Текст книги "Правда о 1937 годе. Кто развязал «большой террор»?"

Надо сказать, что ни социализм, ни государство не являлись для Сталина какими-то высшими целями. Он рассматривал их в качестве инструментов, которые должны были обеспечить главное – национальную независимость. Димитров в своих дневниках вспоминает, что вождь ставил вопрос именно так – «через социальное освобождение к национальной независимости».

Социализм должен был окончательно покончить с эксплуатацией внутри нации, сделать ее монолитной и единой перед всеми возможными внешними вызовами. Кроме того, социализм ликвидировал стихийность в экономической жизни, делал возможным планомерное развитие народного хозяйства. На встрече с авторским коллективом нового учебника политэкономии, состоявшейся 29 января 1941 года, Сталин сказал: «Первая задача состоит в том, чтобы обеспечить самостоятельность народного хозяйства страны от капиталистического окружения, чтобы хозяйство не превратилось в придаток капиталистических стран. Если бы у нас не было планирующего центра, обеспечивающего самостоятельность народного хозяйства, промышленность развивалась бы совсем иным путем, все начиналось бы с легкой промышленности, а не с тяжелой промышленности. Мы же перевернули законы капиталистического хозяйства, поставили их с ног на голову, вернее, с головы на ноги… На первых порах приходится не считаться с принципом рентабельности предприятий. Дело рентабельности подчинено у нас строительству, прежде всего, тяжелой промышленности».

Как видим, вождь ставил перед экономикой сугубо политическую задачу. Рентабельность, прибыль, выгода – все это отходило на второй план, подчиняясь соображениям национально-государственной самостоятельности. Отныне стихийность экономического развития, слепое, можно даже сказать, инстинктивное наращивание производительных сил сменялись волевым руководством всеми хозяйственными процессами. Казалось бы, незыблемые объективные законы, торжествующие при рынке, преодолевались субъективной волей государственников. И во всем этом было очень мало от марксизма. Марксисты стремились достигнуть небывалого уровня развития производительных сил, Сталин же стремился соотнести их развитие с политическим суверенитетом нации. Понятно, что достичь данной цели можно было только при опоре на мощное государство, имеющее эффективный аппарат, сильную армию и госбезопасность.

Сделать Россию еще более сильной и тем самым исключить возможность ее поражения от внешних врагов – вот в чем главная задача сталинского социализма. Любопытно, что в среде германских националистов социализм (настоящий, патриотический) определялся как «народная солидарность плюс несокрушимые стены германских крепостей». С мыслью о несокрушимости страны Сталин, похоже, засыпал и просыпался. Особенно ярко она была выражена в его знаменитой речи, сказанной 4 февраля 1931 года на I Всесоюзной конференции работников социалистической промышленности: «Задержать темпы – значит отстать. А отсталых бьют. Но мы не хотим оказаться отсталыми. Нет, не хотим. История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беи. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны. Били японские бароны. Били все – за отсталость. За отсталость военную, за отсталость культурную, за отсталость государственную, за отсталость промышленную, за отсталость сельскохозяйственную. Били потому, что это доходно и сходило безнаказанно».

Некоторые русофилы склонны поругивать Сталина за эту речь, считая ее «поношением» русской истории. Действительно, слова Сталина звучат обидно. Тем более обидно, что в них есть большая доля правды. Ведь и в самом деле все вышеперечисленные «персонажи» наносили нам поражения. И некоторая отсталость нам была присуща, чего уж там греха таить. Другое дело, что сводить всю русскую историю к поражениям нельзя, как нельзя и преувеличивать масштабы нашей отсталости. И Сталин, внимательно изучавший русскую историю, любивший ее, это отлично знал. Но ему нужно было спровоцировать людей – в хорошем смысле слова, вызвать у них чувство здоровой досады, которая ведет не к капитуляции, а к наступлению. «Русофильствующим» критикам Сталина стоило бы обратить внимание, что Сталин апеллировал не к марксистским догмам, не к «светлому коммунистическому будущему», а к образу сильной России, которая теперь не хочет отставать и которая отныне никому не даст себя бить. Не удержусь и проведу еще одну параллель с Германией. В первые годы Веймарской республики, когда немцы остро переживали позор поражения и «похабного» Версальского мира, Гитлер, выступая на митингах, любил бросать в лицо немцам шокирующее сравнение с экскрементами. А уж его в недостатке германофилии упрекнуть не только что трудно, но и вообще невозможно. Здесь мы видим схожие технологии – бросить вызов национальной гордости, с тем чтобы повести нацию вперед.

