Текст книги "Русские в СССР. Потерпевшие или победители?"

Александр Елисеев
Русские в СССР. Потерпевшие или победители?

Введение

Не умолкают и долго еще не умолкнут споры о том, чем была Октябрьская революция для России и русского народа? Что это – заговор темных сил? Восстание нигилистов-разрушителей? Выступление мечтателей-утопистов? Попытка вывести Россию в число передовых держав? Красный проект давно уже потерпел крах, но он продолжает волновать и тревожить, побуждать к новым и новым дискуссиям. У него есть горячие сторонники и яростные хулители. Он никого не оставляет равнодушным, что свидетельствует о его актуальности. Можно предположить, что в какой-то форме этот великий проект станет частью русского будущего. И сегодня очень важно понять его смысл и его место в русской истории.

И здесь совершенно не пригодны какие-либо однозначные оценки. Ни советские, ни антисоветские штампы не помогут понять – что же с нами произошло и куда мы шли. Вокруг советского периода сложилась богатейшая мифология, которая только затуманивает реальную картину. Сегодня пришло время пробраться сквозь этот туман и увидеть то, что имело место быть в действительности.

Любая попытка свести определенный период национального развития к плюсу или минусу есть чудовищное упрощение, которое годится в плане пропаганды, но совершенно неприемлемо в области истории и философии. До перестройки нас пичкали благостными сказками о героях-комиссарах и «самом человечном человеке» – Ленине. Потом на смену им пришли триллеры, в которых комиссары стали бесами, а Ленин низведен до дьявола во плоти. Сегодня становится понятной вся ущербность и первого, и второго подходов. Мы начинаем лучше понимать и лучше чувствовать свое прошлое, которое раньше воспринималось нами как пространство, разделенное на тьму и свет. Вместо этого черно-белого разделения начинает складываться цветная, яркая картина. В этом исследовании сделана попытка добавить туда несколько новых мазков.

Глава 1
Творцы или жертвы?

Плакальщики на марше

Некоторые патриоты, стоящие на радикально-антисоветских позициях, предлагают считать русский народ «жертвой коммунизма». По сути, нам предлагают миф жертвы. Нас пытаются убедить в том, что Россия и русский народ утратили свою субъектность в 1917 году, после чего нельзя говорить о какой-либо их исторической ответственности. С 1917 года нет никакой русской государственности, но есть одно сплошное насилие коммунистического режима, помноженное на ложь его пропагандистского аппарата.

Для многих такое вот видение своей истории кажется привлекательным и даже выгодным. Русская нация предстает идеальной и безвинно пострадавшей. А раз так, то ей полагается преклонение или как минимум горячее сочувствие. Данный миф рассчитан на то, чтобы пробудить некую мощную энергетику национального освобождения от комплекса вины. Его носители рассчитывают на то, что русские почувствуют себе абсолютно свободными от всех кошмаров прошлого века и с такой вот свободой вступят на дорогу строительства национального государства.

Любопытно, что ранее в антисоветской среде был очень популярен иной миф, согласно которому Россия и русские, напротив, виновны в революции, ибо поддались ее соблазну и позволили коммунистическому режиму творить свои безбожные эксперименты. Поэтому они должны покаяться – в массовом порядке, изменить сознание и в этом очищенном состоянии вступить на дорогу строительства национального государства. В этом случае русские выступают и как жертва, и как виновник, что дает более сложную картину. Действительно, мы много чего напортачили, да и пострадали сильно. И миф вины подразумевает хоть какую-то субъектность, хоть какое-то признание участия в истории. Правда, картина все равно выходит сильно усеченной, ибо творчество подается больше со знаком минус, тогда как советский период имеет и свой плюс. Но все-таки, все-таки…

А вот миф жертвы выставляет русских как тотальный объект советской истории. И тем самым он подставляет их под мощный информационный удар. Ведь сразу же возникает вопрос – а как же это русские позволили кому-то взять да и лишить себя своей же политической субъектности, своего же государства? Разве Россия подверглась оккупации многомиллионной армии противника? Как будто бы нет. Речь ведь идет о нескольких десятках тысяч радикалов, пусть даже и имеющих какие-то там шуры-муры с иностранными разведками.

