Текст книги "Сплетение судеб"

Глава 11

Тоскливо и печально было в кабинете оренбургского губернатора Рейнсдорпа. Но вскоре произошло нечто, что вывело Ивана Андреевича из состояния апатии и заняло все его мысли. Это не была, однако, нежная улыбка его милой супруги…

Возглавляемый Пугачёвым бунт разрастался. Успехи самозванца обсуждали в каждом доме. Во всех населённых пунктах края, даже ещё не захваченных войском бунтовщиков, наблюдалось необычное волнение. Достаточно было одного толчка, малейшего сигнала, чтобы всё пришло в бурное движение. Покорность и смирение людей исчезли, они потонули в общем потоке разрастающегося бунта. Слухи и толки всё возрастали. А потому и беспечность сползла с губернатора, заставив его крепко призадуматься.

Иван Андреевич был на распутье. Он не знал, что ему предпринять. В Петербург сообщения о бунте он отправил. И пока не пришёл ответ, он должен управляться собственным умом и собственными силами. Но подавление мятежа требовало быстрых и решительных действий. А у него всё дрожало внутри при мысли, что придётся возглавить военные действия против бунтовщиков, да ещё руководить ими! И он долго и часто раздумывал, как ему быть.

Вот и сегодня Иван Андреевич ожидал офицеров на очередное совещание. Локоны его парика ниспадали со лба на руки, которыми он закрыл лицо. Губернатор думал о плохо защищённом городе и о своём долге. Мысли в его голове кружились, подобно рою докучливых мух, но он не мог остановиться ни на одной из них.

В это время распахнулась дверь, и адъютант, переступив порог, вытянулся по стойке смирно.

Иван Андреевич поднял голову и нахмурился:

– Ах, это ты, поручик, а я уже собирался звать тебя. Что нового?

Он видел, что адъютант пришёл с какой-то важной новостью.

Поручик подошёл к столу и передал губернатору пакет.

Вскрыв пакет, Иван Андреевич обнаружил в нём несколько листов. Он взял первый лист, пристально и удивлённо посмотрел на него, затем, точно во сне, посмотрел на адъютанта, который всё ещё стоял навытяжку, в напряжённом ожидании уставившись на губернатора.

Иван Андреевич быстро прочитал строчки, и, как видно, содержание документа произвело на него сильное впечатление. Он швырнул бумагу на стол, хлопнул по ней ладонью и, разразившись проклятиями, стал ходить по кабинету. Немного успокоившись, он вернулся за стол и посмотрел на адъютанта тяжёлым взглядом.

– Передай всем офицерам, – сказал он, – что совещание переносится на завтра. Графа Артемьева, если он подошёл, пригласи в мой кабинет.

– Слушаюсь! – чётко ответил адъютант и выскользнул за дверь.

Иван Андреевич пересмотрел остальные документы и отложил их в сторону. В кабинет вошёл граф Артемьев.

– Надеюсь, новости не совсем мрачные, Иван Андреевич? – спросил он, внимательно глядя на хмурое лицо губернатора Рейнсдорпа.

Не сказав ни слова в ответ, Иван Андреевич подал графу так разозлившую его бумагу. Прочитав документ, Александр Прокофьевич положил его на стол. На его бледное лицо легла тень.

– Когда вы это получили?

– Только что.

– Значит, Пугачёв уже у стен Оренбурга?

– Он разгромил Татищево, убил коменданта Елагина и барона Билова! – выпалил, краснея, Иван Андреевич. – Он захватил Чернореченскую без боя и повесил капитана Нечаева, остававшегося в крепости за коменданта майора Крузе!

– А где Крузе? – спросил граф.

– Он… он, по моему приказу, находится в Оренбурге, – явно смущаясь собственной лжи, промямлил губернатор. Но Александр Прокофьевич его понял.

– Повесьте Крузе вы – за предательство, трусость и дезертирство, Иван Андреевич!

– Что-о-о? – не понял губернатор.

– Это принесёт большую пользу, поверьте мне, – ответил серьёзно Александр Прокофьевич.

– Пользу? О чём вы говорите?

– Мятежники сразу же зауважают вас, прознав, что вы строго караете за трусость. А те, кто ещё не предал вас, но в мыслях собирается это сделать, уже призадумается – а стоит ли?

В это время в кабинет заглянул кто-то из офицеров.