Подход Сталина очень сильно напоминает подход немецких «национал-большевиков» или, как их еще называли, «правых большевиков» (Э. Никиш, Э. фон Саломон, Г. Эрхард, Э. Юнгер). Они восхищались не социальными целями большевизма, а тем, что он давал в руки нации сильнейшие рычаги – монолитную партию, плановую экономику, героическую этику. Но если немецкие национал-большевики могли излагать свои взгляды открыто, то русские вынуждены были маскироваться, используя марксистскую терминологию. Однако на практике именно они реализовали национал-большевистские идеалы, превратив Россию в сверхдержаву.

Если бы Сталин увлекся социальным конструированием, сосредоточил бы свое внимание на обществе, то он, несомненно, проиграл бы страну. И даже необязательно в военном плане. Нас могли бы сломить как политически, так и экономически. В горбачевско-ельцинскую эпоху так и сделали. Но вождь сосредоточился именно на государственной сфере, которая эффективнее всего защищает независимость страны. А социальные технологии использовались им постольку, поскольку они укрепляли государство.

Это многим кажется бесчеловечным. Сразу вспоминаются слова В.О. Ключевского о государстве, которое пухнет, когда народ хиреет. В самом деле, жизненный уровень народа при Сталине был не очень-то высок. Исключение составляли высококвалифицированные рабочие, чья роль казалась особенно важной в связи с необходимостью проводить промышленную модернизацию в сжатые сроки. Хотя, конечно же, нельзя забывать и о бесплатной медицине, бесплатном образовании, пособиях нуждающимся и тому подобных элементах активной социальной политики, которая все же проводилась при Сталине, хотя и не так интенсивно, как того хотелось бы его критикам.

Сталин отлично понимал, что без достижения реальной национальной независимости нельзя думать и о достижении материального благосостояния. Независимость должна была предшествовать благосостоянию, являясь базой, на которой происходит повышение жизненного уровня нации.

И он оказался прав. Без сталинского государства мы не смогли бы победить в войне и восстановить свою экономику после войны. В этом плане Сталин был гораздо более «правым», чем другой социалист немарксистского толка – Гитлер. Даже в 1943 году, после сокрушительного разгрома под Сталинградом, фюрер отказался сворачивать широкомасштабные социальные программы. Вплоть до самого окончания войны немецкая женщина-мать могла не работать и жить на весьма щедрое пособие.

Кое-кто из современных неонацистов тихонько восхищается такой вот «добротой» фюрера. Однако это дурная доброта, которая исходила из некоего левачества, присущего Гитлеру в ряде моментов (в основном связанных с внешней политикой, и не только с ней). Германия проиграла в немалой степени благодаря популизму нацистского руководства, стремящегося вести грандиозное военно-политическое противостояние и одновременно строить социализм.

Отстаивая национальную независимость, Сталин имел в виду, прежде всего, интересы русской нации. Нет, он вовсе не был шовинистом, пытающимся угнетать другие народы. Но он отлично знал, что русские являются политическим ядром, вокруг которого объединяется вся страна. Поэтому в кадровом отношении именно русские должны пользоваться преимуществом.

В конце 30-х годов такое преимущество было русским предоставлено. И в ЦК, и в правительстве, и на местах русские составляли большинство. До этого ситуация была абсурдной. Представители иных, нерусских этносов, стояли во главе правящей партии (Сталин), тяжелой промышленности (Орджоникидзе), транспорта (Л.М. Каганович), госбезопасности (Ягода), внешней политики (Литвинов), торговли (А.И. Микоян), сельского хозяйства (Я.А. Яковлев-Эпштейн). Согласитесь, это ненормально. И Сталин добился того, чтобы кадровая политика было гораздо более справедливой и учитывала интересы самого многочисленного народа СССР – русского. С конца 30-х годов русские, а также родственные им украинцы и белорусы доминируют во властных структурах. На первых ролях в государстве оказались молодые сталинские выдвиженцы – А.А. Жданов, Г.М. Маленков, Н.А. Вознесенский, А.Н. Косыгин, В.В. Вахрушев, И.А. Бенедиктов, Н.М. Рычков, А.П. Завенягин, М.Г. Первухин, А.Г. Зверев, Б.Л. Ванников. Это были русские люди, славяне.

