Текст книги "Людовик XV и его эпоха"

Мы видели, что происходило при Филиппсбурге и Парме. Посмотрим, что происходит в Неаполе.

Инфант дон Карлос 29 марта высадился со своей армией на берег Италии. Неаполь без сопротивления отворил ему свои ворота. 10 мая он торжественно въехал в город и, как наследник всех прав своего отца на Королевство Обеих Сицилий, был встречен с почетом и торжеством деутатами итальянских королевств.

25-го числа того же месяца австрийцы, предводительствуемые генералом Висконти, были разбиты при Битонто. 15 июня эскадра из шестнадцати кораблей, наполовину французских и испанских, привозит новому королю подкрепление из восемнадцати батальонов пехоты и двух тысяч пятисот человек конницы. С этим подкреплением дон Карлос приступает к осаде Гаэты, которая 6 августа сдается.

Восемнадцатитысячный корпус переходит тогда к юго-востоку, чтобы вынудить Сицилию покориться дону Карлосу. Австрийцы оставляют все укрепленные пункты на этом протяжении. На твердой земле Кануа, на острове Сицилия Мессина и Сиракузы одни только держат сторону Австрии.

Через пять месяцев Королевство Обеих Сицилий переходит во власть Испании, и Австрия, за то что вмешалась в дела Польши и хотела избрать для нее нового короля, поплатилась Неаполитанским королевством – это королевство было у нее отнято.

В это же время австрийцам удается несколько отомстить за свое поражение. Отряд их нападает ночью, врасплох, на корпус маршала Броглио. Броглио не успел даже одеться и, чтобы спастись, должен был бежать без панталон. 19 сентября он отомстил за это австрийцам при Гуастале: они были так же разбиты, как и при Парме.

В конце июня 1735 года испанцы присоединились к французам и пьемонтцам. Австрийцы, имея против себя союз трех королевств, совершенно были изгнаны из Ломбардии. Одна только Мантуя осталась во власти австрийского императора.

В Германии французские войска стоят в виду Майнца и, хотя принц Евгений расположился лагерем между Гейдельбергом и Бруксалом, выгоняют на протяжении всего Палатината своих лошадей на пастбища, в ущерб кавалерии принца Евгения, лошади которой имели ощутимый недостаток в корме.

Все выгоды обеих кампаний – 1734 и 1735 годов – остались на стороне Франции.

Вследствие сего в Париже вышла брошюра, в которой вкратце говорилось относительно положения европейских государств.

Брошюра эта называлась «Игра Европы». К ней приложены были портреты главнейших игроков.

Вот ее содержание:

ФРАНЦИЯ. Извините, мне играть: я в руке.

ИСПАНИЯ. Я снес две дамы, мои три короля годятся.

САВОИЯ. У меня пять карт кряду одной масти и четыре туза, но мне недостает еще одной фишки.

ПРУССИЯ. Я только смотрю на игру.

ЛОТАРИНГИЯ. Я хотя и хорошо стасовал карты, но мне ничего не идет.

АВСТРИЯ. Скверные карты! Нет никакой игры! Боюсь репика .

ТУРЦИЯ. Я разорву карты, если будет идти такая игра.

АНГЛИЯ. Не моя очередь играть.

ПОРТУГАЛИЯ. Я не играю, зато даю взаймы друзьям моим деньги.

САКСОНИЯ. Карт на руке у меня хотя и много, но берет один только король.

ШВЕЙЦАРИЯ. Мы играем во все игры, лишь бы только нам платили за карты.

ИТАЛИЯ (ПАПА). Я не играю ни в какую игру, но устрою свой юбилей.

РОССИЯ. У меня нет ни короля, ни туза, зато оплачиваю всегда хорошо.

ГОЛЛАНДИЯ. По моим картам репика не будет, но я боюсь шлема.

Одна только Англия, которой не была очередь играть, со свойственной ей завистью смотрела на игру Франции. Граф Вальполь был приглашен в парламент для судебного объяснения. С тех пор как Испания завладела Неаполем и Сицилией, французские войска, расположенные у берегов По и Рейна, беспокоили вигов (whigs) .

