Текст книги "Как обуздать олигархов"

Националисты ставили свое отношение к буржуазии в зависимость от того, как она будет использовать капиталы. Если она постарается поставить в средоточие всего собственную эгоистическую индивидуальность, то здесь уже начинается зло. И по мнению многих монархистов современная им буржуазная цивилизация была более склонна ко злу, чем к добру.

Тот же самый Тихомиров учил, что болезни общества порождаются неправильным соотношением между основными двумя видами отношений между личностями. Этими видами он объявлял индивидуализм и коллективизм, обособление личностей и их теснейшее соединение. Согласно ему, резкое усиление индивидуализма наблюдается как раз в эпоху злоупотреблений буржуазии, их он находил и в современном ему западном обществе («Заслуги и ошибки социализма»). В основном эти злоупотребления затрагивали пролетариат, являющийся «продуктом» западной цивилизации. Говоря о пролетариях, Тихомиров с гневом и возмущением констатировал: «Творческое бессилие европейских идеалов ярко проявилось на этих миллионах человеческих существ, которых современные устроители новых европейских государств умели только погружать в бесправие и нищету или толкать из революции в революцию» («Рабочий вопрос и русские идеалы»).

Националисты делали буржуазную цивилизацию ответственной за появление социализма, являющегося, в их системе рассуждения, наиболее опасной и разрушительной силой. Идеологи монархизма были убеждены, что неправильное, эгоистическое использование капитала чревато неадекватной реакцией в виде социалистического радикализма. Получалось, буржуазные злоупотребления создают почву для всесокрушающего революционного переворота, грозящего не только самой буржуазии, но и всем традиционным слоям.

Издателю монархической газеты «Киевлянин» Д. И. Пихно принадлежит следующее интересное сравнение: «Появление социалистов, как жучков и гусениц, свидетельствует о заброшенных и заросших сорными травами полях, на которых кладет свои яички… жук…» (Пихно Д. И. В осаде).

Шарапов настаивал на том, что для обращения человека в социализм необходимо наличие среды, удобной для процветания ненависти: «Нищета, падение земледелия, разорение промышленности, безработица, отсутствие возможности приложить свой труд – все это представляет собой удобную почву, на которой произрастает социализм».

В соответствии с концепцией Тихомирова, усиление индивидуализма неизбежно порождает мощный коллективистский отпор. Так, коллективизм Платона возник во времена тотальной свободы в Афинах, а социализм Томаса Мора – во времена обезземеливания английского крестьянства.

Порой национал-консерваторы оппонировали буржуазии не только на арене идейно-политического противостояния, но и с высоких трибун российского представительства. В течение очень долгого времени фракция правых в Государственной Думе настойчиво «пробивала» законопроект о лечении рабочих, встретивший ожесточенное сопротивление либералов из партии октябристов, вставших на сторону работодателей. Монархист Г. Юрский, автор специального исследования о деятельности этой фракции, особенно подчеркивал последнее обстоятельство, прямо указывая на то, что за октябристами стоял крупный капитал («Правые в Третьей Государственной Думе»).

Однако были случаи, когда националисты решительно солидаризировались с частным капиталом. В основном это происходило тогда, когда дело касалось противостояния российских и иностранных предпринимателей. В марте 1908 года правые и центр одобрили правительственный законопроект о ликвидации Владивостокского «порто-франко», через который иностранные товары пересекали дальневосточную границу без всякого таможенного обложения. Юрский заметил по этому поводу следующее: «Редко сочувствуя октябристскому тяготению к интересам крупных капиталистов, правые находили, что в данном случае эти интересы вполне совпадают с пользой общегосударственной».

К слову сказать, именно крупный капитал подвергался основным нападкам правых. И это очень важный для нашей темы момент.

Как известно, дореволюционное российское законодательство запрещало любые соглашения промышленников и торговцев, преследующие цель повышения цен на товары. Однако монополистические объединения нашли немало способов легализации своей деятельности, и правительство почти не чинило им особых препятствий. В России существовали такие мощные альянсы крупных капиталистов, как «Продуголь», «Продвагон» и т. д. Иногда власти сами толкали промышленников на создание монополистических союзов.

Усиление этих союзов вызывало опасение у национал-консерваторов, видевших в «синдикатах» враждебную антитрадиционную силу. Они пытались настроить против них общественное мнение России, используя для этой цели свои периодические издания.

Критика монополий со стороны националистической прессы была довольно аргументированной. Правые публицисты ясно представляли себе генезис монополистических объединений. Согласно им, он проходил следующим образом (схема правой газеты «Московские ведомости»).