Достичь такого перелома можно было только после длительной пропагандистской подготовки. В 20-е годы с легкой руки Ленина было принято считать, что уклон в русский «великодержавный шовинизм» гораздо более опасен, чем местный национализм, присущий отдельным представителям национальных меньшинств (распад СССР в 1991 году на практике показал: это не так). На этой почве сходились и «левые» (Троцкий, Зиновьев), и «правые» (Бухарин). Сталин же придерживался совершенно иной позиции. Из съезда в съезд он вбивал в головы партийцев мысль о том, что «русский шовинизм» не так уж и опасен.

Кроме того, Сталин категорически возражал против идеи поставить великорусский пролетариат в положение «данника» национальных окраин. «Говорят нам, что нельзя обижать националов. Это совершенно правильно… Но создавать из этого новую теорию о том, что надо поставить великорусский пролетариат в положение неравноправного… – это значит сказать несообразность». Здесь налицо полемика с самим Лениным, который называл русских нацией, «великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда». Поэтому, отмечал Ленин, интернационализм со стороны такой нации должен состоять не только в обеспечении равенства. Нужно еще и неравенство, которое «возмещало бы со стороны нации угнетающей, нации большой, то неравенство, которое складывается в жизни фактической…».

В 1925–1929 годах тема национальных уклонов в партии почти не поднималась. Все силы были отданы внутрипартийной борьбе. Лишь в 1930 году на XVI съезде было дано определение обоих уклонов как «вялых» и «ползучих». Единственно опасным уклоном признавали лишь внутрипартийный, который мог быть либо «правым», либо «левым». А уже на XVII съезде Сталин вообще не коснулся темы «русского уклона». Зато он говорил об уклоне местном. Тогда уже велась борьба с национальным нигилизмом в культуре и общественных науках. Готовился разгром школы М.Н. Покровского, который сводил всю русскую историю к деспотизму. Реабилитировались выдающиеся государственные деятели России, в том числе и цари. К развитию исторической науки привлекались ученые-патриоты, представители старой школы, такие, как С.О. Платонов.

Апелляция к славному историческому прошлому России была одним из самых сильных орудий сталинского национал-большевизма. Она воспитывала русских людей в духе гордости за свою нацию. Прошлое воплощалось в настоящее и устремлялось в будущее.

Обычно под государственным патриотизмом Сталина понимается лишь стремление к централизму, сильной армии и активной роли на международной арене. Бесспорно, это были одни из самых приоритетных задач его государственной политики. Но они отнюдь ее не исчерпывают.

В соответствии с рядом новейших исторических реконструкций Сталин выступал за гибкую модель государственного устройства. В ее рамках сильная исполнительная власть (правительство) сочеталась бы с довольно сильной вертикалью Советов, представляющей власть законодательную. Партии же отводилась роль некоей концептуальной власти, занимающейся прежде всего идейно-политическим воспитанием масс. Вождь в такой системе был бы важным связующим звеном, центром, объединяющим все ветви власти воедино.

Сталин пытался отделить государство, точнее, его исполнительный аппарат от партии. В руках первого должны были сосредоточиться управленческие функции, в руках второго – идеологические и кадровые.

