Текст книги "Русские в СССР. Потерпевшие или победители?"

Кто же еще мог противостоять большевикам? Либералы кадетско-октябристского типа? Ну, это даже не смешно. Сия публика растратила свой политический капитал в первые же месяцы после февраля 1917 года, а на выборах в УС получила какой-то совсем уж ничтожный процент. Кадеты и близкие им политики пользовались влиянием на белых вождей, но это говорит не об их политической силе, но скорее о политической недальновидности деятелей типа Деникина.

Хороший шанс имели эсеры, начинавшие как неонародники, последователи «Народной воли» и т. п. движений XIX века. Как известно, народники стояли на позициях самобытности и признавали особый путь России к социализму – через традиционные институты – общину и артель. Они могли бы выдвинуть идею русского национального социализма (не путать с нацизмом!), которая неизбежно приняла бы правые, традиционалистские черты. Но эсеры предали свое народническое первородство за чечевичную похлебку социализма. Они пошли за меньшевиками, которые придерживались ортодоксальной трактовки учения К. Маркса. Последний утверждал, что социалистическая революция может произойти только после того, как капитализм полностью исчерпает все ресурсы своего развития. Поэтому меньшевики призывали социалистов признать первенство либеральной буржуазии. Эсеры с этим согласились, что и стало причиной их политического краха. Россия упорно не желала идти по пути либерализма и капитализма, пусть даже и в расчете на будущую социализацию. Массы хотели социализации здесь и сейчас.

«Из социалистических партий именно эсеры с самого начала утверждали, что Россия отличается от Западной Европы, и потому характер ее революции и путь к социализму будут иными, нежели на Западе, – пишет С.Г. Кара-Мурза. – Это они восприняли от своих предшественников народников. Но история показала, что сама по себе социальная философия, лежащая в основе партийной программы, вовсе не достаточна для того, чтобы партия смогла сделать верный выбор в момент революционной катастрофы. И между Февралем и Октябрем 1917 г. получилось так, что эсеры отошли от своих главных программных положений и вступили в союз с либерально-буржуазными силами. Еще весной, сразу после февраля, эсеры колебались, а потом приняли политическую линию меньшевиков. А главный смысл этой линии был в том, что Россия не готова к социалистической революции, и поэтому надо укреплять буржуазное Временное правительство. Так эсеры вошли в это правительство и даже приняли в свои ряды Керенского. За этим последовал и другой важный шаг – поддержка решения продолжать войну, а ради этого отложить на неопределенный срок разрешение земельного вопроса – до конца войны, когда с фронта вернутся солдаты. Большевики же, напротив, включили важнейшие концепции эсеров в свою программу» («Советская цивилизация»).

Итак, остаются одни только большевики, которые трактовали марксизм совершенно в ином ключе. Они, совсем как народники XIX века, считали, что вовсе не обязательно ждать, пока Россия полностью пройдет все стадии капитализма. Вот еще один парадокс – эсеры-неонародники отказались от народничества, тогда как большевики взяли его на вооружение!

В тех исторических условиях государствообразующей идеологией мог стать только марксизм – конечно, в большевистской трактовке. Русская общественная мысль находилась в состоянии хаоса, вызванного крушением прежних устоев. Ей нужна была некая опора, некий стержень. И марксизм, с его набором четко сформулированных и жестко утверждаемых положений на роль такой опоры-стержня подходил идеально. Да, ему была присуща и догматичность, и схематизм, но распадающееся национальное сознание как раз жаждало и догмы, и схемы. «Классы», «производительные силы и производственные отношения», «формации», «базис», «надстройка» – все это раскладывало социальное бытие по полочкам. Безусловно, русская мысль и сама бы дошла до своего «марксизма», но она была захвачена врасплох мировой войной и революцией. А рядом находился Запад с его пакетом идеологий…

Показательно, что и русское неонародничество ухватилось за марксизм – здесь проявилось желание встать на какую-то твердую почву. Но вот в чем дело – меньшевистский марксизм откладывал социализм на потом, представляя его делом отдаленного, посткапиталистического будущего. А марксизм большевистский предлагал делать социалистическую революцию «здесь и сейчас». Поэтому массы пошли именно за ним.

