Текст книги "Предсказание"

– Простите, ваша милость, – произнес сконфуженный паж и подставил плечо своему господину.

– Обопритесь на меня, господин маршал, – сказал герцог, протягивая руку подагрику.

Маршал воспользовался этим предложением и, поддерживаемый с двух сторон, вошел в таверну.

В ту пору это был пятидесятилетний мужчина цветущего вида, с розовыми, чуть побледневшими от недомогания щеками, рыжебородый, светловолосый, голубоглазый; при первой же встрече с ним можно было легко представить себе, что за десять-двенадцать лет до этого маршал де Сент-Андре несомненно был одним из самых великолепных кавалеров своего времени.

Не без труда и не без болезненных ощущений он уселся в некое подобие соломенного кресла, словно ожидавшее его у самого очага, то есть в углу, противоположном тому, где находились капитан-гасконец и дворянин из Ангумуа. Герцог предоставил мадемуазель Шарлотте де Сент-Андре плетеный стул, на котором, как мы видели в начале предыдущей главы, сидел верхом владелец таверны; сам же герцог, устроившись на табурете, подал знак хозяину, чтобы тот развел большой огонь в очаге: несмотря на то что лето было в самом разгаре, сырость помещения делала горячий очаг совершенно необходимым.

В этот миг дождь хлынул с удвоенной силой и неистовством, так что вода начала заливать пол таверны, попадая внутрь через открытую дверь точно сквозь прорванную запруду или незатворенный шлюз.

– Эй, хозяин! – воскликнул маршал. – Закройте же эту дверь! Вы что, хотите тут нас всех утопить?

Содержатель таверны передал жене пук хвороста, который он нес с собой, тем самым перепоручив ей, словно весталке, поддерживать огонь в очаге, сам же направился к двери, чтобы исполнить приказание маршала. Однако в тот миг, когда он, собравшись с силами, приналег на дверь, чтобы притворить ее, донесся стук копыт скачущей галопом лошади, и достойный человек задержался из опасения, что если дверь окажется закрытой, то путник подумает, будто таверна либо переполнена, либо покинута, и как в том, так и в другом случае не остановится в ней.

– Простите, монсеньер, – проговорил он, просовывая голову в приоткрытую дверь, – но я полагаю, что к нам приехал еще один путник.

И действительно, рядом с таверной остановился всадник, соскочил с лошади и, бросив повод в руки хозяина, сказал ему:

– Отведи это животное в конюшню и не жалей ни отрубей, ни овса.

И живо вбежав в таверну, еще не освещенную ярким огнем, он сорвал с себя шляпу, промокшую под дождем, не обращая ни малейшего внимания на сноп брызг, обдавший всех присутствовавших в зале.

Первой жертвой новоприбывшего оказался герцог де Гиз; он быстро вскочил и одним прыжком оказался возле него, крича:

– Эй! Господин дурак, не будете ли столь любезны обращать внимание на то, что вы делаете?

Услышав подобное заявление, незнакомец повернулся и движением, быстрым, как мысль, выхватил шпагу. Без сомнения, г-н де Гиз дорого заплатил бы за те слова, какими он приветствовал незнакомца, но вдруг герцог отступил – если не перед шпагой, то перед лицом вновь прибывшего.

– Как, принц, это вы? – удивился он.

Тому, кого герцог де Гиз назвал принцем, достаточно было бросить один взгляд на прославленного лотарингского военачальника, чтобы тоже узнать его.

– Вот именно, это я, господин герцог, – ответил он, почти так же удивленный тем, кого он встретил в этом третьеразрядном заведении, как и герцог, увидевший, кто туда приехал.

– Вот видите, принц, этот ливень до такой степени может ослепить человека, что я чуть не принял ваше высочество за школяра с ярмарки ланди.

Затем, поклонившись, он добавил:

– Приношу вашему высочеству самые искренние извинения.

– Не стоит беспокоиться, герцог, – отозвался новоприбывший с обычным для него непринужденным превосходством. – Но какой случай занес вас сюда? Я полагал, что вы находитесь в своем графстве Нантёй.

– Я действительно прибыл оттуда, принц.

– Дорогой из Сен-Дени?

– Мы сделали крюк и заехали в Гонес, чтобы по пути поглядеть на ярмарку ланди.

