Текст книги "Русские в СССР. Потерпевшие или победители?"

Большевики вернули русское сознание к титаническим глубинам Святогора, высвободив огромную энергию отрицания. При этом она сокрушила не только традиционные устои, но и нарождающийся либерально-буржуазный уклад. Плутократы всех мастей (отечественные и западные) ждали от русской революции установление «торгового строя», но получили военную коммуну, несущую смерть и разрушение многочисленным врагам – подлинным и мнимым. Подчинить ее плутократы не смогли, хотя и приложили к этому огромные усилия (воздействуя на интернационалистов типа Троцкого и Бухарина). Зато эту титаническую силу сумел скрутить Сталин, который урезал великанское начало и попытался свести его к богатырскому. Показательно, что еще в знаменитом «Кратком курсе» он серьезно предупреждал большевиков, сравнив партию с эллинским титаном Антеем. Последний во время поединка с Гераклом лишился соприкосновения с матерью-землей, дававшей ему силы, и был побежден. Сталин заклинал большевиков не терять связи с землей, но они увлеклись своими мегаломаническими проектами и были вырезаны в ходе чисток 1937–1938 годов. (Святогора, согласно былинам, также не могла носить мать сыра земля.) Но их мощь была обращена на благое, имперско-героическое дело. (Святогор также дал часть своей силы богатырю Илье.) Возникла великая космическая держава, чьи звездоплаватели преодолели «тягу земную», чего так хотел, но не смог титан Святогор.

Красный византист

Сталин использовал энергию (действительно национальную) красного неоязычества. И он же бросил ему вызов. Адепты красного культа вознамерились вернуть Русь к первобытной общине с ее уравнительным распределением материальных благ. В данном плане весьма характерна идея «Советов», которая была (не во всем, но во многом) воспроизведением вечевых собраний, присущих т. н. «военной», «варварской» демократии. В языческой Руси, как и у других индоевропейцев в определенные периоды, основные вопросы внутренней и внешней политики решали собрания вооруженных мужчин, составляющих народное ополчение. (При этом они имели некоторую альтернативу в лице профессионального войска – дружины. Из нее потом вырастет власть киевских великих князей.) По новейшим реконструкциям, вечевыми собраниями руководили волхвы – жрецы, которые, очевидно, навязывали свою волю путем определенных интеллектуальных и магических махинаций. Советская власть, в известном смысле, была попыткой возродить эту самую вечевую, а на самом деле жреческую демократию. Низовые Советы избирались открытым голосованием на собраниях солдат, а также рабочих и крестьян – в огромном количестве случаев вооруженных. Эти низовые органы и посылали своих представителей в вышестоящие Советы и на съезды Советов. Создавалась многоступенчатая пирамида, которую венчал Всероссийский съезд Советов и ВЦИК. А руководила всей этой пирамидой жреческая, партийная идеократия РКП(б). Жрецы во главе вооруженного народа – каково? Вот уж действительно, нет ничего нового ни под луной, ни под красной звездой.

Сталин в 20–30-е годы эту систему ликвидировал. Советы при нем стали избираться от обычных территориальных округов, а идеократия была существенно ослаблена. Зато возросла роль государственной бюрократии. И это обстоятельство позволяет сравнить СССР с Византией, в которой власть императора-базилевса имела первейшей своей опорой именно бюрократию. Сталин выдвинул против «бессознательного» неоязычества такой же «бессознательный», но весьма действенный византизм.

Он ни в коей мере не разделял внешне марксистских (на самом деле – варварско-языческих) упований на отмирание государства. В своих трудах и публичных выступлениях Сталин неоднократно, пусть и в завуалированной форме, полемизировал с «классиками» – Марксом и Энгельсом. Особенно критически он относился к Энгельсу, который наиболее радикально утверждал неизбежность отмирания государства по мере строительства социализма. В работе «Вопросы ленинизма» (1923 год) Сталин утверждал, что данная формула Энгельса правильна, но не абсолютно. Она применима лишь для того периода, когда социализм победит в большинстве стран мира. А если учесть, что Сталин вовсе не хотел победы социализма на Западе, то признание им правоты Энгельса носит, безусловно, формальный характер.