Железная основа большевизма привлекала самые разные элементы. В том числе и сугубо государственнические, которые видели в ней залог спасения России и создания мощной индустриальной державы. И действительно, экономический детерминизм Маркса программировал страну на быструю, форсированную индустриализацию, которая была ей столь необходима – прежде всего в военных целях. Опять-таки нужно заметить, что «вообще», «теоретически» этот самый детерминизм – «не есть хорошо». Но в тех конкретно-исторических условиях он оказался спасителен. Здесь в который уже раз заметна диалектика истории, которая отметает любую однозначность.

Национализм под прикрытием

Вообще, нужно отметить, что история сыграла с учением Маркса довольно-таки злую шутку – он оказался наиболее востребованным именно в аграрных странах. Об этом свидетельствует пример Китая, Северной Кореи, Вьетнама и Кубы, где коммунистические партии по-прежнему находятся у власти. Причем марксизм там уже давно воспринимается как некая формальность, за которой скрывается совсем иная политическая реальность. Собственно говоря, марксизм был нужен для того, чтобы противостоять западному капитализму и подвести под идею национальной независимости некий солидный универсальный базис. «Старый» национализм (а-ля Чан Кайши) оказался не способен представить реальную альтернативу американскому и европейскому гегемонизму. Его буржуазная природа требовала компромисса с Западом, что не устраивало очень и очень многих. Но эти многие и не думали воспринимать марксизм по-марксистски (или хотя бы даже по-советски). Он воспринимался и воспринимается как прикрытие национализма.

Характерно, что в Северной Корее, которая считается оплотом коммунистического догматизма, отказались и от марксизма, и даже от коммунизма. В 2009 году руководство Корейской Народно-Демократической Республики (КНДР) пересмотрело конституцию страны. Теперь в ней нет положения о строительстве коммунизма. А еще раньше, в 1992 году, из основного закона были выкинуты все упоминания о марксизме-ленинизме. Собственно говоря, и до этого все ссылки на учение Маркса и Ленина были скорее формальными. КНДР не хотела злить идеократический СССР, хотя и вела себя довольно независимо в отношении Москвы. Ну а после распада Союза нужда в марксистской фразеологии полностью исчезла.

Настоящей идеологией Северной Кореи с 1955 года является так называемое «чучхе». Термин этот весьма специфический и очень труден для понимания. Дается несколько его трактовок – «самобытность», «основная часть», «опора на собственные силы», «вещь с точки зрения субъекта», «человек как хозяин себя и окружающего мира». Здесь смешаны элементы религии, традиционализма и социализма. А в центр всего поставлен субъект, решительно преодолевающий окружающую реальность. Причем речь идет скорее о коллективном субъекте, который воплощается в народе, в нации. По сути, чучхе – это национализм, но только крайне левый и радикально-социалистический.

Вот краткая характеристика этого любопытного учения: «Субъектом общественного движения выступают народные массы. Нация, обладающая высоким чувством национальной гордости и революционного достоинства, непобедима.

В отличие от капиталистической экономики, стремящейся к прибыли, главной целью социалистической самостоятельной экономики является удовлетворение потребностей страны и населения.

Народ каждой страны обязан бороться не только против агрессии и порабощения, за последовательную защиту своей самостоятельности, но и против империализма и доминационизма, посягающих на самостоятельность народов других стран.

Чтобы установить общенародную и всегосударственную систему обороны, надо вооружить весь народ и превратить всю страну в крепость.

Революция – это борьба за реализацию народными массами их потребностей в самостоятельности.

Сидеть сложа руки, ожидая, пока созреют все необходимые условия, равнозначно отказу от революции.

Чтобы выработать правильный взгляд на революцию, требуется обязательно положить в основу воспитания чувство беззаветной преданности партии и вождю» (А. Александров. Идеи чучхе).

Как видим, здесь совсем мало общего с марксизмом. По сути, речь идет о левой версии национального социализма. И у этого социализма есть очень важная, специфическая черта. Если на Кубе главенствуют государственные структуры, а в Китае – партийные, то в КНДР господствует армия – во главе с «вождем» Ким Чен Иром, сыном основателя чучхе – Ким Ир Сена. По новой конституции, «верховным лидером» КНДР является председатель Национальной оборонной комиссии, который является главнокомандующим всех войск и «руководит всей страной». Это логически вытекает из учения чучхе, требующего вооружения всей нации. Кстати, северокорейский милитаризм заставляет вспомнить традиционные общества Средневековья, где господствующие позиции занимала военная знать, предводительствуемая монархом. А если вспомнить, что после смерти основателя КНДР Ким Ир Сена власть перешла к его сыну, то аналогия становится совсем уж очевидной. К слову, передача власти по родственному принципу характерна и для Кубы, где ныне правит брат Ф. Кастро – Рауль.