– Проклятье! Приходите завтра! – заорал губернатор. – Я вас пригласил посоветоваться, Александр Прокофьевич, а не шутки шутить! – Рейнсдорп посмотрел на графа с осуждением. – Мои офицеры люди достойные, но мыслят неважно. А мне сейчас очень не хватает совета здравомыслящего человека!

– Приятно слышать, что вы считаете меня таковым, – улыбнулся граф. – Но предложить что-нибудь «эдакое», чего вы от меня ждёте, не берусь.

– Но почему, Александр Прокофьевич? – удивился губернатор.

– Потому что война – это не моё поле интересов. И я не смыслю в баталиях ничевошеньки!

Губернатор задумался. Слова графа Артемьева не подняли ему настроения, на что он очень надеялся. Ещё большее уныние овладело всем его жалким существом.

– А я, признаться, искренне надеялся услышать от вас что-то для себя полезное, – тяжело вздохнув, произнёс он.

– Ну хорошо, будь по-вашему, – улыбнулся Александр Прокофьевич. – Что вы хотите от меня услышать?

– Да всё, что вы скажете! – оживился губернатор. – Я даже не знаю, что предложить офицерам на совещании.

Граф задумался.

– Начни с укрепления города, Иван Андреевич, – сказал он, наконец. – Не дай бог, если Пугачёв подойдёт к Оренбургу. Он войдёт в город в любом месте, где только захочет!

– Увы, но уже придётся надеяться на то, что есть, – сделав на листе пометку, угрюмо сказал губернатор.

– Как можно надеяться на то, чего нету? – ухмыльнулся граф.

– Так вот и можно. Я же не чудесник, способный за ночь воздвигнуть вокруг Оренбурга надёжные стены.

– А ещё бы я мосты через реки приказал сломать, – продолжил Александр Прокофьевич. – Сакмара и Яик реки бурные, и в данное время вода в них холодная. Для бунтовщиков будет проблематично форсировать их с наскока.

– Очень своевременный совет! – расцвёл радостной улыбкой губернатор, делая ещё одну пометку.

– Убери из города тех, на кого положиться не можешь, Иван Андреевич, – продолжил граф. – Если, конечно, есть такие.

– Есть, есть, не сомневайся, Александр Прокофьевич, – заверил его губернатор.

– Людей назначь пожары тушить, – продолжил граф. – Пожары при осаде значительный урон приносят.

– Господи, как я об этом-то не подумал?! – воскликнул губернатор и сделал ещё пометку на листе.

Граф Артемьев высказал ещё несколько предложений и засобирался уходить, но Иван Андреевич остановил его.

– А как мне поступить со своей семьёй?

– Наверное, этот вопрос вы могли бы решить и сами, Иван Андреевич, без советов со стороны.

– Моя дражайшая супруга не верила, что казаки злой и дерзкий народ. А сегодня и она, и мы с вами, ваше сиятельство, видим, что моё мнение о казаках не так уж и ошибочно.

Губернатор встал из-за стола и подошёл к окну:

– Мы не можем считать себя здесь в Оренбурге в безопасности. Жену и дочь мне придётся, конечно, отправить отсюда. Надеюсь, что вы разделяете моё решение?

– Безусловно, Иван Андреевич, – кивнул граф. – Сейчас никто не сможет предсказать судьбу города. Отъезд вашей семьи в безопасное место очень своевременное и верное решение!

– Благодарю вас! Благодарю вас! – смахнув слезу, губернатор проводил Александра Прокофьевича до двери.

Закрыв дверь, он замер и прислушался.

Шаги графа, мерные и тяжёлые, удалились от двери и замерли. Кругом стало тихо. Иван Андреевич вернулся к столу. С минуту он неподвижно смотрел на стопку документов, словно боялся дотронуться до них. Затем вынул наудачу один из листов и пробежал первые строки.

Это было письмо графа Чернышёва, в котором тот требовал немедленно извещать обо всех действиях войска бунтовщиков.

Губернатор достал другой лист, но не успел прочесть его. Ему помешали. Дверь открылась, и вошёл адъютант.

– Отправьте кого-нибудь ко мне домой, поручик, – сказал Иван Андреевич. – Пусть жена и дочь меня не ожидают к ужину. У меня много спешной работы, и я допоздна задержусь в кабинете.

Взяв со стола документы, Рейнсдорп перебрался в канцелярию, в которой какой-то чиновник старательно что-то писал.

