Текст книги "По ту сторону"

– Нам отсюда никогда не вернуться. Никогда. Сколько ни беги, бежать некуда.

– Вова, не паникуй. Все хорошо – Огромная лапа Игоря тщательно ополаскивала кипяточком банку из– под кизилового варенья. Результат он вылил в свою чашку. – Я недавно думал, что мне не выбраться из камеры. Я уже чувствовал себя подопытной лягушкой, особенно когда они эту музычку включали. И Пашка в как кричал, помнишь?

– Точно, Игорь. А сегодня мы на свободе. И нечего раскисать. Мы на воле, и у нас в руках оружие. А на войне, как в драке, бывает всякое. Иногда стреляет самый слабый шанс.

– На какой войне, воитель? У нас вообще шансов нет.

– Есть, Вова, есть. Главное, лапки не складывать. Они к нам летают, значит, и мы сможем.

– Игорь, это чушь собачья. Мы в чужом мире, мы здесь как дети новорожденные – не знаем ни черта. Да нас первый встречный вычислит и сдаст. Если все это так…

– А ты еще не уверен, что это так? – Игорь обвел взглядом убогую комнату, неопределенно махнул рукой в окно. – Тебе этого недостаточно? Или ты думаешь, ты в кино попал?

– Ты не нервничай. Если… раз мы оказались в лапах этих «гильбронавтов», трясця их матери, этого их КГБ, или ЧК, или гестапо, я не разобрался, то вернуться тем же путем домой, отбить их гильбромашинку… Это как для сальвадорских партизан угнать ракету на Марс. Примерно та же задача– пройти с боями США, захватить космодром, быстренько обучиться пилотированию, дождаться удачной фазы и домой. Только еще нужно, чтобы ракета была заправлена и готова к старту. И скафандры рядышком лежали. Шанс, конечно, есть. Но я лучше в горах поживу.

– Фигня. Если каждой пулей сбивать по вертолету…

– Ага. Только и этого будет мало. Надо, чтобы и сами они стреляли не в нас, а друг в друга. Тогда – может быть. Но маловероятно.

– Ладно, а что ты предлагаешь?

– Жить здесь. Месяц. Два. Всю зиму.

– В этой халупе, что ли?

– Зачем? В горы уйдем. Жили же мы зимой на «Столбах». По нескольку недель жили.

– Тю. Так там избушки, хавка горячая и город рядом. Если что – за два часа спуститься можно.

– А здесь придется без избушек. И не спускаться. Схорониться как следует и зимовать.

– Ладно, зазимуем. А потом что? Шерстью обрастать будем?

– Господи, я поверить не могу…

– Газеты их читать будем. Вникать в ситуацию. Приемник надо раздобыть, подготовиться. Информацию будем собирать и думать. Пока не придумаем что-нибудь действительно путное.

– А что, нормальный план. Хоть до весны доживем. К весне они точно нас искать перестанут.

– Искать они нас, похоже, никогда не перестанут. Но спешить .глупо. Спешить нам уже некуда.

– Ну, значит, вертолеты на патрулирование перестанут высылать. Все-таки полегче.

– Нам действительно многое понять надо, иначе как действовать?

– Ну… Например, зачем мы им вообще понадобились? И что они делают у нас? Почему бродят тайком, почему в нашем мире людей воруют? Почему именно в нашем? Ведь параллельных миров должно быть много.

– Может, они во всех воруют. А вот зачем? Разобраться надо, ребята. Нас пока потеряли, вот и слава богу. А нам надо разобраться.

– М-да. А Ирину как? В горах лечить?

– В больницу ты ее здесь все равно не устроишь. Постараемся найти лекарства. Одежды теплой надо достать, хотя бы тряпок. Лена травками ее отпоит, корешками. Главное, устроить ей норку потеплее, да постель возле костра. Если место постоянное найдем, а мы его точно найдем, то Ирина поправится. Ноги в тепле будут, отогреется, отдохнет…

– Да ты представляешь себе, что это такое– всю зиму в горах?