Голландия, которая боялась шлема, просила английского министра втихомолку наблюдать за ней. Французы, завоеватели Филиппсбурга, завладели Бельгией. Чтобы коснуться Голландии, им стоило только протянуть руку… Но голландцы не забывали войн Людовика XIV.

Пруссия, которая только смотрела на игру, грозила, со своей стороны, вмешаться в игру в случае, если война примет слишком германский характер: Пруссия – защитница свободы Германии.

Валытоль, атаковавший с трех сторон, вынул из своего кармана секретный договор, заключенный им с кардиналом Флери, по которому кардинал соглашался на уменьшение сил французского флота и предоставлял англичанам господство над морями и всемирную торговлю.

Три державы, желая упрочить мир, предложили тогда свое посредничество.

Благоприятного результата достигнуть было очень легко: кардинал Флери не был министром воинственного характера, а австрийский император видел, что принц Евгений, действуя на войне против принципа, объявленного им в Венском кабинете, потерял уже наполовину ту силу, какой отличался прежде. Начались мирные переговоры, и 3 октября были постановлены следующие предварительные условия:

1) король Станислав отречется от польского престола, но будет, однако, называться королем и сохранит все свойственные его сану почести и титулы.

В то же время королю Станиславу отданы будут во владение герцогство Бар и, как скоро великое герцогство Тосканское достанется Лотарингскому дому, герцогство Лотарингское, которое будет этим домом оставлено.

Герцогство Лотарингское и герцогство Бар будут, после смерти короля Станислава, присоединены к Франции.

При этих условиях король Август признается королем польским; 2) великое герцогство Тосканское, после смерти настоящего владетеля его, будет принадлежать дому Лотарингскому. Все европейские державы будут гарантировать права его владений, Франция же обязуется отдавать ему отчет во всех доходах по Лотарингии; 3) королевство Неаполитанское и Сицилия перейдут во владение дона Карлоса, инфанта, который будет признан их королем; 4) королю сардинскому предоставляется выбрать, по своему произволу, Новаре и Тортоне или Тортоне и Вигеванаско; 5) все прочие владения, отошедшие от Австрии, будут ей возвращены.

Герцогства Пармское и Пьяченцкое ей уступаются. Все пункты в Германии, завоеванные французами, перейдут во власть Франции; 6) французский король будет гарантировать императору австрийскому прагматическую грамоту 1713 года; 7) наконец, с той и с другой стороны могут быть назначены особые депутаты для определения границ Эльзаса и Нидерландов.

5 ноября 1735 года в Германии и 15-го числа того же месяца в Италии было оглашено о прекращении враждебных действий.

Этот мирный договор известен в истории под именем Венского договора.

Замечательно то, что Франция по этому договору еще и поныне осталась тем, чем была в ту эпоху, несмотря на все важные политические перевороты, более ста лет потрясавшие Европу.

Таким образом, Франция еще и теперь, вместе с Эльзасом, покоренным Людовиком XIV, и Лотарингией, приобретенной Людовиком XV, принадлежит дому Бурбонов, а не республике Наполеона I.

Таким образом, королевство Пьемонтское, к владениям которого присоединилась впоследствии Генуя, увеличило свои владения двумя провинциями.

Таким образом, королевство Неаполитанское и Сицилия, покоренные младшей ветвью дома испанских Бурбонов, находились до последнего времени (1860 год) в руках короля Фердинанда, наследника этой младшей ветви.

Таким образом, несмотря на демократическую революцию во Флоренции, великий герцог Тосканский, представитель дома Лотарингского, возвращается в свои владения.

Наконец, герцогства Пармское и Пьяченцкое только после смерти великой герцогини Марии-Луизы выходят из-под власти Австрийского императорского дома.

Правда, мы ранее чем через десять лет увидим конец, хотя и не видели их начала, всех этих мелких государств, расположенных на полуострове.