Но самым интересным было то, что Сталин пытался создать в стране реальный парламентаризм, призванный дополнять правительство. Разумеется, разговор идет не о парламентаризме западного типа, который основан на противоборстве разных политических партий, точнее, стоящих за ними финансово-промышленных групп. По мысли Сталина, в СССР на свободных выборах (всеобщих, прямых, тайных, равных) должны соперничать различные по типу организации: политические (Компартия и ВЛКСМ), профсоюзная (ВЦСПС), кооперативная, писательская и т. д. Они, а также коллективы трудящихся должны были выставлять своих кандидатов в одномандатных округах и полагаться на суд избирателя. Предполагалось сделать выборы альтернативными, в каждом округе надо было выдвигать сразу нескольких кандидатов. История сохранила даже образцы бюллетеней, которые планировалось ввести на выборах 1937 года. На одном из них напечатаны три фамилии кандидатов, идущих на выборах в Совет Национальностей по Днепропетровскому округу. Первый кандидат предполагался от общего собрания рабочих и служащих завода, второй – от общего собрания колхозников и третий – от местных райкомов партии и комсомола. Сохранились и образцы протоколов голосования, в которых утверждался принцип альтернативности будущих выборов. На образцах визы Сталина, Молотова, Калинина, Жданова. Они не оставляют сомнения в том, кто являлся инициатором альтернативности на выборах.

Одно из назначений такой системы – не дать партийной бюрократии окостенеть в безответственности и безальтернативности, заставить ее бороться за свое влияние на массы, причем бороться именно политическими методами – агитацией и пропагандой. 1 марта 1936 года Сталин имел беседу с американским журналистом Роем Уилсоном Говардом. Он заметил по поводу будущих выборов: «Очевидно, избирательные списки на выборах будет представлять не только коммунистическая партия, но и всевозможные общественные беспартийные организации… Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР станут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти».

Сталин довольно-таки спокойно относился к возможности того, что на выборах в депутаты могут пробраться противники советской власти. Это, по его мнению, станет показателем плохой работы коммунистов, нежелания и неумения защищать свои взгляды политическими методами. На VIII Чрезвычайном съезде Советов (1936 год) он заявил: «…Если народ кой-где и изберет враждебных людей, то это будет означать, что наша агитационная работа поставлена плохо, а мы вполне заслужили такой позор». Ему вторил Жданов: «Если мы не хотим, чтобы в Советы прошли враги народа, если мы не хотим, чтобы в Советы прошли люди негодные, мы, диктатура пролетариата, трудящиеся массы нашей страны, имеем в руках все необходимые рычаги агитации и организации, чтобы предотвратить возможность появления в Советах врагов Конституции не административными мерами, а на основании агитации и организации масс. Это – свидетельство укрепления диктатуры пролетариата в нашей стране, которая имеет теперь возможность осуществить государственное руководство обществом мерами более гибкими, а следовательно, более сильными».

Сталин действительно хотел использовать выборы как мощный удар хлыстом по вельможам, которые засиделись на своих руководящих постах. Еще одним таким ударом должна была стать демократизация самой партийной жизни. Сталин всячески выступал за обновление кадров ВКП(б), а также за отмену открытого голосования и кооптации в партийные органы. Его выражение «незаменимых людей у нас нет» следует понимать как требование обязательной смены руководства. На февральско-мартовском пленуме ЦК (1937 год) Сталин потребовал от всех секретарей найти и подготовить двух человек, которые могли бы заменить их в случае необходимости. Тогда же он попытался вызвать секретарей обкомов на разговор о недопустимости кооптации. Протоколы заседания свидетельствуют о том, что секретари говорили о проблемах внутрипартийной демократии неохотно. Это происходило только тогда, когда их принуждал к этому сам Сталин своими наводящими вопросами и репликами.

Долгий путь к реформам

Такое видение перспектив развития СССР сложилось у Сталина не сразу. Ему нужно было пройти долгий путь проб и ошибок, чтобы осознать весь вред партократии. В начале 20-х годов, став генеральным секретарем ЦК, он попытался подчинить и партию, и страну мощной административно-партийной вертикали. По мысли Сталина, всем должен был заведовать партаппарат, которому следует подчинить массы коммунистов, их выборные органы, а также Советы, правительство и общественные организации. Партноменклатурная вертикаль виделась ему как некая жестко иерархическая пирамида, в которой низы строго подчиняются верхам, а срединные и низовые аппараты – центральному, который структурирован вокруг Секретариата ЦК, Оргбюро ЦК и разных отделов ЦК. Выборность Сталин думал сделать сугубо формальной процедурой, сосредоточившись на подборе кадров путем назначения. Уже в августе 1922 года на XII партконференции было введено дополнение в Устав, согласно которому секретари губернских партийных комитетов обязательно должны были утверждаться вышестоящими инстанциями. Это изменение было упрочено несколько месяцев спустя на совещании секретарей и заведующих отделами губкомов (декабрь 1922 года). Тогда было решено, что именно аппарат ЦК учитывает и распределяет партийных работников всероссийского, губернского и областного уровней.