Причем большинство из этих радикалов были русскими же. Даже и в высшем руководстве, несмотря на все обилие инородцев, русских насчитывалось очень и очень много. Взять хотя бы главного идеолога партии Николая Ивановича Бухарина, который, кстати, был одним из главных же ее русофобов – взять хотя бы его «Злые заметки». В январе 1927 года, выступая на XXIV Ленинградской губпартконференции, сей деятель заявил: «Я больше всего должен сказать о великорусском шовинизме».

Ближайшим соратником Бухарина был руководитель ВСНХ Алексей Иванович Рыков, ставший после смерти В.И. Ленина председателем Совета народных комиссаров (СНК). Его пример как-то опровергает байки о нерусском большевизме. Можно также взять для примера «главного конника» Семена Михайловича Буденного с «первым красным офицером» Климентом Ефремовичем Ворошиловым. Да и куда деть потомственного русского дворянина – наркома иностранных дел Григория Валентиновича Чичерина?

Да посмотрим хотя бы на окружение Л.Д. Троцкого, который многими воспринимается как некое воплощение «инородческого большевизма». Между тем многие ближайшие соратники этого «демона революции» были самыми что ни на есть природными русаками. Возьмем для примера потомственного самарского рабочего Леонида Петровича Серебрякова, который одно время даже входил в Политбюро ЦК РКП(б). Не последним человеком в партии был сын православного священника Евгений Алексеевич Преображенский (секретарь ЦК и член Оргбюро), родивший теорию «первоначального социалистического накопления». Согласно ей, индустриализация в СССР должна была происходить целиком за счет крестьян. Еще один троцкист – Николай Иванович Муралов – какое-то время командовал Московским военным округом и в 1924 году предлагал Троцкому использовать вверенные ему части для отстранения И.В. Сталина от власти. В эту компанию русских отщепенцев надо занести и Ивана Никитича Смирнова, старого большевика и подпольщика, организовавшего нелегальную троцкистскую группу аж в 30-е годы.

То есть оккупация никак не выходит. Тогда что же? Русские пошли на поводу у некоей радикальной секты, которая все у них отняла? Но тогда возникают очень серьезные сомнения в дееспособности русских. И эти сомнения всегда будут возникать внутри и вовне России – в ответ на мученические стоны ретрансляторов мифа жертвы.

Они, наверное, даже не догадываются о том, в каком проигрышном виде выставляют Россию и русских. Это «маленькая, но гордая» Эстония может выступать в роли страдалицы, которую злодейски умучила страшная и огромная «империя зла». Безусловно, тут имеет место быть голая пропаганда, но все выглядит логично: Россия – большая, Эстония – маленькая. Поэтому-то «маленьким, но гордым» охотно дают разные бонусы, да еще и восторгаются их мужеством. А здесь что? Огромная величина «умучена» от леворадикальной партии эмигрантов и подпольщиков. Нет, тут уже никакого сочувствия быть просто не может. Тут возникает соблазн выставить «умученных» этакими инвалидами, если только не умалишенными. Ну и, соответственно, сделать вывод о том, что все богатства многомиллионной страны-жертвы находятся у нее по какому-то странному недоразумению. И принадлежать они должны странам разумным и деловым, которые никогда не позволили бы покорить себя какой-то секте антинациональных фанатиков. К слову, на Западе свои собственные (не менее, а то и более кровавые) революции считают именно национальными – при сколь угодно критическом отношении к ним. Что ж, в этом великая сила Запада – он себя жертвой никогда не выставлял, в отличие от наших «плакальщиков по земле Русской».

В среде самих плакальщиков есть довольно-таки экзотическая прослойка конспирологов-«масоноискателей». Они предлагают следующую версию революции. Дескать, большевики и другие социалисты, вкупе с либералами, никак не смогли бы, сами по себе, сокрушить Великую Россию – даже и на пресловутые «немецкие деньги». Все дело в «мировой закулисе», которая представляет собой совокупность разных закрытых и полузакрытых структур (на первом месте, естественно, стоит «страшное и ужасное» масонство). Эта совокупность контролирует все западные страны, а все подрывные течения являются всего лишь ее марионетками. И Россию сокрушила именно эта страшная сила, так что можно смело говорить об оккупации – тайной, замаскированной.

Эта версия завораживает многих, ибо дает очень легкое объяснение всем историческим событиям. «Масоны» («сионисты», «мондиалисты» и т. д.) виноваты – вот и весь сказ. И Россия в такой оптике действительно предстает «маленькой, но гордой Эстонией» – перед лицом закулисной «империи зла».

