Текст книги "Правда о 1937 годе. Кто развязал «большой террор»?"

О нем Сталин заявил в присущей ему осторожной манере на XVII съезде партии (март 1934 года). В своем Отчетном докладе генсек охарактеризовал некий тип работников, мешающих партии и стране: «…Это люди с известными заслугами в прошлом, люди, которые считают, что партийные и советские законы писаны не для них, а для дураков. Это те самые люди, которые не считают своей обязанностью исполнять решения партийных органов и которые разрушают, таким образом, основание партийно-государственной дисциплины. На что они рассчитывают, нарушая партийные и советские законы? Они надеются на то, что советская власть не решится тронуть их из-за их старых заслуг. Эти зазнавшиеся вельможи думают, что они незаменимы и что они могут безнаказанно нарушать решения руководящих органов…»

Разговор теперь уже зашел не просто о бюрократах, канцеляристах – их Сталин до этого выделил в отдельную группу. Под огонь критики попали именно «вельможи» с богатым революционным прошлым (обладатели «старых заслуг»), которых обвинили в неподчинении высшему руководству. Генсек дал понять, кого он считает главным противником. При этом в докладе многие другие противники не были обозначены вообще. Сталин не сказал ни слова о разнообразных оппозиционных группах, образовавшихся в начале 30-х годов (имеются в виду блок Сырцова – Ломинадзе, «Союз марксистов-ленинцев», блок И.Н. Смирнова, группа А.П. Смирнова – Н.Б. Эйсмонта – В.Н. Толмачева). О бывших лидерах «правого уклона» Сталин сказал, что они «давно уже отреклись от своих взглядов и теперь всячески стараются загладить свои грехи перед партией». «Левый уклон» (троцкисты), в отличие от «правого», не разгромленный до конца и имеющий свой центр за границей, был объявлен таким же опасным. (Масштабы сталинского либерализма порой просто ошеломляют. В мае 1934 года Бухарин издал работу «Экономические проблемы Советской власти», написанную с рыночных позиций. Сталин был с этими позициями категорически не согласен, однако никаких оргвыводов не предложил. Он ограничился тем, что послал в ПБ свои критические замечания. Этот факт признается историками-антисталинистами – А. Зевелевым, Г. Бордюговым и др.)

Касаясь вопросов внешней политики, Сталин подчеркнул, что СССР будет стремиться поддерживать миролюбивые и дружественные отношения со всеми странами, в том числе и фашистскими.

Доклад Сталина являл собой образчик миролюбивого спокойствия во всем, что не касалось бюрократов и вельмож. Такими же спокойными были и выступления его ближайших соратников. В своей речи, открывающей съезд, Молотов не сказал о «правых» ни слова. О них он упомянул лишь в докладе о перспективах развития народного хозяйства, но сделал это в том же контексте, что и Сталин, говоря об уклоне как о чем-то окончательно и бесповоротно завершенном. «Ликвидаторская сущность правого уклона, – утверждал Молотов, – и его кулацкая подоплека были вовремя разоблачены большевиками».

Даже неистовый Каганович был настроен довольно миролюбиво, указывая на монолитность партии и отсутствие в ней каких-либо уклонов: «Мы, товарищи, раздавили на нашем пути, как лягушек, всех врагов нашей партии – «правых» и «левых», которые мешали этому великому строительству, и мы пришли к XVII съезду как никогда единой, монолитной, ленинско-сталинской партией».

Напротив, выступления многих регионалов были насыщены именно идеологической нетерпимостью, желанием продолжить выискивание различных уклонов и борьбу с ними. Так, Эйхе высказал подозрения в отношении Рыкова и Томского: «Мне кажется, товарищи, что XVII съезд может и должен спросить этих товарищей, как они свое заявление на XVI съезде оправдали». Он выразил сомнение в искренности вчерашних «правых уклонистов».

Жесткую позицию занял украинский лидер Косиор: «…Бухарин, Рыков, Томский, хотя и приняли покаяние на XVI съезде, но их позицию после XVI съезда можно было бы характеризовать так, что, покаявшись, они все еще оглядывались, – а не выйдет ли по-ихнему, тем более что этот период был богат трудностями…»

Уральский партбосс Кабаков обратил внимание на то, что Рыков не сказал «ни звука о том, что если бы была принята линия правых, то партия идейно была бы разоружена и советская власть кончила бы свое существование. И вы, товарищ Рыков, здесь это должны были прямо и откровенно сказать, что вы вели партию и страну к гибели».

