Текст книги "Вспорхнувший воробей"

Житие Анжелики

Глава 1

Я проснулась. Проснулась, значит, я. Только – зачем же я снова проснулась? Опять прятаться, дрожать от каждого звука, пугаться каждого шороха, сидеть в своей каморке и бояться не то чтобы нос высунуть, но даже пискнуть ненароком. Эх… Ладно! Как бы ни было трудно, попытаюсь отвоевать у жизни ещё хоть один денёк для себя. Запасов хватит на неделю, и, если, конечно, меня не убьют раньше, она должна пройти спокойно.

Я умылась и приступила к нехитрой, но очень вкусной трапезе, как вдруг…

– Здравствуйте, – послышался чей‐то голос.

«Неужели и сюда проникли? – подумала я и забилась в угол. – Ну всё – пропала старая мышка».

– Прибейте лучше сразу! Только умоляю – не мучайте! – сказала я, готовая встретить смерть даже здесь, в самом тёмном закутке своей норки.

– Не собираюсь я вас убивать, а тем более – мучить! – заверил всё тот же голос.

Я немного успокоилась. Он (голос) показался мне добродушным, мягким, даже приятным, но… «Нельзя терять бдительность! От этих людей всего можно ждать!» – сказала я самой себе и тихонько вышла из укрытия. Осмотревшись, заглянув во все потаённые уголки своей «квартирки», я застыла в растерянности, так и не обнаружив моего неожиданного собеседника.

– Эй! – пискнула я чуть слышно. – Где вы? Кто вы?

– Не пытайтесь меня отыскать. Здесь только мой голос, а принадлежит он Автору, писателю, который хочет поведать миру о вашей жизни.

– Чего? – опешив, я недоумённо захлопала маленькими глазками. – А вы, часом, не сошли с ума? Я ж не святая, чтобы моё житие имело хоть какую‐нибудь ценность.

– Как знать… – философски заметил Автор. – Да и обязательно ли быть служителем церкви или знаменитостью, чтобы твои воспоминания увидели свет.

– Не понимаю, зачем это вам, но если и вправду желаете – слушайте, мне не жалко.

Я уже хотела начать свой рассказ, обещавший быть не таким длинным и не столь интересным, как, наверное, рассчитывал этот странный писатель, но прервала себя на полуслове, прикинув, что из этого странного предприятия можно попробовать извлечь выгоду.

– Значит, вы хотите сделать меня персонажем вашей будущей книги?

– Не просто персонажем, а главной героиней!

– Хорошо… – хитро́ и задумчиво протянула я. – А является ли Автор эдаким богом для действующих лиц своего произведения?

– Несомненно! – ответил писатель.

– И он может наделить их любыми способностями, какими только захочет?

– Конечно.

– Я готова рассказать вам историю моей жизни, но при двух условиях.

– Говорите. Я исполню все ваши желания!

– Во-первых, я хочу знать кошачий язык. Понимаете ли, хозяева этого дома уже прознали о моём существовании. Но дело в том, что я достаточно умная мышь: как они только ни пытались меня изловить, какими только приёмами ни пользовались, какие только ловушки ни изобретали – я лишь посмеивалась и обходила стороной все их заманчивые, привлекательные и такие соблазнительные кусочки, которые были приготовлены «специально для меня». Теперь они, кажется, поняли, что имеют дело с не самым обычным грызуном, и хотят обратиться за помощью к профессиональному «киллеру» – пушистому и мяукающему четверолапому. Я, если честно, не питаю какой‐то особенной, жгучей ненависти к котам. Это забавные, очень милые и красивые существа. А если бы ещё и не убивали мышей, я бы вообще назвала их лучшими в мире животными (после нас, конечно же).

Писатель, не перебивая, выслушал меня и, согласившись, сказал, что наделяет меня этим даром. Я поверила ему на слово.

– Каким же будет твоё второе желание? Не хочешь ли ты знать ещё и человеческий?

Я задумалась. Предложение было, конечно, очень заманчивым.

– Нет, – уверенно сказала я. – За свой длинный (по мышиным меркам, конечно) век я научилась худо-бедно понимать этот язык. Да и говорящая мышь – такое только в сказках бывает! Чего доброго, за диковинку примут – в цирк отдадут! Будут показывать на арене, заставлять читать стихи наизусть, делая при этом какие‐нибудь пируэты. Нет! Есть у меня одна мечта, хотя скорей всего – это лишь прихоть да блажь.

– Всё равно, не стесняйтесь – говорите.

– Имя я для себя хочу. Только не мышачье, типа Пик или какая‐нибудь Серушка, а настоящее – человеческое.