Губернатор заглянул через его плечо:

– Пиши всё как есть, Никифор. Ничего не забудь: разбой и смута повсеместно, захват бунтовщиками крепостей. И ничего не смягчай. Наоборот, не жалей красок: на бумаге всё выглядит иначе, чем на самом деле. Для людей, которые не видели всего, что есть, собственными глазами, надо описать всё поживее. Ну, да тебя нечего учить. Не забудь и про Вильгельмьяна Пугатшоффа пострашнее описать, что он – смутьян, каких свет не видывал!

– Об этом уже написал, ваше превосходительство, – поднял голову писарь.

– Вот и правильно. Не жалей чернил-то!

– А я и не жалею, – улыбнулся писарь и кивнул на кипу уже исписанной бумаги.

– Вот тебе ещё стопка, на которую ответы расписать надо, – сказал губернатор, положив на стол принесённые документы.

– Ответим, ваше превосходительство, вы же меня знаете! – бойко ответил писарь. – Бумага… она всё стерпит!

– Где что непонятно, ко мне обращайся. Я у себя буду.

– Как скажете, ваше превосходительство!

Оставив чиновника сочинять ответы в Петербург, Иван Андреевич направился к себе. Войдя в кабинет, он закрыл дверь, прошёлся несколько раз по комнате, потом, остановившись, прислушался. Всё было тихо. Он запер дверь на ключ, подошёл к секретеру и выдвинул один из ящиков…

* * *

Граф Артемьев вышел из кабинета губернатора. Вместо того чтобы вернуться домой, он направился к городским воротам.

У ветхой крепостной стены стоял шум и гам. У столбов было привязано много коней; у ворот и на прилегающей к ним территории суетились и орали казаки, солдаты, драгуны. Все вооружены, с необычными, дерзкими лицами; казалось, будто они только что съехались со всех концов света в Оренбург и делят места для постоя.

Прислушавшись к их гневным выкрикам, граф понял, что это собираются защитники города по приказу губернатора. Съезжавшиеся воины вели себя до того воинственно, что горожане старались обходить их стороной. Но Александр Прокофьевич решил, что ему нечего опасаться этих «головорезов».

Городские ворота были широко открыты; казаки, солдаты, офицеры с криком и шумом сновали взад и вперёд. Недалеко от ворот, прислонившись к стене, стоял маленький толстый человек в тёмной одежде и внимательно наблюдал за тем, что происходило у крепостных стен.

– Послушайте, любезный, – обратился к нему граф.

– А? Что? – встрепенулся тот, смерив Александра Прокофьевича взглядом с головы до ног.

– Здесь поблизости не останавливались сакмарские казаки?

– Там вон они, – ответил незнакомец, показав на отряд, расположившийся в ста метрах от крепостной стены.

У ворот на коне гарцевал казак. Рядом с ним стоял мужчина постарше и с восторгом наблюдал за юношей.

– Ну-ка, Стёпка, прогони его ещё разочек по двору! – крикнул он.

Юноша пришпорил коня и понёсся, как сумасшедший.

В это время к наблюдавшему за скачкой казаку подошла женщина с ребёнком.

– Ваша милость, – проговорила она сквозь слёзы.

– Ну что тебе опять?

– Коня возверни, Христа ради.

– Что-о-о?

– Вы отняли у моего мужа коня. Прошу возверни, Христа ради?

– На что он тебе? Без коня у вас и заботушек поубавится! – засмеялся казак и помахал приветливо рукой возвращавшемуся юноше. – Давай, давай, Стёпка!

– Но ведь не можно нам без коня?!

– Не можно? Дык ты кто, казак или баба?

В эту минуту Стёпка подскакал к месту, где стояла женщина с ребёнком, и сбил бы её с ног, если бы не граф Артемьев, который успел схватить коня за узду. Женщина с плачем отошла. Конь встал. Старый казак остолбенел и посмотрел на графа.

– Ты ещё кто будешь, чулочник оренбургский? – прорычал он, недобро глядя на Александра Прокофьевича.

– Не твоего ума дело, – спокойно, но смело ответил граф.

Казак смерил его дерзким взглядом.

– Видать, из благородных будешь? – спросил он язвительно. – И что, уже мыслишь, напугал меня?

– А ты что, ничего не боишься? – ответил граф не менее язвительно.