Сталина нельзя причислить к сторонникам коммунизма, ибо коммунизм, как явствует уже из самого названия, предполагает создание коммуны – полностью самоуправляющегося общества. В работе «Экономические проблемы социализма» (1952 год) Сталин признавал возможность построения коммунизма даже во враждебном капиталистическом окружении. То есть, согласно его представлениям, «коммунизм» вполне сочетается с сильным государством, противостоящим серьезному геополитическому противнику. Само собой, такой «коммунизм» не имеет ничего общего с коммунизмом Маркса, Энгельса и Ленина.

Выступая с Отчетным докладом на XVIII съезде ВКП(б) (1939 год), вождь партии большевиков открыто объявил, что высказывания Энгельса и Ленина по поводу отмирания государства не имеют практически никакого отношения к Советскому Союзу. Он заметил «отсутствие полной ясности среди наших товарищей в некоторых вопросах теории, имеющих серьезное практическое значение, наличие некоторой неразберихи в этих вопросах. Я имею в виду вопрос о государстве вообще, особенно о нашем социалистическом государстве». Сталин полемизировал с ортодоксальными марксистами, утверждающими, что отсутствие эксплуататорских и враждебных классов должно неминуемо сопровождаться и отмиранием государства. По его мнению, Маркс и Энгельс лишь заложили краеугольный камень теории о государстве, которую надо было двигать дальше. Кроме того, Сталиным «кощунственно» были замечены просчеты «классиков»: «…Энгельс совершенно отвлекается от того фактора, как международные условия, международная обстановка». Этот фактор, согласно Сталину, и был главным препятствием на пути отмирания государственной организации.

Сталинский СССР, вне всякого сомнения, был империей. Но он более напоминает Византию, чем Российскую империю. Византия представляла собой государство вождистского типа, которое опиралось прежде всего на бюрократию. Монархия же, каковой была Российская империя, предполагает наследственное правление. И опирается она главным образом на систему сословий. Византийский вождизм, безусловно, пытался подняться до высот истинной монархии. Базилевсы провозглашали себя «слугами Божьими» и стремились передавать власть по наследству. Но при этом они продолжали считать свою власть «делегацией от народа». Императора выбирали армия и народ. Конечно, выборы были формальны, но эта формальность все же подчеркивала его зависимость от воли людей. И базилевсы, как правило, не задерживались долго на престоле – государственные перевороты были обычным явлением в византийской политической практике.

Идеолог монархизма Тихомиров пишет: «…совместительство народной делегации и Божия избранничества давало византийской императорской власти возможность широкого произвола. В случае нарушения народного права, можно было сослаться на волю Божию, в случае нарушения воли Божией – ссылаться на безграничную делегацию народа. Однако нельзя не видеть, что то же совмещение, давая власти императора возможность произвола, в то же время не давало ей прочности. Эту власть нужно было отнимать у недостойного ее тоже на двойном основании: за нарушение воли Божьей, либо на основании воли народа…» («Монархическая государственность»).

Сталин оказался близок именно к статусу византийского императора. С одной стороны, он, как партийно-государственный деятель, был зависим от воли народа и партии (официально объявленной на XVIII съезде ВКП(б) «лучшей частью народа»). При этом сам «народ» делегировал ему всю полноту власти, провозгласив «вождем».

С другой стороны, Сталин не был только вождем СССР и его народа. Он официально именовался «вождем всех времен и народов». Это определение возносило Сталина над народом, как источником власти. Он вещал от имени всех времен, т. е. прошлого, настоящего и будущего. И это надвременное положение делало его «вождем всех народов», повелителем ойкумены (подобно византийским автократорам). Любопытно, что само время, вождем которого себя называл Сталин, в православной мистике именуется «движущейся вечностью» (св. Максим Исповедник). Знал ли об этом сам Сталин, выбирая себе столь амбициозную характеристику? Вполне возможно, если учесть, что он учился в семинарии. В работе «Марксизм и вопросы языкознания» Сталин утверждал, что нация и язык связывают воедино поколения в прошлом, настоящем и будущем. Получается, что он верил в некое вечное, надвременное бытие.