– Представляю. И достаточно хорошо. Кстати, это почти все равно – что неделю, что всю зиму. Замерзнуть можно за одну ночь, для этого много времени не требуется. Нам надо либо пещеру карстовую найти, а они здесь встречаются, либо отрыть землянку с хорошим накатом и чтобы не подтекла.

– Лучше пещеру.

– Согласен, лучше пещеру. Вход закрыть, лапника на пол натаскать, очаг сделать, вытяжку, да так чтобы дым столбом не выходил. Воды желательно источник.

– И сена свежего охапку. А как насчет следов? Нас же с вертолетов просто по следам найдут.

– Если будут патрулировать конкретно этот квадрат, то найдут. Но это вряд ли. Мы слишком далеко ушли, в какую сторону – они не знают, вертолеты явно нас потеряли. Такую территорию уже не прочешешь, горючего не хватит. Да и зачем им нас искать с таким остервенением? Полетают еще недели две и бросят это дело.

– Точно. Будут ждать, пока мы сами попадемся. Выйдем куда-нибудь и влипнем, как кур в ощип. Или наскочим на кого-нибудь, кто донесет.

– А так и будет, если время не переждать. Самое опасное время. Кстати, здесь не только наши следы, тут пастухи ходят, местные, это раз; сам по себе покров снежный маленький, так как места засушливые, это два; ветра часто и поземки, так что старые следы заметет, это три. Хотя осторожность, конечно, соблюдать придется. Ходить по камням, тропинки не протаптывать.

– А есть ты что будешь?

– Друг друга будем есть. Жили же в этих местах пещерные люди, почему мы не проживем?

– У них скот был. Они охотились. А на них, наоборот, никто.

– Так тем более надо переждать. Схорониться. А тайга прокормит. Чего-нибудь найдем. И вообще, у нас слишком гнилая альтернатива. Лучше маленько похудеть, чем кушать в их камерах морковку.

Ивс пришел к Наде поздно. Ее район назывался Космос. Располагался он на отшибе и на небольшой возвышенности, но почему именно Космос – не знал, наверное, никто. Обычный рабочий район, множество приземистых глиняных мазанок, спрятанных за глухими заборами и давно потерявших от копоти белизну, да серые, пятиэтажные дома-коробки. Рядом проходила автомобильная трасса Орел – Крым. Раньше она упиралась в Москву; теперь туда никто не ездил. Ничего космического, даже аэродрома, поблизости не было.

Все здесь было тусклым, по углам домов расползались бесформенные пятна, на плохом асфальте тротуаров грудами валялся мусор. Дома, похожие на бараки, с узкими лестницами, низкими потолками и крохотными комнатушками – Ивса, выросшего в центре Европы, коробило от такой архитектуры. Но Надя не хотела переезжать. «Мне от тебя ничего не надо», – так она говорила, и Ивс знал, что это правда. Может быть, именно поэтому он приходил сюда снова и снова. Помойные баки, мусор, чахлые зеленые кусты, мертвый виноград, до сих пор оплетающий арку подъезда. Кислотные разводы на свежей, ядовито-зеленой краске. Скорлупа. Текущая по каждому шву панельная конура под самой крышей.

Он поднялся на пятый этаж, оставив охрану в подъезде, открыл дверь своим ключом, снял в прихожей плащ и ботинки и прошел в комнату. Надя курила, стоя у раскрытого окна. Пепельницу почти доверху заполнили окурки, она никогда не выбрасывала их на улицу. На звук его шагов женщина не обернулась.

Он подошел к ней вплотную и обнял.

– Ты слишком много куришь. Надя зябко повела плечами, сбрасывая его руки, и погасила сигарету.

– Какая разница.

– Что-то случилось?

– Нет. Ничего особенного.

– Что-то случилось.

– Просто сегодня был месячный отбор.

Ивс взял переполненную пепельницу, пошел на кухню и высыпал ее в ведро. Затем наполнил чайник желтой водой из крана – он долго ждал, пока она стечет, но вода осталась такой же желтой – и поставил его на плиту. Достал с полки початую банку растворимого кофе и две чашки, ручка одной из которых была наполовину сколота.

– Ты когда поставишь фильтр? Эта вода так же вредна, как и сигареты. Ее надо хотя бы отстаивать.