– Я ничего, – ответил насмешливо казак. – Упреждаю зараз тебя, чулочник, ежели не уберёшься, то башку срублю и не погляжу, что из благородных!

– Ты чего сюда пожаловал, негодяй? – в сердцах крикнул Александр Прокофьевич. – Город от разбойников защищать или горожан грабить?

– Для чего пожаловал, дык это моё дело! – гаркнул в ответ казак. – И не путайся у меня под ногами!

– Отдай коня женщине, и я уйду, – пообещал граф, хотя особо и не надеялся, что казак последует его предложению.

– Бабе? Коня? – удивился тот и посмотрел на сына, словно призывая его в свидетели. – Да ты что, белены обожрался, чулочник?

– Не отдашь сам, я выдерну его из-под тебя, гнида бородатая!

– Стёпка, ты слыхал, что этот хлыщ вякает? – обалдел от такого нахальства казак.

– Батька, да он…

Вокруг стали собираться зеваки. Всем было интересно, чем закончится стычка между казаком, которому по понятным причинам все сочувствовали, и дворянчиком, которого, конечно же, недолюбливали.

– Верни женщине коня! – настаивал граф, не обращая ни на кого внимания.

– Значит, коня тебе захотелось? – вспыхнул казак, чувствуя поддержку, и поднял плеть. – А может, в рыло твоё холёное зараз заехать? – и он замахнулся плетью на Александра Прокофьевича.

– А ну цыц, паскуда!

Из толпы зевак в круг вышел атаман Сакмарского городка Данила Донской.

– А ну цыц, сказал! – И, посмотрев на опешившего казака, Донской с серьёзным видом поднял руку. – Ежели не опустишь камчу, я отрублю твою руку!

Казак разинул рот. Рука его опустилась. Он прищурился и окинул атамана сакмарцев злобным взглядом.

– А теперь отдай коня и ступай себе с Господом! – потребовал Донской.

– А может, тебе ещё и бабу мою впридачу, каналья? – огрызнулся казак.

– Надобность в том приспичет, то и бабу приведёшь, – нахмурился Данила, теряя терпение.

В круг стали протискиваться и другие сакмарские казаки, спеша на выручку атаману.

Прочувствовав неладное, задиристый казак стиснул зубы, посмотрел на стоявшего рядом сына и прошептал:

– Отдай бабе коня, Стёпка. – Он тяжело посмотрел на Донского. – А с тобою ещё поквитаемся, заступничек! Ещё своего конягу мне зараз приведёшь, чтоб…

Он нахлобучил поглубже на голову шапку и, толкнув сына плечом, пошагал от ворот к центру города.

– Вы как раз вовремя, – натянуто улыбнулся граф казакам и их атаману. – Ещё минута, и я бы проткнул наглеца шпагой.

– А мы полагали, что всё зараз наоборот? – удивился Донской. – Мы полагали, что этот варнак вас изрубит? И почто вы эдак не в духе, Ляксандр Прокофьевич? Ведь всё сладилось подобру-поздорову?

– Вы правы, – ответил спокойно граф, – да и как я могу быть в духе? Самозванец угрожает, казаки уже прилюдно грабят горожан на улицах Оренбурга!

Донской ухмыльнулся:

– Да не казак это был, а проходимец, коих не перечесть сейчас. Он уже в который раз нарывается на горе для своей башки, да всё никак не нарвётся.

– Но оставим это! – сказал Александр Прокофьевич. – Я вас искал для того, что могу только на казаков-сакмарцев всецело положиться.

– Вот значит как, – озабоченно хмыкнул Донской. – А я полагал, что это случай свёл нас нынче?

Граф взял атамана под руку и отвёл его в сторону.

– У меня есть к вам дело огромной важности, – сказал он. – Оно настолько важно, что я опасаюсь говорить о нём на улице.

– Может, подальше отойдём, Ляксандр Прокофьевич? – покрутив головой, предложил Донской.

– Этим мы ещё больше привлечём к себе внимания, – перешёл на шёпот граф. – Но… прежде чем попросить у вас помощи, мне хотелось бы знать – согласны ли вы мне помочь?

– Вам завсегда услужить рады, Ляксандр Прокофьевич! – позабыв об осторожности, воскликнул атаман. – Да мы за вас…

– Вы здесь по приказу губернатора?

– А то как же. По его повеленью, значится.

– Таким образом вам известно, что призваны для защиты города?

