Текст книги "Сплетение судеб"

– Здравствуй, народ сакмарский, здравствуй, люд знатный, да простой, работный да весёлый, мастеровой да служивый! – крикнул он. – Здорово, купцы, ежели водятся средь вас таковые, казаки-молодцы удалые да казачки красные! Как вы, други мои, прежним царям служили, послужите теперь Отечеству, мне, великому государю-ампиратору Петру Фёдорычу Третьему! И жалую я вас рекою с вершин до устья и землёю, и травами и денежным жалованьем, и свинцом, и порохом, и хлебным провиянтом! – Пугачёв осмотрел собравшихся и нахмурился. – А где атаман ваш? Почто у ног своих не зрю его?

К нему приблизился поп Серафим и полным горечи голосом заговорил:

– Не серчай, батюшка-государь. Почитай все казаки в Оренбург, по службе, губернатором призваны, с атаманом Данилой Донским во главе. Десятка два только для почтовой гоньбы оставлены.

– А где они? – сдвинул брови Пугачёв.

– Дык разбежалися, – пробубнил поп.

– Как это разбежались? – разгневался Пугачёв. – Всех сыскать немедля и ко мне подвести! – Он пристально посмотрел на замолчавшего Серафима. – Ежели нет здесь атамана, знать, недоброжелатель он мой, коли за стенами Оренбурга прячется. Вот возьму город, найду его и казню зараз!

– Дык не по своей воле он, – залепетал поп, пытаясь заступиться за Донского. – Он же подневольный… он же…

Из толпы вышел старый казак и поклонился:

– Прошу ко мне на обед, государь. А за сына свого я сам и ответ держать буду.

– А сын твой кто будет? – удивился Пугачёв, с интересом глядя на старика.

– Атаман сакмарский – Данила Донской! – ответил тот, с достоинством глядя на «ампиратора».

Пугачёв разозлился и вскочил на ноги.

– Почто сына своего непутёвого при мне атаманом называшь? – закричал он, багровея. – Был бы он здесь, где быть ему положано, тогда и атаманом зваться не зазорно было б! А разве можно звать атаманом того, кто место своё покинул? И обед твой мне поперёк горла от сего стрянет! – Он повернул голову к стоявшему рядом Давилину и приказал: – Схватить его и казнить опосля. Пущай за сына своего ответ держит, коли сам вызвался!

Немного поостыв, «государь» снова уселся в кресло и жестом подозвал к себе попа.

– Тебе быть атаманом над Сакмарском! – сказал он, глядя на его побледневшее лицо. – Эдак я велю, слышишь?

Серафим прижал к груди крест, закрыл глаза и утвердительно кивнул.

– А теперь и трапезы черёд пришёл, – потеряв к попу интерес, объявил Пугачёв. – А апосля и о делах здешних судить-рядить станем!

Пока на площади Сакмарска шёл пир, в доме Мариулы собрались несколько казачек. Жена атамана Степанида пришла к ведунье в поисках утешения и за советом. На душе у неё лежал камень, снять который могла лишь одна женщина на целом свете – Мариула.

Степанида проснулась утром с ощущением какой-то щемящей тоски в душе. Ночью она тоже спала беспокойно. «Что это? – удивлялась Степанида. – Может быть, так тяжело и тревожно из-за плохой погоды? Или потому, что на сердце тревога за уехавшего в Оренбург мужа? Скоро он приедет. А скоро ли? Может, сегодня, а может, завтра? Данила, Данила! Сколько уже дней тебя не зрила! А вдруг нельзя ему нынче в Сакмарск? Вдруг…»

Она боялась даже думать о том, что должно произойти сегодня. Приезд «царя», который большая часть населения ожидала с нескрываемой радостью, в душе Степаниды вызвал сильную тревогу. Она боялась думать об этом, не зная, как отнесётся самозванец к отсутствию её мужа.

И тревога всё усиливалась, уже огнём сжигала её душу.

Свёкор тоже ходил по двору как в воду опущенный. Он торопил женщин с приготовлением пищи, пробовал еду, недовольно морщился и злился. За всё утро он не проронил ни одного слова. А когда подошло время идти на площадь встречать «государя», он тяжело вздохнул, перекрестился и натянул шапку на самые глаза.