А что же экономика? Тут тоже много любопытного и не соответствующего распространенному взгляду на КНДР. Считается, что северокорейская экономика представляет собой сугубо централизованную, командно-административную экономику «казарменно-коммунистического» типа. Длительное время так оно и было. Но в 2002 году в стране началась масштабная реформа, призванная преодолеть затянувшийся экономический кризис. Так, в целях подъема сельского хозяйства были отпущены цены на продукцию, произведенную в аграрном секторе. Более того, в КНДР было принято решение отказаться от коллективных хозяйств, заменив их хозяйствами семейными. И это уже очень большой шаг в сторону от «коммунизма».

Отдельный вопрос – автаркия. КНДР провозглашает необходимость опоры на собственные силы, стараясь – где это только возможно, сохранить независимость от других стран. И, что показательно, у нее это получается. А ведь это маленькая страна, не имеющая каких-то особых богатств. Можно только представить себе – каких успехов достигла бы наша Великая Россия, если бы мы сосредоточились на внутреннем развитии, используя для этого наши гигантские богатства. Конечно, «казарменного социализма» нам не надо, но мы-то ведь вполне спокойно можем обойтись без него – с нашими-то ресурсами!

Русские в 1917 году сделали весьма неоднозначный выбор. С одной стороны, он был ошибочен, а с другой стороны – спасителен. «Плюс» и «минус» здесь сплелись в крайне причудливой комбинации, которая раздражает очень многих наблюдателей. Им непросто понять всю причудливость истории – и вовсе не ввиду отсутствия интеллектуальных способностей. Вместить в себе цветущую сложность истории очень трудно психологически. И мне по-человечески понятна реакция тех, кто бежит от такого вот «чудовищного» переплетения исторических реалий, пытается свести многообразие истории к простоте политических оценок. Но вместить в себя всю «цветущую сложность» все-таки необходимо, иначе история России окажется упрощенной донельзя.

Глава 2
Антисоветские стрелы в Россию

«Белый миф» против России

В 2008 году на экраны российских кинотеатров вышел фильм «Адмиралъ», посвященный жизни и деятельности знаменитого белого военачальника А.В. Колчака, провозглашенного «Верховным правителем России». Как ни крути, а это стало самым настоящим событием, сильно повлиявшим на общественное сознание. Интеллектуалы, живо интересующиеся историей и политикой, немедленно подвергли «Адмирала» всяческому обсуждению, причем оценки получились по большому счету категорическими. Фильм привлек и неискушенные в исторических штудиях «массы», которые обеспечили ему могучие кассовые сборы. Все это свидетельствует об одной малоприятной вещи. Гражданская война продолжает быть «актуальной историей», захватывающей умы и пробуждающей сильнейшие эмоции. Она волнует общество – и это очень плохо.

Хаос Гражданской войны нельзя пробуждать ни в малейшей степени, ибо мы пока еще стоим в нем по колени, если только не по пояс. Не случайно ведь споры об этом периоде так будоражат людей. А ведь уже почти 90 лет прошло! Давно уже пал СССР, а компартия РФ (единственная сильная организация левых) придерживается идеологии, застывшей где-то между социал-демократией и национал-консерватизмом. Тем не менее эмоциональный вихрь гражданского противостояния по-прежнему захватывает людей.

Сказать, что это чревато новой «горячей» гражданской войной, будет изрядным преувеличением. Но в условиях какого-либо политического кризиса «бело-красная» тема может стать одним из катализаторов политического конфликта. Любопытно, что многие из нынешних «белых», существующих на уровне этакого «сетевого клуба», ставят знак равенства между «совком» и «россиянией». А кое-кто из красных радикалов, действующих на уровне секты, напротив, считают, что «россияния» является воплощенной мечтой колчаков и деникиных – «тогдашних гайдаро-чубайсов».

