Текст книги "Новая формула Путина. Основы этической политики"

Либералы и «божьи одуванчики» пацифисты, представители неправительственных организаций, которые следят за правами человека и сдувают пылинки с любого пострадавшего от милицейского произвола, на самом деле являются иной версией жесткого, радикального западноцентричного расизма. Которая исходит из предпосылки, что:

• есть совершенные общества, это либерально-демократические западные общества,

• есть менее совершенные (развивающиеся страны),

• и есть недообщества, Untermenschen, чистые «недолюди», которые живут в джунглях.

Другое дело, что вместо того чтобы их колонизировать (подавлять), их надо цивилизовать, то есть переводить (не спрашивая, хотят они или нет) в состояние западно-европейской цивилизации. Это тоже типичный, только антиколониальный антиимпериалистический расизм. Расизм в чистом виде, который исходит из универсальности представления о том, что западное общество является совершенным, что это и есть цивилизация в единственном числе, что цивилизация может быть только западной и то, что не является западной цивилизацией, является недоцивилизацией.

А вот формы работы с недоцивилизацией здесь несколько отличаются от реалистских. То есть не с помощью колонизации и жесткого принуждения, а с помощью:

• глобализации,

• навязывания своих экономических институтов,

• кредитов Международного Валютного фонда, который скупает будущие поколения и разрушает естественное развитие экономик этих так называемых варварских или недостаточно цивилизованных стран.

Тот же колониализм, только мягкая версия: колониализм антиколониальный. Он может сопровождаться полной любовью к дикарям и даже побочной симпатией к варварам. Хотя варваров либералы не любят страшно, потому что видят в них пародию на самих себя или карикатуру на свои собственные подходы. Варвары открыто говорят: «Вот это власть. Вот это господин. Вот это раб». Все. «Господин отдыхает, раб работает – прекрасно», – говорит варвар.

А либерал цивилизованно говорит: «Ну нельзя же так. Он работает, потому что как же иначе? Иначе у него не будет денег. Иначе он будет жить под мостом. Не все ли равно: просто иди работай или живи под мостом».

Есть принуждение: либо силовое, либо экономическое. Как будто экономическое принуждение менее жесткое, чем силовое. Как будто экономическая форма доминации не столь же абсолютно жесткая, как прямое насилие. Разные формы господства – смысл один: господство неравновесно распространяется сверху вниз от цивилизованных обществ через недоцивилизованные к совсем нецивилизованным.

Марксизм, казалось бы, уж никак не является расизмом. «Абсолютный расизм», – говорит Хобсон. Марксистская идеология – это расистская идеология, которая утверждает, что развитие общества по западному пути индустриализации, урбанизации, движения к одной цели является законом для всех остальных формаций. Маркс, как и остальные, разделяет учение о трех стадиях, просто считает, что в цивилизации помимо буржуазной стадии, неизбежной и необходимой, должна наступить еще справедливая стадия – коммунизм.

Но на самом деле тут точно такое же брезгливое отношение к дикарям, которых надо цивилизовать, и неприязнь к варварским государствам, варварским обществам. Это абсолютно евроцентрический расизм, научный расизм, только еще одна экономическая его версия.

Хобсон приблизительно так расшифровывает структуры (модели) международных отношений, существующих в современном мире, и показывает, что мы имеем дело с хорошо темперированным расизмом всех типов – научным расизмом. Который от прямого оправдания колонизации империализма переходит к косвенному через введение своих критериев, например, критерия экономической эффективности «Agency», о котором говорит Хобсон. Западные общества делают из экономической эффективности высшую ценность, потом они с помощью этой ценности начинают измерять другие общества. Здесь как раз принцип «блондины – брюнеты».

Для одного экономика – это самое главное, остальное – второстепенное. Если мы будем сравнивать согласно критерию того, для кого это самое главное, действительно, тот человек, для кого это второстепенное, будет выглядеть аномалией (первертом), инвалидом, неадекватным человеком, недочеловеком.

Такой анализ евроцентризма показывает, что вся теория международных отношений строится на расистском основании. Самое интересное, что далее Хобсон показывает чисто биологические расистские модели, без всякого Гитлера. Мы говорим не о фашизме, мы говорим о Западе. Фашизм – это тоже одна из частей Запада, такая же, как и либерализм или марксизм. Это все разновидности расизма как сути модерна как такового.