Вся слава обеих этих кампаний – 1734, 1735 и 1736 годов – осталась за Францией, и внимание всей Европы было обращено на ее военные силы.

До сих пор мы говорили о событиях, совершавшихся за пределами Франции. Посмотрим, что происходило внутри ее.

Герцог Ришелье в описываемую нами эпоху вступил в законный брак с принцессой Елисаветой-Софией Лотарингской, дочерью принца Гиза, которая через девять месяцев после замужества произвела на свет сына, названного герцогом Фронсаком.

Граф Бель-Иль пожалован кавалером ордена Св. Духа.

Король делает маршалами Франции герцога Рива, маркиза Пюисегюра и принца Тенгри.

Наша прежняя знакомая, принцесса Шарлотта-Аглая Валуа, наследная герцогиня Моденская, возвращается в Париж.

Дофин, сын Людовика XV, которому еще только шесть с половиной лет, переходит под надзор мужчин.

Герцог Менский, сын госпожи де Ментенон и Людовика XIV, родившийся 31 марта 1670 года, умирает на шестьдесят шестом году жизни в своем замке Со.

Наконец, королева разрешается от бремени дочерью.

В продолжение этих трех лет театр исключительно находится в распоряжении Вольтера и Мариво.

Вольтер ставит на сцене свои гениальные пьесы «Альзир» (Alzire) и «Блудный сын» (1'Enfant prodique), а Мариво украшает театральный репертуар своими – «Наследство по завещанию» (Ie Legs) и «Ложное признание» (les Fausses Confidences).

Глава 7. 1736 – 1742

Герцогства Парма и Пьяченца переходят во власть австрийского императора. – Кончина великого герцога Гастона Тосканского, последнего из дома Медичи: кончина герцога Бервика, маршала Вильяра, герцога Менского и графа Тулузского, – Общество короля. – Лемоан, Нигалл и Буше украшают замок Шуаэи, купленный королем у герцога Лавальера. – Немилость к Шовелену. – Морпа. – Сестры госпожи де Мальи. – Госпожи де Вентимиль и де Лараге. – Ла Тремуйль. – Кончина госпожи де Вентимиль.

Время, последовавшее за подписанием мирного договора, о котором мы говорили в предыдущей главе, было употреблено некоторыми европейскими государствами, принимавшими в нем участие, на приведение в исполнение статей этого договора.

Таким образом, в силу этих мирных условий, граф Траун, от имени австрийского императора, принимает 16 апреля 1736 года во владение герцогства Пармское и Пьяченцкое.

Таким образом, 18 января и 31 марта 1737 года рекетмейстер ла Галезьер вступает во владение, от имени французского короля, герцогством Бар и герцогством Лотарингским.

9 июля 1737 года великий герцог Тосканский Гастон, не совсем охотно соглашавшийся отдать свое герцогство австрийскому императору, умирает на шестьдесят шестом году жизни; он был последним из дома Медичи, род которых продолжался более двухсот тридцати шести лет. После смерти великого герцога Гастона принц Краон принял вместе с сенаторами присягу на верноподданство герцогу Лотарингскому.

3 февраля 1739 года король сардинский и 21 апреля того же года короли испанский и Обеих Сицилий приступают к исполнению условий Венского договора.

Наконец, 1 июня в Париже объявлен мир. В продолжение этого времени остаток общества времен Людовика XIV исчезает, и вместо него образуется новое общество, общество времен Людовика XV.

Герцог Бервик умирает на шестьдесят восьмом году жизни. Кроме того, умирают последовательно, один за другим:

Маршал Вильяр – на восемьдесят первом году, Герцог Менский – на шестьдесят шестом году, Кардинал Бисси – на восемьдесят втором году, Граф Тулузский – на шестьдесят четвертом году, Маршал д'Естре – на семьдесят пятом году, Герцог Мазарин – на шестьдесят девятом году, Маршал Роклор – на восемьдесят втором году, Самуил Бернар – на восемьдесят шестом году, Принцесса Конти – на восемьдесят втором году.