Степанида с тяжёлым сердцем выслушала всё «непотребности», которыми щедро осыпал её мужа Пугачёв. А когда он приказал схватить свёкра, она осторожно выбралась из толпы. Степанида не знала, что делать. Мысли путались в голове, а сердце колотилось так сильно, будто собиралось выскочить из груди. Пока бедная женщина приводила мысли в порядок, ноги сами принесли её к избе Мариулы.

Как только убитая горем атаманша переступила порог, Мариула с доброй улыбкой поспешила к ней навстречу.

– Ну-ка, выкладывай, что у тебя на сердце, касатушка, – сказала ведунья, обняв Степаниду за плечи.

– О Господи, слов сыскать нет мочушки! – зарыдала атаманша, сложив руки на стол и уронив на них голову.

– Ой ли! – присаживаясь рядом, вздохнула сострадательно Мариула.

Её глаза лукаво прищурились, а губы поджались, словно в упрёке:

– Явился не запылился самозванец окаянный?

Степанида всхлипнула и промолчала.

– Можешь не говорить. Я и сама о том ведаю. И мне близко твоё горе, касатушка. Так всё понятно.

– Откуда ты знаешь об том?

– Вижу. Да и внуки мне уже обсказать успели. Чего скрывать-то? Хулил Данилушку нелюдь чёрный. И свёкра твоего свободы лишил, лихоимец.

Смущённо опустив голову, Степанида жалобно вздохнула.

– Ничего, не горюйся, касатушка, – продолжила Мариула вкрадчиво. – Уже завтра уйдёт самозванец искать погибель свою. А ты утешься тем, что муж твой Данилушка живым и невредимым к тебе зараз возвернётся!

Подняв голову, атаманша удивлённо и растерянно посмотрела на ведунью.

– Аль правда всё эдак и сладится, как ты говоришь? – тихо спросила она.

– Верь мне и в Господа, – улыбнулась ей ободряюще Мариула. – Всё эдак и случится. И свёкор твой живёхонек будет. Помяни моё слово, касатушка.

В избу вошли Прасковья Барсукова, Агафья Вороньежева, Софья Мастрюкова и ещё несколько казачек. Женщины были подавлены и пришли к Мариуле за советом и утешением.

– Давайте чай пить, бабоньки, – предложила ведунья. – А там и обскажу о том, об чём сама ведаю. Самозванец приехал и уедет зараз, а мы… мы ещё порадуемся мужьям и детушкам нашим. Об том Господа просите и верьте ему!

Ближе к вечеру казачки засобирались по домам. Успокоенные Мариулой женщины улыбались и прощались с гостеприимной хозяйкой. В это время перед избой появился верховой:

– Бабы, государь приказал зараз всем завтра на площади у церкви собраться!

– Нам?! – удивились казачки. – Но для чего?

– Для того, что государь повелел! – выкрикнул верховой.

– И что, я тожа идти должна? – спросила Мариула.

– И ты тожа! Так Пётр Фёдорыч повелел!

– Придём, коли так! – заверили посыльного казачки, недоумённо переглядываясь и пожимая плечами.

Женщины окружили Мариулу.

– Ничего, с нас не убудет, бабоньки, – успокаивала она. – Всё одно бы пошли. И без приглашенья даже.

– А почто тебе идти велено? Что это означает? – спрашивала Степанида, подняв голову и широко раскрыв глаза.

– Повеленье эдакое, – сказала Мариула задумчиво. – Ну ничего! Раз велено, знать, поковыляю.

Она отвела глаза в сторону, обдумывая что-то.

– Чего-то внучики мои запропостились. Боюся, что самозванец их куда-то определить поспел…

* * *

Стояло прекрасное, ясное осеннее утро. Вышедший на крыльцо Пугачёв дышал полной грудью, словно стараясь вдохнуть побольше жизни. Около пятисот всадников прискакали ночью из Сеитовой слободы, что значительно улучшило его настроение.

Население городка стекалось на площадь. Сопровождаемая внуками Мариула не спеша шагала к атамановой избе.

Вскоре над толпой собравшихся пронёсся шёпот. И люди подняли головы.

– Царь идёт!

И правда, это был Пугачёв, а с ним поп Серафим и «царская свита». Лицо «государя» было бледно и припухло после большого количества выпитого вина. Глаза горели, губы кривились как от боли.

Мариула внимательно разглядывала самозваного царя, стоя рядом с трясущейся от страха Степанидой Донской. Встретившись взглядом с Пугачёвым, она почувствовала, словно что-то оборвалось внутри. «Ампиратор», проходя мимо, вдруг остановился, прищурился и показал на неё пальцем. У шедшего рядом казака сдвинулись брови, глаза загорелись, и он кивнул.