В полемику с Бухариным и Рыковым (по поводу их высказываний и действий, имевших место в конце 20-х годов) вступил Постышев. На былые прегрешения «правых» указал и новая «звезда» на политическом небосклоне СССР – первый секретарь МГК Н. Хрущев.

Но, пожалуй, резче всех на «правых» обрушился С. Киров, посвятивший едва ли не большую часть своего выступления критике обозников из числа «правой» оппозиции. Ленинградский партбосс нарисовал яркую, поэтическую картину, сравнив партию с наступающей армией, а оппозиционеров – с обозниками, находящимися позади самого войска. И вот, когда армия наконец побеждает, обозники «выходят, пытаются вклиниться в это общее торжество, пробуют в ногу пойти, под одну музыку, поддерживают этот наш подъем». «Но, – бдительно замечал «Мироныч», – как они ни стараются, не выходит и не получается. Вот возьмите Бухарина, например, по-моему, пел как будто по нотам, а голос не тот… Я уже не говорю о товарище Рыкове, о товарище Томском».

Кстати сказать, указанная тенденция обозначилась еще на предыдущем, XVI съезде (1930 год). Сталин и тогда выступил в качестве осторожного «либерала», в то время как региональные лидеры наяривали по части совершенно неумеренных нападок.

Конечно, в своем Политическом отчете съезду Сталин жестко покритиковал правых. Уклон ведь только-только был разгромлен, что требовало проявить достаточную жесткость. Несколько колких замечаний в адрес «правых» Сталин сделал, касаясь экономических вопросов. А в разделе «Вопросы руководства внутрипартийными делами» он уже остановился на «правом уклоне» специально. Но вот что любопытно: даже в рамках этой части своего доклада Сталин больше внимания уделил критике троцкизма. Вопрос о троцкизме вообще разбирался им прежде вопроса о «правом оппортунизме».

Сталин критиковал бухаринцев за старые прегрешения, но не высказывал никакого подозрения по отношению к ним. Он объявлял опасными не столько самих правых, сколько условия, ведущие к возникновению «правого уклона». «Лидеры правых уклонистов, – отмечал Иосиф Виссарионович, – открыто признали свои ошибки и капитулировали перед партией. Но было бы глупо думать на этом основании, что правый уклон уже похоронен. Сила правого оппортунизма измеряется не этим обстоятельством. Сила правого уклонизма состоит в силе мелкобуржуазной стихии, в силе напора на партию со стороны капиталистических элементов вообще, со стороны кулачества в особенности». В качестве сил, сопротивляющихся социалистической реконструкции, были объявлены верхушка старой буржуазной интеллигенции, кулачество и бюрократия (прежде всего новая, советская). Правые в числе антисоциалистических сил названы не были. Более того, Сталин назвал бухаринскую формулу мирного врастания капиталистических элементов в социализм «ребяческой», чем фактически снял с Бухарина все обвинения в антисоветизме и контрреволюционности.

Напротив, выступления секретарей крайкомов были полны обвинительного пафоса. Они не только критиковали былые ошибки лидеров «правого уклона», но и подозревали их в скрытой оппозиционности. В данном плане очень показательно выступление Шеболдаева, которое все, от начала и до конца, было посвящено «правому уклону». Он сообщил о том, что у него на Нижней Волге разоблачена контрреволюционная организация, состоящая из сторонников Бухарина, которые якобы допускали даже возможность вооруженного восстания. Это уже был почти открытый призыв к репрессиям.

Сталин, конечно, тоже не очень доверял правым. И не без основания (разговор об этом еще впереди). Но он знал, что отсечение их от партии будет означать начало внутрипартийной гражданской войны, которая приведет к невиданным политическим потрясениям. Дай он волю нахрапистым секретарям, и они начали бы «большой террор» уже в начале 30-х годов, благо обстановка, сложившаяся в ходе коллективизации, к этому вполне располагала. Но Сталину это не было нужно. Он надеялся на то, что бывших оппозиционеров все же удастся включить в созидательную работу, использовав их несомненные таланты. И весьма возможно, что это ему бы и удалось, если бы не постоянные революционные истерики, которые закатывали разного рода шеболдаевы.