– Доподлинно, Ляксандр Прокофьевич.

– Но я считаю, что город не выдержит осады.

– Всё в руках Господа!

– Если в Оренбург войдут бунтовщики, то начнутся грабежи, убийства и казни!

Атаман промолчал.

– Пугачёв самозванец, – продолжил граф, – и очень жестокий человек! Но, что хуже всего, в его войске есть и мои личные враги!

– Нам уже ведомо, что самозванец изверг, – ответил в раздумье Донской. – Но ещё много казаков поддерживают его.

– И ваши, сакмарские? – усмехнулся не без злобы Александр Прокофьевич. – А я-то надеялся…

– Дык он же волю и свободу всем зараз сулит, – вздохнул атаман. – А что казаку ещё надоб?

– Свободы? – возмущённо зашептал граф. – Свободы грабить и разбойничать? Так, что ли? А присяга? А право? А закон?

– Мы послужим вам, Ляксандр Прокофьевич, не сумлевайся, – и Донской слегка поклонился.

– Тогда всех сакмарских казаков я беру в свой дом на постой, – сказал граф. – А много вас?

– Много.

– Тогда тех, кто не поместится, поселим в соседнем доме!

– Любо.

– Второе дело поважнее. Дайте мне честное слово, что никому не выдадите моих намерений.

– Чтоб мне сдохнуть зараз, ежели хоть словечко где вякну!

– У меня, в подвале дома, хранится очень много денег в золоте. Если в город войдёт Пугачёв, то мои враги, что придут с ним, всенепременно захотят забрать это золото и передать его самозванцу! Тогда он без труда увеличит своё войско, закупит много оружия и утопит Россию в крови!

– Боже упаси! – воскликнул Донской.

– Этого допустить нельзя. Вот я и прошу у вас помощи в том, чтобы обеспечить сохранность золота и не допустить, чтобы оно попало в руки бунтовщиков.

– Но ежели войско самозванца войдёт в город, разве мы выстоим супротив него? – спросил атаман, пристально глядя на графа.

– Поступим по обстановке, – ответил Александр Прокофьевич. – Если город выдержит осаду, то и голову ломать не придётся. Но а если… – он грозно нахмурил брови, – прорываться будем и уходить! Иного нам ничего не останется!

Растроганный атаман схватил руку графа и сжал её.

– Дивлюсь я вашей государственной мудрости, Ляксандр Прокофьевич! – горячо зашептал он. – Но ежели город будет окружён бунтовщиками, то как же мы прорвёмся из него?

– Об этом не заботься, – и граф улыбнулся. – Где прорываться будем, я знаю!

– Знаете? – Донской от удивления даже попятился.

– Знаю! – Александр Прокофьевич утвердительно кивнул. – Ваша задача жить в моём доме и нести службу, как прикажет губернатор. Но чтобы ни он, ни казаки о нашем уговоре ничего не знали. Согласен?

– Согласен, ваше сиятельство, и даю честное слово, что буду поступать только по вашим указаниям, – сказал атаман.

– Да хранит всех нас Бог!

Они помолчали.

– Собирай казаков, атаман, и милости просим ко мне на постой, – сказал Александр Прокофьевич. – Губернатору я изложу всё как надо.

Данила Донской скривил губы.

– У нас с вами всё сладится, Ляксандр Прокофьевич, – сказал он. – Мы казаки, как дети малые, потому что верим во всё что ни попадя. Вот и в самозванца многие уверовали, что будто царь он. Вот поди и разберись, где брехня, а где и правда-матка хоронится…

Глава 12

Пресытившись победами над мелкими крепостицами, Пугачёв дал отдых войску, а сам, в сопровождении нескольких казаков, решил навестить Сакмарский городок. По слухам жители Сакмарска с нетерпением дожидались приезда «ампиратора», и это очень льстило самолюбию Пугачёва.

По пути в Сакмарск «государь» заглянул в Сеитову слободу.

Тридцатого сентября тысяча семьсот семьдесят третьего года небо было покрыто светло-серыми тучами, моросил мелкий дождь, по степи стелился туман. Небольшой отряд всадников не спеша двигался по направлению к Сеитовой слободе. Впереди ехал Емельян Пугачёв, рядом с ним Иван Зарубин-Чика. Оба молча смотрели вперёд из-под надвинутых на лоб мокрых шапок. На лицах их, угрюмых и озабоченных, просматривалось какое-то нервное напряжение.