– Я хочу сдохнуть так же, как и все. Без фильтров на кране.

Ивс пожал плечами.

– Это несерьезно. У тебя обычная хандра. А от этой воды портятся зубы. И у меня, между прочим, тоже.

– Ты!.. – Надя стремительно обернулась к нему, глядя в упор, глаза в глаза, немигающим взглядом бешеной ведьмы. – У тебя зубы портятся? У тебя может начаться кариес? Ты, бедняга, устал на работе, устал принимать о нас решения, измучился, выдумывая для людей новую химическую дрянь. А я сегодня детей сортировала, ты это понимаешь? Что ты можешь понимать? Я детей сортировала, на живых и мертвых, сортировала живых детей, пока еще живых, которые смотрели на меня и улыбались!

– Надя… Но это не так. Не совсем так. – Ивс подцепил ногтем сломанную спичку. Серы на ней почти не осталось.

– Это так. Ивс. Это именно так. Потому что всем, кто не прошел нашу поганую медкомиссию, одна дорога – в печку. Потому что твой проклятый город не может прокормить своих собственных детей. Он называет их выродками. Уродами. Мутантами. А это дети, понимаешь? Это живые дети. Это больные дети. Они плачут. Им плохо без отца и матери. Они некрасивы, но они мне радуются и улыбаются в каждый мой приход. А я…

– Надя, у тебя истерика. Успокойся. – Спичка в его пальцах разломилась на несколько крошечных кусочков. – Это, кстати, твой город. Я немец.

– Какая разница, у вас то же самое. К черту, Ивс. Нет у меня никакой истерики. Я устала, я пустая внутри. И меня тошнит от этой жизни.

Он опять ее обнял. Ее тело била мелкая дрожь. От нее пахло крепкими сигаретами.

– Ты расслабься, не думай ни о чем. Или вот что… Может, ты хочешь чего-нибудь?

Надя вдруг отстранилась от него и на мгновение замерла, затем кивнула:

– Да. Я хочу в церковь.

Ивс усмехнулся:

– Надя, ну что за блажь. Ты же знаешь, что Бога нет. И церкви в Запорожье нет. Все это только мишура и побрякушки, а у тебя потом будут неприятности.

– Да, я знаю, что Бога нет. Если бы он был, он не допустил бы всего этого. Или, может быть…

– Что может быть?

– Или, может быть, мы в аду.

Потом они долго пили кофе. Серое, пыльное солнце, намаявшись за день, клонилось к закату, по стенам лениво шевелились тени. «Не выходите на улицу без респиратора и головного убора, не делайте глубоких вдохов, ежедневно проверяйте швы на защитных плащах».

Летом здесь было жарко, очень жарко. Раскаленный воздух дрожал над асфальтом, тополиный пух сбивался в невесомые белые кучи – до первой спички или кислотного дождя. Летом здесь было плохо. Но лето давно кончилось. Начиналась золотая осень.

Лучшая, благодатная пора на Украине. На черных от химии полях вызревал урожай. Налитые едкой влагой тучи выжигали дождями остатки жухлой зелени. Еды, даже самой грубой, не хватало на всех.

– Женя, вас ведь Женя зовут? Можно вас спросить? – Зоя шептала, потому что скалолазы уже начали засыпать.

– Господи. Можно.

– У вас там действительно в море купаются? И это не вредно?

– Конечно. Хотя нет, не везде. Возле Одессы иногда пляжи закрывают ненадолго, ну, и еще кое-где. Но все равно купаются.

– Прямо в воде? Без резиновых костюмов?

– Ну конечно. Кому охота париться? Если только аквалангисты.

– И кожа потом не облазит?

– Не понял. Зоя, что тут у вас творится? У вас что, в море зайти нельзя?

– Нельзя. У нас тут ничего нельзя. Ничего. Мне Оксана рассказала про вашу жизнь, это как сказка.

Женька удивленно хмыкнул.

– Да какая сказка. Жизнь как жизнь. Свои проблемы.

– И дышать везде можно? Без респиратора?

– Зоя, вы шутите, что ли? Что-то я не замечал, чтобы здесь кто-то респираторами пользовался.