– Вы, герцог? Это было бы естественно для меня: мое легкомыслие благодаря моим друзьям вошло в пословицу. Но суровый, строгий герцог де Гиз, меняющий маршрут, чтобы поглядеть на празднество школяров…

– Опять-таки это не моя идея, принц. Я ехал с маршалом де Сент-Андре, и его дочь, моя крестница Шарлотта, маленькая капризница, пожелала увидеть, что представляет собой знаменитая ярмарка ланди, а когда нас застал дождь, мы высадились здесь.

– Значит, и маршал здесь? – спросил принц.

– Вот он, – произнес герцог и указал на отца и дочь, чьи контуры принц в полумраке видел, но черты лиц различить не мог.

Маршал сделал над собой усилие и привстал, держась за кресло.

– Маршал, – проговорил принц, подойдя к нему, – извините меня за то, что я не узнал вас, но, поскольку в этом зале темно, как в подземелье, или, точнее, поскольку в этом подземелье мрачно, как в тюрьме, а из-за ливня у меня помутилось в глазах, то я, подобно господину герцогу, оказался способен спутать благородного человека с каким-нибудь деревенским олухом. К счастью, мадемуазель, – продолжал принц, повернувшись к девушке и с восхищением разглядывая ее, – к счастью, зрение мало-помалу ко мне возвращается, и я от всего сердца сочувствую слепым, лишенным возможности увидеть собственными глазами лицо, подобное вашему.

Этот неожиданный комплимент заставил девушку покраснеть. Она подняла глаза, чтобы посмотреть на того, кто впервые в ее жизни обратился к ней со столь лестными словами, но тут же потупила взгляд, ослепленная молниями, которые испускали глаза принца.

Нам неизвестно, каково было ее впечатление; но безусловно в нем должны были присутствовать нежность и очарование, ибо девушке четырнадцати лет трудно было увидеть более блистательную внешность, чем у этого кавалера двадцати девяти лет, кого именуют принцем и к кому обращаются, употребляя титул «высочество».

Да, этот кавалер, само совершенство, был не кто иной, как Людовик I де Бурбон, принц де Конде.

Родившийся 7 мая 1530 года, он, как мы уже сказали, в тот момент, когда начинается наше повествование, приближался к своему тридцатилетию.

Он был роста ниже среднего, зато отличался великолепным телосложением. Коротко остриженные каштановые волосы ниспадали на сверкающий лоб, на котором френолог наших времен несомненно обнаружил бы все шишки исключительного ума. Голубые глаза цвета ляпис-лазури были переполнены такой несказанной нежностью и приветливостью, что, если бы острые брови не придавали некоторую суровость его лицу (хотя выражение его и смягчалось светлой бородкой), принца без труда можно было бы принять за прелестного школьника, только что оторвавшегося от материнской юбки, и, тем не менее, столь чарующий взгляд, прозрачный, как небесная синева, нес на себе отпечаток неуемной энергии этого человека; вот почему лучшие умы той эпохи сравнивали его с полноводной рекой, что ласкает взор, когда ее освещают солнечные лучи, но устрашает во время волнующих ее бурь. Одним словом, лицо отражало главное в его характере: доведенные до предела неустрашимость и жажду любви.

В этот момент, поскольку дверь была закрыта, а огонь в очаге наконец разгорелся, зал таверны озарился фантастическими сполохами, странно и прихотливо освещавшими обе группы собравшихся в левом и правом его углу; кроме того, отблески пламени, время от времени прорывавшиеся из верхних отверстий пылающего очага, придавали лицам синеватый оттенок, что делало всех присутствующих – и самых молодых и уже немолодых – чем-то похожими на существа, обитающие в иных мирах. Это впечатление было до такой степени реальным, что им проникся даже хозяин таверны: увидев, что, хотя еще не было и семи часов, ночь, казалось, уже наступила, он зажег лампу, и устроил ее на колпаке очага так, что она свисала над группой, состоявшей из принца де Конде, герцога де Гиза, маршала де Сент-Андре и его дочери.

Вместо того чтобы утихнуть, ливень хлынул с новой силой; нельзя было и подумать о том, чтобы уехать; в довершение всего с реки задул такой жуткий ветер, что не только ставни стали биться о стены, но и сама таверна сотрясалась до основания. Невозможно было даже помыслить о том, чтобы сесть в карету, так как на большой дороге ее, несомненно, перевернуло бы бурей вместе с лошадьми. Так что путники решили побыть в таверне до тех пор, пока не кончится этот ужасающий ураган.