– Где казаки, коих я сыскать давеча велел? – спросил грозно, глядя на попа, Пугачёв, усаживаясь в кресло.

– Здесь они, государь, – ответил Серафим, перекрестившись.

«Ампиратор» посмотрел на склонивших повинно головы казаков и неожиданно для всех улыбнулся.

– Всех зараз прощаю и с собою забираю! – объявил он, ласково глядя на «провинившихся». – Ступайте и к походу готовьтесь!

У Мариулы сильнее забилось сердце, когда перед самозванцем поставили отца атамана Донского. Один из казаков Пугачёва подошёл к атаманше и грубо схватил её за руку.

– А ну айда со мною, – сказал он, – государь тебя требует.

– Не пойду я, – упёрлась Степанида, бросая на Мариулу просящие о помощи взгляды. – Я ни в чём не виновата и…

– Айда говорю! – повторил требовательно казак и потянул её за собою.

Но атаманша, покраснев, отскочила и гневно крикнула:

– Прочь от меня, поганец, не то я тебе все зенки выцарапаю!

Но в ту же минуту ещё один казак схватил Степаниду за другую руку и выдернул из толпы.

– Пустите меня, злодеи! – закричала атаманша, содрогаясь от ужаса.

– Не пужайся нас, голуба, – усмехнулся казак, – тебя государь зовёт.

– Какой ещё государь? Брешешь! Что ему от меня надобно?

– У Пятра Фёдорыча к тебе вопросы имеются, – настаивал казак. – А ну кончай брыкаться, лохудра.

На площади между тем царили возбуждение, негодование, недоверие и тревога. Степанида отвечала на задаваемые Пугачёвым вопросы. Она пересилила свой страх и чувствовала себя гораздо старше и умнее, чем вчера.

Глядя на хмурое лицо «ампиратора», она вначале растерялась, но тут же пришла в себя. Она быстро отвечала на все вопросы, изо всех сил защищая мужа и свёкра.

Затем наступила пауза. Она видела нахмурившегося Пугачёва, искажённую нервной судорогой щёку стоявшего с ним рядом казака, напряжённое лицо попа Серафима, строгий и настороженный взгляд Ивана Зарубина-Чики.

– Мой муж не по своей воле уехал в Оренбург, – уже в который раз повторяла Серафима. – Он хороший казак и никогда не нарушал присяги!

– Был бы хорошим казаком, меня бы в Сакмарске ждал! – сжав подлокотники кресла, процедил сквозь зубы Пугачёв.

Заинтересованная и спокойная Мариула внимательно смотрела на каменное лицо самозванца.

– Обскажи тогда, почто он в Оренбург попёрся, да и казаков с собою увёл? – вместо «царя» спросил Зарубин-Чика.

Толпа зашевелилась и стихла. Мариула увидела, как дрогнуло, вспыхнуло и побледнело лицо Степаниды. Но она ответила громко и уверенно:

– Губернатор приказал, вот он и уехал!

– А почто он губернатора послухал, а царя свово ждать не стал? – наседал с вопросами Пугачёв.

По толпе сакмарцев прошёл ропот. Но голос Степаниды прозвучал громче:

– Потому и послухал, что присяге верен! Только трусы выбирают, где потеплее и получше, а мой Данилушка не из тех прохвостов будет!

Все взгляды устремились на Пугачёва. А тот, растерявшись от столь смелых слов, восхищённо воскликнул:

– Однако смела, чертовка! Так и быть, прощаю тебя за слова дерзкие и мужа твоего тоже прощаю! Одумается, ко мне соберётся – приму, не побрезгую! – Он перевёл взгляд на стоявшего, понурив голову, свёкра Степаниды. – Этого недотёпу тоже прощаю. Ответ за сына отец держать не должен!

Тишина на площади лопнула. Выкрики, шум. Казаки и казачки с радостью восприняли слова «ампиратора». Мариула тоже облегчённо вздохнула. До этой минуты она едва надеялась на милость самозванца. Не может быть! Неужели? Она ждала, что он прикажет схватить несчастную Степаниду и предаст её вместе со свёкром страшной казни. Но всё завершилось, как и показали карты, благополучно.

Но, может быть, конец для атаманши и её свёкра был счастливым, а для Мариулы…

– Старуху сюды ведите! – распорядился Пугачёв, указав на неё пальцем. – Что-то глаз еёный не по нраву мне пришёлся.