Таким образом, Сталин позиционировал себя и как выразитель воли народа, и как избранник некоего высшего начала. И тем самым он, как и византийские императоры, попадал в двусмысленное положение.

Одним из побочных эффектов советизма и сталинизма был бюрократизм, с которым Сталин боролся – но так его и не победил. И это опять дает основание для того, чтобы сравнить сталинизм с византизмом.

Снова процитирую Тихомирова: «Идея делегации народной воли и власти одному лицу сама по себе предполагает централизацию, а затем и бюрократизм. Действительно, как сосредоточие всех властей народных, император есть власть управительная. Он по смыслу делегации всем сам управляет. Он должен вершить все дела текущего управления. Посему все централизуется около него, в нем. Но так как фактически все государственные дела вести одному человеку, хоть и самому гениальному, все-таки невозможно, то они поручаются слугам, чиновникам. Так развивается бюрократия. Для царя «Божия служителя» обязательно только направление дел страны в дух Божией воли. Народное самоуправление не противоречит его идее под условием, что он сохраняет над этим управлением контроль «Божия служителя» и направляет всех на истинный путь правды, в случае каких-либо от нее уклонений. Но для императора, которому «народ уступил всю свою власть и могущество», какое бы то ни было проявление народного самоуправления есть уже узурпация со стороны народа, некоторого рода отобрание народом назад того, что он «уступил» императору».

Чем сильнее бюрократия, тем больше она ощущает себя замкнутой корпорацией, чьи интересы во многом расходятся с интересами страны. Еще раз обратимся к Тихомирову: «Византийские чиновники недурно подбирались и вырабатывались. Они были даже преданы своему государству, в смысле преданности своей правящей ассоциации, своей бюрократической организации. Но интересы страны, отечества, для них существовали очень мало… Императоры, в которых жило чувство «служителя Божия», были полны недоверия к своим чиновникам. Именно это сознание их неблагонадежности производило такие явления, как поручение епископам контроля за управлением. Но значение высшей управительной власти неудержимо погружало императора в мир бюрократии, делало его не главой народа, а главой бюрократии». Параллели со сталинизмом, опять-таки, очевидны.

Но, может быть, Сталин воспроизвел именно Первый Рим с его языческим империализмом? Такой вывод был бы неверен. Рим все-таки отличался преобладанием аристократического принципа. Аристократия доминировала в республиканский период, во время которого Рим, собственно говоря, и превратился во всемирное государство (напомним, что именно республика разгромила Карфаген и обеспечила римское господство над Средиземноморьем).

Сталинский СССР был больше похож на «монархический» Рим, причем эпохи Диоклетиана, которая отличалась жесточайшей централизаций. Однако эта централизация была уже зародышем нового Рима. К тому же поздний Рим был подчеркнуто антихристианским, тогда как Сталин в 40-е годы фактически прекратил гонения на Церковь. И это сближает его с первым императором Второго Рима – Константином Великим.

Сталинский византизм спас страну от гибели в нигилистическом хаосе красного «неоязычества». Речь идет даже не о том, насколько «плох» или «хорош» был сталинизм. Он просто сохранил Россию как субъект, которому может быть «плохо» или «хорошо».

Получается довольно любопытная картина. Большевики-жрецы убили Николая II Александровича, потомка киевских великих князей, один из которых – Владимир Святославович – крестил Русь, опираясь на свою верную дружину. Тем самым они окончательно ликвидировали государственность Третьего Рима. Но реализация их собственного, «вечевого» проекта оказалась сорвана бюрократами-византистами. То, чего не могли сделать дегенерировавшие потомки дружинников-аристократов, сделали византийствующие красные чиновники.