Из прежнего старинного общества остался один только кардинал Флери, который, в свою очередь, также умрет в скором времени.

Около молодого короля – лет двадцати семи – двадцати восьми – толпится уже новое поколение, новая генерация, с другими нравами и обычаями, с другими идеями и суждениями. Старший в этом новом обществе – герцог Ришелье, но герцог Ришелье был таким человеком, который, казалось, никогда не старел. Он был для короля всем – дипломатом, посланником, на пирах – застольным товарищем, товарищем на охоте, наставником в делах любовных, наставником на войне. И никто другой, как только он, дает тон всей этой ветреной молодежи, составлявшей общество Людовика XV, которая своим поэтом считает Мариво, своим живописцем – Ватто и своим романистом – Кребильона-сына.

После герцога Ришелье следует ла Тремуйль, красавец собою, фаворит Людовика XV, – тот самый ла Тремуйль, который, командуя в последнюю войну эскадроном и будучи сшибленным с лошади, заботился только о том, чтобы не иметь лицо свое изуродованным, для чего постоянно прикрывал его обеими руками. После ла Тремуйля следуют граф д'Айен, происходивший из того гордого и тщеславного рода Ноайлей, который через госпожу де Ментенон вступил в родственный союз с Людовиком XIV, подобно тому, как Мортмары – через маркизу Монтеспан; маркиз Сувре, товарищ короля по воспитанию, приближенное лицо к королю; маркиз Жевр, маркиз Коаньи, маркиз д'Антен и герцог Нивернуа – словом, все эти молодые люди знатного рода, которые недавно еще присутствовали при осаде Филиппсбурга, выиграли у австрийцев Пармское и Гуасталльское сражения и которые со шляпою в руке, с накрахмаленными манжетами, с бантом на правом плече, одержали, ничего этого не измяв, победу над англичанами при Фонтенуа.

Для всего этого общества с изменившимися нравами и понятиями Версаль со своими великолепными каштановыми деревьями, длинными галереями и прекрасным парком уже не тот, какой нужно. Для маленьких вечерних собраний, для приятельских ужинов нужны уже не большие, роскошные апартаменты, а маленькие, уютные комнаты, салоны без блеска и этикета, где бы можно было свободно валяться на атласных диванах или кушетках, видеть себя со всех сторон в зеркале и, наконец, в разговорах избегать труда говорить громко, дабы заставить себя слышать.

Людовик XV покупает у герцога ла Вальера замок Шуази, который сделается Марли Людовика XV.

Тогда Лемоан, Нигалл, Буше и Куазво приступают к работам. Одни гранят и отшлифовывают мрамор, другие покрывают им здание. Целый мир сатиров, прелестных нимф, наяд, пастушек и пастушков, украшенных лаврами, венками, лентами, вдруг как бы по мановению волшебной палочки вырастает из-под земли, одушевляется, расходится по садам и галереям, по балконам, окнам и стенам замка. Зрелище поистине великолепное, очаровательное!

Что же остается еще после этого из прежней эпохи? Остаются служители – лакеи, камердинеры и проч., эти докучливые свидетели всего, что делается в доме, эти нескромные судьи. Но с новым порядком вещей исчезают и они. Лорио упраздняет их должности, Лорио, искусный механик, который изобретает столы особенного устройства, под названием услужливых (officieuses) столов, на которых приборы спускаются под пол и снова поднимаются со всем тем, что каждый гость требовал по записке подать себе.

Вся эта пылкая молодежь, жадная до забав и удовольствий, алчущая любви, почестей и славы на войне, имела, как и можно предполагать, своим врагом старого кардинала Флери, человека прежних времен. Приближенные короля хотели было возобновить попытку вроде той, которая не удалась во времена маркизы При, в эпоху регентства герцога Бурбонского. Заговорщиками были госпожа де Мальи, продолжавшая, как и прежде, быть фавориткой короля, маркиз Жевр и герцог ла Тремуйль. Целью этого заговора было удалить от двора кардинала и назначить на его должность маркиза Шевелена.