– Это у нас, в горах. Здесь одни пастухи. И воздух чистый, только иногда, когда ветер от Барнаула, немножко идет газ. Нас тогда по радио предупреждают. А в городах просто так давно никто не ходит. Или противогаз, или респиратор. Или, как у вас, носовой фильтр. Только их мало, фильтров. А иначе нельзя, иначе за один день можно легкие погубить.

– И давно это у вас так?

– Давно. Всегда так было. Правда, мне кажется, что каждый год все становится еще немножко хуже. Но, может быть, мне это только кажется. И еще плащи специальные есть. С застежками. – Зойка заерзала. Руки ее дернулись было показать, где застежки, но потом упали. – А мне. Женя, знаете, с детства море снилось. И как я в нем купаюсь, иногда, или просто на песке лежу, и как будто волны вокруг соленые, и тепло, и чайки. Представляете? Прямо в воде, всем телом. Прямо в воде. Мама сначала говорила, что это к болезни. Что это плохой сон, когда снится, что ты плаваешь. Но я не болела, никогда ничем не болела. А мама кашляла. Все время кашляла. И потом я заметила, что после того, как я рассказываю этот сон, она плачет. Тогда я перестала его рассказывать. Но море мне снится до сих пор.

– А где сейчас ваша мама?

– Она умерла в прошлом году.

– Извините.

Зоя сидела нахохлившись – маленькая, угловатая девушка, почти подросток, в нелепом выгоревшем платье.

– А телевизор у вас работает?

– Что?

– Ну…– Женька замялся. Он понял, что этот прибор называется здесь как-то иначе. – Вот эта вот… хренотень. Судя по внешнему виду, это то, что у нас называют телевизором.

–А…– Зойка пренебрежительно махнула рукой. – Работает, натюрлих, как он может не работать. Но мы научились его выключать.

– Не понял. Что значит, научились выключать? Это что, сложно?

– Не сложно, но не разрешается. Он все время должен работать. И тогда все слышно, что в комнате говорят. Да и надоедает. Орет одно и то же. А у вас не так разве?

– Нет, конечно. У нас кому как хочется, выключил, включил, переключил. Кстати, сколько у вас тут программ? Одна? Две?

– Что значит про грамм? При чем тут граммы?

– Ну, телевизор вы можете переключить? Чтобы он вместо одной программы другую показывал. – Совсем рядом зашевелилась, вздохнула во сне Оксана, и Женька стал говорить еще тише.

– Как это? Если идет съезд или какая-нибудь песня, так что там может быть еще?

– Что-нибудь еще. Что-нибудь другое.

– Но экран-то один. Нельзя же смотреть сразу съезд и что-нибудь другое. Как, например, нельзя надеть сразу два пальто.

– Но можно выбрать из двух пальто, какое ты будешь надевать. Или в радиоприемнике. Разные станции. Какую хочешь, такую слушаешь.

– А… – видно было, что Зойка поняла. – Здорово. Нет, у нас такого нет.

– Понятно. Одна программа.

Зойка хмыкнула:

– Говорите вы как-то чудно. Программа, пролитра. А почему вы с немцами воевали?

– Как почему? Напали они на нас. В сорок первом.

– Вот, Оксана тоже говорила. Как это может быть, чтобы немцы на русских напали? Вот это мне у вас непонятно. И долго вы воевали?

– Долго. Почти пять лет.

– Ну, это не очень долго. Это ерунда. – Зойка сонно зажмурилась и зевнула. – Интересные вы ребята. Я, наверное, завтра с вами пойду.

Сообщив такую новость, она свернулась калачиком, набросила на плечи старое, очень ветхое пальто и спокойно уснула. Женька, напротив, задумался. На какое-то время сон у него улетучился, но затем он тоже зевнул и благодушно махнул рукой.

Вскоре спали уже все – и хозяева, и гости.

Через два часа в комнату вошел продрогший во дворе Игорь. С трудом растолкал Мишу, отдал сменщику полушубок и улегся на его место, свернувшись огромным холодным клубком.