При этом «масоноискатели» совершенно упускают из виду, что такое видение истории предполагает полную и окончательную капитуляцию. Если мировая закулиса столь мощна, то противостоять ей практически невозможно. «Маленькой, но гордой Эстонии» может помочь «свободолюбивый Запад», но кто поможет «маленькой, но гордой России»?

На самом деле слухи о могуществе «закулисы» сильно преувеличены. Было бы, конечно, совершенно неверным отрицать роль разных закрытых структур (того же самого масонства). Но и перебарщивать тут не надо. Более того, налицо ведь тот факт, что Октябрьская революция сорвала планы «закулисы» и ее западных центров. Даже и в дореволюционной России иностранный капитал занимал мощнейшие позиции. (Об этом постоянно писали тогдашние монархисты, весьма далекие от благостного идеализаторства дореволюционной России, присущего монархистам нынешним.) Однако же в красной России частный капитал национализировали и тем самым резко ограничили влияние на нее извне. Кое-кто, конечно, успел пограбить, пользуясь связями (через международные каналы) с некоторыми вождями большевизма. Но потом и эту «малину» свернули. Ленин, безусловно, не был агентом «закулисы», он создавал свою, собственную «закулису» – красную, коминтерновскую.

«Россия кончилась»

Миф жертвы чреват страшной мыслью о том, что в 1917 году Россия умерла, исчезла с поверхности земного шара, уступив безбожной и антинациональной «Совдепии». Об этом стали говорить уже сразу же после октябрьского переворота. Хотя до этого царила какая-то странная эйфория, связанная с переворотом февральским. Между тем именно Февраль породил Октябрь, так что логичнее было бы начать плакаться сразу же после отречения Государя.

Сегодня утверждение о том, что Россия погибла, также в ходу. Вот, например, что пишет о. Лев Лебедев: «Русский народ был (в ходе второй мировой. – А.Е.) доуничтожен физически, то есть завершил свою историческую Голгофу, уйдя из земной области бытия полностью. Некоторое количество его представителей, т. е. подлинно православных русских людей, еще какое-то время сохранялось. Но оно было уже столь незначительно, что не могло стать основой возрождения народа… Взамен Русского Народа на территории России начал жить новый, другой народ, говорящий на русском языке…» («Великороссия. Жизненный путь»).

А вот мнение игумена Петра (Мещеринова):

«…на самом деле большевизм Россию – ни больше ни меньше – стер с лица земли. […] Россия как цивилизация и христианская культура, как живая преемственная традиция, закончила свое существование. Мы живем в совсем другой стране. Само слово «Россия», которое мы употребляем сейчас, является не синонимом исторической России, а абсолютным антонимом… В России не осталось народа, вместо него – атомизированное население и паразитирующая на нем верхушка, плоть от плоти этого населения. Русская нация уже умерла духовно и нравственно, и вслед за этим умирает физически. Спасти – уже не народ, а отдельных, частных людей, не желающих гибнуть, – может только коренной перелом в общественном мировоззрении».

Что ж, тут все логично. Предельным выражением «объектности» является смерть. Труп – идеальный объект. Поэтому миф жертвы неизбежно ведет к некропатриотизму, а он сводится к ритуальному плачу по «погубленной России». И сама Россия здесь просто-напросто лишена будущего, ведь какое земное будущее может быть у трупа?

Откуда все это? Дыма без огня не бывает. В 1917 году Россия действительно столкнулась лицом к лицу со смертью. Можно даже сказать – пережила клиническую смерть. Но она выбралась из бездны и стала залечивать раны. Многие же люди так и остались поражены произошедшим. Они стали воспринимать свою нацию и себя как «живых мертвецов». Просто наиболее продвинутые ретрансляторы мифа жертвы это осознают, а менее продвинутые склонны рассуждать о живом объекте, который еще может что-то сделать сам. Кстати, отсюда – из некропатриотизма – и вырастает коллаборационизм. В свое время многие плакальщики по России задумались: «А зачем церемониться с коллективным трупом? Надо мстить убийцам и создавать принципиально новое». И пошли под иностранные знамена, воевать за Гитлера.

«Россия погибла» – именно этот вывод и подвиг многих ультраправых националистов думать о создании новой нации на осколках «погибнувшей». Отсюда и проекты создания «Республики Залесья», «Ингерманландии» и прочее творчество «русских сепаратистов», которые вчера еще были убежденными сторонниками Великой Русской Империи.