У ворот слободы возникло радостное возбуждение, затем ворота распахнулись, и отряд въехал в слободу.

Всадники молча проехали мимо бакалейных, галантерейных и мясных лавок, мимо торговых рядов.

Несмотря на промозглую погоду, в слободе царило необычайное оживление. Небольшая ярмарочная площадь была заполнена людьми, которые копошились в тумане, как муравьи.

Население с хлебом-солью встречало «государя».

Пугачёв важно сошёл с коня и осмотрел встречавших его людей потеплевшим взглядом.

В промокшем суконном кафтане, в красных сапогах, для людей, никогда не видевших царя, он казался едва ли не богом, сошедшим прямо с иконы.

– Здравия вам всем жалаю, подданные мои! – не мудрствуя крикнул Пугачёв, с удовольствием наблюдая, как люди, сняв шапки, пали ниц. – Вставайте, вставайте, детушки! – крикнул «государь», подняв руку. – Я не спины ваши зрить сюды пожаловал!

– Якши, якши, бачка-осударь, – вскочив с колен, засуетился рядом хаджи Забир Сулейманов. – Какой день счастливый, что привёл вас к нам!

– Не очень-то он и счастливый, – взглянув на пасмурное небо, невесело ухмыльнулся Пугачёв. – По совести сказать, зябко нынче. Впрочем, – продолжил он, – и тем утешимся!

Он замолчал, разглядывая женщин, одетых в нарядные широчайшие с нагрудниками рубахи и разноцветные шаровары. И мужчин в цветных полосатых халатах, бешметах и тюбетейках на выбритых головах.

Юная красавица с шёлковым колпачком, унизанным монетами, на голове поднесла к нему хлеб-соль и, не поднимая глаз, вымолвила:

– Поцведайте, бачка-осударь…

У Пугачёва даже язык отнялся, как только он увидел перед собой это божественное создание. Не спуская с девушки горячего взгляда, он отломил кусочек хлеба, ткнул его в солонку и отправил в рот. Немного приободрившись, он посмотрел на толпящихся людей и начал:

– Хотите знать, какой случай привёл меня к вам, детушки? Сейчас поясню. Может, счастливый, а может…

– Только счастливый, бачка-осударь, только счастливый! – ожил и засуетился рядом хаджи Забир.

– Знать, вы ведате, кто я, и толковать сызнова в этом надобности нет. А заглянул я к вам, чтоб почтить своим присутствием! Я, государь – ампиратор россейский, воочию зрю лояльность вашу и потому соизволяю погостить в слободе вашенской до отъезду в городок Сакмарский! А вот как долго я задержусь здесь, всё от вашего гостеприимства зараз зависеть будет!

Последние слова Пугачёва вызвали волнение в толпе, однако, откашлявшись, он спросил:

– Что, аль не прав я в словах своих?

– Истинную правду говорите, бачка-осударь – загудела толпа.

– Тогда угощенья подавайте и за стол приглашайте. Поизголодалися мы, однако, в пути.

Пугачёв и прибывшие с ним казаки прошли в дом хаджи Забира. Переступив порог, они тут же были приглашены к заставленному яствами столу.

– Прошу к столу, бачка-осударь, – пригласил Забир, безостановочно кланяясь.

– Прошу, господа, – кивнул «свите» Пугачёв, опускаясь в установленное специально для него кресло. – Поцведаем зараз чем хозяева угощают!

Насытившись и вдоволь испив вина, «государь» откинулся на спинку кресла и, удовлетворённо вздохнув, обратился к собравшимся.

– А теперь меня послухайте, подданные мои – сказал он, глядя на них сытыми посоловевшими глазами. – Все, кто сейчас здесь, перед моими очами, вдоволь хлебнули за жизнь свою и добра, и лиха! Думаю, что лиха зараз вдвое больше будет. Все вы, следует полагать, люди мудрые! С тех самых пор, когда матушки породили вас на свет Божий, мы зрим только кровушку да смертушку! Мы захлёбываемся в крови. Гибнут казаки, татары, кыргызы… Все гибнут. А как нам с лихом тягаться? Беда! Надеяться и уповать нам более не на кого, акромя как на себя, да ещё на Господа! И всё бы снесли ваши спины привычные. Пущай себе! Всё бы выдюжили: никакое лихо не страшно, покуда души наши праведны! А что вам зараз всем надо б? Вольность! Вот что! Но знать мне сейчас дюже хочется, где она волюшка наша? Где она? Всё нынче в ручищах Катьки моей паскудной да прихвостней еёных! Сейчас всем худо, но, чую я, что ещё хужее станется! Потому за волюшку, мной даруемую, ещё крепко постоять надо б! Казакам, татарам и всем иным магометянам зараз сплотиться округ меня следует! Только со мною вы смогёте вздохнуть свободно. Но а с дворянами церемониться не станем. А покуда… За встречу вашу отрадную велю именовать теперь слободу вашенскую не Сеитовой, а Москвой-городом! Ивашка, – он поискал взглядом Почиталина. – Отпиши о сеём указ мой ампираторский!