На XII съезде ВКП(б) (1923 год) Сталин пропел настоящий гимн Учредительно-распределительному отделу ЦК (Учраспредотделу), без которого вся «партийная политика теряет смысл». Главное, считал генсек, чтобы во всех звеньях аппарата «стояли люди, умеющие осуществить директивы, могущие принять эти директивы, как свои родные, и умеющие проводить их в жизнь». Он отметил необходимость такого порядка вещей, когда влияние аппарата распространится на каждый уезд.

В принципе Сталин не создал ничего нового. Уже в период Гражданской войны партийные комитеты стали подчинять себе парторганизации и Советы (которые, в свою очередь, были подчинены своим исполкомам). Генсек лишь завершил структурирование новой системы, придал ей легитимность в виде партийных решений. Он считал, что именно такая жесткая структура управления из одного центра сумеет упрочить государство и провести необходимую модернизацию.

Но очень скоро Сталин поймет всю ошибочность своих замыслов. Партаппарат (центральный и местный) его поддержал, но по разным мотивам. Если центральные кадры действительно связывали свою судьбу с генсеком и жесткой моделью подчинения, то местные аппаратчики, напротив, надеялись укрепить свою самостоятельность, сделав власть аппарата ЦК формальной. Их устраивало, что он подчиняет себе правительство и Советы, устраняя опасных конкурентов. С одним центром силы, как это ни покажется странным, дело иметь всегда легче. Лучше подчиняться одному контролеру, чем нескольким. К тому же Центр, подминая под себя правительственные и советские органы, создавал нужный прецедент – регионалы считали себя вправе поступать так же.

Здесь очень важный момент. Чем больше Сталин укреплял вертикаль подчинения, тем больше он усиливал региональные, нижестоящие звенья. Жесткое давление на них побуждало регионалов оказывать такое же давление на собственные низы. И как Центр усиливался от высшего звена регионов, так и оно черпало силы снизу. Сталин невольно плодил собственных двойников, которые превращались в самостоятельные центры силы и влияния. Тому способствовала система единообразия, имевшая своей целью сделать региональные органы столь же эффективными в проведении политики подчинения, сколь и Центр.

Так, центральный аппарат всюду навязывал режим секретности. Практически вся важная информация сообщалась (и сверху вниз, и снизу вверх) в обстановке строжайшей секретности. За этим следил особый орган – Секретный отдел ЦК. Но ведь и региональные органы, которые Сталин хотел уподобить Центру, также имели свои секретные отделы. То есть они обладали всем арсеналом противодействия породившему их Центру. Очевидно, что структура, облеченная слишком большими властными полномочиями, обречена иметь внизу такие же структуры, которые будут минимизировать ее власть. Спасение для самой же центральной структуры только в одном – иметь иные центры силы, находящиеся вне основной управленческой вертикали. Лишь они могут стать необходимым противовесом, сдерживая поползновения двойников Центра.

Середина 20-х годов стала настоящим «золотым веком» советской бюрократии. В 1923–1927 годах численный состав республиканских ЦК, обкомов, горкомов и райкомов увеличился в два раза. Причем, что характерно, на уровне рескомов и обкомов уровень обновления кадров не превышал 22%, тогда как в райкомах и горкомах за указанный период обновилось не менее 50%. Получается, что крупные региональные боссы сохраняли на своем уровне стабильность кадровой ситуации, а в низах проводили нечто вроде чистки, призванной подчинить их только своей воле.

Было бы еще полбеды, если властная вертикаль исходила бы от правительства, тогда страна имела бы дело с бюрократией по типу царской. Но советская бюрократия была именно партократией, она представляла собой сплав канцелярщины, политиканства и революционности. Мало того, что управление страной в таких условиях не могло быть эффективным. Всегда сохранялась угроза совершения непродуманных, авантюристических, левацких поступков. Троцкий потерпел поражение, но его дело продолжало жить в мыслях и поступках ветеранов революции и Гражданской войны, сохраняющих контроль над властной вертикалью. Надо было переносить центр власти из партии в правительство, что требовало снижения роли партийного аппарата, особенно на местах.