И если, не дай бог, состоится хоть какой-то ремейк гражданской войны, то линия противостояния пройдет не между «леваками» и «беляками». И те и другие, со своим радикализмом, обрушатся на государство и государственников, производя этакую смысловую подмену. Государственность России будет представлена как «красно-совковая» или «бело-колчаковская» – с целью пробудить негативные эмоции у целых социальных групп. Кстати, в свое время именно так и поступили большевики, которые объявили белое движение монархическим. Понятно, что оно таковым не являлось, но большевикам нужно было оттолкнуть от белых те слои, которые оказались резко настроены против возможной реставрации. Вообще, современные «белые», с их потрясающим историческим нигилизмом и какой-то неуместной (после стольких-то лет!) нетерпимостью, ближе к большевикам, чем к своим историческим «прототипам».

Сегодня «белый миф» гораздо опаснее революционного, троцкистско-ленинского «красного мифа». Последний скончался еще в подвалах НКВД, будучи расстрелян своими же. Сталин, воплощение советского державничества, уничтожил гораздо больше «пламенных революционеров», чем все белые, вместе взятые. При нем красный проект, отбросив революционность троцкистско-ленинского типа, стал еще и советским проектом, хотя и не утратил при этом своей социалистической красноты, не перестал быть красным. А российское левое (коммунистическое) движение сегодня вертится вокруг советского державничества и сталинского социал-консерватизма. И левым-то его назвать, в принципе, нельзя. Есть, конечно, леворадикальные сектанты, о которых речь шла выше, но они находятся на периферии и лишены какой-либо пассионарности. А вот современные белые по-своему пассионарны, точнее субпассионарны. Они обладают некоей средне-слабой энергетикой, которую можно слить в черную дыру хаоса (на созидание она не потянет). Все-таки белая идея не расстреляла себя, как красная. Поэтому она живет – пусть и слабой, «рахитичной» жизнью. Красная же идея всего лишь имитирует жизнь – по инерции.

Итак, «белый миф» опасен для России прежде всего тем, что он может быть легко использован для атаки на государство и для разрушения хрупкого единства нации.

И едва ли не самым тревожным в развертывании этого мифа является то, что он апеллирует к могущественной «Загранице, Которая Нам Поможет». Белое движение с самого начала было проантантовским и строило свою военно-политическую стратегию в зависимости от западных демократий. Хотя эту зависимость не следует абсолютизировать, как это делали (и делают) адепты революционно-левацкого «красного мифа». Если бы белые и в самом деле были компрадорами и коллаборационистами, пресмыкающимися перед Западом, то никакой проблемы идеализации белого дела не стояло бы. Некого и нечего было бы идеализировать.

Нет, белые частенько вступали в жесткую политическую конфронтацию со своими западными «союзниками», сдерживая их воистину колонизаторские поползновения. Тот же самый А.В. Колчак, которого кое-кто считает английским шпионом, бывало, что и показывал кукиш Антанте. Так, в начале 1919 года Колчак отверг требования французского генерала М. Жанена, который хотел стать Верховным главнокомандующим всех белых войск Сибири. В апреле того же года Колчак настаивал на выводе американских войск с Дальнего Востока, обвиняя их в контакте с большевиками. А в сентябре адмирал отказался вывести белые войска из Владивостока, на чем настаивали «союзники».

Судя по всему, у Колчака не было особых иллюзий в отношении «союзников». Вот показательная дневниковая запись Н.В. Устрялова, бывшего в Гражданскую войну на стороне белых, а в эмиграции ставшего ведущим идеологом национал-большевистского «сменовеховства»: «Сейчас вместе с делегацией омского «блока» был у Верховного правителя – в домике у Иртыша. Длинная беседа на злобу дня. Хорошее и сильное впечатление. Чувствуется ум, честность, добрая воля. Говорил очень искренне, откровенно. Об «отсутствии порядочных людей», о «трудном положении армии («развал»), о союзниках. «Мое мнение – они не заинтересованы в создании сильной России… Она им не нужна»… О Японии, о наивности тех, кто думает, что стоит лишь ее попросить, и она пришлет дивизии… Говоря о том, что союзники не хотят помочь России стать снова великой, он прибавил: «Это мое мнение… Но ведь иногда приходится руководствоваться не внутренними убеждениями, а интересами государства… Политика в смысле попыток привлечения иностранцев будет продолжаться…» Чувствовалось, что он лично считал бы нужным более независимый, более самостоятельный тон в разговорах с союзниками. Но… он поддается доводам советников».

