Текст книги "Собака Баскервилей из села Кукуево"

Всегда удивительно, как новый человек в твоей жизни постепенно раскрывается, и ты всё больше и лучше понимаешь, познаёшь его, словно читаешь сложную, но любопытную книгу. Узнавание Кати проходило легко и ненавязчиво. Она не зацикливалась на рассказах о себе, отягощенных нудными подробностями, с перечислением имён знакомых и родственников, а также дат, которые напрочь выматывают собеседника, ничего не давая взамен. Речь её была приятной и почти лишённой молодежного сленга, а также интонаций и словечек «истинного» москвича, но в тоже время ненарочито правильная, какая бывает иногда у филологов и учителей.

Катя жила в Москве, но не всегда. Её родители, мои земляки, переехали в столицу десять лет назад в поисках лучшей жизни. Катин отец, увы, погиб в криминальном водовороте девяностых, мать трудилась на двух работах и дома бывала только поздно вечерами. Катя, окончив школу, поступила в некий Современный Московский Экономический Университет на заочное отделение и подрабатывала дрессировкой собак, а также демонстрацией их на выставках.

– Это называется «хендлинг», а я – «хендлер», – Катя хитро посмотрела на меня, отчего стала похожа на лисичку из тех мультиков, где лисы – положительные персонажи. – Сейчас, правда, хендлинг в России не очень прибыльное дело. Люди неохотно тратят деньги после дефолта, и не понимают, насколько выигрывает собака, которую выставляет профессионал, по сравнению с теми, которых выводят на ринг хозяева. Но я думаю, у этой профессии большое будущее.

Она была погружена в свой мир, где собакам, курсам послушания и защиты, выставкам и экспертам отводилась львиная доля, а всему остальному – прожиточный минимум. Удивительным было то, что в отличие от многих таких «погруженных в своё» людей, которых мне доводилось встречать, Катя была красива, опрятна, хорошо одета, приятна и легка в общении. Она почти не курила, за весь день лишь один раз за компанию стрельнула у меня сигаретку, которую дотянула лишь до половины. Мне было приятно, что посещению кафе Катя предпочла сомнительный кинотеатр с последующей длительной прогулкой, значит, ей был интересен я, а не только развлечения, плюс мои финансы были всё же скромны, да и, честно говоря, кафе-бар «Олимп» после пятничного вечера вызывал у меня тоску, а есть ли здесь еще хоть какое-нибудь заведение без столиков для стояния и алкашей для общения, я не знал.

– А я очень люблю животных, – рассказывала Катя, – дома у меня две собаки: кокер-спаниель и американский стаффордшир, а ещё есть кошка и аквариум.

– Здорово, – рассеянно сказал я, – американский стаффордшир – это такой?

И показал на рыжего пса серьёзного вида, тянувшего за собой унылого мужичка в дубленке на противоположной стороне улицы.

– У меня полосатый. А так похож. Только мой Ричик постарше, представляешь, его хозяева для частного дома купили, а потом решили отдать. Он, бедный, сидел весь день в вольере и замерзал. Я пожалела и взяла его, хотя у меня уже был Дастин, который кокер.

– Ничего себе пожалела! Не побоялась такую серьёзную псину брать, бойцовую!? Да ещё и взрослую.

– Скажешь тоже, бойцовую! Он в вольере два месяца жил и грустил один. Стаффордам, между прочим, люди больше, чем многим другим породам нужны! – Катя задумалась и принялась в собственной, уже изученной мною манере, наматывать на палец выбившийся из-под шапки длинный локон. – А вообще, ты, наверное, прав. Я много кого жалею: в детстве, в кружке юннатов – попугайчиков, которых руководитель на продажу разводил; детей из Дома Ребенка, над которым мы в школе шефство брали; родителей своих, у которых жизнь так тяжело сложилась; бабушку, которая одна в Самаре осталась; тётку, которая меня сюда зазвала погостить и с собакой позаниматься; тебя, который у «калды» стоял мерз с пивом своим дурацким.