Внезапно, посреди грома разбушевавшихся стихий, шума льющегося над головами дождя, ударов бьющихся о стенку ставен, грохота ломающейся при падении на землю черепицы, сорванной с крыши, послышался стук в дверь и чей-то жалобный, с каждым мгновением слабеющий голос стал умолять:

– Откройте! Откройте! Во имя Господа нашего, откройте!

Услышав стук, хозяин, который подумал, что появился еще один путник, поспешил было к двери, но стоило ему узнать этот голос, как он остановился посреди зала и промолвил, качая головой:

– Ты ошиблась дверью, старая колдунья. Не сюда ты должна стучаться, если хочешь, чтобы тебе открыли.

– Откройте же, хозяин, – повторял все тот же жалобный голос, – воистину, грешно оставлять бедную старуху без крова в такую погоду.

– Поверни помело в другую сторону, невеста дьявола! – крикнул в ответ хозяин таверны через дверь. – Тут для тебя чересчур благородное общество.

– А почему, – спросил принц де Конде, возмущенный черствостью владельца таверны, – а почему бы тебе не открыть дверь этой бедной женщине?

– Потому, что она колдунья, ваше высочество, колдунья из Андийи, жалкая старуха, которую в назидание другим стоило был сжечь посреди равнины Сен-Дени: она мечтает лишь о ранах и ссадинах, предсказывает лишь бурю и град. Я уверен, что это она из мести какому-нибудь бедному крестьянину вызвала столь мерзостную погоду.

– Колдунья она или нет, – проговорил принц, – все равно пойди отвори ей. Непозволительно в такую бурю оставлять за порогом человеческое существо.

– Ну, если ваше высочество этого желает, – заявил владелец таверны, – открою дверь этой старой еретичке, но мне бы хотелось, чтобы выше высочество об этом не пожалели, ведь она приносит с собой несчастье всюду, где бы ни появилась.

И хозяин таверны, вынужденный повиноваться, отворил дверь, несмотря на свое нежелание, и тут вошла, а точнее, ввалилась и упала на пол пожилая женщина, с развевающимися растрепанными седыми волосами, в совершенно рваном красном шерстяном платье и широкой накидке, которая была в таком же состоянии, что и платье, и ниспадала чуть ли не до пят.

Принц де Конде, принц во всем, встал, чтобы помочь колдунье подняться: у него было самое доброе на свете сердце. Однако вмешался хозяин таверны – он поставил старуху на ноги и заявил:

– Благодари господина принца де Конде, колдунья, если бы не он, ты можешь быть уверена, что ради блага города и его окрестностей я бы оставил тебя мучиться у порога.

Колдунья, не спрашивая, кто здесь принц, подошла прямо к нему, встала на колени и поцеловала подол его плаща. Принц бросил на несчастное создание взгляд, исполненный жалости.

– Хозяин, – приказал он, – принеси этой бедной женщине кувшин вина, и самого лучшего, какое у тебя есть. Выпей немного, старая, – продолжал он, – это тебя согреет.

Женщина уселась за одним из столов в глубине зала, лицом к входной двери, так что по правую руку от нее располагались принц, маршал де Сент-Андре и его дочь; по левую – капитан-гасконец, дворянин из Ангумуа и юный паж.

Дворянин из Ангумуа глубоко задумался. Юный паж увлекся созерцанием очаровательной мадемуазель де Сент-Андре. Один лишь капитан-гасконец с недоверием отнесся к словам хозяина таверны: соглашаясь в душе с тем, что пожилая женщина, быть может, и на самом деле колдунья, он все же полагал, что лишь десятая того, что наговорил о ней содержатель таверны, соответствует истине. Однако он решил воспользоваться ее даром, каким бы тот ни был, чтобы узнать, сумеет ли он в конце концов занять то самое желанное место, о котором уже справлялся и у дворянина из Ангумуа, и у юного пажа, но те, как известно, не сообщили ему на этот счет ничего утешительного.

Перепрыгнув через скамейку, он устроился перед колдуньей (она с явным удовольствием уже выпила первый стакан вина) и, широко расставив ноги, положив левую руку на эфес шпаги, опустив голову на грудь, окинул пожилую женщину взглядом, одновременно твердым и лукавым;

– Привет, колдунья! – воскликнул он. – Так ты, и правда, умеешь читать будущее?

– С помощью Господа, мессир, да, иногда.

– Значит, ты можешь предсказать мне судьбу?