Кардинал узнал обо всем через преданных ему сообщников графа Тулузского. К несчастью заговорщиков, Шовелен поставил себя на худой позиции. В последнюю войну, когда Шовелен был министром иностранных дел, распространился – неизвестно, справедливый или ложный – слух, будто он получил из Вены в виде подкупа значительную сумму, чтобы притеснять Савойю и действовать против нее (припомним здесь, что король Карл-Эммануил в награду за свой союз получил только две небольшие провинции). Кардинал собрал все эти слухи на бумаге, составил из них обвинительный акт, представил этот акт в королевский совет и исходатайствовал приказ об изгнании Шовелена.

20 февраля Морпа вошел к Шовелену и вручил ему от кардинала Флери письмо следующего содержания:

«Дружеские отношения, в которых я постоянно находился с вами, милостивый государь, удерживали меня до сих пор от нанесения того удара, который, по долгу чести, совести и для благосостояния государства, я вынужден нанести вам теперь. Подписал: кардинал Флери».

В то же время де Жюмиляк ждал у дверей, имея приказание отвести Шевелена в Гробуа.

Отомстив Шовелену, кардинал восстал тогда против ла Тремуйля и маркиза Жевра. Король хотел было защитить обоих своих друзей, но не имел сил бороться с министром. Кардинал настойчиво требовал приказа об изгнании этих двух лиц, и этот приказ король должен был подписать.

Д'Агессо, старый канцлер, снова вступил в должность хранителя государственных печатей (министра юстиции); Амело, управляющий министерством финансов, назначен был государственным секретарем иностранных дел, а Морпа – государственным министром.

Госпожа де Мальи была счастливее многих: она одна уцелела от гнева кардинала. Кардинал считал невыгодным мстить ей, ибо, имея постоянно устремленный взор на короля, понимал, что Людовик XV в скором времени сам будет мстить ему.

Действительно, Людовик XV, которому нет еще и тридцати лет, уже пресыщен всеми удовольствиями в жизни. Людовик XV чувствует отвращение к охоте, к роскошным обедам и ужинам. Людовику XV надоедает карточная игра. Людовик XV скучает среди своего двора – двора блестящего, утопающего в неге и любви. Людовик XV задумчив, печален; иногда он смеется и острит над смертью, которой, однако, боится. Одно только может оживить его, а именно: перемена в любви, ибо, кроме этой перемены, он все другие уже испытал в своей немноголетней жизни. Но и этой переменой, как мы увидим, он так же скоро пресытится, как и другими.

Между сестрами госпожи де Мальи была одна, которая с особенной какой-то странностью мечтала о своей будущности: она предполагала войти, как и ее сестра, в милость к королю, овладеть его сердцем, его умом, и при таком для себя успехе ниспровернуть Флери, первого государственного министра, и самой взять управление всей Францией.

Этой сестрой, не выходившей еще замуж, была девица де Нель. В описываемую нами эпоху ей минуло уже двадцать два года, она жила в Порт-Ройяльском аббатстве.

Как видит читатель, девица эта имела большие планы. А между тем, сказать правду, она вовсе не была хороша собой. Она это знала, знала также, что король терпеть не мог некрасивых женщин, но у нее было живое, пылкое воображение, тонкий, проницательный ум, характер смелый и предприимчивый, и с этими качествами она надеялась осуществить свои великие планы.

Вот, между прочим, одно из ее писем, которое она писала к подруге своей Дре, постригшейся в монахини:

«Я буду писать письмо за письмом к сестре моей де Мальи. Она добра, она пригласит меня жить вместе с ней. Я заставлю короля себя полюбить, я выгоню Флери и буду управлять Францией».