Катя улыбнулась и посмотрела мне в глаза, немного приблизив свое лицо к моему. По закону жанра, тут я должен был её поцеловать, но я стоял, как дурак, с открытым ртом, и смотрел на неё. Нет, у меня к двадцати пяти годам уже был солидный опыт общения с противоположным полом, как постоянных отношений, так и случайных мимолётных знакомств, непродолжительных романов. Я ни разу так ещё не терялся, даже во времена, когда подростком с глупыми усиками под носом делал свои первые шаги на сцене этого «вечного театра драмы и комедии под названием Любовь». А тут даже не то, чтобы растерялся, или как говорится «протормозил», нет. Скорее, не хотел торопить события, и, наверное, очень побаивался ошибиться, сделать неверный шаг. А может быть, я просто оправдываюсь перед самим собой. Я такой.

Катя, заметив моё замешательство, засмеялась, взяла меня под руку и увлекла вперед по аллее, на которой уже загорались редкие вечерние огни фонарей. С темнеющего неба повалил снег.

9

Мне хорошо и приятно рядом с ней. Эх, вот ведь здорово, что я её нашел, и что мы сегодня вечером опять встретимся! От мыслей о Кате грудь моя наполнялась теплом, дышалось легче, шагалось веселее. Я топал на службу через парк, предвкушая, как по окончании работы зайду за своей новой знакомой, она возьмет собаку Джесси, и мы отправимся бродить по дорожкам парка, засыпанным густым снегом вчерашней ночью, я буду рассказывать о чём-то малозначительном и лёгком, Катя – смеяться, собака Джесси – бегать за палочкой, или что там она любит делать… В самом прекрасном расположении духа я зашел в наш двадцать третий кабинет.

– Где тебя носит?! – Зосимыч был в мрачном настроении, неужели послепятничное похмелье до сих пор его терзает, а может обиделся на что?

– А что? – улыбнулся я. – До начала рабочего дня еще 15 минут, товарищ адмирал.

– Тут тебя уже пол часа ищут, итима! На пейджер сообщали, ты чего не перезвонил? – Зосимыч проигнорировал мой веселый тон и по-прежнему был серьёзен и сердит.

Я посмотрел на пейджер, о котором напрочь позабыл со вчерашнего дня и увидел, что он отключен – батарейка села, а новую я, конечно, не купил. Зосимыч позвонил по телефону и сказал тем же сердитым голосом, что дежурный следователь (ах ты, блин, я же дежурю с сегодняшнего дня всю неделю!) прибыл и скоро подойдет, положил трубку и повернулся ко мне:

– Топай в дежурку, Серега! Убийство у тебя.

В дежурке РОВД мне сообщили, что обнаружен труп мужчины у гаражей, недалеко от тридцать седьмого дома по улице Прокофьева и, что опергруппа и врач бюро судебно-медицинской экспертизы уже там. Я уточнил у дежурного место по карте города. Вот черт! Придётся обратно в «блочки» топать. Не забыть только бланки протоколов, бумагу и ручку захватить. Но немного всё-таки повезло, на пороге прокуратуры я столкнулся с Баграмяном, и тот, узнав о срочности моего дела, любезно подвёз меня на своем рычащем и выпускающем газы красном «ишачке».

Место происшествия, конечно, уже затоптали. Мало того, что снег завалил все следы вокруг, так ещё эта, с позволения сказать «опергруппа» плотно вытоптала вокруг полосу, шириной метра два. Коллективная пробежка у них тут была что ли. Криминалист обхаживал местность с фотоаппаратом, снимая тело убитого с разных ракурсов, судмедэксперт перевернул труп на спину и начал осмотр, кинолог с собакой курил в стороне вместе с уже знакомыми мне оперативниками Выхиным и Мельниковым. Я поздоровался, вынул протокол и, не теряя времени, принялся выводить быстро начавшими подмерзать на холодном воздухе руками:

«Местом происшествия является участок дороги, шириной около пяти метров, проходящей между гаражами №16 и №28 гаражного массива, расположенного по адресу…»

Писать протокол осмотра места происшествия – дело значительно более муторное, чем производить сам осмотр, который, как учит нас наука криминалистика, можно выполнить несколькими способами. Но какой бы способ мы не избрали, протокол, скорее всего, получится объёмным и содержательным. Поэтому законом и следственной практикой предусмотрена возможность изготовления протокола не сразу по окончанию осмотра и, соответственно, уже не на самом месте преступления, а на рабочем месте следователя. Это ещё может быть обусловлено недостаточной видимостью, плохими погодными условиями и тому подобному. Я сначала немного попыжился в желании написать протокол сразу на месте и не таскать с собой понятых, но, сделав десятую по счету помарку, окончательно заморозив руки и подпортив себе нервы, решил всё же, что это будет черновик, а на чистовик я уж всё качественно перепишу, или лучше даже перепечатаю в своём тёплом кабинете.