– Быть может, мне назвать тебя Ларисой? – с участием отнёсся к моей просьбе невидимый Автор.

– Нет! Это имя знаменитой на весь мир крысы. Не гоже мне, престарелой мыши, воровать у неё – обидится ещё.

– Тогда… Джерри!

– Не-ет! – решительно отвергла я и это предложение. – Во-первых, такой персонаж тоже существует, а во‐вторых, вот вы – кто?

– Человек, – непонимающе ответил голос.

– А на кого делятся люди? – спросила я прямо.

– На кого… – он задумался. – А! В смысле – на мужчин и женщин?

– Именно! И спешу вам сказать, что у нас, мышей, тоже есть разница полов. Также сообщаю: героиня вашего рассказа – мышь, особа женского пола в почтенном возрасте. А Джерри – это, скорее, мужское имя.

Подумав с минуту и не став спорить со мной, Автор предложил мне (о боже, тем самым он прочитал мои мысли!) самой выбрать себе имя.

Я не стала колебаться. С детства мечтая, чтобы хоть кто‐нибудь, хоть когда‐нибудь, хоть раз, разочек в жизни назвал меня так, я, однако, полагала, что это – глупая, дурацкая, несбыточная бредня. Но сейчас, на старости лет, если она может осуществиться… Нельзя упускать такой шанс!

Привстав на задние лапки, чтобы казаться выше своего малого роста, я с трепетом произнесла:

– Я хочу, чтобы в вашей книге меня звали Анжелика!

– Интересное имя, – удивился писатель. – Да какое красивое!

– Может, для ничтожной мышки оно слишком громкое, но пожалуйста! Я грезила этим именем с самого рождения!

– Хорошо, – просто сказал голос. – Я так полагаю, родственные и схожие имена, типа Ангелина или Анжела, неприемлемы для вас?

Я кивнула, забыв, что Автор не может видеть меня. Но он почувствовал это и произнёс фразу, которую я мечтала услышать всю жизнь:

– Ну что же, мышь Анжелика, расскажете ли вы мне свою историю?

– Конечно!

Господи, как же я была счастлива в этот миг!

Глава 2

Я появилась на свет в просторном амбаре, и первые дни моей жизни (напомню, что мышиный век намного короче человеческого) прошли вполне беззаботно. Еды было вдоволь, места тоже, и мы жили будто на дорогом курорте где‐нибудь на Лазурном Берегу или Мальдивских островах. Я, правда, ничего не знаю об этих берегах, а тем более островах, но люди описывают эти места, словно там находится земной рай.

Единственное, что омрачило моё детство, так это скорая кончина моей матери. Но я горевала недолго (мы переживаем такие события куда легче, чем вы).

А потом об этом амбаре узнали или вспомнили люди и, конечно же, решили, что нам там не место.

Мои братья, которых было семеро, погибли… Двоим прищемило морду железным прутом мышеловки. Ещё трое умерли, польстившись на угощение, лежавшее под странным предметом, который двуногие называли банкой. Говорила я им: «Не лезьте вы под эту “банку”! Еды ведь и так навалом». Но – не послушали и, случайно задев монетку, на которой стояло это устройство, попались в ловушку и задохнулись, не сумев выбраться из-под купола этой проклятой банки. Шестого поймал и скушал на завтрак большой чёрный и, надо признать, очень красивый кот. Он был бы не против полакомиться и мной, но я сумела убежать, а мой братец – нет… Пушистый четверолапый оглушил его, вспорол брюхо, съел и даже удовлетворённо мяукнул, будто не ожидал, что мыши бывают такими вкусными.

А седьмой… С ним люди обошлись совсем уж по-садистски. Он был самым маленьким и, как водится, самым глупеньким и доверчивым. Один раз он увидел кусочек шоколадки. Позабыв обо всём, он подбежал к нему и… увяз в какой‐то вязкой жиже (клее, по-вашему) – на полпути к заветному лакомству.

Он пищал, пытался вырваться из этой зыбкой субстанции, звал на помощь, но всё было тщетно! Никто не пришёл. Все понимали: попытаться спасти его – значит умереть вместе с бедолагой.

А он всё вопил и вопил, не понимая, почему заветная шоколадка так близка, но недоступна для него. Братишка чувствовал манящий запах, пытался снова и снова добраться до вкусности, но… вскоре он умер от голода, и я осталась одна.