Царский город

А ведь у Сталина был свой Царьград, что еще раз указывает на византизм, присущий его личности и его эпохе. Это – Царицын (позже – Сталинград, а ныне – Волгоград), имя которого обладает мощнейшим символизмом. Принято считать, что оно восходит к тюркскому «сары-син». Однако вначале эту волжскую крепость называли «Новым городом на Царицыне острове», а потом «Царевым городом на Царицыне острове». «Царев город» – это и есть подлинная, мистическая суть города на Волге, который строился как крепость-форпост царской Руси.

Во время гражданской войны у стен Царицына развернулась грандиозная битва красных и белых. Город был осажден войсками монархиста П.Н. Краснова. В последующем белые армии А.И. Деникина и А.В. Колчака упустили шанс соединиться в низовьях Волги, используя царицынское направление. (Колчак выступал за то, чтобы белые соединились на севере.) И это было символично – кадетствующие генералы проигнорировали не только царицынское направление, но и царское дело. Подними они знамя царизма, и красные были бы повержены.

Русскую державность, бой за которую проиграли белые, возродил Сталин, который был одним из руководителей обороны Царицына. Он же и совершил разгром безродного Интернационала в конце 30-х, парадоксальным образом подняв Белое знамя. Возможно, в те царицынские дни Сталин как-то проникся белыми энергиями своих врагов, соединив их, на благо державы, с красной энергетикой. Вождь СССР сделал красную империю наследницей царской России. И поэтому Царев город закономерно стал городом Сталина, Сталинградом.

Кстати, сам Сталин был категорически против переименования. В архивах хранится письмо Сталина секретарю Царицынского губкома ВКП(б) П.Б. Шеболдаеву. Вот его текст: «Я узнал, что Царицын хотят переименовать в Сталинград. Узнал также, что Минин (один из активных участников обороны Царицына в Гражданскую войну. – А.Е.) добивается его переименования в Мининград. Знаю также, что Вы отложили съезд Советов из-за моего неприезда, причем думаете произвести процедуру переименования в моем присутствии. Все это создает неловкое положение и для Вас, и особенно для меня. Очень прошу иметь в виду, что: 1) я не добивался и не добиваюсь переименования Царицына в Сталинград; 2) дело это начато без меня и помимо меня; 3) если так уж необходимо переименовать Царицын, назовите его Мининградом или как-нибудь иначе; 4) если уж слишком раззвонили насчет Сталинграда и теперь трудно Вам отказаться от начатого дела, не втягивайте меня в это дело и не требуйте моего присутствия на съезде советов, – иначе может получиться впечатление, что я добиваюсь переименования; 5) поверьте, товарищ, что я не добиваюсь ни славы, ни почета и не хотел бы, чтобы сложилось обратное впечатление» (публикация М. Леушина).

Однако выяснилось, что Шеболдаев уже успел раззвонить о переименовании, протолкнув это решение через городские и уездные съезды, а также заручился поддержкой им же и организованных «беспартийных рабочих собраний». Бесспорно, этот князек переименовывал Царицын в Сталинград, надеясь, что он и сам со временем сможет дать свое имя какому-нибудь городу. Пройдет девять лет, и сей подхалим станет активным участником антисталинского заговора регионалов на XVII съезде, прошедшем в 1934 году. (Тогда группа партийных олигархов предложит С.М. Кирову стать генсеком ЦК вместо Сталина.) Как очевидно, сам Иосиф Виссарионович вовсе не покушался на то, чтобы отнять царское имя у Царева града. Однако мистическим образом Царицын превратился в Сталинград, а интриган Шеболдаев выступил в роли этакого бессознательного проводника высшей воли.

В 40-е годы давний противник Сталина – Краснов вновь выступит в поход против большевизма – теперь уже в составе немецкой армии. Вермахт, разгромленный под Москвой, устремится на Волгу, стремясь захватить город Сталина. И это должно было стать символической смертью красной империи, стиранием ее главного – сталинского – имени с политической карты. Но теперь уже за Красновым не было никакой правды, ибо весь расклад поменялся. Коминтерновщина была разгромлена, а СССР прошел через огненное сталинское перерождение. И русско-германская война была выгодна только «англо-саксонским», западным демократиям.

