё в прошлую субботу разведал местоположение всех винно-водочных магазинов этого городка. Примчались к ближайшему, который располагался рядом с каким-то плохо огороженным стадионом «Знамя Труда». До открытия оставалось минут двадцать, и мы были самыми первыми. За эти двадцать минут за нами образовалась циклопическая очередь, завернувшаяся по всему стадиону тугими кольцами, словно ливерная колбаса. К несказанному удивлению, очередь состояла из наших заводчан. Весь «Автоприбор» приехал за водкой. В отличие от нашего организованного цеха, где сведения об отсутствии сухого закона на сопредельной с нашей областью территории были получены из первых рук, остальные работники завода получили их из третьих. Не сильно доверяя таким непроверенным слухам, работники и не организовались, а кинулись в эту авантюру индивидуально. На свой страх и риск. Конечно, некая кооперация наблюдалась: они группировались цехами и отделами, но эти сообщества в большинстве своём формировались уже на вокзале, перед отправкой поезда. Единственная бригада, более или менее, похожая на наш добровольческий отряд, была создана во втором цехе, да и то потому, что были они нашими соседями по заводскому корпусу и контачили с Примусом. Эти ребята, в количестве пятерых человек, выехали в Орехово-Зуево на старенькой «Победе», принадлежавшей Сашке Ермакову, который, естественно, был за рулём. Когда я, последним из нашей команды, вылезал из переполненного магазина, позвякивая туго набитыми баулами, эта «Победа», чихая и постреливая колечками дыма из выхлопной трубы, как раз подкатила к магазину. «Приветствую, профгруппорга славного одиннадцатого цеха! – Ермак выскочил из машины, громко хлопнув расхлябанной дверью, и протянул мне чумазую лапу. – Там для нас водка-то ещё осталась? Припозднились чуток: пару раз пришлось карбюратор перебирать по дороге». «Вот уж не знаю, – пожав ему руку, сказал я. – Смотри какая очередища! Вряд ли вам тут что-то светит. Лучше другой магазин поищите. Мы на круг чуть больше пятиста бутылок взяли. Хорошо ещё, что у нас цех маленький: всего семьдесят человек. Да трое из них вообще не пьющие. Поэтому они только по три бутылки заказали». Тут к нам подошёл Серёга Якимов. Это был технолог нашего цеха и доброволец из нашей команды. По возрасту, он был чуть старше остальных, да ещё и инженер. Поэтому мы, хоть и держались с ним немного панибратски, всё-таки смотрели на Сергея чуточку снизу вверх.

– Ермак, – обратился он к Сашке, – вы много брать будете?

– Николка ящик собрался хапнуть, а остальные бутылок по десять, – улыбнулся Санёк. Из-под сдвинутой на затылок пёстрой кроличьей шапки выбивался соломенный чуб, а щербатая улыбка, (у него не хватало верхнего переднего зуба), напоминала что-то среднее между ухмылкой Весёлого Роджера и счастливой гримасой выбритого Бармалея.

– Значит, место в багажнике останется? – поинтересовался Серёга.

– Ну! – согласно кивнул Ермак.

– Может, возьмёшь мои баулы? А в понедельник мне на завод привезёшь, – попросил Якимов.

Серёга был немного полноват, да и сидячая работа на нём отражалась: выйдя из магазина с сумами наперевес, он раскраснелся и запыхался.

– Кидай свои мешки, – согласился Сашка, открывая багажник.

– Сейчас! Только я свою водку выну, – обрадовался Сергей, закинул в машину свои баулы, вынул из кармана сумку из старой джинсы и взялся перекладывать в неё личные бутылки. Ванька Гадалов, не разобравшись в ситуации, подхватил свои сумки и попытался пристроить их в открытый багажник. Я поставил на снег свои баулы, подошёл и решительно вытащил Ивановы сумки. «Ты что, Вань? – вполголоса пробубнил я ему. – Ермак сам за водярой приехал. Он-то куда свои ящики ставить будет? Серёгины-то сумки за „Христа ради“ взял».