Жизнь в амбаре, ещё недавно такая счастливая, радостная и сладкая, теперь стала невыносимой. Люди и коты постепенно завоёвывали наш мышиный рай, каждый день убивая и заманивая в ловушки членов нашей когда‐то обширной братии. Я не в силах была смотреть, как гибнут мои родственники, друзья, знакомые, даже враги, и, однажды улучив момент, шмыгнула за дверь и убежала.

Глава 3

Оказавшись на просторе, я сначала очень испугалась и даже хотела вернуться обратно, туда, где пространство было ограничено четырьмя стенами. Но вспомнив, как люди обошлись с моими любимыми, особенно с маленьким братцем, я взяла себя в лапки, собралась с духом и побежала куда‐то, куда глаза глядели, по бескрайним просторам нашей планеты.

Перебиваясь чем придётся, опасаясь ловушек, прячась от разных живых существ, я, однако, не могу сказать, что моя жизнь была ужасной. Где‐то удавалось найти корку хлеба, там завалялся тощенький колосок пшеницы или ржи, а порой (эти дни можно пересчитать по пальцам, но всё же они были и становились праздниками для меня) на земле валялись кусочки сыра или шоколадки, случайно оброненные людьми. Я бомжевала, но, как пела ваша когда‐то очень популярная группа, «Не жалейте меня, я прекрасно живу, только кушать охота порой» [5]5
  Слова из песни группы «Сектор Газа» «Бомж».


[Закрыть] – жила не так плохо, а в иные дни и вовсе почти счастливо.

Только вот иногда, когда серым вечером налетал порывистый холодный ветер и шёл нудный противный дождик, становилось очень тоскливо… Я грустила и тихо плакала (не верьте, дорогой писатель, тем злым языкам, что будут уверять вас, будто мыши на плачут и у них нет чувств), мысленно возвращаясь в детство, в тёплый амбар, где было всё так знакомо и просто. Как же мне хотелось вернуться туда на денёк, на часок или хотя бы на минутку, посмотреть, что сталось с родным жилищем, уцелел ли хоть один из наших… Но отказываясь всякий раз от этой сумасбродной идеи, я всё бродила и бродила по свету; задрав голову, смотрела ввысь на огромные дома; удивлялась чудищам, которые с рёвом проносились мимо меня (люди, кажется, называют их машинами); пугалась резких звуков, исходивших от больших и маленьких животных, которых называли всякий раз по-разному: то Бобиком или Барбосом, то Спайком или Рексом. Эти существа не обращали на меня никакого внимания и, я так полагаю, вообще ни на кого не обращали внимания, кроме своих хозяев. Зачем они вообще существуют?

«Что ж, – думала я, продолжая странствовать по белому свету, – видно, суждено мне так и закончить свою жизнь: в вечных скитаниях и нужде. А с другой стороны – не такая уж и плохая эта судьба для маленькой, никому не нужной мышки. По крайне мере лучше, чем умереть голодной смертью, увязнув в липкой субстанции».

Но я ошибалась, и в житии Анжелики (так, кажется, дорогой Автор, вы собираетесь назвать своё произведение) было ещё много неожиданных поворотов.

Однажды солнечным днём я пряталась в каком‐то подвале и, думая, что опасности нет, спокойно и неторопливо догрызая замечательную хлебную корку, уже собиралась покинуть своё укрытие, как вдруг – увидела человека, преградившего мне путь. Подумав, что пропала, я забилась в угол. Дрожа от страха в ожидании скорой смерти, я попыталась слиться со стеной и остаться незамеченной, но человек, увидев мой нехитрый манёвр, двинулся прямо на меня. Он взял меня за хвост, поднял в воздух и усадил на свою ладонь. Не замечая моего жалобного писка, он придирчиво осматривал меня, потом, видимо, оставшись довольным своей находкой, неожиданно сказал:

– А красивая мышка!

И признаюсь, я тут же растаяла от таких слов, потому что впервые за многие месяцы услышала что‐то хорошее о себе. Голос у того мужчины был мягкий и совсем не страшный (совсем как у вас, мой Автор), и я, позабыв об осторожности, перестала бояться. Паренёк достал из кармана пакет, подтолкнул меня прямо внутрь, хотя я и не сопротивлялась.

Когда мы пришли к нему домой, он выпустил меня на стол, сел напротив и стал наблюдать. Сначала я долго осматривалась, изучая эту новую, необычную территорию. Потом, решив нарушить затянувшееся молчание, осторожно пискнула, привстала на задние лапки и посмотрела на него. Незнакомец просиял:

– Ты определённо очень милое создание! – сказал он и улыбнулся. – Таким прелестным мышкам не место в подвалах и на чердаках. Я бы и сам тебя приютил, но не могу – работа обязывает.