К слову, становится более понятен яростный антисоветизм некоторых нынешних «белых борцов». Если Россия не погибла, то она так или иначе сохранила себя в формате советизма. А признать это им онтологически сложно. Именно в этом одна из причин яростных атак на советизм, а отрицание марксизма (совершенно верное в основе своей) – здесь дело второе, если только не десятое.

Великая ошибка

Мне представляется, что в 1917 году Россия и русский народ выступили в качестве субъекта, творца истории. Конечно, было бы совершенно нелепым утверждать, что за Лениным и Троцким пошло большинство русских. Вообще, большинство всегда политически пассивно и не имеет какой-либо четкой позиции, реагируя на произошедшее достаточно спонтанно. Но факт есть факт – миллионы русских пошли за большевиками. Причем речь идет прежде всего о рабочих, которые были тогда, в условиях вызревания индустриального общества, весьма авангардной и мобильной силой. У нас любят поговорить о том, как большевики проиграли на выборах в Учредительное собрание (об этом речь еще пойдет – ниже). Но ведь это в масштабах всей страны, а в центрально-промышленном районе они одержали убедительную победу, и это во многом предопределило их победу в Гражданской войне.

Очевиден и тот факт, что в конце Гражданской войны большинство все-таки признало власть РКП(б). Вспомним, что уже после разгрома П.Н. Врангеля, в 1921 году, Россия была объята пожаром крестьянской войны. Много написано о Тамбовском восстании, но подобных восстаний было множество. Они практически парализовали жизнь Советской России. И сибирские делегаты были вынуждены пробиваться на X съезд РКП(б) с боями. Но стоило только ввести НЭП и ликвидировать продразверстку, как крестьянская война моментально закончилась. Отношение к большевизму было по-прежнему сложным, но превалировать все же стала лояльность.

Итак, большевизм – это все-таки русский выбор. Хотя и не общерусский. Общерусского выбора тогда вообще не было.

Возникает вопрос – насколько этот выбор правилен, а насколько ошибочен – с точки зрения русского патриотизма и традиционализма. Если подходить к делу кабинетно, то большевизм, будучи одной из версий марксизма, – это очень плохо. Отмирание государства, собственности и семьи – это безусловное зло. И подобные базовые основы теории не могли не привести к левацким экспериментам на практике.

Но здесь сразу же стоит сделать одну важную оговорку. Лично я не вижу ничего такого страшного в том, что мы когда-то совершили сильнейшую ошибку – исторического и общенационального масштаба. (Поправить ее попытались в 30-е годы. Как раз именно в очищении партии от наиболее продвинутых интернационалистов-догматиков и проявилась русская субъектность. Но при этом сами носители этой субъектности во многом впитали в себя смыслы красного интернационализма.) Вообще, в плане исторического развития страшно, когда нация прекращает свое историческое бытие, все остальное – это проявление воли к жизни, ценное уже и само по себе.

Другое дело – куда эта воля направлена. Понятно, что и либеральный феврализм, и тоталитарный большевизм не правы, так сказать, с точки зрения политической онтологии. Но, как известно, в этом мире все относительно. И то, что кажется неправильным (причем совершенно оправданно) в одном ракурсе – выглядит совершенно по-иному – в другом. «Плохой» большевизм был наилучшим выходом в отношении еще более «плохого» либерализма. А вот чего-то «наилучшего третьего» тогда просто не существовало.

Если же покинуть поле «чистой теории» и обратиться к исторической практике, то мы увидим, что альтернативы большевизму не было. К слову, именно эта безальтернативность и привела многих убежденных антикоммунистов в лагерь сменовеховцев, национал-большевиков и евразийцев. Вот что пишет по этому поводу один из основателей евразийства П.Н. Савицкий в своем письме к национал-либералу П.Б. Струве (1921 год): «Представим, что большевиков можно свалить. Кто же их заменит? Вот тут-то и выступает, дополнительная к сформулированным Вами, посылка национал-большевизма, сводящаяся к существенно низкой оценке политической годности всех без исключения партий и групп, которые в качестве соперников большевиков выступают ныне претендентами на власть… Политическая годность большевиков резко контрастирует с неспособностью их соперников. И эта политическая годность, что бы ни говорили противники большевиков, сказывается на политическом положении страны… Если признать правильным вышеуказанную посылку о политической негодности претендентов, оспаривающих у большевиков власть, то нужно предвидеть, что вслед за падением большевиков волна народной анархии захлестнет Россию. В обстановке этой анархии выползут, как гады, самостийники – грузинские и кубанские, украинские, белорусские, азербайджанские. Создастся обстановка для интервенции, и чужеземцы по своему произволу определят форму этой интервенции. Россия падет и распадется не так, как «пала» и «распалась» к нынешнему моменту (т. е. фиктивно), а по-настоящему… Если бы на горизонте русской действительности появилась новая и действенная сила, концепция наша пала бы сама собой. Но поскольку этого нет, поскольку перед нами все та же давно знакомая обстановка, постольку чувство, которое Вы именуете «патриотической страстью», – именно оно и ничто другое – приводит к национал-большевизму» («Еще о национал-большевизме»).