«Наезд» региональных вождей на бухаринцев, предпринятый в ходе XVII съезда, был, по всей видимости, неким маневром, отвлекающим внимание съезда от сталинского наезда на вельмож. Регионалы впервые опробовали тактику, которая и приведет к «большому террору», – всегда говорить о врагах и уклонистах тогда, когда речь заходит о реформах и бюрократизме. По сути, их критика в адрес «правых» была косвенной критикой Сталина, ибо она выставляла его коммунистом, потерявшим бдительность.

К тому же речь Кирова была прямо-таки насыщена революционным антифашизмом. Он яростно бичевал фашизм, сравнивая его с русским черносотенством. Это был завуалированный упрек Сталину, допускавшему возможность мирных отношений с Третьим рейхом и дрейфовавшему в сторону национал-большевизма.

По всему получается, что выступление Сталина и выступление Кирова были диаметрально противоположными, отличаясь принципиально разным видением вопросов как внутренней, так и внешней политики. (Надо думать, что кировское выступление и было той кошкой, которая пробежала между ним и вождем.) И не надо смущаться тем, что Киров всячески восхвалял Сталина – до, во время и после съезда. Тот же самый Эйхе, принявший деятельное участие в попытке сместить Сталина с поста генсека, во время своего выступления на съезде произнес его имя 11 раз, и каждый раз в плане восхваления. Это было излюбленным шагом многих оппозиционеров – прятаться за имя Сталина и раздувать его культ, занимаясь в то же самое время борьбой против вождя. Например, Ломинадзе, будучи главой закавказских коммунистов, давал указание своим людям решительно защищать генеральную линию и даже выбирать в руководящие органы сталинистов – для отвода глаз. Об этом сообщает не кто-нибудь, а Троцкий в своем «Бюллетене оппозиции», ссылаясь на данные информированного источника из Москвы.

Неумеренные славословия в адрес Сталина зачастую таили в себе некую логическую ловушку. От приписывания всех заслуг одному Сталину очень легко было перейти к приписыванию ему и всех недостатков. Так ведь, собственно говоря, и произошло в период так называемой «перестройки». Так же могло и произойти в случае отстранения Сталина от власти.

Напуганные сталинским намерением покончить с диктатурой вельмож, регионалы попытались его снять и заменить Кировым. Но тот оказался слишком осторожным и тем самым подписал себе смертный приговор. Кто бы ни убил Кирова (ниже мы еще коснемся этого вопроса), ясно, что выстрелы в Смольном были результатом его двурушнического поведения на съезде.

Сталин провел на съезде две важнейшие реорганизации – аппарата ЦК и органов партийного контроля.

Первая реорганизация заключалась в образовании отраслевых отделов ЦК. Всего их было создано четыре: промышленный, транспортный, сельскохозяйственный, планово-финансово-торговый. Отделы ставили перед собой следующую задачу – надзирать за соответствующими наркоматами и ведомствами. Эта мера была направлена против «технократов», разнообразных ведомственных диктаторов. Теперь они контролировались не только председателем правительства, но и заведующими отделов ЦК. Таким образом, создание отраслевых отделов косвенно укрепляло и Совнарком, персонально – Молотова, который имел серьезные разногласия со многими ведомственными сепаратистами, в частности с Орджоникидзе.

Съезд, кроме того, постановил ликвидировать коллегии в наркоматах, оставив у каждого наркома лишь двух заместителей.

Показательно, что Каганович, объявивший на съезде о создании отраслевых отделов, довольно жестко критиковал «хозяйственников» за бюрократизм. Он отметил необходимость сокращения количества звеньев в управлении промышленностью. Каганович обратил внимание на то, что именно ЦК вынудил Наркомат тяжелой промышленности провести реорганизацию, выразившуюся в разукрупнении отраслевых главков, ликвидации многих трестов и объединений. Но, по мысли Лазаря Моисеевича, в «самом Наркомтяжпроме все еще оргсистема недоработана, там существует еще… много функциональных секторов».