Сталин довольно рано заметил всю ненормальность складывающейся ситуации. Уже в июне 1924 года на курсах секретарей уездных комитетов ВКП(б) он резко обрушился на тезис о «диктатуре партии», принятый тогда всеми лидерами. Генсек доказывал, что в стране существует не диктатура партии, а диктатура рабочего класса. А в декабре 1925 года в политическом отчете XIV съезду Сталин особо подчеркнул – партия «не тождественна с государством», а «Политбюро есть высший орган не государства, а партии». Это были первые, осторожные шаги на пути к ослаблению партократии. Выше уже обращалось внимание на сталинскую методику – начинать с очень компромиссных и внешне безобидных положений, которые на самом деле были чреваты очень радикальными нововведениями. Партократия не почувствовала в этом никакого подвоха, восприняв заявления Сталина как обычную демагогию, попытку убедить широкие массы в наличии так называемой «диктатуры пролетариата».

Пока шла ожесточенная борьба с левой оппозицией, Сталин ограничивался лишь осторожными декларациями. Когорта секретарей была тогда очень нужна ему, он использовал ее как мощную дубину против Троцкого, Зиновьева и Каменева. Но когда левые были полностью разбиты и исключены из партии, Сталин немедленно попытался ослабить партократию, начав с… себя и своего поста. В декабре 1927 года, на пленуме ЦК, состоявшемся после XV съезда, он предложил ликвидировать пост генерального секретаря. Иосиф Виссарионович заявил следующее: «Если Ленин пришел к необходимости выдвинуть вопрос об учреждении института генсека, то я полагаю, что он руководствовался теми особыми условиями, которые у нас появились после X съезда, когда внутри партии создалась более или менее сильная и организованная оппозиция. Но теперь этих условий нет уже в партии, ибо оппозиция разбита наголову. Поэтому можно было бы пойти на отмену этого института… Я уже не говорю о том, что этот институт, название генсека, вызывает на местах ряд извращений… На местах получились некоторые извращения, и во всех областях идет теперь драчка из-за этого института между товарищами, называемыми секретарями, например, в национальных ЦК. Генсеков теперь развелось довольно много, и с этим теперь связываются на местах особые права. Зачем это нужно?»

Но пленум ЦК отказался поддержать Сталина, причем одним из наиболее ревностных противников сталинского проекта был А.И. Рыков – председатель Совнаркома СССР. Он хотел избежать ответственности, которая неизбежно свалилась бы на него в случае перенесения центра власти именно в правительство. Впрочем, не исключено, что Рыков боялся уйти в этом случае на вторые роли, уступив место тому же Сталину.

В попытке устранить свою должность генсек потерпел сокрушительное поражение, но на обострение отношений с кастой секретарей все же не пошел. Намечалось проведение форсированной индустриализации и сплошной коллективизации, а идти на такие преобразования в условиях жесткой внутрипартийной конфронтации было самоубийственно. Сталин отложил борьбу с регионалами и даже позволил им провести административную реформу, которая привела к созданию в РСФСР гигантских бюрократических монстров – крайкомов.

Регионалы Сталина поддержали, но довели его политику (и без того достаточно ошибочную в ряде вопросов) до абсурда. Более того, в их среде стали назревать оппозиционные настроения, выплеснувшиеся на XVII съезде ВКП(б) в попытку отстранить Сталина от власти. Впрочем, еще задолго до съезда наиболее радикально настроенные регионалы создали довольно-таки сильную оппозиционную группировку. Речь идет о так называемом «право-левацком» блоке Сырцова и Ломинадзе, возникшем в 1930 году. Левацки настроенный Ломинадзе занимал должность первого секретаря крупнейшего Закавказского комитета ВКП(б), а симпатизирующий Бухарину Сырцов (кстати, выдвиженец и любимец Сталина) – должность председателя Совнаркома РСФСР. Компартии в России создано не было, поэтому носителем региональных амбиций в этой республике был руководитель тамошнего правительства.