Он вышел на минутку и вскоре вернулся (о счастье!) – с целым ломтиком сыра. Моей радости не было предела! Я запищала от восторга, когда поняла, что этот ломтик – весь этот ломтик – только для меня!

– На здоровье! – приговаривал этот странный любитель мышей, глядя, как я с жадностью уплетаю предложенное угощение. – На дорогах такого, небось, днём с огнём не сыщешь.

А у нас в приюте, в который мы с тобой пойдём завтра, такой кусочек получают все мыши каждую неделю.

В тот день я впервые столкнулась с Честным Человеком – совершенно новой для меня породой живых существ. Этот парень не обманул меня, и на следующий день я попала в приют для животных, в мышиный «отдел», где пережила будто бы второе рождение. В амбаре моего детства жилось, конечно же, комфортнее, но, по сравнению с бездомным существованием, здесь был настоящий рай! Кормили хорошо, места было предостаточно, котов и прочих враждебно настроенных существ рядом не было. Что ещё надо для счастья маленькой мышке? Ну, разве что кусочек сыра по воскресеньям и праздникам. Эта традиция в пансионате существовала, и все мы (я и мои новые друзья), выучив за две-три недели, что воскресенье – это каждый седьмой день, с пятницы начинали ждать добрую тётеньку, которая заходила в вольер и всякий раз приветливо говорила:

– Дорогие мои, сегодня в нашем меню – сы-ыр-р!

Того Честного Человека, который принёс меня сюда, забрав из подвала, я видела довольно часто и в знак моей вечной благодарности всякий раз привставала на задние лапки у стен вольера и радостно пищала. Он узнавал меня, махал рукой и говорил что‐то приятное типа: «Ну, как там поживает моя красотка?» или «Мышка моя, ты сегодня особенно прекрасна!»

Я жила в этом приюте и думала, что вот она – достойная старость, уготованная мне судьбой.

Но однажды в нашем мышином раю появился незнакомый человек и, оглядев поочерёдно всех, остановил свой взгляд на мне. Работники приюта были, конечно же, рады тому, что он решил забрать меня к себе, только вот я была абсолютно невесела от такой новости. Не готова я была к новым переменам, а особенно – к таким радикальным.

Новый хозяин (чтоб ему провалиться) принёс меня домой, щедро накормил шоколадной конфетой с маленькими орешками, а потом сказал очень странную фразу, на его взгляд являвшуюся аксиомой:

– Не место мышам в приюте. Им лучше живётся на воле. – И, несмотря на мой протестующий, а потом и умоляющий писк, он взял меня за хвост, вышвырнул во двор и захлопнул дверь.

Ему бы объяснить, что в приюте мне жилось хорошо, что я была счастлива, но… куда уж там. За свою жизнь я научилась лишь понимать человеческий язык, но говорить на нём мне было не под силу.

И вот я снова оказалась на улице. И моя жизнь маленького бомжа возобновилась. Я скиталась, перебивалась чем придётся, пряталась, боялась каждого шороха…

Автор, позволь мне не описывать этот период моей жизни. Он был тяжёлым, печальным и безрадостным.

Однажды ночью я спряталась от дождя в каком‐то очередном незнакомом месте, и – о чудо! – этим местом оказался вполне симпатичный загородный дом. Я решила обосноваться тут, чтобы провести в тепле и сытости свои последние (считаные!..) дни… Признаться, мне очень нравится эта «дача» (так называют этот дом его владельцы).

– А что тебе здесь нравится?

– Всё! – без раздумий выпалила я. – От интерьера до его хозяев! А в особенности – девушка, которая живёт здесь вместе с мужчиной.

– И что же в ней такого особенного?

– Она красивая! Очень милая, приятная и стройная. Именно стройная! Не слишком худая, как многие, сдвинутые на своих формах, но и не толстая баба, которых тоже немало в нашем мире. За ней очень интересно наблюдать, как, впрочем, и за мужчиной, который, наверное, является её любящим мужем.

Ты только послушай, писатель, какая чу́дная, просто великолепная традиция есть у этой пары! Сейчас расскажу! Самая большая и удобная моя норка находится в их спальне. И каждый вечер я наблюдаю, как девушка заходит в эту комнату, встаёт перед зеркалом и начинает медленно, вещь за вещью, снимать с себя одежду, готовясь ко сну. Раздевшись донага, она долго вертится, стремясь осмотреть себя со всех сторон, а затем надевает прелестный полупрозрачный пеньюар.