– Постараюсь, если таково ваше желание.

– Вот именно, таково мое желание.

– Что ж, я к вашим услугам.

– Ну, вот моя рука, ведь вы, цыгане, читаете по руке, верно?

– Да.

Колдунья сухими черными руками взяла руку капитана, почти такую же высохшую и черную, как и у нее.

– О чем бы вы хотели, чтобы я вам рассказала сначала?

– Хочу, чтобы сначала ты рассказала мне, сумею ли я преуспеть. Колдунья долго изучала руку гасконца. Тот же, с нетерпением ожидавший

ее слов, стал трясти головой, затем с оттенком сомнения произнес:

– Каким чертом ты можешь прочесть по руке человека, суждено ли ему преуспеть?

– О! Это очень легко, мессир, только это мой секрет.

– И что же это за секрет?

– Если я его вам расскажу, капитан, – заявила колдунья, – то он уже станет не моим секретом, а вашим.

– Ты права, его следует беречь; но поторопись! Ты щекочешь мне руку, цыганка, а я не люблю, когда старые бабы щекочут мне руки.

– Вы преуспеете, капитан.

– Правда, колдунья?

– Крестом клянусь!

– О, клянусь головой Господней! Хорошие новости!.. Как ты думаешь, это случится скоро?

– Через несколько лет.

– Черт! Мне бы больше пришлось по душе, если бы это случилось поскорее, например через несколько дней.

– Я могу лишь сообщать результат, а не ускорять ход событий.

– И мне это будет стоить больших трудов и боли?

– Нет; зато много боли будет причинено другим.

– Что ты этим хочешь сказать?

– Хочу сказать, что вы честолюбивы, капитан.

– А! Клянусь крестом Господним! Это правда, цыганка.

– Так вот, чтобы достигнуть цели, для вас все пути окажутся хороши.

– Верно; укажи теперь, по какому из них мне надо следовать, и ты увидишь, что я не остановлюсь ни перед чем.

– О! Путь вы изберете сами, каким бы ужасным он ни был.

– И кем же я стану, если последую по этому ужасному пути?

– Вы станете убийцей, капитан.

– Клянусь кровью Христовой! – воскликнул гасконец. – Да ты просто старая потаскуха, и тебе следует предсказывать судьбу только тем, кто достаточно глуп, чтобы поверить твоим гаданиям.

И, бросив на нее возмущенный взгляд, он проследовал на место, бормоча себе под нос:

– Убийца! Убийца! Так, значит, я убийца? Учти, колдунья, что такое делают только за очень большую сумму!

– Жак, – вдруг проговорила мадемуазель де Сент-Андре (она внимательно следила за действиями капитана, напряженно прислушивалась к разговору со всем любопытством четырнадцати лет и потому не упустила ни единого слова из диалога между колдуньей и гасконцем), – Жак, поинтересуйтесь-ка теперь вашей судьбой, ведь настал ваш черед: меня это очень позабавит.

Молодой человек, к кому уже дважды обратились, назвав его этим именем, был не кто иной, как паж; он встал, не сделав ни единого замечания и, выражая всем своим поведением и быстротой отклика совершенное послушание, направился к колдунье.

– Вот моя рука, старая, – проговорил он, – не угодно ли вам будет погадать мне, как только что вы это сделали капитану?

– Охотно, прекрасное дитя, – заявила она.

И, взяв поданную ей молодым человеком руку, белую, как у женщины, она покачала головой.

– Что ж, старая, – спросил паж, – вы не видите по ней ничего хорошего, не так ли?

– Вы будете несчастны.

– Ах, бедный Жак! – произнесла наполовину шутливо, наполовину сочувственно юная девица, подстрекавшая его к этому гаданию.

Молодой человек меланхолично улыбнулся и одними губами проговорил:

– Я не буду несчастен, я уже несчастен.

– Всем вашим невзгодам причиной будет любовь, – продолжала старуха.

– Но, по крайней мере, я умру молодым? – вновь спросил паж.

– Увы, да, бедное мое дитя: в двадцать четыре года.

– Тем лучше!

– Как это, Жак, тем лучше?.. Что вы такое говорите?

– Раз уж я буду несчастен, так зачем жить? – отвечал молодой человек. – Но я умру хотя бы на поле боя?

– Нет.

– В собственной постели?

– Нет.

– В результате несчастного случая?

– Нет.

– Как же я тогда умру, старая?