Гитлер вел за собой немцев и других европейцев, думая, что он воспроизводит разгром Хазарского каганата, располагавшегося в низовьях Волги. На самом же деле он воспроизводил бунт европейских окраин против Царьграда, против Второго Рима. Некогда запад Европы был своеобразной периферией православной Византийской империи, считавшейся Вторым Римом. Так, франкские императоры из династии Меровингов признавали первенство Константинополя.

Историк и писатель в. Карпец пишет по этому поводу следующее: «…Заметим, что Хлодвиг получает именно от Византийского Императора титул «Августа» и, хотя и подчинялся по уставу Римскому первосвященнику, в своей внешней политике опирался прежде всего на Византию… Главным праздником годового цикла у Меровингов была святая Пасха, день Воскресения Христова – отсюда красные, червленые стяги Царского Дома – цвета пасхальных одежд и пасхального яйца… В castellum-ах же мажордомов… Пасху часто вообще не праздновали, ограничиваясь только Рождеством – но именно такова вообще латинская тенденция. Наиболее почитаемым меровингским святым был св. Дионисий Ареопагит, автор мистических сочинений, легших позднее в основу исихазма… Мажордомы же почитали прежде всего святого Петра – покровителя Римской кафедры».

В самом раннем средневековье Европа входила в «Византийское содружество наций», что, безусловно, оказывало на нее благотворное воздействие. Но потом Меровинги были устранены своими же мажордомами (управляющими), которые переориентировались с Царьграда на папскую курию. Тогда Запад отпал от Востока, став источником постоянных революций и потрясений. Он неоднократно пытался покорить Третий Рим, и Гитлер выступал всего лишь продолжателем этой политики. Но его армады были разбиты защитниками Сталинграда – так же как и под Москвой (Третьим Римом), а позже – и под Питером. Это должно было произойти. И это произошло.

Показательно, что покровителем и города на Волге, и города на Неве является св. Александр Невский – великий русский вождь, давший отпор Западу много столетий назад. Именно благодаря Невскому мы не попали в орбиту западного влияния, сохранив себя как православная страна, наследующая Византии. Если бы Запад подчинил себе Владимиро-Суздальскую Русь, то нас бы ожидал жесточайший прессинг, по сравнению с которым любой ордынский набег показался бы доброй сказочкой. Нас бы мяли и перемалывали, пропуская через европейскую мясорубку, пытаясь изжить наш «византизм». Европейские элиты были совершенно беспощадны по отношению к собственным народам, к своим же единоверцам. А уж православных русичей они, скорее всего, ликвидировали бы как народ, включив отдельных вестернизированных представителей в «семью братских народов».

Неудивительно, что образ Александра Невского сыграл такую важную мобилизационную и вдохновляющую роль во время Великой Отечественной войны.

Первомайские мистерии

Одним из проявлений красного неоязычества стал праздник Первого мая, торжественно отмечавшийся при большевиках (причем само его празднование претерпело существенную эволюцию). Первомай, если обращаться к его самым древним истоком, возник именно как религиозный, языческий праздник. В древней Италии он был посвящен богине Майе, которую почитали как покровительницу земли и плодородия. По ее имени, собственно говоря, и был назван месяц май. В первый день этого месяца древние италийцы приносили Майе жертву – с тем, чтобы весенний труд земледельца не пропал даром.