Один из его казаков тут же подскочил к Мариуле и, схватив её за руку, потянул за собой. Внуки попытались заступиться за бабушку, но им быстро вывернули руки и отвели в сторону.

– Ты почто на меня эдак зыркаешь, старуха? – спросил Пугачёв, с интересом разглядывая ведунью. – Али в толк не возьмёшь, кто я есть таков?

– Не возьму, – ответила Мариула.

Поп Серафим склонился к уху «царя» и что-то горячо зашептал, кивая на ведунью.

– Знать, ты колдовка здешняя? – удивился Пугачёв, смотря на Мариулу полными испуга глазами.

– Наверное, эдак, раз люди говорят, – совсем тихо подтвердила она.

– Это всё, что я вызнать хотел.

Пугачёв кивнул. Ему тут же подали ковш с квасом. Он пил медленно, спокойно. Толпа смотрела, как он пьёт, и ждала. Наконец, он отдал ковш и заговорил:

– Моим боярам ведомо моё отношение к колдунам. Я их казню, ежели удумают сотворять мне козни! И не удумают – тожа казню.

– Подтверждаю! – тут же закричал Зарубин-Чика.

– Мне вот зазорно больно старуху в петлю совать. Но и жалость проявлять к ней не можно! Еёный взгляд волчий нынче заставил меня призадуматься. Злобный взгляд. Злобный!

– Да безобидная она старуха, государь, – пробубнил поп, – порчу не наводит. Людей от хвори излечивает.

– А ты помолчи, покудова роток разевать не велел! – с неожиданной грубостью откликнулся Пугачёв. – Вякать будешь, когда скажу, а покуда…

Мариула вскинула голову.

– Почто на людей лаешься? – спросила она. – Не срывай зло на других, каково мне уготовил!

Пугачёв нахмурился.

– Ты тоже язык свой бесовский прикуси, – неприязненно сказал он. – Когда велю, тогда и вякать будешь.

Мариула поджала губы, расправила плечи, но промолчала. А голос «ампиратора» зазвучал над площадью громко и уверенно:

– Колдуны, что и сам Сатана, враги рода человеческого! На вид все зараз добренькие, а что внутри? Кто из сакмарцев замолвит за неё слово, акромя попа? Ежели не вякнет более никто, то на осину вздёрнуть колдовку старую велю!

Толпа заклокотала. Непонятно было со стороны, возмущены ли люди «посулами государя», или целиком поддерживают его прихоть. И вдруг кто-то закричал:

– Помилуй её, государь! Она завсегда только добро несёт людям!

Мариула стояла лицом к самозванцу. Она ещё не пришла в себя от неожиданности, не собралась мыслями, не поняла толком, что происходит. На осину? О ком это? О ней? Её на осину?! Её?! Да нет, это ослышалась она!..

– Государь, помилуй её! – всё сильнее гудела толпа сакмарцев.

Снова «без дозволения» решил высказаться поп Серафим. Он был бледен, говорил через силу.

– Батюшка-царь, – начал он, – я никак в толк не возьму – чем Мариула перед тобой провиниться успела?

– Колдуны ужо виноваты в том, что они колдуны! – громко и холодно ответил Пугачёв. – А я не хочу ждать, когда старуха мне погибель наворожит! А ты-то, поп, почто об колдовке эдак заботишься? Тебе же вера в Христа не дозволят с нею шашни разводить?

По словам самозванца, которые были только что произнесены, Мариула вдруг до конца осознала, как сильно зол на неё «государь» и как трудно будет убедить его в чём-то обратном. Она молчала. Вся жизнь вдруг нахлынула на неё, и вот она висит на волоске. И от того, что сейчас скажешь, как сумеешь сказать, зависит – оборвётся волосок или нет…

Мариула опомнилась. Картины прожитого померкли, перед нею снова самозванец в кресле, лицо которого недоброжелательно, а она стоит перед ним как обвиняемая.

Ведунья смахнула набежавшие на ресницы слёзы. Всё вокруг плыло перед глазами.

– Что ж, на осину так на осину, – вздохнула Мариула. – Знать времячко моё пришло. Пожила я, спасибо Господу, уже достаточно. Только смерть моя на твою голову падёт зараз, разбойник окаянный. Душа моя, от тела ослободясь, за твоим бесовым войском последует! Всюду рядышком с вами будет. Везде чинить препятствия вам будет. А успокоится она, когда ты башку свою злодейскую на плахе сложишь! Обсказать, когда случится сеё?