– Я не в состоянии вам точно сказать, как именно вы умрете, зато я могу вас сказать, по какой причине вы умрете.

– И что же это за причина? Старуха понизила голос.

– Вы станете убийцей! – заявила она.

Молодой человек побелел, словно предсказанное событие уже наступило. Он опустил голову и, возвратившись на место, сказал:

– Спасибо, старая: чему быть, того не миновать.

– Ну, – спросил капитан у пажа, – что вам наговорила эта проклятая старая карга, мой юный франт?

– Ничего, что стоило бы повторить, капитан, – ответил паж.

Тут капитан обратился к дворянину из Ангумуа:

– Что ж, мой храбрец, не одолевает ли вас любопытство попробовать что-нибудь о себе узнать? Все равно, правильное будет предсказание или ложное, хорошее или плохое, вы через миг о нем забудете.

– Прошу прощения, – ответил дворянин, казалось вдруг вышедший из забытья, – а я как раз намеревался спросить у этой женщины о чем-то в высшей степени важном.

И, поднявшись, он направился прямо к колдунье с такой четкостью движений, какая выдавала в нем целеустремленность и могучую силу воли.

– Волшебница, – произнес он печальным голосом, подав ей жилистую руку, – удастся ли мне то, что я желаю предпринять?

Колдунья взяла поданную руку, однако, подержав ее всего одно мгновение, с ужасом выпустила.

– О да! – проговорила она. – Вам все удастся, на вашу беду!

– Но удастся?

– Зато какой ценой, Господи Иисусе!

– Ценой смерти моего врага, верно?

– Да.

– Тогда какая разница?

И дворянин вернулся на место, бросив на герцога де Гиза взгляд, полный непередаваемой ненависти.

– Странно! Странно! Странно! – бормотала старуха. – Все трое – убийцы! И она с ужасом посмотрела на группу, состоящую из капитана-гасконца, дворянина из Ангумуа и юного пажа. За этим сеансом хиромантии внимательно следили знатные посетители, сидевшие в другой половине зала. Следили глазами, ибо, не имея возможности все слышать, они зато имели возможность все видеть.

Как бы мало ни верили мы в колдовство, всегда любопытно обратиться с вопросом к таинственной науке, именуемой магией, либо для того чтобы тебе предсказали тысячу радостей, и ты бы отдал этой науке дань уважения, либо для того чтобы тебе предсказали тысячу несчастий, и ты бы обвинил ее в обмане. Без сомнения, именно это обстоятельство подтолкнуло маршала де Сент-Андре задать вопросы старухе.

– Не слишком-то я верю во все эти штучки, – начал он, – но в детстве, должен признаться, одна цыганка предсказала мне, что со мной случится до моих пятидесяти лет; теперь мне пятьдесят пять, и я не огорчусь, если другая мне предскажет, что со мной будет происходить вплоть до самой смерти… Так подойди же сюда, дочь Вельзевула, – добавил он, обращаясь к старухе.

Колдунья встала и подошла ко второй группе.

– Вот моя рука, – сказал маршал, – смотри, говори, причем громко, что же ты можешь сказать мне хорошего?

– Ничего, господин маршал.

– Ничего? Дьявол! Ну, да ладно, невелико дело. А плохого?

– Не задавайте мне вопросов, господин маршал.

– А, черт побери! Так вот, я задаю тебе вопрос. Итак, говори, что ты читаешь по моей руке?

– Насильственное пресечение линии жизни, господин маршал.

– То есть, ты хочешь сказать, что мне недолго осталось жить, верно?

– Отец! – пробормотала девушка и бросила на маршала взгляд, умоляющий не заходить слишком далеко.

– Полно, Шарлотта! – проговорил маршал.

– Прислушайтесь к тому, что говорит это прекрасное дитя! – посоветовала колдунья.

– Нет, нет, договаривай, цыганка! Так, значит, я скоро умру?

– Да, господин маршал.

– А умру я насильственной или естественной смертью?

– Насильственной. Смерть настигнет вас на поле боя, но не от руки благородного противника.

– Так, значит, от руки предателя?

– От руки предателя.

– Значит…

– Значит, вам предстоит встреча с убийцей.

– Отец! – дрожа, пробормотала девушка и прижалась к маршалу.

– Неужели ты веришь всей этой чертовщине? – спросил тот и обнял дочь.