В это время из магазина вылезла Ермаковская бригада, пролезшая туда через толпу очереди не столько на разведку, сколько в надежде как-нибудь без очереди купить водку.

– Вот непруха! – пожаловался Николка, который собирался прикупить себе ящик водки. – Табельщица наша за водкой стоит. Мы уже почти договорились с Колючим из термички, чтоб он и нам ящика три взял, а эта гадина разоралась на весь магазин, чтоб нас не пускали без очереди.

– Ермак, – я повернулся к Сашке, – вы же на колёсах. Езжайте в другой магазин. Сейчас у Димыча спросим, как в ближайший проехать. Они тут с Примусом в прошлые выходные гужевались и все винные обошли, чтоб убедится в отсутствии дурацких ограничений. А Димыч-то где? – обратился я к Ваньке.

– А пёс его знает? Сумки вот стоят.

– Он куда-то на стадион подался. Может, знакомых кого в очереди заметил? – высказал предположение Серёга Якимов.

– Так тут плюнуть некуда, чтоб в знакомого не попасть: весь завод приехал, – и я пошёл искать Димку. Ермак и Николка увязались за мной.

Димыч, и правда, стоял в центре поля. Сзади и с боков к нему жались люди, а остальные образовали перед ним свободный от публики круг метров в пять диаметром. Все они были вооружены блокнотами, ручками и карандашами. Часть из них что-то рисовала, время от времени поглядывая себе под ноги, а другие отчаянно стенографировали каждое Димкино слово, словно журналисты до появления диктофонов. Димыч, время от времени прихлёбывая водку из бутылки и задавая азимуты движения свободной рукой, стоял над начерченной им на снегу индейской картой города и объяснял маршруты наступления на магазины и пути эвакуации к вокзалу. Мы как раз подошли к окончанию Димкиного выступления на бис: по его следам, раскиданным по снежной карте, было видно, как он топтался возле каждого изображённого на схеме магазина, объясняя заводчанам как до него добраться. «Ну, всё, братцы, – Димыч ещё раз приложился к бутылке. – Вроде бы всё рассказал. Надо бежать: меня там мужики из цеха потеряли уже». Тут он увидел нас и подошёл. Прореха, образовавшаяся в толпе после его выхода, мгновенно затянулась, и стало слышно шуршание карандашей и ручек по бумаге.

– Дима, объясни Сашке, как до другого магазина добраться, – попросил я. – Им тут всё равно ничего не достанется.

– Надо схему нарисовать. Как тут на пальцах-то объяснишь? – Димка вытащил из кармана ручку. – Есть бумага?

– На, вот, на папиросной пачке рисуй, – Ермак протянул ему папиросы. – Другой бумаги нет.

Димка быстренько, используя Беломорско-Балтийский канал в качестве главной улицы города, набросал места расположения винных магазинов. «Все рисовать не буду. Двух вам хватит. Вот видишь? – Димка нарисовал жирную точку на карте. – Это вот этот магазин, у которого мы стоим. Вот так по этой улице, которая тут как канал изображена, прямо шпарьте, и вот тут, – он поставил ещё одну жирную точку, – будет магазин. И, на всякий случай, если проехать ещё вперёд, то дальше будет ещё один», – Димыч добавил ещё одну точку. Ермаковская бригада села в машину и уехала. А мы потащили свою добычу на вокзал. Впереди всех поспешал налегке Серёга Якимов с одной джинсовой сумочкой в руке. Мы же вышагивали за ним, звеня стеклянной посудой, неспешно, с трудом, словно караван перегруженных верблюдов по Сахаре.