ГЛАВА 15

В это утро угловой на контроле вел себя как-то странно. Он все время оглядывался назад, на окошечко будки из бронированного пластика, и подобострастно улыбался. Темный, специального стекла квадрат никак на это не реагировал. Обычно будка была пуста. Фред не помнил ни одного случая, чтобы там находился кто-нибудь, кроме углового. Сейчас угловой был снаружи и улыбался своей будке. В какой-то миг Фреду почудилось, что там, за матовыми стеклами, что-то движется. Как будто чье-то лицо прильнуло к самому окошку и внимательно разглядывает проходящих контроль биоров. Фред едва не сбился с шага. Ему почему-то стало страшно и захотелось улыбнуться окошку сладкой улыбкой углового.

Он, однако, быстро взял себя в руки и прошел контроль с такими же показателями психотеста, как и всегда. Все как обычно. Посторонние мысли вон, не обращать ни на что внимания, все пусто и хорошо. Шаблон. На рабочем месте Фред постарался выбросить из головы странное поведение углового и сосредоточиться. Он включил компьютер, привычной уже командой переключил нормированный поток собственных задач на соседние дисплеи и занялся комбинаторикой. Настоящая головоломка– он пытался расшифровать закономерности всей системы кодовых замков, с тем чтобы иметь возможность свободно передвигаться из сота в сот.

Задача была сложной. Очень сложной. Иногда, Фред сомневался, имеет ли она нужное ему решение, он бился уже две недели, а нашел только несколько частных ответов. Общего принципа не получалось. Или, в том случае, если ежедневная смена кодов подчиняется случайным комбинациям случайных же чисел, общего принципа не существовало вообще. Каждая дверь в таком раскладе требовала своей собственной «отмычки». На каждую нужно было потратить примерно полчаса– даже при квалифицированном умении открывать замки.

Это сильно осложняло его замысел. Фред собирался выйти из сота. Слово бежать казалось ему смешным, никуда бежать он не собирался. Он собирался именно выйти, обязательно взяв с собой Мэй. Он разработал специальный план, разбил его на этапы и оценил шансы успешного завершения каждого из них. Оценил, конечно, компьютер, он только задавал параметры.

Без универсального ключа ко всем кодовым замкам общая вероятность успеха падала до двенадцати процентов. Иначе – почти шестьдесят. Более шестидесяти не получалось ни при каких обстоятельствах. Это был самый удачный расклад. Когда все получается, когда есть ключи, когда есть время. Фреда, однако, и шестьдесят процентов не устраивали. Ведь это только выход из сота, а что будет потом? Этого он вообще не знал, это он не умел оценивать.

Клавиши компьютера, серые, удобные и приятные на ощупь, постепенно начинали раздражать. Раньше такое и в голову прийти не могло, но сейчас он уже не удивлялся – без сиреневых картинок совершенно не хотелось работать. Мало этого, ему не нравилось уже и отдыхать– его тошнило от собственной камеры-каморки. Именно каморкой называл теперь Фред свою стандартную комнату-ячейку на одну кровать. Совсем недавно она казалась удобной и уютной. Как это могло быть? Конура без окон. Кладовка. Ящик. Склеп.

Он ничего не хотел. Все было скучно и тоскливо. Цветные пятна в его жизни исчезли, и в ней сразу же образовалась ноющая пустота.

Фред понимал, что сегодняшнее его состояние, в общем, хуже прежнего. Либо надо было вернуться к бездумному, тупому, но в общем, счастливому прежнему существованию, либо заполнить эту пустоту чем-то новым. Эмоциями. Настоящими эмоциями. Щебетом птиц. Шелестом листьев, плеском воды в реке. Он очень хотел это услышать. Не понимать слова, неизвестно как попавшие ему в голову, а услышать самих птиц. Он знал, что где-то они есть. Ему казалось, что это обязательно поможет. Выйти наружу. Вырваться из этих проклятых коридоров. Вдохнуть, почувствовать кожей ветер. Настоящий ветер, а не воздушный поток от вентилятора – температура, согласно дневной программе, плюс двадцать два. Ветер, и чтобы волосы у Мэй развевались.

Ему хотелось выйти наружу насовсем.

Из прежних хороших ощущений осталась только Мэй. Да еще иногда случалось покурить и поговорить с Хью или Джекки. А в остальном жизнь стала какой-то бесформенной и тусклой.