Конечно, было бы очень неплохо, если бы большевикам противостояла мощная правонационалистическая сила, выдвигающая яркий идеал национального Русского государства. Но такой силы, увы и ах, не было. Правые, черносотенные силы «сдулись» еще накануне Февраля, а после него так и вообще были деморализованы. В белом тылу монархическое движение возродилось, но большинство крайне правых стояли на позициях непредрешенчества, как и вожди Белого движения. «Наиболее заметное место среди крайне правых организаций в легальном политическом спектре белого Юга занимал «Союз русских национальных общин» во главе с В.М. Скворцовым, – пишет историк Я.А. Бутаков. – «Союз» не предрешал будущую форму правления, признавая лишь, что она должна «соответствовать национальному правосознанию русского народа…» «Союз русских национальных общин» занимал первостепенное место среди организаций, наметивших в июне 1919 г. на собрании в Кисловодске образование правого блока. Кроме «Союза», там были представлены Национал-либеральная партия, общество «За Россию» и «Общество Прикарпатской Руси». Собрание наметило издание теоретического органа правого блока «Наш путь» (впоследствии «Русский путь»), но его выпуск так и не был налажен. Было также решено провести объединительный съезд русских партий… На съезде был фактически создан блок нескольких правых партий, однако это не было закреплено никаким формальным решением. Съезд в Ессентуках принял программную декларацию, в основных своих пунктах соответствовавшую платформе «Союза русских национальных общин». Указывалось, что будущую форму правления «установит Народное Собрание в соответствии с историческим укладом русской нации» («Русские националисты и Белое движение на Юге России в 1919 году»).

Более мелкие группы (типа Народно-государственной партии В.М. Пуришкевича) в Гражданскую войну выступали за конституционную монархию, чем сразу же обесценивали весь своей монархизм в глазах нации. Подобный идеал практически ничем не отличался от кадетских и октябристских выдумок. И понятное дело, что русский человек не мог прикипеть сердцем к идее посадить на трон «буржуйского» царя, зависимого от «буржуйского» же парламента. Даже и большевизм с его лозунгом «Вся власть Советам!» смотрелся куда более «самодержавно» и «почвенно».

Нет, были, конечно, ортодоксы от монархизма, но вот их-то совсем не было ни слышно, ни видно. Например, главный идеолог монархизма Л.А. Тихомиров отошел от политики еще до революции. В 1912 году он пишет в своем дневнике: «Будущего нет не только у меня, но и у дела моего. Царя нет, и никто его не хочет… Церковь… да и она падает. Вера-то исчезает… Народ русский! […] Да и он уже потерял прежнюю душу, прежние чувства…» Характерно, что Тихомиров приветствовал Февральскую революцию и даже возлагал определенные надежды на большевиков, которые не потеряли «понимания государственности». Причем он был не одинок.

Крайне правая газета «Гроза» (одна из немногих, продолжавших выходить и после февраля 1917 года), на удивление всем, энергично поддержала октябрьский переворот: «Большевики одержали верх: слуга англичан и банкиров Керенский, нагло захвативший звание Верховного главнокомандующего и министра-председателя Русского Царства, метлой вышвырнут из Зимнего дворца, где опоганил своим присутствием покои царя-миротворца Александра III. Днем 25 октября большевики объединили вокруг себя все полки, отказавшиеся повиноваться правительству предателей…» Чуть позже «Гроза» уверяла: «Порядок в Петрограде за 8 дней правления большевиков прекрасный: ни грабежей, ни насилий!» Активный член Союза русского народа, секретарь министра юстиции А. Колесов оказался единственным чиновником соответствующего министерства, который сразу и безоговорочно перешел на сторону советской власти. Выдающийся правый публицист Москвич стал руководящим работником ТАСС и одним из ведущих журналистов газеты «Известия». А его коллега и единомышленник Е. Братин одно время служил заместителем председателя Харьковской ВЧК.