В процессе производства осмотра и параллельного общения с оперативной группой несколько прояснились обстоятельства происшествия. Погибший – была уже установлена его личность – Павел Олегович Герасимов, бизнесмен, тридцати лет, проживавший в новом, элитном по меркам Средневолжска квартале, вышел вечером из дома на прогулку с собакой, американским стаффордширским терьером (ну а кем же ещё) и не вернулся. Жена убитого, зная, что за мужем всю жизнь водится необязательность, без тревоги легла спать и только утром, уже проснувшись по обыкновению не слишком рано, узнала о случившемся от наших сотрудников. Герасимова обнаружили задушенным в гаражах неподалёку от собственного дома, а его собака пропала.

Судмедэксперт отметил, что по внешним признакам смерть наступила в промежуток времени приблизительно от одиннадцати вечера до четырёх утра (ничего себе интервальчик), и что положение тела указывает на то, что смерть, скорее, наступила здесь, чем тело было принесено уже мёртвым, и добавил, что странгуляционная борозда (след от удушения) замкнута, как полагается при удавлении, а при повешении была бы прервана. В руках у потерпевшего был поводок, в карманах небольшая, но всё же существенная сумма денег, сотовый телефон, на руке недешёвые часы. Понятно, значит, ограбление исключаем. Труп обнаружил сторож, он же дворник Борисыч. Сам Борисыч, вопреки милицейским традициям, вне подозрений: человек малограмотный, бедный, пожилой и сильно пьющий, физически справиться с не низеньким потерпевшим он точно не мог, а карманы бы уж с удовольствием обчистил, если бы не животный страх перед покойниками, а может быть, и редкая в наше время порядочность, если, конечно, таковая вообще бывает у пьяниц, вахтёров, дворников и сторожей.

Я закончил черновик описательной части протокола и подошел к курившим в сторонке операм. Узнал от них, что применение служебной собаки не дало буквально ничего, следы плотно замело.

«И вытоптало» хотелось добавить мне, но я смолчал и попросил оперативников заняться своими прямыми обязанностями – поквартирным обходом близлежащего дома и установлением лиц, которые пользуются гаражами в этом массиве с целью их последующего опроса. Опера кивнули и не сдвинулись с места. Не скажу, чтобы это обрадовало, но, в конце концов, у меня полно своих дел: нужно дописать уже этот проклятый протокол и отпустить понятых, вынести постановление о возбуждении уголовного дела и о принятии его к производству, набросать план следственных мероприятий и приступать скорее к допросам родственников и знакомых погибшего, чтобы возможно имевшаяся у них ценная информация не позабылась и не исказилась ошибочно подсказанными памятью деталями.

Вернувшись на «базу», я был вызван пред светлые очи прокурора Бугаева, который строго сказал мне, что убитый был известным в городе бизнесменом, поэтому расследование может вызвать общественный резонанс, значит, проводить его нужно с особой тщательностью и старанием. Нагруженный этой «ценной» информацией, я покинул кабинет ответственного лица, осуществляющего надзор за исполнением закона и соблюдением прав и свобод граждан и принялся за работу.

Ближе к вечеру, закончив допросы родственников, я располагал ненамного большей информацией, чем с утра. Погибший Павел Герасимов – «бизнес-воротила» местного разлива, имел в собственности несколько «комков», небольшую автостоянку в старом городе, продовольственный магазин и в довесок тот самый спортивно-развлекательный комплекс «Олимп», где мы с Зосимычем так удачно «зажигали» в пятницу. Комплекс этот был обустроен в арендованных у муниципального стадиона помещениях. В общем, прямо скажем, ничего особенного. Родственники покойного в один голос утверждали, что ему никто не угрожал, ничего необычного в поведении убитого последние дни не замечалось.