Очень интересно показывает Хобсон, что в XIX веке эти три стадии у теоретиков либерализма, у теоретиков (в значительной степени) марксизма и у теоретиков прямого откровенного колониализма или западоцентризма имели строгие расовые аналогии. И именно этот стадиальный расизм, который сам по себе есть расизм и евроцентризм, еще в XIX веке (до начала XX века) был жестко окрашен расовыми маркерами. Какими?

Цивилизация, оказывается, равно белый человек. Таким образом, цивилизация имеет цвет. Цивилизация – это «белые», с точки зрения большинства специалистов международных отношений XIX, даже XVII века. Кант так считал. Все так считали: цивилизация – это белые. Варварство – это желтые, это некий пояс, который окружает белых. Боязнь желтой угрозы, боязнь подъема китайцев, японцев или Азии в целом – расистская рефлексия именно этого более глубокого евроцентричного стадиального подхода, более фундаментального западного расизма.

Желтое = варварство. Отсюда азиатские общества считались желтыми: исламские, турецкие, китайские, индусские, иранские, японские. Желтые – в смысле не совсем белые. Это варварство. Смотрите, какая здесь прямая логика: цивилизация – полуцивилизация (белые – не совсем белые).

И, наконец, дикость какого цвета? Черного. Все понятно: видишь черного, значит, это дикарь. И действительно, картина: мы говорим «негр». Банан, баскетбол, джунгли, Амазонка, дальше яки, лани – это наши ассоциации, потому что мы живем в абсолютно расистской культуре, где все насквозь организовано с помощью этих стадиальных иерархий.

Для западного человека кто такой немец, например, Второй мировой войны? Гунн (желтый), Аттила.

Кто такие русские? Откуда наполеоновское: «Grattez le Russe et vous verrez un Tartar» («Поскребите русского – найдете татарина»)? Кто такой татарин? Это символическая фигура, это какой-то желтый азиат, который угрожает белой цивилизации. Русские – варвары, они желтоватые. Может быть, внешне они белые, но по сути они желтые. Не черные, конечно.

Ну, и там, за пределами (за русскими, за китайцами) начинается Великое Черное море черных народов, им побрякушку дал – все остальное твое.

Таково отношение в стадиальной теории.

Итак, как только мы добавляем (что показывает Хобсон) к стадиальной теории, где речь идет о цивилизационном расизме, научном расизме, цвет кожи, то получаем тот образ мира, который до сих пор является доминирующим и главным в теории международных отношений.

Отождествим цивилизацию и белых, отождествим варварство и желтых, отождествим дикость и черных – и получим сознание современного Бжезинского, современного представителя прав человека, обычного западного среднего обывателя, который раздут до медийных фигур или является объектом имитации для жителей самих тех обществ, которые напрямую к белым причислить нельзя.

Интересно дальше, что понятие «цивилизация = белый» начинает осмысляться так даже теми народами, которые напрямую к белым не относятся. Например, японцы начинают называться «Западом», потому что они входят в цивилизацию, становятся эффективными технологически и начинают мыслить себя как белые. Интересно, что в ЮАР в системе апартеида евреи были признаны белыми, будучи семитами, а арабы – цветными, хотя и те и те – семиты. Евреи считают себя белыми, потому что они цивилизованные, а юаровцы считали арабов недостаточно цивилизованными, значит, отказывали им в праве быть белыми, хотя этнически это одно и то же.

Точно так же небелыми считались арийские персы или индусы. Точно так же чисто арийские таджики в нашем обществе стали синонимом каких-то там… ну, никак не белого человека. Мы говорим «таджик» (не мы говорим, а на улицах можно услышать) – это нарицательное понятие. Это значит какой-то нерусский, и особенно – небелый. А это индоевропейцы гораздо более чистого корня, чем мы, славяне, потому что у нас гораздо больше корней, чем у чистокровных таджиков. Таджики – это этнические арийцы, но в нашем сознании, подражающем западному, нам, тоже пытающимся примазаться к этой цивилизации (к белому человеку) с помощью айфонов, модернизации и других средств, проломившим себе уже давно (не очень уклюже) окно в Европу, хочется быть белыми людьми.

Белый человек и цивилизованный человек – это социологическая идентичность. Вот, что я хочу сказать и что показывает Хобсон. Это позиция. Отсюда смена кожи у Майкла Джексона. Зачем он стал вдруг себе менять цвет кожи? Ну, прыгал и прыгал, хорош и так был, ничего (и с тем цветом). Но он фанатично, ценой провала носа, ценой всех этих жутких историй, решил стать другим. Он хотел повысить свой социальный статус не только экономически, не только свой престиж (по нашим социологическим ролям). Он еще хотел добавить себе главную принадлежность цивилизации: он хотел стать человеком первого сорта. А первый человек в этой расистской цивилизации (даже сегодня) – это человек белый, то есть цивилизованный. Если он недостаточно белый, он вызывает подозрение, что он то ли варвар, то ли дикарь.