Здесь Каганович, скорее всего с подачи Сталина, проявил дипломатичность. Он не стал особенно критиковать крупнейший наркомат, который возглавлялся всесильным Орджоникидзе. Зато устроил разнос Наркомату легкой промышленности (НКЛП), который был признан, ввиду наличия аж 39 крупных управлений и 60 секторов, «исключительно громоздким». «Железный Лазарь», говоря о раздутом аппарате НКЛП, указывал: «Имеются также главные отраслевые управления, которые не располагают собственной производственной базой (главные управления швейной промышленности, галантерейной и кустарной, полиграфической промышленности и т. п.) Промышленность этих управлений в большинстве своем находится в ведении мест». Ругая НКЛП, Каганович неожиданно и плавно перешел на хозяйственные наркоматы как таковые: «Я не хочу сказать, что надо удовлетворить стремления многих местных товарищей и передать в ведение мест бесспорно союзные предприятия. Но надо наркоматам в гораздо большей мере опереться на помощь местных советов и исполкомов».

Данные слова встретили аплодисментами некоторые делегаты съезда, очевидно, те самые «местные товарищи». Эти «товарищи» есть наши любимые регионалы. Региональные олигархи пускали слюнки на многие ресурсы экономических наркоматов, и это было причиной серьезного противоречия между партократами и технократами. Сталин это противоречие мастерски использовал, добившись согласия первых на ослабление последних.

Но этого мало. Вступив в сговор уже с технократами, Сталин ослабил партократов. На это была направлена вторая реорганизация. Она заключалась в упразднении Центральной контрольной комиссии ВКП(б). Это вообще был довольно любопытный монстрик, представляющий гибрид партийной и государственной организации. Полное его название было Центральная контрольная комиссия – Рабоче-крестьянская инспекция. Пожалуй, именно в данном случае сращивание партийного и государственного аппаратов достигло своего апогея.

Теперь Сталин отделил РКИ от ЦКК, преобразовав последний в Комитет партийного контроля при ЦК ВКП(б). Тем самым партконтроль сам попадал под контроль Сталина и аппарата ЦК. Прежний орган ЦКК избирался съездом партии и был зависим от него. Всегда существовала угроза того, что съезд, на котором большинство автоматически принадлежало регионалам, сделает ЦКК неким противовесом Сталину. В принципе это можно было бы сделать и с ЦК, но в ЦК был очень сильный сталинский аппарат, с ним такую операцию было бы провести гораздо сложнее. Позднее КПК в лице своего председателя Н.И. Ежова очень поможет Сталину во внутрипартийной борьбе и установлении эффективного контроля над органами госбезопасности.

Сталин добился еще одной меры, ослабившей регионалов. После XVII съезда в обкомах, крайкомах и ЦК нацкомпартий были ликвидированы секретариаты. Теперь там дозволялось иметь лишь двух секретарей. А через несколько месяцев ноябрьский пленум ЦК принял постановление, согласно которому обкомы, крайкомы и республиканские ЦК теряли право назначать и смещать секретарей нижестоящих организаций. Данное право переходило к аппарату ЦК.

Это был довольно хитрый маневр – усилить аппарат ЦК за счет ослабления ведомственных и региональных сепаратистов. Сталин знал, что главная трудность заключается в обуздании регионалов и технократов, а «свой», центральный аппарат он мог в случае чего урезонить легко.

Однако административных мер было недостаточно. Да, они вводили бюрократов в некие рамки, но не устраняли саму проблему наличия могущественных вельмож. Не устраняли ее и периодические перемещения кадров с одного места на другое. «За долгие годы работы старые кадры притерлись друг к другу, установили достаточно прочные контакты между собой, – пишет историк Хлевнюк. – Сталин периодически тасовал колоду руководителей, однако совершенно разбить установившиеся связи, разрушить группы, формировавшиеся вокруг «вождей» разных уровней по принципу личной преданности, при помощи одних лишь перетасовок не удавалось. По существу в номенклатуре складывались неформальные группировки, сплоченные круговой порукой, стремлением обеспечить кадровую стабильность…»

Глава 5
Дедушки советской перестройки

Социал-демократы среди большевиков

В 30-х годах внутри партии действовала группировка, сложившаяся на базе разгромленного ранее правого уклона. Ее возглавляли бывшие члены Политбюро – Бухарин, Рыков и М.П. Томский. Многим может показаться странным, что эти «отработанные» фигуры, лишившиеся своих высоких постов, выделяются в отдельную группу, сопоставимую по своему влиянию с группой Сталина или объединением региональных лидеров. Однако логика фактов заставляет считать бухаринцев серьезным течением.