На вокзале, оставив парней в пустом ещё зале ожидания, я побежал к кассам, посмотреть расписание. То, что три электрички, отправлявшиеся из Владимира с небольшими интервалами рано утром в Москву, будут возвращаться обратно в такой же последовательности, только вечером, я и без расписания знал. Но у меня теплилась надежда, что найдётся какая-нибудь электричка из Москвы до Петушков, а из этого, воспетого Венечкой Ерофеевым, захолустья найдётся другой поезд до Владимира. Ожидания мои не оправдались. Я вернулся к своим ребятам. В зал ожидания уже начали подтягиваться сограждане, успевшие отоварится водкой. Уже были разложены пирожки из вокзального буфета и тихонько булькали наполняемые стаканы из-под выплеснутого в раковину буфетного чая. Ванька Гадалов, успевший приложиться к открытой Димкой бутылке, начал уже откупоривать свою, но заметив меня, поднялся навстречу: «Ты смотри, Сань, водка-то наша. И эти депутаты ещё будут нам петь, что Москва никогда страну не обирала!». И он показал мне пробку на бутылке, где легко было прочесть: «Муромский ликёрно-водочный завод. Влад. обл.». «Видал! – Иван возмущённо вскинул брови. – А у нас даже водочные талоны не отоваришь. Вся наша водка тут без всяких ограничений продаётся, а мы мучаемся, самогонку из всякой дряни гоним». «Вань, ты бы не открывал бутылку пока, – попросил я его. – Мы сейчас уходим отсюда». Я понял, что через час тут будет пьяная оргия. Мне, как профгруппоргу, цех доверил деньги, с меня и спросят, если что-то будет не так. Тут явно скоро начнётся братание заводских цехов и отделов с раскупоркой общественной, в нашем случае, водки. Я подошёл к Сергею Якимову. Мне казалось, что он единственный, на кого можно было опереться в данной ситуации: он же самый старший из нас. От Серёги уже пахло свежевыпитым, и морда его начинала алеть, как семафор на железной дороге.

– Серёга, – говорю, – надо валить отсюда. Давай собирать парней и двигать на автовокзал. Надо быстрее уходить, иначе мы ни парней, ни водку не довезём.

– А что там делать-то? – Серёга откусил от пирожка. – Из Орехова-Зуева никакие автобусы во Владимир не ходят. Иначе мы бы про них знали.

– Сам знаю, что не ходят. Но ведь куда-то вообще они ходят? Нам, главное, необходимо отсюда уходить. Доберёмся до Горьковской трассы, а там на каких-нибудь автобусах, проходящих из Москвы, доберёмся. Смотри, как народ из магазина прибывает быстро. И все прямым ходом в буфет бегут за пирожками и стаканами. Тут через час «Из-за острова на стрежень…» орать начнут.

Я не рассчитал: когда мы покидали зал ожидания, три счастливые, смазливые мордахи из какого-то сборочного цеха, (до чего же бабы быстро пьянеют!), затянули из угла, пока ещё вполголоса, «Ромашки спрятались, поникли лютики, когда застыла я от горьких слов…». На автовокзале парни вновь потянулись было к сумкам, но на наше счастье уже стоял под парами автобус до Покрова. Город Покров – это уже Владимирская область. Из него, я это точно знал, автобусы во Владимир ходили. И ещё можно было сесть на проходящие из Москвы во Владимир, в Иваново и в Горький. «Всё, всё, всё! – замахал я руками. – Даже и не думайте! Грузитесь в автобус до Покрова. Вот в этот. А я за билетами».

Мы с трудом влезли в полный народа автобус. Это было даже хорошо: в такой тесноте не выпить. Но в Покрове везение прекратилось. В проходящих автобусах, следующих через Владимир, в каждом было одно-два места. Поскольку дегустация Муромской водки плавно переросла уже в пьянку, я не рискнул отправлять частями наш десантный отряд: пришлось взять десять билетов на прямой рейс из Покрова во Владимир. Ждать этого рейса пришлось достаточно долго, но, по моим расчётам, всё равно получалось, что приедем мы на много раньше первой электрички из Москвы. А время ожидания транспорта и в пути обратно пропорционально количеству бутылок, которые доберутся до Владимира.