Историк Д. Стогов пишет: «Спустя некоторое время после октябрьского переворота, во время выборов в Учредительное собрание, академик А.И. Соболевский, в недавнем прошлом товарищ председателя СРН, писал в письме другому видному члену Союза приват-доценту Б.В. Никольскому: «Я голосую за список большевиков (они теперь моя пассия), веду за собой сестру и братьев и убеждаю знакомых…» Свой несколько странный для убежденного монархиста выбор Соболевский мотивировал тем, что его «теперешние любимцы» большевики «уж больно здорово… расправляются с либеральной слякотью…» Любопытно отреагировал на победу большевиков и Б.В. Никольский. Как и другие монархисты, восприняв Октябрьскую революцию отрицательно, Никольский в письме В.С. Шилкарскому 28 октября 1917 г. писал: «Скажу одно: мало в истории было столь жалких, безнадежных и глупых авантюр, как нынешняя проделка большевиков. Они, в сущности, уже ликвидированы, хотя, мне думается, и дни Керенского сочтены. Впрочем, конец так близок, что подождем утра…» Однако позже, несмотря на то, что оценка большевистской политики и ее последствий, которую дает Б.В. Никольский в дневнике, так и осталась негативной, тем не менее с весны 1918 г. он не только идет на службу к большевикам, но и призывает не сопротивляться им. Процитируем характерные высказывания из дневника и писем Б.В. Никольского по этому поводу, относящиеся к весне и осени 1918 г.: «…Чем большевики хуже кадетов, эсеров, октябристов, Штюрмеров и Протопоповых? Ничем. Россиею правят сейчас карающий Бог и беспощадная история, какие бы черви ни заводились в ее зияющих ранах…» (из письма к Б.А. Садовскому, 8 (21) апреля 1918 г.). «В активной политике они… с нескудеющей энергиею занимаются самоубийственным для них разрушением России, одновременно с тем выполняя всю закладку объединительной политики по нашей, русской патриотической программе, созидая, вопреки своей воле и мысли, новый фундамент для того, что сами разрушают… Это разрушение исторически неизбежно, необходимо: не оживет, аще не умрет… Ни лицемерия, ни коварства в этом смысле в них нет: они поистине орудия исторической неизбежности… Лучшие в их собственной среде сами это чувствуют, как кошмар, как мурашки по спине, боясь в этом сознаться себе самим; а с другой стороны, в этом их Немезида: несите тяготы власти, захватив власть! Знайте шапку Мономаха!..» (из письма к Б.А. Садовскому, 26 октября (8 ноября) 1918 г.)» («Черносотенцы и большевики: правый взгляд на триумфаторов»).

Кстати, сам Садовский в 30-е годы напишет в своем дневнике следующие строки: «Всякий честный монархист должен сознаться, что большевики все же лучше президента Милюкова или императора Кирилла… Коммунизм же представляется мне голым мускулистым парнем со здоровыми нервами и крепким желудком. В жизни этому парню предстоят два пути. Или же он призван обновить весь мир и выжечь старую плесень – явиться бичом Божиим – и тогда со временем он все равно пойдет к обедне; или же ему назначено расчистить путь для грядущего за ним антихриста». Правда, в конечном итоге антикоммунизм Садовского приведет его на позиции коллаборационизма: «Писатель доживет до Великой Отечественной войны и будет в стихах, сохранившихся в рукописях и недавно впервые опубликованных, выражать надежду на то, что национал-социалисты помогут восстановить в России самодержавие… Без его ведома Садовский будет использован советскими спецслужбами, осведомленными о его монархических взглядах, для проведения радиоигры с немцами» (А.В. Репников. Консервативные концепции переустройства России).

Правильные идеи «православия, самодержавия и народности» существовали лишь умозрительно, никак не влияя на реал-политик. И это неизбежно наводит на «еретическую» мысль – а были ли они тогда нужны России? Точнее даже так – были ли они нужны ей в том виде, в котором их выразила тогдашняя русская консервативная мысль?