Нужно было уходить.

Вот только шестьдесят процентов на удачу – это слишком мало. А пока что не получалось и шестидесяти. Пока получалось двенадцать. Можно сказать, ничего не получалось.

Он отвлекся на резкий запах. Опыт, интуиция или что-то еще, чутко сидевшее в подсознании, не дало ему повернуть головы. Этого запаха он не чувствовал ни разу в жизни.

За спиной кто-то стоял. Стоял и смотрел на экран, на его работу. Фред с огромным трудом подавил желание обернуться, загородить экран рукой или хотя бы сбросить условие в сервисную таблицу. Любое судорожное движение выдаст его. Не дергаться. Любая несуразность, любая особенность примечательна. А эти кретины рядом продолжают работать, закатив глаза от счастья. Им недосуг отвлекаться на посетителей.

Кто же это может там стоять? Он скосил глаза, стараясь разглядеть непрошеного гостя в бликующих частях экрана. Это ему не удалось. Тогда Фред стукнул по клавише ввода чуть сильнее обычного, и компьютер запищал. Он наклонился, выковыривая запавшую клавишу ногтем, и получил возможность бросить на посетителя быстрый, якобы случайный взгляд.

И встретился с ним глазами.

Стального цвета, умные, жесткие глаза смотрели ему прямо в душу, выворачивая ее наизнанку, до пустоты. Фред непроизвольно встал и опустил руки.

– Ты что же, буржуйчик, подглядываешь? Ты что у нас, умница? Сэм, он у тебя умница?

Стоявший рядом Сэм заискивающе глянул в лицо вопрошавшего. Серый костюм странного покроя– в соте никто так не одевался, и странный головной убор. Фред подумал, что эта вещь, наверное, называется «шляпа», хотя никогда прежде никаких шляп не видел и слова этого не слышал. Просто понял, что на голове у пришельца шляпа.

– Ну, умница, чего молчишь? Рот-то закрой. Как зовут тебя, любознашка?

Фред чувствовал, что за игривыми словами незнакомца скрыта смертельная опасность, и продолжал смотреть на него молча. Если не знаешь, что делать, лучше не делай ничего. Он даже рта закрывать не стал– так и стоял, удивленно выкатив глаза и чувствуя струйку собственной слюны, стекавшую на подбородок.

– Его зовут Фред, – выскочил сбоку Сэм, подобострастно улыбаясь.

Человек резко повернулся к угловому и негромко, страшно сказал ему мертвым голосом:

– Я ни о чем тебя не спрашивал, идиот. Быстро в будку. У тебя есть шесть секунд. Раз, два, три…– Сэм бросился бежать к своей будочке, старательно огибая столы. – Четыре, пять… – Сэм зацепился ногой за кабель, но не упал, схватился за ручку двери. – Шесть.

Что-то шевельнулось и резко хлопнуло в руке пришельца. Потянуло незнакомым запахом. «Порох», – догадался Фред. Сэм изогнулся, пытаясь руками достать расплывающееся красное пятно между лопатками. Затем он дернулся и упал. И начал сучить ногами. Двое в сером отделились от стены и подошли к телу.

– Не успел. Хе-хе. – Пришелец поднял к лицу странный, черного цвета инструмент и сдул со ствола почти невидимый парок. – Надо было тренироваться. Он был дурачок, – доверительно сообщил человек Фреду. У того по коже прошел озноб. – Он был дурачок, но ты-то у нас умница? У тебя есть шесть секунд, буржуйчик, чтобы ответить на вопрос. Раз, два, три…

Фред чувствовал, что говорить ничего нельзя. Он отвернулся к экрану дисплея и щелкнул клавишей, выводя на экран одну из собственных задач.

– Четыре, пять… – Вороненый ствол замаячил где-то сбоку, рядом с его правым ухом. Фред почувствовал, что теряет над собой контроль. Его лоб начал покрываться испариной. – Шесть. Буржуйчик! А, буржуйчик? – Фред застучал по клавиатуре, бесцельно переключая параметры задачи. Сосредоточиться у него не получалось, но ситуация требовала, чтобы он стучал. – Буржуйчик! Любознашка! Нет, милый. Ты у нас не умница. Ты у нас баран.