– Слава тебе, государь-батюшка! – закричали казаки.

– Якши, бачка-осударь! – закричали татары.

Их крики слились в один радостный гул. Однако все вдруг тут же умолкли. В сенях послышались торопливые шаги, дверь распахнулась, и на пороге показался Андрей Овчинников.

– День добрый тебе, государь! – поклонился он Пугачёву и лишь после этого переступил порог.

– Добрый, добрый! – почуяв недоброе, нахмурился тот и жестом пригласил атамана сесть рядом. – Почто прискакал вслед? Ты ж с войском пребывать должен?

– Дык я бы рад-радёшенек с войском оставаться! – ответил Овчинников, присаживаясь рядом. – Вот только весть худую прознал я. Даже вот не решился гонца вслед слать, а сам на коне за вами подался.

Он опустился на стул рядом с Пугачёвым, а остальные придвинулись ближе.

– Давай, атаман, выкладывай всё прилюдно! – сказал «государь», готовясь слушать.

– Губернатор Рейнсдорп… – начал важно Овчинников.

– Что с ним? – спросили все едва ли не в один голос.

– С ним ничегошеньки, – ухмыльнулся, отвечая, атаман. – Он сейчас городские стены крепит!

Воцарилась тишина.

– Давно пора, – промолвил Пугачёв. – Эка спохватился, вражина.

– Дык времячко упустим? – Овчинников удивлённо вскинул брови. – Егорка Бочков и Никита Караваев, советчики ваши, государь, сетуют на отъезд ваш от войска безвременный! Калякают, дескать, в самый раз сейчас на город всем кагалом обрушиться, а то апосля трудов великих сеё стоить будет и кровушки немалой.

– Ишь, советчики сыскались, – нахмурился Пугачёв. – Я государь и сам ведаю, когда и что делать! Сказал войску отдых нужен – знать, эдак и быть сему! А город Оренбург не твердыня вовсе. И за два-три дня, что меня у войска не будет, немчура Рейнсдорп ничегошеньки укрепить не смогёт! Об том загодя надо было думать!

– А может, на сей раз и впрямь советчиков послухать бы? – пробубнил тихо Овчинников. – Они почитай завсегда советы мудрые дают.

– Они тоже не семи пядей во лбах! – крикнул Пугачёв раздражённо и вскочил, точно его ужалили.

– Не знаю, – понурив голову, ответил Овчинников. – Полагаю, что нет. Вам, государь, лучше ведомо, когда баталии открывать. Однако, – он поднял глаза и встретился взглядом с Пугачёвым, – может, послухаем их, государь?

– Придёт время, послухаем, – отрезал Пугачёв, усаживаясь в удобное кресло.

– Ворота в Оренбург не отпираются ни днём, ни ночью…

– Вот сам зришь, пужаются вороги нас, – заметил лукаво Иван Зарубин-Чика, – а городские укрепления мы враз расшибём!

– Ну и будя долдонить о сеём, – промолвил, выпрямляясь, Пугачёв, и глаза его заискрились весельем. – Давайте пировать и веселиться! – он посмотрел выжидательно на хаджи Забира. – Ты ещё хотел чем-то душу мою усладить, старик?

– Хотел, хотел, бачка-осударь! – оживился старый татарин. – Ещё праздник в степи ожидает. Ещё…

– Праздник так праздник! – воскликнул Пугачёв и осушил бокал вина. – Я весь ваш нынче, детушки! Весь как есть ваш! И вы не пожалеете, что ко мне примкнули – государю вашему истинному! Поднатужимся же, чтоб вернуть всё у вас отнятое! А с утра в баньку – и на Сакмарск двинем! Чую, и там заждалися меня подданные мои верные, об чём мне уже не единожды доложили!