Мариула смолкла. Народ молчал. Молчал, побелев, и сам самозванец. «Не брешет она, – думал он, – эдак брехать нельзя!» А вслух он сказал:

– Уберите её с глаз моех долой. Да обид и смерти не причиняйте!

Мариулу и её внуков отпустили. Когда они покинули площадь, Пугачёв задумался. Думал он долго и мучительно. Вокруг зависла тишина.

Стряхнув с себя оцепенение, «ампиратор» оглядел толпу сакмарцев и, желая казаться бодрым и далёким от страха, выкрикнул:

– Спаси Христос за гостеприимство, детушки! Мне пора к войску вертаться. А вот за приём знатный велю отныне называть Сакмарск ваш Петербургом-городом!

Час спустя забили барабаны. Пугачёву подвели коня.

– А нам куда? – спросили сысканные казаки-сакмарцы.

– С собою беру, – усаживаясь в седло, важно сказал «государь».

– А сколько прикажете припасов с собою взять?

– Возьмите по краюхе хлеба. Вы только до Оренбурга меня сопроводите!

Пугачёв и его отряд, усиленный пятьюстами сеитовских татар, перешёл реку через мост, который вопреки приказу губернатора не был разобран казаками, и поскакал в направлении крепости Пречистенская.

Казаки и татары ехали верхом. Одни в шапках из овчины, другие в лисьих, на одних кафтаны из грубого сукна, на других пёстрые халаты. Все весело смотрели вперёд. Они ведь не шайка сабарманов-разбойников, а царево войско! У всех ружья, пики, сабли на боку.

А впереди, в руках у Ивана Зарубина-Чики, развевается знамя.

Впереди на коне, прямо под знаменем, устремив вперёд задумчивый взгляд, с царским достоинством ехал Пугачёв. Волевой человек. Взгляд независимый.

Так и доскакали они до Пречистенки. Уже вечер, туман, пасмурно. По ту сторону крепостного частокола в окнах изб мерцали огоньки.

Пугачёвцы взяли крепость без сопротивления. Офицеры гарнизона, «возглавив» солдат, с поднятыми руками вышли навстречу бунтовщикам.

Вспомнив слова Мариулы и советы французов, Пугачёв впервые помиловал офицеров и вместе с солдатами принял в своё войско.

Глава 13

После тяжкого оскорбления, нанесённого ему Щупловым, Архип не спал, не ел, ходил по посёлку с покрасневшими от бессонницы глазами; нервный тик всё чаще подёргивал его щёку.

А до прихода зимы оставалось совсем мало времени. Напряжение жителей посёлка было так остро, что люди, отстраивая умёт, не могли спать ночами, не могли отдыхать вволю. Как только казаки уехали из Степных Огней, вся тяжесть по строительству легла на плечи умётцев. Старики, женщины и дети до конца выкладывались на строительстве посёлка.

Архип, сидя в землянке, не пускал к себе никого. Лишь изредка он посещал стройку, давал скупые указания и возвращался вновь в своё жилище. И днём и ночью он был один, без облегчающего сна, без слёз, с опустошённой и ноющей душой. Стараясь занять голову, он пытался представить своё будущее. Но и это сделать для него было трудно. Слишком сильно затмевало всё его горе. Широкая жизнь в одночасье вдруг стала тесной. Не было света. Очнувшись от короткого тяжёлого забытья, он с горечью удивлялся, что дни по-прежнему идут один за другим, как будто ничего не изменилось вокруг.

Казачки приносили ему еду и ставили узелки у порога. И вот однажды…

Архип вышел из землянки мрачнее тучи. Он присел на пенёк у входа и хмуро посмотрел на небо.

Уже смеркалось. Он забил трубку табаком и закурил. В это время к нему подошёл Ерофей Хмелёв.

– Дозволь присесть, атаман? – осторожно спросил старик, неуклюже топчась на месте.

– Что ж, садись, коли пожаловал, – хмуро согласился Архип. – Только атаманом меня больше не называй. Срамно слухать. Будто хула матерная.

– Ишь ты, как обсердился, – ухмыльнулся, присаживаясь рядом, Хмелёв. – А на кого? На кого обиду таишь, атаман?