Впрочем, все было еще хуже, чем представлялось Колчаку и другим белым вождям. Западные «союзнички» вообще не хотели поражения большевизма. В этом, кстати, неоднократно признавались их лидеры. Так, британский премьер Д. Ллойд Джордж утверждал: «Мы сделали все возможное, чтобы поддерживать дружеские дипломатические отношения с большевиками, и мы признали, что они де-факто являются правителями… Мы не собирались свергнуть большевистское правительство в Москве». А президент США в. Вильсон считал, что «всякая попытка интервенции в России без согласия советского правительства превратится в движение для свержения советского правительства ради реставрации царизма. Никто из нас не имел ни малейшего желания реставрировать в России царизм…» Более того, какое-то время страны Антанты даже признавали возможным заключить союз с большевиками – против немцев. Именно с этой целью после Октябрьской революции в Россию направили неофициальных представителей от Франции (Ж. Садуль), Англии (Б. Локкарт) и САСШ (Л. Робинс), которые, в отличие от представителей дипломатических, были настроены довольно пробольшевистски. Советской России официально предлагалось принять помощь Антанты и снова вступить в войну с Германией. Однако к маю 1918 года выбор был все-таки сделан в «пользу» Германии. И вот тогда-то западные элитарии и пришли к мысли о необходимости интервенции в Россию и о широкомасштабной поддержке контрреволюции.

Демократический Запад спровоцировал у нас Гражданскую войну – инициировав восстание «белочехов». До этого антибольшевистские силы были достаточно «маргинальны» (о чем вспоминал Деникин). Ленин с марта 1918 года серьезно подумывал о компромиссе с «капитанами индустрии». В своей работе «Очередные задачи Советской власти» он призвал прекратить атаку на капитал. По сути, НЭП мог быть провозглашен уже тогда.

Но в мае 1918 года произошло восстание чехословацкого корпуса, которое привело к падению советской власти на огромных пространствах Поволжья, Сибири и Урала. Образование там антисоветских режимов сделало войну практически неизбежной, а также подтолкнуло большевиков на резкое ужесточение их политики. Само восстание стало возможным только благодаря позиции Антанты, которая надеялась задействовать чехословацкие части в борьбе и с немцами, и с большевиками. Еще в декабре 1917 года в Яссах (Румыния) военные представители союзников обсуждали возможность использовать чехословацкие части против большевиков. Англия склонялась именно к такому варианту, в то время как Франция все-таки считала необходимым ограничиться эвакуацией корпуса через Дальний Восток. Споры между французами и англичанами продолжались до 8 апреля 1918 года, когда в Париже союзники одобрили документ, в котором чехословацкий корпус рассматривался в качестве составной части войск интервентов в России. А 2 мая в Версале Л. Джордж, Ж. Клемансо, В.Э. Орландо, генерал Т. Блисс и граф Мицуока приняли «ноту № 25», предписывающую чехам остаться в России и создавать Восточный фронт против немцев. Причем вскоре было решено использовать корпус для борьбы с большевиками. Таким образом, Антанта откровенно взяла курс на саботаж эвакуации чехов.

Западные демократии были заинтересованы в перманентной гражданской войне. Надо было, чтобы красные как можно дольше били белых, а белые – красных. Конечно, постоянно это продолжаться не могло, рано или поздно какая-либо сторона взяла бы верх. Поэтому Антанта решила способствовать заключению перемирия между большевиками и белыми правительствами. Так, в январе 1919 года она сделала предложение всем властным структурам, находящимся на территории бывшей Российской империи, начать мирные переговоры. Перемирие так и не состоялось, что, по сути дела, и спасло Россию. Совершенно очевидно, что оно носило бы временный характер и в ближайшей перспективе было бы нарушено. При этом оно только стабилизировало бы состояние раскола России на ряд частей, прежде всего на красную РСФСР, колчаковский Восток и деникинский Юг. Возможно, что за первым перемирием последовало бы второе – и так продолжалось бы долгое время. Между прочим, подобное положение перманентной войны сложилось в 20–30-е годы в Китае, который был поделен на территории, контролируемые националистами Чан Кайши, коммунистами Мао Цзедуна и различными региональными кликами милитаристов. Понятно, что данный раскол играл на руку только внешним силами, в частности японцам.