Эти парадигмы блестяще друг друга иллюстрируют в XIX веке. Но в XX веке они постепенно начинают расходиться. Собственно расовая цветная сторона уходит в подразумевание, а стадиальная (то, что существует три типа) остается (сохраняется). Поскольку они растут из одного корня, они основываются на одной общей системе стратификации типов обществ, предопределяющих международные отношения. Хобсон показывает, что евроцентризм является единственной матрицей, на основании которой создаются все теории международных отношений. Зона теории международных отношений есть, по сути дела, поле научного расизма самого разнообразного толка. И Хобсон, конечно, возмущен этим.

Еще интересно: он анализирует такое явление, когда стадиальная расистская модель аффектирует в понятие суверенитета – базовое понятие для реализма, базовый тезис для международных отношений вообще. Оказывается, хотя суверенитет признается за всеми странами (теоретически), некоторые страны рассматриваются по факту (на основании этой стадиальной теории) как носители того, что Хобсон называет «дефолтным суверенитетом», или «суверенитетом градуальным», «градиентным». То есть приблизительно они суверенные, но не совсем.

Когда мы говорим о суверенитете, речь идет о суверенитете

• цивилизованных государств,

• варварских

• или дикарских.

Сегодня все зоны планеты размечены на государства. Не все они равны абсолютно. На самом деле, любой аналитик международных отношений мгновенно (бессознательно, а то и сознательно) говорит:

«Вот, есть цивилизованное государство. Их суверенитет – это суверенитет. Есть варварские государства» (мы с китайцами сюда попадаем железно). Их суверенитет заканчивается возможностью его отстоять. Это очень опасные и страшные ребята, которые, если попытаться у них суверенитет немножко отнять, начнут кусаться. Это опасные и очень неприятные такие симулякры. Но, вообще-то говоря, признать их суверенитет было бы уж слишком. Это значит признать, что они наравне с цивилизованными людьми. Поэтому при желании надо все-таки попробовать их на прочность. Если они ослабнут, то либо Северный Кавказ, либо Поволжье, либо Цзиньцзянь с Внутренней Монголией, либо что-нибудь еще, что плохо лежит, попытаться у них вытащить. Тем более что варварам не надо позволять контролировать слишком большие территории. Для варваров достаточно небольших территорий. На этих маленьких территориях они будут лучше цивилизоваться.

А что касается суверенитета небольших африканских государств, то, конечно, они тоже суверенные, но, по сути дела, это шутка, эвфемизм (их суверенитет). Они голосуют там о признании Косово, как им велят из Вашингтона. Поправив головной убор вождя, они особо не думают, что такое Косово, кто там живет, откуда там появились албанцы или почему вообще здесь эта проблема. Конечно, они полноценные участники ООН, но суверенитет их дефолтный.

Этот же ранжир определяет участников «Большой двадцатки», особенно «Большой семерки». Это люди первого эшелона. Нас туда (в эту «Большую семерку») взяли только благодаря тому, что мы отказались от конкуренции с Западом, как бы авансом. И все время нам говорят, что мы еще недостаточно цивилизованны, что мы на подходе, на очереди в цивилизацию, но еще не входим туда до конца. Возникает такой ранжир, который определяет все: экономику, право, СМИ, вес в международной ситуации. А это означает, что сфера международных отношений есть не что иное, как поле расистских практик и двойных стандартов.

Запад: война против России

Война против России сегодня является самой обсуждаемой темой на Западе. В данный момент война – это только предположение и виртуальная возможность, она может стать реальностью в зависимости от решений, принимаемых всеми сторонами, участвующими в украинском конфликте, – Москвой, Вашингтоном, Киевом и Брюсселем.

Я не хочу здесь обсуждать историю и различные стороны этого конфликта. Вместо этого я предлагаю проанализировать его глубокие идеологические корни. Мое понимание наиболее важных событий основано на Четвертой Политической Теории, принципы которой я описал в своей книге под тем же названием, опубликованной на английском языке в издательстве «Арктос Медиа» в 2012 году.