Глядя на неё в такие моменты, я забываю обо всём: о еде, о моём нестабильном прошлом, я даже готова отказаться от сыра и шоколада («сладких» радостей моей мышиной жизни!) и питаться отныне только лицезрением её – этой прекрасной полуобнажённой богини! В эти минуты мне кажется, что сама Даная сошла с полотна Тициана [6]6
  Имеется в виду картина Тициана «Даная», находящаяся в коллекции Государственного Эрмитажа.


[Закрыть] и гуляет по нашему миру, одаривая его своей неземной красотой.

А иногда… мужчина, заходя в спальню, обнимает девушку и тоже постепенно обнажается, являя на свет своё мускулистое тело. Вместе они напоминают мне будто оживших Марса и Венеру с картины кисти Рубенса [7]7
  Имеется в виду картина Питера Пауля Рубенса «Венера и Марс», находящаяся в коллекции Государственного Эрмитажа.


[Закрыть]. Боже, как прекрасны они вдвоём, как неистово любят друг друга, как страсть кипит в них! Огонь бушует в их сердцах настолько сильно, что даже я, престарелая мышка, ощущаю его манящее и такое сладостное тепло.

– Прекрасная традиция! – усмехнулся Автор. – Ты не рассказывала мне, что знакома с творчеством великих живописцев.

– А, забыла! Был ещё один период моей бурной жизни, насыщенный интеллектуально. Однажды, пытаясь раздобыть какое‐нибудь пропитание, я увидела огромное зелёно-белое, очень красивое здание и решила прошмыгнуть туда, втайне надеясь, что это большущий амбар. Но оно оказалось музеем, который люди называли странным словом «Эрмитаж». Там я и познакомилась с высоким искусством! Расписные потолки, прекрасные золотые кресла, скульптуры людей, ещё какие‐то непонятные, но не менее прекрасные экспонаты… И картины! Целые стены, увешанные шедеврами Рафаэля, Тициана, Рембрандта, Леонардо и многих других гениев прошедших времён!

И, честно говоря, я бы осталась там навсегда! Даже закрыла бы глаза на малое количество еды. Что мне до неё, когда вокруг такая красота! Тут можно позабыть о голоде, о прошедших невзгодах; позабыть о том, что ты не человек, царь природы, а всего лишь ничтожная мышка, которой никогда им не стать.

К сожалению, очень скоро моему счастью пришёл конец и мне пришлось покинуть Эрмитаж. Дело в том, что там оказалось полным-полно котов, да не простых, а будто специально обученных убивать нашего брата. Еле ноги унесла от одного милого четверолапого! Не дал сполна насладиться искусством, тварь пушистая!..

…Так вот, дорогой мой Автор, когда я впервые увидела этот «обряд раздевания», я чуть не запищала от восторга – настолько он был прекрасным, нежным и чувственным. Но вовремя поняв, что если выдам себя, то никогда больше не увижу этих Марса и Венеру, я сдержала бурные эмоции.

– Ну а в остальном – как протекают здесь ваши дни?

– В остальном… – смутилась я, сразу не разобрав, что имеет в виду Автор. – Неужели я так увлеклась описанием ритуала, что позабыла рассказать? Надеюсь, вы пишете не для детей, а то кусок выкидывать придётся.

В остальном же… Конечно, хуже, чем в амбаре и в приюте, но намного лучше, чем на улице. Хозяева живут вдвоём, гостей не водят, животных (кроме меня) пока не имеют, и, помимо уже известной вам традиции, есть у них ещё одна, и я, право, не знаю, какая из них мне нравится больше. Каждую неделю, в один и тот же день, они уходят из дому почти на полдня. В это время я делаю, что только захочу: гуляю по дому, исследуя его закоулки и проверяя все свои норки; грызу что‐нибудь на кухне, если Марс или Венера обронили на пол нечто съестное; пополняю свои запасы провизии на чёрный день (это самое частое моё занятие в их отсутствие). Конечно, в этих своих вылазках я стараюсь быть максимально осторожной, поскольку всё чаще вижу ловушки, поставленные специально для меня: мышеловки, банки на монетках, западни с клеем… Все эти разновидности я прекрасно изучила, живя в амбаре. А недавно я подслушала, что они хотят завести котика, почему‐то обязательно рыжего. Вот не знаю, что теперь делать: уходить – ноги уже слабые, да и годы не те; остаться и умереть насильственной смертью, как все мои родственники, – видимо, только это и остаётся…

Вот, в общем‐то, и вся история моей жизни, по мышиным меркам, чрезвычайно насыщенная, а по вашим, человечьим, понятиям – совсем нехитрая.