Архип вцепился пальцами в посох Ерофея. Задёргался подбородок. Он чувствовал, как двигается челюсть, слышал, как скрипят зубы. Потом задёргались губы, щёки, глаза. Это было ужасно. Глаза как будто сошли с ума и двигались в глазницах сами по себе. И их нельзя было унять…

– Я ж тебя упредил, хрен старый, – прохрипел он, прикрыв глаза веками, – я ж тебя…

– А мне начхать на упрежденья твои! – воскликнул Хмелёв. – Ишь ты, девица красная. Будто и не казак отроду, а барчук какой! Я из тебя дурь-то вот этой клюкой зараз вышибу!

Злой окрик подействовал. Архип усилием воли преодолел дрожь, повернулся лицом к Ерофею и вздохнул. К нему вдруг вернулись спокойствие и уверенность. Он неожиданно почувствовал, что от обиды и след простыл. И действительно, а на кого он обижался? На людей, кто не покинул и не отвернулся от него? «Я, наверное, только теперь становлюсь казаком, – подумал Архип. – Я недомысливал этого, покуда Щуплов не отхлестал меня плёткой прилюдно». А он-то думал, что уже казак. Он-то думал, что любые невзгоды ему по плечу. Как бы он мог вынести, если люди отвернулись бы от него? Но ведь не случилось этого?

«Нет, пора очухиваться, – говорил он себе, – люди не в ответе за ту чёрную неблагодарность, которой отплатили за гостеприимство беглые яицкие казаки».

Его жгло воспоминание о том, как Щуплов стегал его плёткой. Он не находил его поступку оправдания. Казак унизил его прилюдно, запятнал грязью.

– Ну что, поостыл, атаман? – спросил Хмелёв, оторвав Архипа от его размышлений.

– Тебе-то что с того, – нехотя ответил он, глядя в землю. – Говори с чем пожаловал, коли надобность есть в том.

– Казак тебя давеча из Сакмарского городка разыскивал, – ошарашил его неожиданной новостью Хмелёв. – Саввой Погадаевым обзывался.

– Ке-е-м? – прохрипел Архип сорвавшимся от волнения голосом. – Знать не знаю эдакова!

– Не знай, – пожал неопределённо плечами Хмелёв. – Он ещё говорил, что Мариула какая-то бабкой ему приходится.

– Ке-е-м?!

Архип вскочил и, не зная, что делать, затоптался на месте.

– Где он? – воскликнул он, глядя на старика. Перед глазами вертелись круги, круги, круги… Мариула! Сердце сдавило…

– Что с тобой, атаман? – встревожился Хмелёв, вставая. – Что это на тебя нашло, Архипушка?

– Да нет, ничго со мной, – сдавленным голосом ответил Архип. – Куда внук Мариулы подевался? Неужто в обрат ускакал, не покалякав со мной?

– Угомонись, у меня он осел, – улыбнулся полубеззубым ртом старик. – Я поостерёгся с собою его брать. Вот в землянке у себя и оставил.

Архип вздохнул. Как всё сразу переменилось вокруг! Как посвежел воздух. Как…

– А ну айда к тебе, Ерофей, – сказал он, хватая старика за руку. – Ещё не ведаю, как и что, но нутром чую, что не зазря Савва явился к нам в посёлок!

* * *

Внук Мариулы встретил Архипа у порога землянки Хмелёва. Высокий, смуглый, худощавый, с длинными усами, с живыми глазами. Массивная сабля на боку, два пистолета за поясом, на голове меховая шапка.

– Вечер добрый и доброго здравия! – приветствовал гостя Архип. – Каким ветром к местам нашим прибило?

– Ты что, аль не признал меня, Архип? – воскликнул радостно Савва, распахивая руки для объятия. – Видать, бабуля права была. Из сакмарцев она одна верит, что жив ты, и ждёт не дождётся тебя!

Казаки обнялись и расцеловались, потом вошли в землянку Ерофея.

– Ну что ж, давай говорить, – сказал Архип, усаживаясь на лавку.

– Давай покалякаем, – улыбнулся Савва, присаживаясь рядом. – Но ты не серчай, Архип, потому что я буду говорить с тобой прямо, и тебя не пожалею, я обскажу всё как есть.

Архип нахмурился, пригнулся и опустил виновато голову. Он вдруг испугался предстоящего разговора.

– Как казак с казаком, – проговорил с нажимом на каждое слово Савва. – Ну что ж, слухай. И первое, что хочу сказать: эдак поступать не можно. Никак не можно! Бабуля ждёт тебя не дождётся, а ты…

– Но послухай… – возразил было Архип, но тут же осёкся и замолчал.