Фред понял, что его не убьют, и почувствовал колоссальное облегчение. Теперь только не вздохнуть, не вытирать мелкий пот со лба. Работать, работать и работать. Ни взгляда в сторону, ни намека на взгляд.

– Рой лапками, баран. Старайся. Надеюсь, ты приносишь мне пользу.

Серый человек встал, ласково похлопав его по плечу.

Всю эту ночь Фред практически не спал, так потрясла его утренняя встреча. Очень страшные глаза. Они заглянули прямо внутрь, в глубину, в его душу. Вывернули, выворотили наизнанку. Как будто стоишь голый. Отвратительное чувство.

Это был человек. Настоящий человек, он понял сразу. Это были глаза его Хозяина.

Да, у него был Хозяин. Теперь он его видел. Он, конечно, и раньше был, у них всегда был Хозяин. А может быть, не один, наверное, не один, хозяев много, несколько. Неважно. Это они составили распорядок дня в соте, установили рабочие нормы. Они кормили Фреда вкусной едой, показывали по вечерам цветные картинки, а он для них решал задачи. Они разрешали ему жить, потому что им нужна его работа. Это было так просто. Страшно просто. Очень страшно и очень просто. А все, кого он знал, с кем он дружил и разговаривал, с кем он шутил и курил, кому иногда усмехался, – такие же пешки, фишки, рабы. Даже не рабы, а именно фишки. Зачем? Почему? Кому нужны его задачи, куда дальше идут решения, вся эта информация? Что за детали обрабатывают на конвейере соседнего сота? Откуда данные поступают на его дисплей? Он не знал этого. Раньше он даже вопросов таких не формулировал. Ему просто нравилось работать, и он работал. Ему все нравилось. Это было так же естественно, как смотреть каждый вечер цветные картинки. Иначе было нельзя. Невозможно. Как это было правильно и хорошо! Просто, легко и понятно. Все было здорово, просто здорово, а сейчас… Страшно и плохо ночью. Не хочется работать днем. Вообще, тошно, тоскливо и хочется убежать. Но куда? Ведь тогда его кормить не будут. А по воскресеньям дают вкусное клубничное желе. Порции, правда, всегда небольшие. Совсем небольшие. Но иногда он забирал кусочек у Мэй. Собственно, он почти всегда забирал кусочек у Мэй. И бренди, это тоже было очень хорошо. И сигареты. А когда он убежит, если сможет убежать, где он возьмет это желе? Сигареты, бренди? Что будет делать? Ведь сюда уже не вернешься.

Может, надо просто служить и работать, как раньше? Служить Хозяину честно, тогда он не будет смотреть такими страшными глазами. Хотя Сэм служил честно. Сэм всегда очень старался. Хотел как лучше. Впрочем ему никогда не нравился Сэм. Он был туповат, часто дрался, а считал себя умнее всех – угловой, как же! – Фред вяло усмехнулся, прикуривая новую сигарету. Пепел он стряхивал прямо на тумбочку.

Но туповат был Сэм или нет, а его убили. Даже не переписали память, совсем убили. Как собачку, что не ко времени гавкнула. И его, Фреда, могут убить, если он побежит отсюда. Застрелят из пистолета – он понял, это был пистолет, – а потом смоют кровь со стены. Или с пола. И пол снова будет чистый.

А ведь достаточно один раз не закрыть экран одеялом, и все станет по-прежнему. Его затянут картинки, и все снова будет хорошо. Будет легко работать, интересно жить. Как растение, как все живут. Но он будет жить. Будет пить бренди.

Фред растер очередной окурок. Долго смотрел на себя в зеркало, изучая. Не хотелось быть роботом. Но быть человеком в сером костюме он тоже не хотел. Он хотел разобраться в самом себе. А больше всего он не хотел быть покойником. Питательной биомассой. Он знал, что делают с такой биомассой.

Здесь ничего не пропадало зря.

Потушив последнюю сигарету, Фред не пошел ночевать к Мэй. Вместо этого он зашел к Джеку и опустил перед ним одеяло на экран.