Поэтому я не буду рассматривать войну Запада против России с точки зрения ее рисков, опасностей, проблем, затрат или последствий, а скорее рассмотрю ее идеологический смысл, как он видится из глобальной перспективы. Я буду размышлять о смысле такой войне, а не о самой войне (которая может быть реальной или виртуальной).

Суть либерализма

На современном Западе существует только одна господствующая, правящая идеология – либерализм. Он может иметь много оттенков, версий и форм, но его суть всегда одна. Либерализму присуща внутренняя, фундаментальная структура, воспроизводящая ряд аксиоматических принципов. Среди них:

• антропологический индивидуализм (индивидуум является мерой всех вещей);

• вера в прогресс (мир движется к лучшему будущем, и прошлое всегда хуже настоящего);

• технократия (техническое развитие и его реализация взяты в качестве наиболее важных критериев, по которым можно судить о характере общества);

• европоцентризм (евро-американские общества принимаются в качестве критерия стандарта для остального человечества);

• экономика как судьба (свободная рыночная экономика является единственной нормативной экономической системой – все остальные типы экономик должны быть либо реформированы, либо уничтожены);

• демократия как власть меньшинства (защищающего себя от большинства, которое всегда склонно перерождаться в духе тоталитаризма или «популизма»);

• средний класс признается единственным реально существующим социальным актором и универсальной нормой (независимо от того, достигает ли человек этого статуса реально или только находится на пути к становлению средним классом, представляя собой псевдо-, виртуальный средний класс);

• однополюсный глобализм (человеческие существа признаются одинаковыми в своей сущности, с одним лишь отличием, а именно – особенностями их индивидуального характера – мир должен быть объединен, интегрирован на основе индивидуума и космополитизма, иными словами, на основе мирового гражданства).

Таковы основные ценности либерализма, все они являются проявлением одной из трех тенденций, зародившейся в эпоху Просвещения наряду с коммунизмом и фашизмом, которые в совокупности предлагали различные толкования духа современности – духа Модерна. В течение двадцатого века либерализм победил своих соперников, а с 1991 года стал единственной доминирующей идеологией в мире.

Единственная свобода в царстве глобального либерализма заключается в выборе между правым и левым либерализмом или радикальным либерализмом, в том числе между крайне правым либерализмом и крайне левым либерализмом или экстремально радикальным либерализмом. Как следствие, либерализм был инсталлирован в качестве операционной системы западной цивилизации и всех других обществ, оказавшихся в зоне влияния Запада. Он стал общим знаменателем для любого политкорректного дискурса, а также отличительным знаком, определяющим, кто принимается в большую политику, а кто маргинализируется и отправляется за пределы политического поля. Сам здравый смысл стал либеральным.

В геополитическом плане либерализм был вписан в американоцентричную модель, этническую основу которой сформировали англосаксы, основанную на атлантизме евро-американского партнерства, НАТО, которая представляет собой стратегическую основу системы глобальной безопасности. Глобальная безопасность стала рассматриваться как синоним безопасности Запада, и, в конечном счете, как американская безопасность. Таким образом, либерализм является не только идеологической властью, но и политической, военной и стратегической мощью. НАТО либеральна в своих корнях. Она защищает либеральные общества и борется за то, чтобы распространить либерализм в новые сферы.

Либерализм как нигилизм

В либеральной идеологии существует один момент, который привел к ее фундаментальнейшему внутреннему кризису: либерализм глубоко нигилистичен по своей сути. Множество ценностей, защищаемых либерализмом, в своем основании связано с его главным тезисом: приматом свободы. Но свобода в либеральном понимании является существенно отрицательной категорией: либерализм требует «свободы от» (согласно Джону Стюарту Миллю), но не «свободы для» (чего-то). И это не нечто вторичное, это суть проблемы.