Англия, между прочим, так и не отказалась от планов «примирить» белых с красными. Так, весной она в ультимативной форме предложила начать переговоры коммунистам и Врангелю – при арбитраже Британии. Сам Врангель решительно отверг британский ультиматум, в результате чего в мае 1920 года Лондон заявил о прекращении помощи белым. Правда, Франция от этой помощи еще не отказалась и даже усилила ее, но это было связано с обстоятельствами польско-советской войны. Дело в том, что французы делали основную ставку на поляков Ю. Пилсудского, помощь которым намного превосходила помощь белым. Но в 1920 году возникла угроза разгрома Польши и выдвижения Красной армии в Западную Европу. Вот тогда-то французам и понадобилась поддержка Врангеля, чье сопротивление вынудило красных отказаться от переброски многих отборных частей на польский фронт. Но после того как угроза Пилсудскому миновала, французы прекратили помощь белым.

Так что сводить все к «английским шпионам» – это значит упрощать проблему до какого-то вопиющего примитива. Нет, тут имеет место быть национальная трагедия. Белые искренне любили Россию и видели ее великой, единой и независимой. Но они болели тяжелой болезнью, поразившей практически всю русскую элиту, – западничеством. Патриотизм тянул белых в одну сторону, западничество – в другую. (Собственно, еще до февраля вирус либерализма вовсю свирепствовал даже среди национал-консерваторов. Здесь можно вспомнить хотя бы В.Н. Шульгина и все движение «прогрессивных националистов», которое присоединилось в Думе к антимонархической оппозиции. Не менее показателен и пример «реакционера» Пуришкевича, обрушившегося на царскую семью – под аплодисменты левых и либеральных думцев.)

И все-таки факт остается фактом – Белое движение было прозападным и склонялось к «интервенционизму». Собственно говоря, в 1918–1920 годах именно белые пустили в страну интервентов. Они, конечно, искренне считали их союзниками, но сути это не меняет.

Позже в эмиграции комплекс «интервенционизма» проявил себя в полной мере. Хотя со временем, в 30-е годы, произошла смена вектора надежды – с западных демократий на западные диктатуры. В то же время и надежда на демократический Запад не умирала никогда, а после Второй мировой вновь расцвела пышным цветом. Даже и Деникин, который во время войны решительно поддерживал военные усилия СССР, стал задумываться над перспективами западнодемократического удара «по большевизму». В 1946 году он направляет западным лидерам записку-меморандум «Русский вопрос», в которой содержатся такие строки: «Если западные демократии, спровоцированные большевизмом, вынуждены были бы дать ему отпор, недопустимо, чтобы противобольшевистская коалиция повторила капитальнейшую ошибку Гитлера, повлекшую разгром Германии. Война должна вестись не против России, а исключительно для свержения большевизма. Нельзя смешивать СССР с Россией, советскую власть с русским народом, палача с жертвой. Русский народ воспримет такую войну опять как войну Отечественную».

Снова, как и в случае с белым движением, мы не найдем здесь прямого субъективного коллаборационизма. Сам автор записки не призывает к интервенции. Но он допускает, что она может быть вынужденной и справедливой. (Заметим – речь идет даже не об ответе на «большевистское вторжение», но о «спровоцированной» агрессии самого Запада.) И вот уже – «война должна вестись». А у Гитлера, оказывается, была «ошибка». Что это – случайная оговорка? Если да, то оговорка очень показательная.

При этом Деникин не особо-то и обманывается, он предполагает, что Запад может расчленить Россию. Но все-таки оставляет для себя некий зазор надежды («а вдруг»). Вот так – вестернизированное сознание невольно выбрасывает все тормоза национального самосохранения.