Придя на смену жестко регламентированной ремесленной промышленности, предприятия крупного частного капитала стали сражаться друг с другом за обладание рынком. Эта конкурентная борьба, на первый взгляд, служила верным средством удержания товарных цен на уровне, приемлемом для потребителя. Но с увеличением размеров промышленных предприятий и развитием банков, обеспечивающих промышленность оборотными средствами, конкуренция уступила место соглашению между однородными предприятиями. Вновь появилась регламентация производства и, в отличие от предшествующего периода ремесленной промышленности, она была не общественной, а частной, устанавливаемой заинтересованными людьми. Первой формой монополистического соглашения стал синдикат. При синдикатах каждое предприятие, сохраняя за собой индивидуальность и независимость, принимает на себя известные обязательства по сбыту товаров, регулирующих рынок. Регламентация сбыта сделалась постоянной, и стали возникать особые организации, ставящие своей целью продажу товаров, производимых участниками синдиката. Такие организации руководили уже и производством товаров, ибо определяли объем выработки и долю каждого участника. Они опасны своим монопольным характером и тем, что управляют рынком по своему усмотрению, не считаясь с интересами потребителя.

Но наиболее совершенную форму монополистического соглашения представляет собой трест, так как входящие в его состав предприятия «совсем обезличиваются и из них образуется новое, грандиозное предприятие монополистического характера», а «прежние предприятия утрачивают всякую самостоятельность и являются лишь отделениями нового».

Эти представления свидетельствуют о том, что «Московские ведомости» рассматривали монополистический капитал в качестве некой агрессивной и могущественной силы. Они обвиняли ее в стремлении ликвидировать свободу хозяйственной деятельности и многообразие, присущее социально-экономической жизни традиционного общества.

Если же останавливаться на конкретике, то здесь на первом месте были вопросы ценообразования. Националисты критиковали курс монополий на повышение цен. «Московские ведомости» утверждали: «… Практика показывает, что как только возникает синдикат или трест, то в этой области промышленности немедленно наблюдается повышение цен».

Националист В. Крупенский писал, что «теперь нет, пожалуй, ни одной отрасли производства и торговли, особенно предметами массового потребления и сырьевыми продуктами, где бы не существовало синдикального соглашения с целью удержания цен на безупречном уровне». В соответствии с его рассуждениями, деятельность монополий носила относительно безобидный характер лишь на первых порах, до ликвидации конкурентов путем временного снижения цен. Потом начинается «несуразное повышение цен», так как монополии стали безраздельными хозяевами в одной какой-либо отрасли и, пользуясь своим положением, облагают потребителя все новыми и новыми налогами.

Правый публицист С. Вельский заявлял, что синдикаты безмерно обогащают прекрасно спевшуюся кучку дельцов и капиталистов. Он делал печальный вывод: «Дело дошло до того, что трудно указать хотя бы на один предмет широкого, массового потребления, который не был бы обложен чудовищным налогом в пользу явных и тайных промышленных и банковских организаций».

Порой националисты рисовали почти апокалипсические картины вредительской деятельности монополий. Так, «Московские ведомости» в 1916 году восклицали: «Кругом идет вакханалия наживы – промышленные акулы, начиная от мелкого лавочника до блестящего дельца, уже не удовлетворяются барышом сто на сто: разгул жадности толкает на… новое взвинчивание цен, и с этой целью сотни тысяч пудов товара припрятываются куда попало или „забываются“».

Националисты обращали внимание на то, что монополистические организации действуют, главным образом, в сфере производства полуобработанной продукции, идущей в дальнейшее производство. «Поэтому, – утверждали „Московские ведомости“, – синдикаты обременяют не только потребителя, но и дальнейшие производства, пользующиеся их продуктами».

В пример приводились неоднократные случаи резкого повышения цен в результате деятельности монополий. Так, один из ведущих деятелей Постоянного совета Объединенного дворянства Х. Н. Сергеев делился с делегатами 9-го съезда уполномоченных дворянских обществ (1913 год) следующими наблюдениями: «Я укажу на яркий пример: бывшей осенью, в самый разгар ликвидации урожая, вдруг не хватило угля, не потому, чтобы действительно угля не было, а потому, что известная организация „Продуголь“… монополизировала это дело и взвинтила цены тогда, когда это ей угодно было. То же самое явление теперь назревает в области нефти… и еще многих производств» («Труды девятого съезда уполномоченных дворянских обществ 39 губерний. 3–9 марта 1913 года»).

Таким образом, монополии приобретали в глазах националистов облик асоциальной силы, возвышающейся над общей массой производителей и потребителей. Они считали, что эта сила совершенно чужда хозяйственным интересам всех социальных групп и препятствует их свободной реализации.

Но правые критиковали синдикаты не только за повышение цен. Они делали их ответственными за возникновение застойных тенденций в экономике.

Крупенский утверждал, что следствием синдикальных соглашений является «застой в области производства, неподвижность техники, создающиеся отсутствием конкуренции, монопольным положением синдикатов».