Либерализм борется против всех форм коллективной идентичности, против всех видов ценностей, проектов, стратегий, целей, методов, так или иначе являющихся коллективистскими или, по крайней мере, не-индивидуалистическими. Вот причина, почему один из самых главных теоретиков либерализма Карл Поппер (после Фридриха фон Хайека) в своей объемной книге «Открытое общество и его враги» утверждал, что либералы должны бороться против любой идеологии или политической философии (от Платона и Аристотеля до Маркса и Гегеля), которая настаивает на том, что человеческое общество должно иметь некоторые общие цели, общее ценности или общий смысл. (Следует отметить, что Джордж Сорос рассматривает «Открытое общество» в качестве своей личной Библии). Любая цель, любое значение, любой смысл в либеральном или в открытом обществе должны базироваться на индивидууме. Поэтому враги открытого общества, которое является синонимом западного общества после 1991 года и стало нормой для всего остального мира, очень конкретны. Его основными врагами являются коммунизм и фашизм как идеологии, которые вышли из той же философии Просвещения и в центре которых содержатся неиндивидуалистические понятия – «класс» в марксизме, «раса» в национал-социализме и «национальное государство» в фашизме. Таким образом, источник конфликта либерализма с существующими альтернативами современности – фашизмом или коммунизмом – совершенно очевиден. Либералы требуют освободить общество от фашизма и коммунизма или любых их неявных комбинаций, чреватых неиндивидуалистическим тоталитаризмом. Будучи рассмотренной как часть процесса ликвидации нелиберальных обществ, борьба либерализма становится особенно значимой: она приобретает смысл из самого факта существования идеологий, отрицающих индивидуума как высшую ценность общества. Понятно, что в этой борьбе противопоставлены освобождение и его противоположность. Но из этого видно, что свобода в том виде, как она осмысляется либералами, является в своем существе отрицательной категорией. У открытого общества есть враги, и самого этого факта достаточно, чтобы оправдать процесс дальнейшего освобождения.

Однополярный период: угроза имплозии

В 1991 году, после падения Советского Союза в качестве последнего оппонента западного либерализма, некоторые представители Запада, такие как, например, Фрэнсис Фукуяма, провозгласили конец истории. Это было вполне логично: поскольку более не было явного врага открытого общества, поэтому и не было больше истории в том виде, как она трактовалась в Модерне, то есть как борьбы между тремя политическими идеологиями (либерализмом, коммунизмом и фашизмом) за наследие Просвещения. Со стратегической точки зрения это было время, когда реализовался т. н. «однополярный момент» (Чарльз Краутхаммер). Период между 1991 и 2014 годами, в середине которого произошло нападение бен Ладена на Всемирный торговый центр, был эпохой глобальной доминации либерализма. Аксиомы либерализма были приняты всеми основными геополитическими игроками, включая Китай (в экономическом плане) и Россию (в ее идеологии, экономике и политической системе). Существовали либералы и горе-либералы, еще не либералы, недостаточно либеральные либералы и так далее. Реальных и явных исключений было мало (например, Иран и Северная Корея). Таким образом, мир стал аксиоматически либеральным.

Это был самый важный момент в истории либерализма. Либерализм победил своих врагов, но в то же время он их лишился. По существу своему он есть «освобождение от» и борьба против всего того, что не является либеральным (в настоящий момент или потенциально). Либерализм приобрел реальный смысл и содержание во взаимоотношениях со своими врагами. Когда существует выбор между существованием в несвободе (в лице конкретных тоталитарных обществ) и в свободе, многие выбирают свободу, не задумываясь о том, для чего и во имя чего дается эта свобода. Когда есть нелиберальное общество, либерализм положителен. Он начинает показывать свою негативную сущность только после собственной победы.

После победы в 1991 году либерализм вошел в имплозивную фазу (фазу внутреннего взрыва и саморазрушения). После победы над коммунизмом и фашизмом он остался в одиночестве, без врага, сражаясь с которым, он поддерживал себя на плаву. Именно к этому моменту в либерализме созревают внутренние конфликты. Это происходит в особенности тогда, когда либеральные общества пытаются очиститься от последних остатков нелиберальных элементов: сексизма, политической некорректности, неравенства между полами, неиндивидуалистических институтов – таких как государство и церковь, и так далее. Либерализм всегда нуждается во враге, чтобы было от чего освобождаться. В противном случае либерализм теряет свою цель, и его неявный нигилизм становится слишком заметным. Абсолютным триумфом либерализма является его смерть.

В этом и состоит идеологический смысл финансовых кризисов 2000 и 2008 годов. Именно успехи, а не неудачи новой, полностью основанной на прибыли экономики («турбокапитализм», согласно Эдварду Люттваку) ответственны за ее коллапс.

Свобода делать все что угодно, в пределах ограничений индивидуальной шкалы, провоцирует имплозию личности. Человеческое переходит в царство инфрачеловеческого, в сферы субиндивидуального. И здесь он встречается, как в грезе о субиндивидуальности, с абсолютной свободой от чего-либо. Это эвапоризация человека, испарение человеческого как такового и приводит к Империи небытия как последнего слова тотальной победы либерализма. Постмодернизм готовит почву для этого пост-исторического, самореференциального рециклирования бессмыслицы.