И на данном историческом фоне флаги западных демократий (американский, британский и французский), которые развеваются над присягающим белым воинством в фильме «Адмиралъ», – это очень символично. И это неизбежно бьет по сознанию (и «подсознанию»), подталкивая к определенным выводам. А сами выводы могут быть разными. Например, такими: «Насчет американского и французского флагов, развевающихся рядом с русскими триколорами по время сцены присяги Адмирала. Тут уж, как говорил атаман Петр Краснов, «хоть с чертом, но против большевиков». Ничего предосудительного в сотрудничестве с союзными «врачами» в борьбе против внутренней «раковой опухоли» не вижу». Эти строки, написанные одним из блогеров ЖЖ (reqsamurai), лишний раз демонстрируют – в какой деструктив может привести «белый миф».

Собственно говоря, этот миф пронизан деструктивом насквозь. Белая идея была охранительной и созидательной лишь в сравнении с нигилизмом леваков. По отношению же к национальной и самодержавной России она проявила себя разрушительной. Авторы, придерживающиеся самых разных взглядов (от В.В. Кожинова до М.В. Назарова), давно уже показали, что вожди Белого движения были февралистами, приверженцами совершенно провального (в России) либерального проекта.

По сути, белые пародировали национальную Россию, пытаясь обрядить западный либерализм в русские мундиры. «Режим Колчака не мог не потерпеть краха, – пишет П. Мультатули. – В его основе, так же как и большевистской основе, лежала большая ложь. Но в отличие от большевистской лжи, колчаковская ложь была духовно опаснее, ибо она прикрывалась национальными знаменами, золотыми погонами, русской государственной символикой» («Александр Колчак: герой или антигерой?»).

Действительно, но как ни странно, большевистский режим оказывается гораздо дальше от обманной, антинациональной пародии. Большевики честно позиционировали себя как атеисты, нигилисты и интернационалисты. При этом, преследуя свою утопию, они выступали против либерализма, против узкого слоя вестернизированной, обуржуазившейся элиты, бесконечно далекой от русского народа. И для победы над этим слоем они обуздали мощную русскую стихию, которая бушевала на российских просторах после февраля 1917 года. Это буйство было патриархальной реакцией народной почвы на крушение монархии и торжество бесстыжей либерально-плутократической говорильни. К сожалению, среди монархистов не нашлось вождей, способных направить эту стихию в нужное русло. (Да и сами монархисты страдали все той же самой прозападной болезнью.) Поэтому во главе рассерженных масс встали пассионарные большевики. Они сковали патриархальную стихию партийно-комиссарской цепью, но и сама стихия наложила на большевизм сильнейший, неизгладимый отпечаток. И когда революционная волна стала спадать, то на стыке большевизма и стихийного народничества возник Сталин со своей программой державного строительства. Он сбросил с большевизма нигилистический груз и сумел направить его на решение созидательных задач. А расстрелянный «красный миф» преосуществился в новый миф – советский.

Реанимация «белого мифа» означает сдвиг в сторону прозападного либерализма, а значит, в сторону хаоса, куда нас всегда сдвигали, вольно или невольно, керенские и колчаки. И однозначное позиционирование белых со знаком плюс (пример – «Адмиралъ» и «Господа офицеры») так или иначе «белый миф» реанимирует.

«Самонедовольство»

Сегодня крайне важно найти причины того ожесточения, с которым русские набрасываются друг на друга в споре о событиях давно прошедших лет. Что это – старые раны болят? Однако им ведь давно бы уже пора перестать побаливать. Так, почесываться должны. Но нет, боль не утихает, а это заставляет отнестись к проблеме с величайшей серьезностью. Тут не старые раны, а старая, запущенная болезнь. И время ничего не вылечит – разве что собьет симптомы. Ну а потом болезнь снова вырвется наружу.

Как представляется, корни нужно искать в событиях XIII–XIV веков. Можно и даже, наверное, нужно забраться глубже, но ограничимся пока данным периодом, чтобы совсем уж не усложнять всю картину – погружаться вглубь лучше медленно.

Итак, во времена монгольского нашествия Русь пережила страшный разгром, который во многом и обусловил ее отставание от европейских стран, от Запада. При этом дело было не столько в реальном отставании, сколько во мнении, согласно которому Русь отстала от родственных ей стран Европы. Это, конечно, было именно мнение, ибо Русь достаточно сильно отличалась от романо-германских стран. Не случайно они выбрали католицизм, а мы – православие, что многими западниками воспринималось (и воспринимается!) как величайшая ошибка. Но ведь приняли же – и это показывает, что дело здесь не в ошибке, но в очень глубинных особенностях русского национального сознания.