Этот же праздник был и у других индоевропейских народов. Славяне тоже отмечали 1 мая и посвящали его богине Живе. При этом они еще и праздновали 2 мая. Древний славянский аграрный календарь, который изображен на сосуде IV в. н. э., начинается со 2 мая. Тогда отмечался день первых ростков. Позже в народном сознании этот праздник отождествили с днем свв. Бориса и Глеба, который также отмечается 2 мая. (В 1071 году в этот день мощи злодейски убитых братьев были перенесены в новую церковь, построенную князем Изяславом Ярославичем в Вышгороде.) «На памятниках прикладного искусства XI–XII вв. изображения Бориса и Глеба очень единообразны: рядом с поясной фигурой обязательно помещалась идеограмма молодого ростка – «крин», – пишет академик Б.А. Рыбаков. – На цветных эмалевых колтах и киотцах нимбы их всегда заполнены зеленой эмалью. Плащи обоих юношей во всех случаях представляют собой как бы поле, покрытое условными схемами семян (круглые маленькие пятна) и молодых ростков – трехлистное растеньице, заключенное в сердцевидную рамку. Представляет интерес каменная иконка из Старой Рязани начала XIII в. Здесь одежды святых тоже покрыты символическим узором, но разным у каждого из братьев: у Бориса («Хлебника») плащ покрыт знаками семян, а подол одежды – символическим изображением пашни… Борис и Глеб надолго стали связаны в народных легендах и поверьях с земледелием и плодородием. На Украине записан целый ряд легенд о том, как Борис и Глеб в далекие сказочные времена запрягли злого змия в рало и пропахали на нем огромные Змиевы валы» («Язычество Древней Руси»).

Как видно, в народном сознании Борис и Глеб были отождествлены с каким-то древним богом – скорее всего, со Сварогом. Ведь это именно небесный кузнец Сварог подчинил Змея, использовав его на благо земледельцев.

В средние века древнеевропейский (правильнее даже сказать – индоевропейский) первомай получил некое темное измерение. В германских землях возникло представление о том, что в ночь с 30 апреля на 1 мая ведьмы, вместе со всякой нечистью, слетаются вокруг горы Броккен – для того, чтобы помешать весне, навести порчу на человека, скот и т. д. Эта ночь получила название Вальупургиевой – по имени святой Вальпургии, праздник которой отмечался 1 мая. (Возможно, что тут имели место быть какие-то осколки представлений о валькириях – девах-воительницах, летающих на крылатых конях. Их могли отождествить с ведьмами, летающими на метлах и вилах. К слову сказать, древние скандинавы отмечали первомай именно ночью.) Язычество превратилось в угасшую традицию, которая потеряла свою сакральную энергетику и стала вместилищем темных, оккультных энергий.

И, кстати, вот какое занятное совпадение – 30 апреля свел счеты с жизнью Гитлер. «Бесноватый фюрер», которого многие обвиняют в оккультизме, так и не встретил Первомай, который в Германии отмечали как День национального труда.

С Вальпургиевой ночью и темной стороной первомая связывают возникновение тайного общества иллюминатов («просвещенных»). Он был основан 1 мая 1767 года – бывшим иезуитом Адамом Вейсгауптом, бросившим вызов религии, традиции и государству. Конспирологи довольно-таки пристально изучили деятельность иллюминатов. Они уверены, что эти «просвещенные» стоят за многими «великими» революциями. Так, иллюминаты серьезно «наследили» во время Великой Французской революции. Исследователь Р. Эпперсон описывает одну из провокаций этого сообщества, призванную дестабилизировать ситуацию в предреволюционной Франции: «…герцог Орлеанский, один из иллюминатов, скупил огромное количество зерна, чтобы вызвать среди народа недовольство королем, который, как пытались убедить людей, был якобы виновником нехватки. Не кто иные, как иллюминаты, распространяли молву, будто король невольно устроил нехватку зерна» («Невидимая рука»).

Что ж, получается весьма символично. В древности первомай отмечали как действительно светлый праздник, призванный накормить людей плодами земными. А первомайский орден «просвещенных» эти плоды, напротив, прятал от людей – с тем, чтобы поднять их на бунт. (Вспомним про восстание волхвов, организовавших голод.) Это излюбленная «технология» подрывных сил, которые любят все переворачивать с ног на голову. На то они и подрывные, чтобы взрывать – часто и в прямом смысле. И очень символично, что левые стали отмечать Первомай в память о чикагских анархистах-подрывниках.

«Орден иллюминатов» был создан в Баварии, и там же в 1919 году возникла «советская республика» – одна из немногих в Европе. (Кроме Баварии, «советы» победили на короткое время в Венгрии и Словакии.) И вот еще одно совпадение – контрреволюционный войска вошли в ее столицу – Мюнхен – аккурат 1 мая. (Опять же о совпадениях – именно в Мюнхене начал свою политическую карьеру Гитлер.)