– Что послухай? Ты совесть свою порастерял зараз. Она ж к тебе, ровно, как к нам, внукам своим, относится! А ты? Все в Сакмарске мёртвым и похороненным тебя считают, а вот бабуля… Не верит она в смерть твою и ждёт не дождётся, когда объявишься!

Щёки Архипа запылали. Он снова захотел что-то сказать в своё оправдание, но сдержал себя. Перед ним сидел внук Мариулы, обвиняя его вполне справедливо. Он хорошо знал Савву и не смел ему сейчас перечить.

– Но сейчас ни к чему этот разговор, – сказал он печально. – Твои слова, что соль на рану. Всё собирался вот Сакмарск навестить, да, зрит Господь, так и не собрался.

– Пустой лепет твой, – пристыдил его Савва. – Ребёнок и тот разумнее оправданье сыщет. Сейчас вот за тобою я прибыл. Хочешь не хочешь, а собирайся в путь-дороженьку!

– Почто спешка эдакая? – удивился Архип. – Аль стряслось что?

– Стряслось, собирайся, – ухмыльнулся Савва, вставая.

– А что?

– Апосля обскажу.

Ерофей Хмелёв, который до сих пор не проронил ни слова и только, нахмурившись, слушал разговор, вдруг поднял голову:

– Поезжай, атаман, поезжай. Мы уж тут и без тебя поднатужимся.

Он поднялся, кряхтя, с нар, служивших постелью, и, прихрамывая, подошёл к столу. Из-за низкого потолка старик казался высокого роста, только годы согнули его спину. Лоб его заметно облысел, а вот сзади на ворот рубахи спадали длинные седые волосы. Брови Хмелёва были нахмурены, а в глазах искрился огонёк от лучины. Громким, слегка надтреснутым голосом он произнёс:

– Управимся мы, не сумлевайся, Архипушка. Поезжай. Понаведай старушку.

Савва повернулся к Архипу вполоборота и, взглянув ему прямо в лицо, спросил с сердечным участием:

– Эй, атаман, почто молчишь, будто у тебя язык отсох?

– Обскажи лучше ты сперва – что в Сакмарске случилося? Что люди калякают обо мне? Небось, что казак я никчёмный. Так оно?

– Во дурень-то! А ещё атаман. С чего ты взял, что мыслят о тебе эдак плохо?

– С чего взял, с чего взял… С пальца зараз высосал.

Савва пожал плечами.

– Помер ты для всех в Сакмарске, акромя бабули моей, – сказал он. – Она прослыхала про умёт вашенский и про атамана Архипа проведала. Вот и отправила меня сюда прознать что и как!

Архип повернул к казаку своё опечаленное лицо.

– Всё, нынче же едем! Не могу я больше эдакого выносить. Одно только горе лежит у меня камнем на сердце. Все меня в чём-то повинным считают. Казаки яицкие, что в умёте нашем на постой становились, и те плёткой с плеча приласкали. Да и стыдно мне в глаза Мариуле глядеть! Господи Боже! Ежели бы ты только ведал, как тяжело мне!

– Да что с тобой, Архип? Что язык твой мелет?

– Что мелет, всё эдак и есть. Слухай, Савва, сейчас я всё зараз обскажу тебе…

Он на мгновение умолк, затем медленно, обдумывая каждое слово, начал свой рассказ. Архип рассказывал о своей жизни после похищения его Нагой с шайкой сабарманов из Сакмарска, о последующей жизни в умёте, о Чертовке, об Амине, об Ание, о казаках, принятых им сердечно на постой в умёт, о том, как они «отблагодарили» его плетью…

Архип говорил с большим жаром, и волнение его всё возрастало.

– Щуплов, паскуда, меня камчой отходил, – изливал он душу с подступившим к горлу комком и увлажнившими глаза слезами. – Видать, были у него на то причины. И всё ж не должны они были эдак по-скотски поступать. Они мыслили, – не пошёл с ними, знать, переменился, не эдакий казак стал, не эдакие мозги в башке. А я что? Повелят в огонь сигануть – сигану и словечком не обмолвлюсь. Это верно, иной я стал, не эдакий, как завсегда был. Что-то треснуло во мне. Бывалочи, всё мне нипочём было. А нынче… Будто треснуло и загнулось внутри что-то. Все, кого чту и люблю, помирают, со мною соприкоснувшись. Померла Амина – хозяюшка умёта этого. Полюбил Анию, дочку ханскую, и она смертушку страшную зараз приняла. В полынье потонула, сердешная! Ежели бы ты только ведал, Савва, что значит любить! И всё же кровушка во мне кипит! От чего, сам того не ведаю. А когда Амина померла, чуть не спалили меня заживо злодеи здешние…

Архип замолчал, перевёл дыхание и задумался. Глаза его горели, лицо раскраснелось.