Однако же повторюсь, что господствовал даже не конституционный монархизм, доминировало бесцветное, серое непредрешенчество. Понятно, что подобная неопределенность никак не могла выступать в качестве альтернативы большевизму с его четко очерченной идеологией и внятно сформулированным государственным идеалом: «Вся власть – Советам!» Гражданская война была войной идейно-политической, и здесь собственно военный фактор стоял на втором месте. Поэтому для победы в ней нужно было четко определиться со своим политическим идеалом.

Абстрактный «противобольшевизм» таковым идеалом быть не мог. Вот почему проиграли и белые вожди, и их праворадикальные союзники. А ведь они могли бы сделать совершенно выигрышную ставку на монархизм – народный и социальный («национально-социалистический»). Троцкий утверждал: «Если бы белые догадались выдвинуть лозунг какого-нибудь кулацкого царя – мы не продержались бы и пары недель». Конечно, именно за «кулацкого» царя народ не пошел бы, но за царя «народного» – да.

Многие лидеры антибольшевистского движения, настроенные монархически, утверждали, что народ, дескать, еще не готов поддержать монархию, поэтому и нужно выступать с позицией неопределенчества. Однако в Сибири командир красных партизан Н. Щетинкин считал возможным выпускать листовки, в которых вещал от имени великого князя Николая Николаевича. Вот текст воззвания: «Я, Великий Князь Николай Николаевич, тайно высадился во Владивостоке, чтобы вместе с народной советской властью начать борьбу с продавшимся иностранцам предателем Колчаком. Все русские люди обязаны поддержать меня. Великий Князь Николай. С подлинным верно, главнокомандующий народным фронтом Енисейской губернии Кравченко и Щетинкин».

Предприимчивый красный командир взывал: «Пора покончить с разрушителями России, с Колчаком и Деникиным, продолжавшими дело предателя Керенского. Надо всем встать на защиту поруганной Святой Руси и Русского народа. Во Владивосток приехал уже Великий Князь Николай Николаевич, который взял на себя всю власть над Русским народом. Я получил от него приказ, присланный с генералом, чтобы поднять народ против Колчака… Ленин и Троцкий в Москве подчинились Великому Князю Николаю Николаевичу и назначены его министрами… Призываю всех православных людей к оружию. ЗА ЦАРЯ И СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ!» Понятно, что если бы монархизм не был бы популярен в народной массе, то он бы этого делать не стал. Вот такой вот парадокс – красные Троцкий и Щетинкин отлично понимали то, чего никак не могли понять белые Деникин и Колчак.

И как тут не отдать дань политическому чутью красных и их пропагандистскому искусству? А вот белым похвастаться здесь было нечем. Информационную войну они проиграли – с оглушительным треском. Для наглядности можно посоветовать ознакомиться с пропагандой белых – она просто поражает своей беспомощностью. Дама в декольте, идущая с мечом на красного зверя, – это, конечно, шедевр, ничего ни скажешь. Или взять хотя бы такой казус – когда белые все-таки решили сохранить экспроприированную землю за крестьянами, то указ об этом был распечатан ничтожным тиражом. Причем какие-то рачительные люди вообще додумались продавать его за деньги. Но пропаганда – дело второе. Самое главное, что белым нечего было пропагандировать – кроме антикоммунизма. Если же брать ценности позитивные, то здесь у белых козырей не оказалось. Не считать же таковым совершенно верный, но весьма абстрактный лозунг «единой и неделимой России». Большевики ведь тоже не были против «единства и неделимости». По этому поводу хорошенько проехался монархист и антикоммунист И.Л. Солоневич: «Единая и неделимая» никаким лозунгом вообще не была – и по той чрезвычайно простой причине, что «делить Россию» большевики не собирались – это означало бы «деление» и советской власти. Зачем ей было бы делить самое себя? В общем, «общего языка с народом» не нашли ни красная, ни белая, ни левая, ни правая стороны. Кое-кто из белых идеологов и сейчас еще повторяет мысль о том, что Белые движения не были поняты русским народом. Можно было бы поставить вопрос иначе: почему народ должен был понимать ген. Деникина, а не ген. Деникин понимать русский народ? Величины как-никак мало все-таки соизмеримые. Но у обеих боровшихся сторон были свои представления о народе, о его нуждах и о его интересах. Красная сторона оказалась более гибкой, более организованной…»(«Народная монархия»).