Жена Герасимова, конечно, рыдала, заверяя, что Павел Олегович никому не причинил зла, его любили все работники, он многим помогал, был отзывчив и добропорядочен. Я сочувствовал вдовьему горю, подавал воду, произносил какие-то невнятные слова, подобающие случаю, а сам мрачно думал, что даже эту несчастную молодую женщину пока нельзя вычёркивать из списка возможных подозреваемых, потому что наследство выходит солидное: огромная пятикомнатная квартира, соединенная из двух, два автомобиля – Жигули «Нива» и почти новенький, годовалый Фольксваген «Гольф», загородный дом с большим обустроенным участком, собственно бизнес, наверняка ещё какие то деньги на счетах в банках, и другие ценности, о которых нам – следствию – пока неизвестно.

В целом картина вырисовывалась довольно банальная, основные версии традиционны: убийство из личных или корыстных побуждений, совершенное кем—то из родственников, знакомых, друзей погибшего; устранение конкурента по бизнесу; убийство в ходе вымогательства рэкетиров; случайное убийство из хулиганских побуждений. Возможны были и иные, менее вероятные мотивы, такие как устранение нежелательного свидетеля, национально—религиозные побуждения и т. п. Это, конечно, не все версии, только основные. Странным казалось то, что куда-то пропала собака, с которой отправился на прогулку потерпевший – американский стаффордширский терьер Фред, палево-жёлтого окраса с чёрной масочкой и белым пятном на морде. Еще в руке у покойного был обнаружен поводок зеленого цвета, синтетическая лента, но криминалист с судмедэкспертом после осмотра сразу сказали, что удушение производилось шнуром круглого сечения с чёрными волокнами. Перерыв весь снег рядом с телом убитого, включая вытоптанную ногами дорожку, мы не нашли ничего похожего на такой шнурок, получается убийца предусмотрительно унёс его с собой. Это было плохо. Если мы бы нашли шнур, это могло существенно облегчить изобличение виновного, ведь на верёвке могли остаться микрочастицы кожи убийцы. Но, увы, мы пока были лишены этого весьма ценного доказательства.

Обо всём этом я поведал вечером любопытному Зосимычу, попыхивающему неизменной «Примой», услышал в ответ, что «Да, итима, тут то ещё дельце будет», а затем, сердечно распрощавшись с товарищем, отбывающим домой по случаю окончания уже больше часа назад рабочего дня, остался в одиночестве оформлять материалы уголовного дела, которые разношерстной стопкой листов громоздились на углу моего стола. Кое-что требовалось допечатать, затем сшить листы в папку, но на это сил уже не было, к тому же опера привели на допрос соседей погибшего, которые, как всегда, ничего не знали, но подлежали расспросу на предмет возможных семейных ссор и прочих бытовых обстоятельств жизни покойного.

Допросы – довольно изнурительная штука, если не подходить к их проведению поверхностно и небрежно. Человека, попавшего в обстановку казённого действия со всей атрибутикой в виде государственных людей, удручающих кабинетов, протоколирования, предупреждения об ответственности, разъяснения прав и обязанностей, надлежит сначала разговорить (что само по себе не всегда легко) с тем, чтобы он перестал осторожно подбирать каждое слово и экономить в изложении фактов. Затем следует тщательно просеять те обильные сведения, которые посыплются в прореху обороны и замкнутости свидетеля, когда тонкой струйкой ручейка, а когда и бурливым потоком информационной реки.

Одновременно нужно успевать, как я уже упоминал, протоколировать всё так, чтобы изложение было близко к тексту, но укладывалось в формат и стиль протокола. И это ещё не всё. В идеале нужно, вовремя сориентировавшись, ввернуть в допрос несколько проверочных вопросов с тем, чтобы убедиться, не врёт ли уважаемый, не попутал ли чего нечаянно, не позабыл ли. Итак, стало быть, пришлось потратить на допросы двоих свидетелей аж целых три часа.

Я положил последние протоколы в папку, закрыл её и сунул в ящик стола. Ключей от сейфа у меня всё равно не было, куда же мне её, с собой, что ли, брать. Туда же отправился бумажный пакет с доказательствами – вещами, обнаруженными на теле убитого, скреплённый бумажной печатью за моей личной подписью. Затем я закрыл кабинет ключом, который изготовил себе по совету всё того же Зосимыча. Кабинет наш не опечатывался – так уж было тут заведено. Я вышел на улицу, вдохнул морозный, но совсем не показавшийся мне холодным воздух и с наслаждением закурил.