– Жизнь моя будто стороною меня обтекает, – продолжил он. – Будто и не живу я вроде как, а барахтаюся в ней, как в болоте, и зрю на себя со стороны. С тех пор как поселился я здесь, всё время зараз об том и думаю. И чем дальше, тем шибче. Что же ожидат меня впереди? Эта думка неотступно, как гвоздь вбитый, в башке торчит. И не боюсь я за себя. За всех, кто рядом, боюсь. Вот оттого в Сакмарск и не являюсь. Всё как лучше хочу сделать, а выходит, что не эдак всё. Как-то наперекосяк. Будто грешник я, Господом проклятый и самим Сатаною помеченый!

– Ну уж ты загнул, Архипушка! – воскликнул потрясённый его словами Савва. – Послухаешь, аж жуть берёт! А может, те, кого ты в башке похоронил уже, вовсе и не померли?

– Нечего мне зубы-то заговаривать, – недовольно поморщился Архип.

– Да почто ты грызёшь себя зазря и поедом ешь? Придёт времячко…

– Вот-вот, и ты эдак же, как все. Нечего утешать меня. Придёт, видишь ли, времячко… а покуда всё стерпи.

– В Сакмарск поехали, там много чего разъяснится!

– Проветри башку свою удалую, атаман. Поезжай зараз с гостем! – горячо добавил Ерофей Хмелёв. – Глядишь, и чтой-то в судьбине твоей зараз переменится.

– Ты полагаешь, что надо?

– Поезжай, не сумлевайся. Сердцем чую, что ко времени всё!

Наступило утро. Небо было затянуто серыми облаками, предвещавшими дождь. Сидя у печи в землянке Архипа, Ерофей Хмелёв наблюдал за собравшимся в дорогу атаманом и шептал слова напутственной молитвы. Савва, готовый в путь, стоял у двери. Горящая лучина отбрасывала слабый отсвет на сосредоточенное лицо Архипа.

Он осматривал свои пистолеты. Проверив заряды, воткнул их за пояс, после чего взял в руки саблю. Попробовав остриё оружия, казак, вытерев клинок рукавом, с шумом опустил его в ножны.

Старик Хмелёв вздрогнул. Освещённый лучиной, в кафтане, увешанный оружием, молодой атаман казался ему очень грозным и неуязвимым. Если бы он был одет не как казак, а как барин, то выглядел бы непривычно благородно.

Молча и серьёзно Архип прикрепил саблю к поясу. Ерофей Хмелёв готов был расплакаться. Он знал от яицких казаков, какие наступили времена. И вот теперь атаман уходил в неизвестность. А вернётся ли он обратно? Трудно судить об этом…

В землянку вошёл внук Ерофея Гордейка.

– Коней запряг я, – доложил он, шмыгнув носом.

Архип ещё раз повторил последние распоряжения.

– Поезжай с Господом и береги себя, атаман! – напутствовал его Хмелёв.

– Ничего, выдюжим, – вздохнул Архип и вышел из землянки. Перед дверью его ожидал осёдланный конь, которого держал за уздечку Савва. Лицо атамана прояснилось. Подойдя к коню, он потрепал его по гриве:

– Ну что, Чалый, прокатимся по степи? – Ответом ему было приветливое фырканье.

Казаки легко вскочили в сёдла. Архип выпрямился, расправил плечи. На боку звякнула сабля. Конь всхрапнул и затряс головой. Стоя у землянки, старик Хмелёв крестил отъезжающих казаков.

– Господь с вами, сыночки! – невольно вырвалось у него.

– Он завсегда с нами! – ответил Архип и хотел было добавить «прощай», но это слово замерло у него на языке.

Кони рысью выбежали из посёлка. Ерофей и его внук смотрели вслед отъезжающим казакам, пока их фигуры не растворились в клубах сгущавшегося тумана.

Когда умёт остался позади, Савва пересказал Архипу всё, что знал о приезде Пугачёва в Сакмарск и о том, как относится к самозванцу Мариула.