Желания девицы де Нель были сначала увенчаны полным успехом: госпожа де Мальи была растрогана письмами своей сестры, которая описывала ей всю скуку монастырской жизни, и пригласила к себе жить бедную затворницу. Девица де Нель виделась с королем и употребляла всевозможные средства, чтобы привлечь его внимание. Людовик XV, который в тридцать лет скучал так же, как скучал Людовик XIV в семьдесят лет, нашел для себя некоторое развлечение в уме новой пришелицы. И когда де Мальи догадалась о намерениях своей сестры, было уже поздно препятствовать ей их исполнить. Тогда де Мальи решила действовать в пользу своей сестры, то есть содействовать ей в любви короля. К тому же она сама так любила короля, что согласна была лучше наполовину быть его фавориткой, чем совсем его лишиться. Притом же госпожа де Мальи надеялась, что эта услужливость ее сестре никому не сделается известной. Но не таково было намерение девицы де Нель. Она повела свои дела так удачно, что король открылся в своем счастье некоторым придворным, и менее чем через три месяца тайна госпожи де Мальи была уже известна всему двору.

Теперь оставалось только одно – выдать девицу де Нель замуж, ибо при тех обстоятельствах, которые ее окружали, девице де Нель неприлично было оставаться девушкой. Вследствие сего новой фаворитке стали приискивать жениха. Выбор пал на де Вентимиля, племянника Парижского архиепископа, который домогался кардинальского достоинства. Тансен был незадолго перед этим пожалован в кардинальское звание, хотя архиепископ имел на него столько же прав, сколько и он. Посватавшемуся к девице де Нель было обещано в приданое 200 000 ливров деньгами, место статс-дамы при дворе для его будущей жены, 6000 ливров годовой пенсии и особая квартира в Версале, отдельно от жены. Хотя в этой условной записи не было ничего сказано насчет пожалования дяди жениха в кардинальский сан, однако архиепископ не только согласился на этот брак, но даже сам лично священным обрядом привел его в исполнение… И вот госпожа де Вентимиль на высшей ступени своего счастья: она теперь безбоязненно, и нисколько не компрометируя себя, может оставаться фавориткой короля. Благорасположение к ней Людовика XV коснулось и всей ее родни: три сестры госпожи де Мальи и госпожи де Вентимиль (прежде девицы де Нель) – госпожи Лараге, де ла Турнель и Флавакур – представлены были ко двору. Госпожа де Вентимиль им покровительствует, и даже более, чем ее сестра де Мальи. Де Вентимиль на всех собраниях, на всех увеселительных вечерах, на всех обедах и ужинах – словом, она везде, где присутствует король. Дабы иметь еще больший успех, она продолжает действовать сообразно своим планам. Сестра ее де Мальи в том содействует ей. Она очаровывает собою короля, пленяет его ум и сердце и, как сама писала своей монастырской подруге, чувствует себя уже в силах бороться против кардинала и надеется скоро начать управлять Францией.

Между тем как все это происходило, случилось одно событие, которое некоторым образом показало каждому степень его власти.

Герцог ла Тремуйль, славившийся своей красотой, умирает от оспы. Он с удивительной твердостью духа перенес свое несчастье и, отданный под покровительство старого кардинала, брал от короля себе отставку со следующими словами, глядя прямо в лицо королю:

– Ваше величество, я более недостоин быть любимцем вашим!

Одно только было ставлено за ла Тремуйлем, а именно: должность камер-юнкера двора.

Ла Тремуйль был женат и очень любил свою жену. Муж и жена дали друг другу слово разлучиться на время, если кто-нибудь из них заболеет оспой, которой они тем более боялись, что оба были хороши собой. Жена захворала первая оспой, но так как она не знала, какая именно у нес болезнь, то не предостерегла своего мужа, который, несмотря на частые напоминания доктора, что болезнь эта прилипчива, хотел непременно оставаться при больной и ухаживать за ней. Герцогиня скоро выздоровела, зато герцог, зараженный оспой, слег в постель и вскоре умер.