В России у Первомая была не такая драматичная судьба. На Руси о празднике богини Живы скоро забыли. Но Первомай становится днем гуляний при Петре I. И уже только в конце XIX в. последователи иллюминатов и чикагских анархистов стали устраивать в этот день пресловутые революционные «маевки».

Из этих маевок и выросла коммунистическая революция, творцы которой попытались сделать Первомай неким «сакральным» празднеством Интернационала. Первое мая воспринималось как праздник освобожденного труда, что воспроизводило (на новом уровне) языческий циклизм – с его сакрализацией мая, как месяца начала весенних работ. Очевидно, что все это великолепно совпадает с камланиями «крестьянских поэтов», воспевавших «мать-землю» и т. п. Теперь угасшая языческая традиция была поставлена на службу интернационалистов, тесно связанных с международной олигархией и международными же оккультными сообществами (теми же иллюминатами). Однако Сталин переплавил Первомай в имперское празднество. С 30-х годов в советское время праздник 1 мая отождествлялся с песней:

 
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Вся Советская земля.
 

Конечно, в сталинском и послесталинском СССР это был никакой не день «международной солидарности трудящихся», хотя формально его и считали таковым. Иосиф Сталин сделал из Первомая державный праздник, основное содержание которого было в проведении демонстрации на Красной площади.

Это был еще один ежегодный плебисцитарный марш подданных Советской империи, призванный выразить верность ее Вождю. А военный парад, проводившийся в тот же день, как бы подтверждал имперскую суть праздника.

Кстати, некоторые историки уверены, что Тухачевский и его сторонники готовили смещение и арест Сталина именно во время первомайского парада 1937 года. Исследователь Ю. Емельянов ссылается на воспоминания очевидцев: «Английский журналист Фицрой Маклин, присутствовавший 1 мая 1937 года на Красной площади, писал, что ему бросились в глаза повышенная напряженность в поведении руководителей, стоявших на Мавзолее Ленина: «Члены Политбюро нервно ухмылялись, неловко переминались с ноги на ногу, забыв о параде и о своем высоком положении». Лишь Сталин был невозмутим, а выражение его лица было одновременно и «снисходительным, и скучающе непроницаемым». Напряжение царило и среди военачальников, стоявших на трибуне у подножия Мавзолея. Как писал бежавший из СССР в. Кривицкий, присутствовавшие на Красной площади заметили, что Тухачевский «первым прибыл на трибуну, зарезервированную для военачальников… Потом прибыл Егоров, но он не ответил на его приветствие. Затем к ним присоединился молча Гамарник. Военные стояли, застыв в зловещем, мрачном молчании. После военного парада Тухачевский не стал ждать начала демонстрации, а покинул Красную площадь» («Сталин. На вершине власти»).

У Тухачевского тогда не заладилось, и вскоре его группировка оказалась разгромленной. А «невозмутимый», «непроницаемый» Сталин утвердил себя в качестве хозяина древнего Кремля.

Первомайское шествие оставалось плебисцитарным и после Сталина – при других вождях. А с 1992 года красные первомайские шествия стали проводиться уже как вотум недоверия власти, как смотр оппозиционных сил. И в этом плане особенно выделяется 1993 год, когда на первомайскую годовщину оппозиция сошлась в жесточайшей схватке с милицией. Тогда она потерпела поражение, но уже на 9 мая «красно-коричневые» вывели такие внушительные силы, что им позволили пройти на Красную площадь. И это был, пожалуй, самый крупный успех еще той – «непримиримой» – оппозиции.

После 1993 года первомайские шествия красной оппозиции (откуда почти вымыло всех националистов) свелись к сугубо праздничному ритуалу, мало чем отличающемуся от народных гуляний.

Октябрьская революция подняла глубинные пласты русского национального сознания, что дало ей дополнительный импульс. Произошло столкновение древних архетипов, которые выражали себя в разных формах красного модерна.