Еще в августе 1936 года, во время процесса над Зиновьевым и Каменевым, были даны показания против Бухарина и Рыкова. Совершенно очевидно, что это делалось не случайно. Кому-то (скорее всего Сталину) было нужно скомпрометировать правых и поставить вопрос об их удалении с политической арены. Но в сентябре было объявлено, что факты, сообщенные на процессе, не подтвердились. И от Бухарина с Рыковым отстали вплоть до декабря 1936 года, когда на пленуме ЦК правые попали под обстрел региональных лидеров – Эйхе, Косиора и проч. Тогда Сталин спустил все на тормозах, и за правых взялись только на февральско-мартовском пленуме 1937 года. Причем немалую роль сыграли те же самые регионалы. И только на этом форуме произошло долгожданное падение правых титанов. Получается, что решали вопрос целых шесть месяцев, а следовательно, Бухарин и Рыков имели серьезный политический вес. Иначе их свалили бы в гораздо более сжатые сроки.

Существует такое объяснение столь долгой волынке. Дескать, надо было убедить партию и все ее тогдашнее руководство в том, что такие старые и заслуженные большевики оказались контрреволюционерами и врагами народа. То есть на правых якобы работала их революционно-героическая репутация и прежние заслуги. Абсурдность подобных доводов очевидна. Региональные боссы, такие как Эйхе или Косиор, настоящими старыми большевиками считали себя, а всех бывших оппозиционеров презирали. Особенно Бухарина, который уютно и спокойно теоретизировал в Кремле, в то время как косиоры были на фронтах Гражданской войны и в прифронтовых регионах. Они полоскали бухаринцев и на XVII съезде, и на упомянутом уже декабрьском пленуме. И какого особого почтения к «старым заслугам» Бухарина и Рыкова от этих людей можно было ждать? Морально они были готовы сожрать правых уже давно.

Сталина и его группу также нельзя было заподозрить в ностальгических симпатиях к старым большевикам. Кто остается? Партийная масса? Но она покорно следовала за вождями. Что бы они сказали, в то бы эти самые массы и поверили. Вот и получается, что перед нами не кучка раскаявшихся партийных интеллигентов, а серьезная политическая сила.

Никакого чистосердечного раскаяния за свой правый уклонизм Бухарин не совершил. Почему-то считают, что в 30-е годы он был совершенно лоялен к вождю и лишь в душе своей возмущался «сталинскими беззакониями». Все, однако, было вовсе не так. Формально признав правоту Сталина и даже закидав того славословиями, Бухарин все равно оппонировал ему, правда, более тонко. Приведу один пример, касающийся вопросов внешней политики. На XVII съезде ВКП(б) Сталин в Отчетном докладе подчеркнул, что он вовсе не считает фашистские государства самыми опасными для СССР: «…Дело здесь вовсе не в фашизме хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной». Бухарин же в своем выступлении подчеркнул другое. Он охарактеризовал фашистскую Германию наряду с милитаристской Японией в качестве главной угрозы. Что это, как не откровенная полемика со Сталиным по важнейшему вопросу внешней политики? При этом Бухарин не нападает на Сталина, как это полагается при дискуссии, не возражает ему, он просто излагает совершенно иной взгляд на вещи. Одновременно сам Сталин в речи бывшего лидера правого уклона воспевается как «фельдмаршал пролетарских сил» и т. д. и т. п.

О том, каковы были подлинные, а не декларируемые взгляды Бухарина, рассказывает эмигрантский историк меньшевик Б. Николаевский, который теснейшим образом общался с Бухариным в 1936 году. Тогда Бухарин посетил Европу (Францию, Австрию, Голландию) по заданию Политбюро. Ему поручили купить у немецких социал-демократов, спасавшихся от Гитлера в эмиграции, некоторые архивы – в первую очередь архив Карла Маркса. Николаевский осуществлял при этом посредничество и во время всей бухаринской загранкомандировки находился рядом с гостем из СССР. Любопытно, что именно Бухарину поручили общаться с немецкими социал-демократами и российскими меньшевиками. Может быть, ввиду сходства воззрений? Может, кто-нибудь из руководства пролоббировал отправку Бухарина к своим? Вообще, в СССР были каналы не только явной, но и тайной связи с деятелями меньшевизма. Так, знаменитая рютинская платформа, близкая к социал-демократии, подозрительно быстро оказалась напечатанной в меньшевистской эмигрантской газете «Социалистические ведомости».