Смерть ла Тремуйля облекла в траур всех парижских дам: его оплакивали как примерного, добродетельного мужа. Ла Тремуйль оставил после себя дочь и сына четырех лет.

Герцоги д'Омон, де Жевр и Мортмар, которые по своему званию камер-юнкеров двора были товарищами ла Тремуйля, стали просить о наследовании сыну должности его отца.

Между тем госпожи де Мальи и де Вентимиль ходатайствовали об определении в эту должность герцога Люксембургского, а кардинал Флери прочил ее для своего племянника. Дабы иметь в своем домогательстве более надежный успех, Флери употребил одно из тех средств, которые ему были свойственны. Он пришел к королю и сказал:

– Государь, все мои друзья и приятели советуют мне просить ваше величество об определении моего племянника в должность камер-юнкера, оставшуюся после смерти герцога ла Тремуйля вакантной. Но племянник мой уже так осыпан вашими милостями, что я, вместо того чтобы рекомендовать вам кого-нибудь из моей родни, как все это мне и советуют, хочу просить вас, государь, оставить эту должность за сыном покойного ла Тремуйля.

– И вы совершенно правы, господин кардинал, – отвечал Людовик XV. – Я сам было имел сначала в виду вашего племянника, но после рассудил, что подобная милость не столько будет ему полезна, сколько вредна, ибо он станет предметом всеобщей зависти и, следовательно, число врагов его увеличится.

Кардинал остолбенел, потому что никак не ожидал получить такой ответ.

Тогда он тотчас представил себе ту борьбу, которая неминуемо должна будет начаться: он имел против себя двух фавориток короля – не двух женщин, которых бы через ревность мог поссорить между собой, но двух родных сестер, которые, с тех пор как перестали одна другую ревновать, имели только один общий интерес: стараться каждой сохранить для себя своего обожателя – короля.

Кардинал, не решаясь более просить за своего племянника, сделал вид, что сам держит сторону малолетнего ла Тремуйля, причем прибавил, что дал уже слово его матери и что если его величеству будет угодно заставить его это слово не сдержать, то тогда ему ничего не остается более делать, как только проситься в отставку, видя, что он становится для короля бесполезным. Притом же, добавлял он, его преклонные лета и слабость здоровья требуют отдыха. И он, по принятому им обыкновению, удалился в свой замок Исси, ибо знал, что отсутствие составляло главную его силу.

По удалении кардинала дела пошли немного свободнее.

Госпожи де Мальи и де Вентимиль стали продолжать ходатайствовать за герцога Люксембургского.

Герцогиня ла Тремуйль, при содействии герцогов д'Омона, де Жевра и де Мортмара, сослуживцев ее покойного мужа, громко протестовала в пользу своего сына.

Что касается племянника кардинала, то за него некому было ходатайствовать, кроме его дяди, находившегося в отсутствии.

Сначала Людовик XV показал было себя против кардинала. Он написал ему, что, к сожалению своему, не вправе требовать от него занятий, которые могут оказаться вредными для его слабого здоровья, и что если здоровье его действительно находится в таком состоянии, что требует удаления от дел, то он согласен уволить его от службы.

Написав такое письмо, король положил его в карман, назначив самому себе время его отправления.

Между тем кардинал Флери, этот неугомонный интриган и политик, и из уединения своего нашел орудие, которым мог действовать в пользу своего племянника. Этим орудием была де Вентимиль, фаворитка короля. Подобно римскому послу, посол министра Флери вез, как говорит Тюрго, мир или войну. Получив от кардинала письмо, в котором он предлагал ей, для собственной же ее пользы (как было сказано в письме), ходатайствовать о камер-юнкерском звании для его племянника. Госпожа де Вентимиль сначала было призадумалась, но потом, рассчитывая на слабость короля и вспомнив, что ей еще только двадцать четыре года, между тем как кардиналу уже девяносто лет, она согласилась принять на себя данное ей поручение, ибо рассчитывала на скорую смерть кардинала.