– Нет, отец, но сердце мое так сильно бьется, что готово выскочить из груди, точно это предсказанное вам несчастье и впрямь осуществится.

– Дитя! – вздохнул маршал и пожал плечами. – Ну, покажи теперь ей свою руку и пусть ее предсказания прибавят к твоей жизни все дни, что будут отняты у моей.

Однако девушка упорно отказывалась.

– Что ж, подам вам пример, мадемуазель, – заявил герцог де Гиз и протянул руку колдунье.

Затем, улыбнувшись, он добавил:

– Предупреждаю тебя, цыганка, что я уже три раза обращался за предсказаниями, и все три раза они были зловещи; ради поддержания чести магии не ошибись.

– Монсеньер, – проговорила старуха, изучив руку герцога, – я не знаю, что вам предсказывали вплоть до нынешнего дня, но теперь предсказываю я.

– Посмотрим!

– Вы умрете точно так же, как маршал Сент-Андре: от руки убийцы.

– Это именно так и будет, – произнес герцог, – и нет ни единого способа этого избежать. Ладно, бери это и убирайся к черту.

И он бросил колдунье золотой.

– Ах, вот как? Эта колдунья нам предсказывает целую цепь убийств знатных людей? – вступил в разговор принц де Конде. – Я начинаю сожалеть о том, что пустил ее сюда, герцог, но чтобы не казалось, что я хочу в одиночку бежать от испытаний судьбы, то – клянусь честью! – теперь моя очередь, старуха!

– А сами-то вы верите в колдовство, принц? – спросил герцог де Гиз.

– Клянусь честью! Герцог, я уже повидал всякое: и как множество предсказаний остались неосуществленными, и как множество предсказаний претворились в жизнь, так что остается сказать подобно Мишелю Монтеню: «Что я знаю?» Ну, старушка, вот моя рука; что же ты на ней видишь? Хорошее или плохое, говори все.

– Вот что я вижу по вашей руке, монсеньер: жизнь, полную любви и битв, наслаждений и опасностей, а завершится она кровавой смертью.

– Значит, я тоже буду убит?

– Да, монсеньер.

– Как господин маршал де Сент-Андре, как господин де Гиз?

– Да, как они.

– Не важно, старая, говоришь ты правду или неправду, зато ты объявила, что я умру в приятном обществе, так что вот тебе за труды.

И он ей подал не один золотой, как это сделал герцог де Гиз, а весь кошелек.

– Если Небу будет угодно, монсеньер, – проговорила старуха, целуя руку принцу, – то пусть я, бедная колдунья, ошибусь и мое предсказание не осуществится!

– Ну а если оно осуществится, старая, несмотря на твое желание, чтобы оно оказалось ложным, обещаю тебе впредь верить колдунам. Правда, – добавил принц, смеясь, – это окажется несколько поздновато.

На мгновение воцарилась гробовая тишина и стало слышно, как стихает дождь.

– Однако, – прервал молчание принц, – гроза слабеет. Желаю вам всего доброго, господин маршал. Желаю вам всего доброго, господин герцог. В девять часов меня ждут в особняке Колиньи, так что мне пора отправляться в путь.

– Как, принц, в такую грозу? – спросила Шарлотта.

– Мадемуазель, – ответил тот, – я искренне благодарю вас за заботу, но мне нечего опасаться грома, ведь мне суждено пасть от руки убийцы.

И, попрощавшись с двумя путниками, а затем задержав на мадемуазель де Сент-Андре такой взгляд, что она вынуждена была опустить глаза, принц вышел из таверны, и через мгновение с парижской дороги раздался стук копыт лошади, скачущей галопом.

– Пусть подадут карету, малыш Жак, – проговорил маршал, – если принца ждут в девять часов в особняке Колиньи, то нас ждут в десять во дворце Турнель.

Карета была подана. Маршал де Сент-Андре, его дочь и герцог де Гиз заняли свои места.

Оставим их на парижской дороге следующими за принцем де Конде: мы вернемся к ним позднее.

Назовем только имена тех троих, кому колдунья предсказала смерть от руки убийц, – это герцог де Гиз, маршал де Сент-Андре, принц де Конде, а также тех троих, кому она предсказала стать убийцами, – Польтро де Мере, Бобиньи де Мезьер, Монтескью.

Без сомнения, именно для того, чтобы предостеречь и тех и других, что, однако, оказалось бесполезным для каждого из них, Провидение свело вместе этих шестерых в таверне «Красный конь».