Из разговоров с Бухариным Николаевский вынес много интересного, о чем он поведал только в 1965 году, накануне своей смерти. В частности, Бухарин сообщил ему о переговорах Сталина с Германией, явно в надежде на то, что его сообщение будет передано кому надо, – меньшевики в эмиграции (как и другие левые) занимали яростно антигерманские позиции. Позже Николаевский встретится с Оффи, секретарем У. Буллитла, бывшего посла США в СССР. Тот поведает ему о том, как Бухарин дважды – в 1935 и 1936 годах – слил американцам информацию о переговорах с Германией.

По данным Николаевского, Бухарин в 1936 году исповедовал идеологию, весьма близкую к социал-демократии. Он говорил о необходимости «вернуть марксизм к его гуманистическим основам». Гуманизм рассматривался им как основа, на которой следует создать широкое международное антинацистское движение. То есть по сути дела, Бухарин как бы предвосхитил будущую горбачевскую перестройку с ее «гуманным, демократическим социализмом», «общечеловеческими ценностями» и прочим социал-демократическим барахлом. Показателен тот упор, который он делает на гуманизм, противопоставляя его «нацизму». Когда на первый план выдвигается некая абстрактная общечеловечность, то происходит забвение национальных ценностей, причем в первую очередь ценностей своего народа. Бухарин прославился в свое время критикой Есенина в своих «Злых заметках», опубликованных в «Правде». Там он вдоволь поиздевался над русской культурой. Даже в 1934 году, когда волна революционного нигилизма пошла на спад, Бухарин все равно продолжал «бдительно» критиковать русских поэтов. На Первом съезде советских писателей он обрушился на Блока и Есенина, инкриминировав им попытку создания особой версии социализма, соединенного с национальными и религиозными ценностями. Бухарин отлично помнил, что и Блок, и Есенин были активными деятелями скифства – литературно-политического движения, стремившегося дать религиозно-мистическую трактовку Октябрьской революции, ввести ее в русло защиты национальных идеалов русского народа. Признавая Есенина певцом социализма, «любимец партии» в то же время отмечал: «Но что это за социализм? Это «социализм» или рай, ибо рай в мужицком творчестве так и представлялся, где нет податей за пашню, где «избы новые, кипарисовые, тесом крытые», где «дряхлое время, бродя по лугам, сзывает к мировому столу все племена и народы и обносит их, подавая каждому золотой ковш с сыченой брагой». Этот социализм прямо враждебен пролетарскому социализму».

О Блоке Бухарин отзывался следующим образом: «Но разве эта опоэтизированная идеология, эти образы, эти поиски внутреннего, мистического смысла революции лежат в ее плане?.. Разве это – прелюдия к новому миру? Конечно, нет… Здесь есть нечто и от старого славянофильства, которому стал противен торгаш, подправленного народничеством… Блок угадывал… грядущую катастрофу и надеялся, что революционная купель, быть может, приведет к новой братской соборности».

Бухарина крайне беспокоили любые попытки соединить социализм и национальный патриотизм. И его полемику с «непролетарским социализмом» следует считать скрытой полемикой со сталинским национал-большевизмом. Очевидно, что и критикуя нацизм, Бухарин беспокоился не только по поводу агрессивных устремлений Гитлера. Он смертельно боялся, что пример немцев будет творчески осмыслен в России и приведет к созданию новой версии патриотического социализма, свободной от гегемонизма гитлеровского типа. Боялся он и союза с Германией, который мог плодотворно сказаться на судьбах России и самой Германии, удержать последнюю от непродуманных внешнеполитических авантюр.

Вне всякого сомнения, для «любимца партии», проклинавшего «отсталую, крестьянскую Россию», «страну Обломовых», организовавшего посмертную травлю Есенина, было вполне естественным люто ненавидеть любые режимы, достигшие национального подъема. Также естественным было для него выступать против Сталина, осуществившего русификацию большевизма и пытавшегося сблизиться с националистическими режимами Германии и Италии. Отношения с самим Сталиным Бухарин в беседе с Николаевским оценивал на три с минусом. А в разговоре с вдовой известного меньшевика Ф. Дана он был еще более категоричен, сравнив Сталина с дьяволом.