В автобус мы грузились уже с трудом: надо было не только тащить тяжеленные сумки, но и помогать некоторым парням залезать по лесенке в транспортное средство. Это была новая машина марки «ЛиАЗ», с непривычным тогда, высоко поднятым задним рядом кресел. На этом ряду мы и расселись, а непоместившиеся на нём заняли ближайшие места. Автобус был полупустой: кроме нас на передних сиденьях разместилось ещё с пяток пассажиров.

– Сань, ну, давай по пять капель! – Серёга Якимов достал из кармана захваченную из дома хрустальную стопку: вот, что значит инженерная смекалка!

– Убери свой «напёрсток» и не позорься! – Ванька Гадалов, сидевший с другой стороны от меня, поочерёдно выпростал из карманов два гранёных стакана, позаимствованных в вокзальном буфете, доказав, что и рабочие бывают весьма смекалистыми людьми. – Вот из чего будем пить.

Сначала мне показалось, что я выпиваю. Стаканы пошли по кругу, а им вдогонку передавались надкусанные пирожки. Новые автобусные рессоры, как на волнах, раскачивали нас на дорожных ухабах. Наше, в прямом смысле, возвышенное положение на последнем ряду автобусных кресел, родило в голове некий морской образ. Казалось, что мы находимся на кормовой надстройке каравеллы, плывущей сквозь бурные воды. Свежий бриз развевал страусиные перья на шлемах с изящно выгнутыми полями, и отражённое в панцирях аркебузиров солнце бросало блики на паруса. И я – Диего де Альмагро, собирающийся пересечь со своим отрядом Панамский перешеек и отправиться на завоевание Перу и Чили. Вот только глотну ещё португальского рома. И образ испанского парусника уступил место вострогрудому челну, а я почувствовал себя Стенькой Разиным, в окружении хмельной ватаги разбойников. И тут я понял, что совсем уже я и не выпиваю, а пью, как лошадь, наравне со всеми. Я, перебирая пальцами небрежно упавшей руки, нежнейшие собольи меха, и держа в другой золотой кубок с хмельным зельем, уже корил себя. Упрекал за то, что наша ватага не увлекла с собой трёх Шамаханских княжон из сборочного цеха, чтобы они ублажали наш слух поникшими лютиками, а под конец они бы застыли от горьких слов перед тем, как полететь в набежавшую волну. А это бы точно произошло: из песни слова не выкинешь. Я только не мог для себя решить, делать ли из них синхронисток, навалившись ватагой, или предоставить им выступление в индивидуальном зачёте, кидая их за борт своими руками. Потом образ Стеньки Разина незаметно растаял вместе с трио синхронного плавания, и родился образ морского пирата. Виною этому была или отвратительная дорога, которая делалась всё хуже и хуже, или наступившие сумерки, которые уже не позволяли водителю объезжать самые большие ухабы. Наш пиратский корабль нёсся сквозь ярость ночного шторма. Нас бросало из стороны в сторону и кидало вверх-вниз. Водка выпрыгивала из стаканов, а горлышки бутылок нещадно колотились по ним. По палубе каталась пустая посуда, а команда отчаянно пила и курила. Время от времени я встречался в зеркале взглядом с нашим лоцманом, крутящим штурвал над пенным бушпритом. Поймав мой взгляд, он укоризненно качал головой, но продолжал отчаянно бороться со стихией, пробиваясь сквозь крутые валы в родную гавань. Корабль был готов вот-вот перевернуться. Я запутался в субординации и никак не мог решить, лоцман ли должен подать команду: «Рубить мачты!», – или это должен сделать я – Эдвард Тич, по прозвищу Чёрная Борода? Я хотел решить этот вопрос со своим помощником и повернул к нему свою звериную морду с вплетёнными в бороду и дымящими запальными фитилями, но Серж, невзирая на качку, спал, зажав в кулаке недоеденный пончик и выронив из другого хрустальную стопку на ложе, и не чуял, в какой жуткий шторм мы попали…