К оппозиционной деятельности его подталкивала некая ущербность своего статуса. С одной стороны, РСФСР представляла собой обширную территорию с огромными материальными и людскими ресурсами. С другой – в руках Сырцова не было никакой партийной организации, тогда как реальная власть принадлежала именно партийному аппарату. Более того, некоторые российские регионалы желали лишить российское руководство и тех немногих организационных возможностей, которые у них все-таки оставались. Так, на XVI съезде ВКП(б), прошедшем в 1930 году, Хатаевич сказал делегатам следующее: «Я думаю, что без всякого ущерба для РСФСР как таковой можно поставить вопрос, чтобы по линии важнейших объединенных наркоматов, каковыми являются НКЗем, ВСНХ, НКТорг, провести слияние с тем, чтобы иметь в Москве один наркомат и чтобы заместитель соответствующего союзного наркома входил в состав Совнаркома РСФСР и ведал всеми делами РСФСР». По сути, Хатаевич предлагал ликвидировать правительственные организации РСФСР. Он выражал интересы секретарей крайкомов РСФСР, которые видели в СНК России возможного конкурента. Сырцов на съезде выступил с решительной критикой этого предложения. Можно предположить, что одним из условий создания «право-левацкого блока» была попытка россиянина Сырцова и закавказца Ломинадзе составить оппозицию не только Сталину, но и спайке гораздо более влиятельных региональных баронов из РСФСР и УССР.

Поведение секретарей в ходе коллективизации и возникновение блока Сырцова – Ломинадзе Сталина насторожило. Он по-прежнему не предпринимал никаких радикальных мер, ограничившись некоторым разукрупнением крайкомов. Их число было увеличено до 32.

И уже в 1933 году, когда стало ясно, что промышленная модернизация страны, несмотря на все трудности, так и не захлебнулась, Сталин предпринял решительный шаг. Он инициировал широкую партийную чистку. Она затянулась на три года, и в ходе ее был вычищен примерно каждый третий из членов и кандидатов в члены ВКП(б). Целью чистки являлось выдвижение наверх молодых коммунистов, вступивших в партию уже после Гражданской войны. Как писал «невозвращенец» А. Орлов, симпатизирующий троцкизму, чистка «с циничной откровенностью была направлена против старых членов партии». «Парткомы, – сетовал он, – возглавлялись молодыми людьми, вступившими в партию лишь недавно». Эти новые кадры испытали минимальное влияние революционного лихолетья и были готовы воспринять сталинские новации.

Исследователи, симпатизирующие Троцкому, всячески скорбят по поводу процесса обновления партии, в то же время парадоксальным образом обвиняя Сталина в бюрократизме. Но, что любопытно, с ними согласны историки, отдающие свои симпатии так называемым правым, бухаринцам. Так, А.А. Авторханов, бывший в свое время участником бухаринской оппозиции, в работе «Технология власти» пишет, что главной целью чисток являлась «ликвидация думающей партии». «Этого можно было добиться, – утверждает Авторханов, – только путем ликвидации всех и всяких критически мыслящих коммунистов в партии. Критически мыслящими как раз и были те, которые пришли в партию до и во время революции, до и во время Гражданской войны». С этим высказыванием совершенно солидаризуется историк В. Роговин, воспевающий Троцкого. И такая солидарность наводит на определенные мысли. Очевидно, что и левым, и правым была свойственна этакая барская, псевдоэлитарная неприязнь к молодым кадрам, которым было отказано в праве считаться думающими вообще и уж тем более «критически мыслящими». Получалось, что думать могли лишь герои Гражданской войны. Интересно только, когда они этому научились? Наверное, тогда, когда бегали по России, как выразился Маяковский, с «Лениным в башке и наганом в руке», расстреливая «буржуев» и снося церкви.

Сталин проводил чистку постепенно, не прибегая сразу к полномасштабному обновлению кадров. Подобная революционность могла бы только дестабилизировать положение в стране. Сначала он укомплектовал новыми выдвиженцами нижние этажи партийного здания. Теперь на очереди стояло обновление верхних этажей.