Было довольно поздно, примерно половина одиннадцатого. О визите к Кате можно было уже забыть, не настолько мы хорошо знакомы, чтобы заявиться в чужой дом к полуночи. Предвкушая неприятную одинокую прогулку через парк, я сунул руки в карманы и – делать нечего, не ночевать же в кабинете на столе – отправился домой. Район «старого города», довольно людный в середине дня, насколько вообще может быть таковым маленький провинциальный городок, после девяти вечера словно вымирал. Светили редкие фонари и некоторые из окон одноэтажных деревянных домиков, если им при постройке вообще позволили выглянуть за забор, и их хозяева не экономили на электричестве. На улице ни души, нет даже бродячих кошек и собак, лишь тишина, я и скрип моих шагов по узеньким неудобным тропинкам, разрезающим наметенные за последние дни сугробы. Особо быстро идти не получалось из-за снега, но я бодро вышагивал, подгоняя себя мечтами о протёртом диване, тарелке горячих пельменей и, пожалуй, бутылочке крепкого пива как награды за трудный и суматошный день.

Вот и «любимая» ночная аллея парка. Сегодня как-то особенно темно и уныло. Может быть, вечер понедельника мрачен сам по себе, может быть, пасмурная погода скрыла луну и звезды, а может это из-за того, что весь день приходилось заниматься делом об убийстве. К слову, убитый вот также вечером шел по темным улицам, одинокий. От такой ассоциации холод в буквальном смысле пробрал мои позвонки. Тьфу-тьфу-тьфу на вас!.. А вообще нет, не совсем один. Он хоть был со своей собакой. Со стаффордом американским, стаффордширским. Глупенькая тавтология совсем не позабавила. Я дошёл уже почти до середины аллеи и скоро должен был выйти из темной её части на чуть более освещенную. Шаги по-прежнему одиноко скрипели, но я почему-то оглянулся, кажется, возникло дурацкое ощущение что за мною наблюдают. Нет, никого. Куда же делся этот пёс, не украли же его, в конце концов. Вряд ли он такой уж ценно-породистый, и куда его в любом случае девать похитителю? А если он нового хозяина не примет?

В любом случае, у этого Павла Олеговича, несмотря на довольно молодой возраст, были и значительно более ценные вещи. Куда же пропала эта соба… ка. Мне показалось, что я икнул. Из-за сугроба на меня смотрела горящими в темноте глазами совершенно чёрная морда пса – американского стаффтерьера. Я остановился, не рискуя сделать хоть шаг. Хозяев пса поблизости явно не было. Стаффорд поднялся над сугробом, он был чёрным, крупным и мускулистым, глаза пса безотрывно смотрели прямо в мои. Выглядел он мрачно и как-то даже нереально пустынной ночью на аллее парка в звенящей тишине.

Я замешкался и, прежде чем успел хотя бы оценить ситуацию и придумать, что предпринять, стафф открыл пасть, вывалил язык и тихим хриплым голосом попросил:

– Дай сигареточку! – после чего закашлялся и добавил. – Я же знаю, ты хорошие куришь!

Это было похоже на идиотский, несуразный, но очень реальный ночной кошмар. Я не знаю, как выглядел в тот момент со стороны, и даже описать своих чувств не в состоянии. Меня словно парализовало от неожиданности, дикости ситуации и страха, да, именно страха! Вот кто из вас окажется смелым на моём месте, если ему посчастливится встретить ночью на пустынной аллее жуткого вида собаку, и та собака заговорит с ним, пусть расскажет о своих ощущениях. Мне было очень, очень не по себе. Жутко мне было. С немалым трудом я нашел в себе силы и сделал шаг вперед. Стафф опять закашлялся и скрылся в кустах, как мне показалось, тихо бормоча что-то неразборчивое себе под нос. А я быстрыми шагами, почти перейдя на бег, рванул прочь из парка в сторону спасительного дома, «комка» с пивом, телевизора, постели, где мне впервые с глубокого детства захотелось накрыться с головой одеялом, зажмуриться и не открывать глаза до утра ни при каких обстоятельствах. Об этом случае я решил никому не рассказывать.