Госпожа де Вентимиль в тот же день, как получила от кардинала письмо, пошла к своей сестре де Мальи. Так как с некоторого времени король стал любить перемену, то, зная, что не ее, а сестры ее очередь идти сегодня вечером к королю, она обратилась к ней со следующей речью:

– Сестрица, мы не должны терять ни минуты, чтобы снова присоединиться к кардиналу. Большая ли будет польза, если мы на этот раз над ним восторжествуем? Рано или поздно он возвратится к своей должности и отомстит нам тем, что отправит нас куда-нибудь в ссылку. Так как, сестрица, сегодня твоя очередь проводить вечер с королем, то заговори, пожалуйста, с ним о племяннике кардинала Флери и устрой так, чтобы завтра же он был сделан камер-юнкером.

К несчастью, де Мальи не была такой женщиной, которая требовалась для подобного рода интриг. Любя короля для него самого, любя его так, как ла Вальер любили Людовика XIV, она желала только одного – быть удаленной от всех политических дел и интриг. Поэтому хотя она и обещала своей сестре устроить все, согласно ее просьбе, но, отправившись к королю, не исполнила ни одного из своих обещаний. Никогда она не была так хороша собой и интересна, как в этот вечер. Голова ее была убрана цветами и бриллиантами, но Людовик XV видел в этих цветах и бриллиантах одну только игру кокетства на пользу любви, а не на пользу политики. Король казался скучным и задумчивым; на лице его выражались беспокойство и забота… В полночь фаворитка решается наконец спросить короля:

– Что с вами, государь? Людовик вздохнул.

– Со мной то, моя милая, – отвечал он, – что я нахожусь в большом беспокойстве.

– Почему так, государь?

– По всему тому, что около меня происходит. Де Мальи при этих словах вспомнила о том обещании, которое в этот же день утром дала своей сестре. Притом же слова короля сами напоминали ей то, о чем ей надлежало его просить. И она решилась.

– Что же такого важного происходит около вас, государь? – спросила она, взглянув на короля с нежной улыбкой.

– Хитрая! Вы сами это знаете, – отвечал король, – потому что вы одна из тех особ, которые причиняют мне беспокойство.

– Я, государь?! – воскликнула де Мальи.

– Да, вы. Во всяком случае, – продолжал король, – мы теперь избавились от нашего наблюдателя.

– Какого наблюдателя?

– От кардинала.

– Вы избавились от кардинала?.. Вы, государь? О Боже мой!

И, как бы испугавшись сама своих слов, де Мальи соскочила с дивана, на котором полулежала.

– Ах, Боже мой! – воскликнул король после продолжительного молчания. – Ведь я написал письмо.

– Какое письмо, государь?

– Письмо, в котором я даю кардиналу отставку.

– Но это письмо не послано, нет?.. Не правда ли? – с живостью спросила де Мальи.

– Кардинал не мог его прочитать, потому что…

– Потому что…

– Потому что оно лежит здесь, на камине. Сказав эти слова, король взглянул па свою фаворитку с видом печали и беспокойства.

– Государь, – снова начала де Мальи, – известно всем и каждому, что вы – главный всего начальник. Все знают, что вы можете делать все, чего ни пожелаете, что ваша воля священна, поэтому вашему величеству некому давать о себе отчета.

– Это правда, – отвечал с задумчивостью король, – но Флери…

– Флери, – подхватила де Мальи, – добрый человек и прекрасный министр – да продлит Бог его дни, ибо жизнь его нужна для блага короля и Франции.

– Это ваше мнение, не правда ли? – спросил король.

– Да, это мое мнение, – отвечала де Мальи, – и я, чтобы…

– Ах, Боже мой! – воскликнул король. – Что вы делаете?.. Вы сжигаете мое письмо.

– Да, государь… Но вам перо, чернила и бумага… Потрудитесь вторично написать письмо кардиналу.

– Как? Писать вторично?.. Что же я буду ему писать?

– Напишите, что вы назначаете его племянника на должность камер-юнкера.

Лицо короля просветлело.