Хозяева и гости потянулись было за жареным бараном, но «государь» грохнул кулаком по столу и воскликнул:

– Обождите! Неужто мы эдак вот сожрём мясо, не испив вина за моего войскового атамана?

Взяв в руки кувшин, он сам наполнил свою чашу и поднял её над головой.

– Любо, детушки! Любо!

– Любо, государь! – подхватили с хохотом присутствующие, после чего все весело и радостно загалдели.

В это время на пороге показался сын хозяина дома и с ним два воина. Они подошли к замолчавшему Пугачёву и упали перед ним на колени.

– Это Саитов и Алиев, бачка-осударь, – не называя имён, представил воинов хаджи Забир. – Они командуют полком из трёхсот нерегулярных казаков. Они хотят вступить в твоё войско, бачка-осударь!

– Хосподь в помощь, детушки! – радостно расхохотался Пугачёв. – И здесь счастье за нас! Ещё триста сабель зараз с нами!

Он осмотрел крепкие фигуры воинов и усадил обоих за стол с собою рядом. Пир продолжился.

К Пугачёву тихо подошёл Иван Почиталин и, склонившись, прошептал:

– Батюшка-государь, я написал указ войску, как вы велели.

– Об чём? – удивился тот, начисто позабыв о своём «повелении».

– О том, чтоб в готовности пребывать, – напомнил Почиталин. – Я описал, чтоб к вашему приезду все готовы были на Оренбург идти.

– Ах, да, – вспомнил Пугачёв. – Давай-ка подпишу и с гонцом отправим.

– Пущай лучше атаман Овчинников сам свезёт, – подавая бумагу, перо и чернила, осторожно посоветовал писарь. – Ведь он это заместо вас над войском верховодит?

Согласно кивнув, Пугачёв подписал «указ» и повернулся к Овчинникову.

– Вот документ для войска, – сказал он, – когда насытишься, собирайся в дорогу!

– Да, я хоть сейчас готов! – вскочил Овчинников, вытирая губы.

– Обскажи войску моё пожелание в готовности всех зрить, когда из Сакмарска возвернусь, – сказал напутственное слово Пугачёв. – И чтоб все сыты были и ни в одном глазу! Кто пьян будет, казню не жалеючи!

– Обскажу, государь, не сумлевайся!

Овчинников поклонился, вышел, сел на коня и понёсся обратно к войску.

Было уже далеко за полночь, и переименованная в Москву слобода мирно спала. Однако спали далеко не все жители посёлка. Люди, настроенные против Пугачёва, под покровом ночи и густого тумана скрытно покинули слободу и ушли в Оренбург.

У моста через реку Сакмара остановились трое.

– Всё, дальше ни ходу, – распорядился старший из них.

– Отец, а может со всеми? – спросил его молодой татарин, стоявший рядом.

– Я сказал – больше ни шагу! – строго прошептал отец. – Майди Кайсаров остался. Ещё кое-кто… А мы, Загировы, разве хуже их? Пока самозванец в Сакмарск едет, соберём провианту побольше, вот тогда и уйдём в Оренбург!

– А нас люди поймут, отец? – спросил с сомнением второй сын. – Мы ведь со всеми клятву самозванцу давали?

– Да нужно ли перед сабарманами клятву держать? Ведь они по закону-то разбойники. Значит…

– Ладно, согласны мы! – заверили сыновья отца.

– Тогда домой поспешим. У нас, чтобы разом во всём успеть, времени маловато!

* * *

Второго октября тысяча семьсот семьдесят третьего года над Сакмарским городком зазвучал колокол. Сакмарск встречал «ампиратора», который ехал верхом в сопровождении нескольких казаков.

Одет он был в красный казачий кафтан, обшитый галунами, в который обрядился сразу после бани. Голову Пугачёва венчала высокая соболья шапка с кистями.

У атамановой избы, на застланной коврами площади, был установлен стол.

Девушки-казачки встретили «государя» хлебом-солью, а поп Серафим благословил его иконой.

Народ встречал Пугачёва с обнажёнными головами. А когда он сходил с коня, казаки из «свиты» сняли его под руки. Встречающие пали ниц. «Государь» поцеловал крест, перекрестился, глядя на иконы, и сел в уготовленное для него кресло.