Зло, приносимое монополиями, виделось националистам и в отказе от использования аграрной сферы. «Московские ведомости» положительно писали о действиях монополий по разработке природных богатств, но отмечали – в России они еще ничего не сделали «в смысле использования производительных сил земли» и хотят при этом «выжать из населения побольше средств при помощи синдикатского треста».

Особую тревогу у националистов вызывало стремление крупного капитала к контролю над политической властью в стране. Они были сторонниками надклассового самодержавно-монархического государства, выступающего в роли общенационального арбитра. Поэтому возвышение буржуазной олигархии не устраивало их. Оно вело к трансформации русского самодержавия в буржуазное демократическое государство.

Правые четко проводили соединительную линию между конституционализмом и плутократией, властью капитала, последнюю, по их мнению, навязывает буржуазия – в случае попустительства ее олигархическим поползновениям. Они кивали на Запад, представлявшийся им образцом подобного синтеза. П. Н. Семенов писал о сверхвласти капитала, о видимых признаках «таких форм ужасающего деспотизма этой власти, каких еще не было в истории эволюции человеческого рабства».

На силу западных плутократий указывал и Липранди: «В Соединенных Штатах Америки парламент находится фактически в руках нескольких крупных капиталистов… наживших свои миллионы при помощи трестов…» Все население страдает от них, возникло мощное антимонополистическое движение, во главе которого стал сам президент Т. Рузвельт. Но все напрасно: представительная система, парламент, находится в «руках синдикатчиков и они полновластно вершат судьбы страны от имени „народа“».

Господство крупного капитала грозило, по мнению монархистов, и России. Единственным спасением от него они считали неограниченную монархию – православное, самодержавное государство.

Царь-самодержец, не зависящий от денег, прессы, борьбы за власть, концентрирующий в своих руках политическую и военную мощь огромной Российской империи, выглядел в их глазах надежнейшим гарантом сохранения патриархального строя. И основан этот строй должен быть на согласии всех социальных групп, мирно сосуществующих только при наличии высшего, полностью суверенного арбитража. Именно потому на Западе капиталисты, желающие «держать в своих руках безземельных рабочих и с большим успехом наживать деньги, свергли путем мятежа стеснявшую их власть королей…» (Родной М. Смута и русский народ).

До той же поры, пока есть в России власть самодержца, можно сдерживать олигархические тенденции, не ущемляя экономических интересов буржуазии.

Монополии как раз и рассматривались многими националистами как оптимальная организационная форма для тайной или явной узурпации власти. Правые были склонны к конспирологическому видению мира, и любое направление, практикующее хоть какие-нибудь тайные методы для защиты своих групповых интересов, неизбежно связывалось ими с секретными обществами.

Неудивительно, что Вельский считал монополии своего рода масонскими ложами. «Это, – писал он, – новые „ордена“ и масонские ложи, двери которых плотно закрыты для непосвященных». «Главным орудием этих могущественных организаций служит золото, но они великолепно пользуются услугами подконтрольных им учреждений и людей».

«Московские ведомости» обвиняли промышленников в том, что они «претендуют на руководящую роль в государстве и готовы потребовать всей полноты власти». «У них повсюду есть своя агентура и ученые профессора, способные научно обосновать пользу монополистических соглашений для России. Более того, даже самоуправление все больше и больше опутывается их сетями».

Шквал критики был обрушен на банки, чьи объединения можно считать своеобразными монополиями. «Московские ведомости», откликаясь на создание в 1916 году совета съездов банков, включившего в свой состав представителей наиболее крупных акционерных банков, заявляли: «Объединение банков, несомненно, представляет собой синдикат, который, прежде всего, старается использовать… выгоды материального положения». Они предсказывали, что главное внимание объединившихся банков будет сосредоточено на расширении ссудной и складочной операций, «доставляющих громадные выгоды, ввиду чрезвычайного повышения цен на все предметы потребления».

Более того, банки обвинялись в задержке товаров на собственных складах с целью взвинчивания цен. «Ведь крайне заманчиво, – догадывались „Московские ведомости“, – приобрести товар, продержать его три-четыре недели на складе и продать по двойной цене. Практика показала, что те товары, в которых наиболее нуждается население, оказываются именно на складах банков, без содействия которых было бы невозможно задерживать сбыт, вызывать недостаток и таким образом повышать цены».

Газета опасалась, что объединение банков еще более усилит спекулятивный натиск на российских потребителей, ибо «вместо разрозненных действий отдельных учреждений кредита начнется общее наступление их при совместной поддержке друг друга».

Большое возмущение националистов вызывали банковские операции с процентными бумагами. Они предсказывали значительное усиление этих операций в результате объединения банков. Раньше между ними все-таки существовала некоторая конкуренция. Она облегчала пользование их услугами по организации новых предприятий и по размещению процентных бумаг. Кроме того, конкурентная борьба сдерживала произвол банков, которые опасались отлива клиентов в другие учреждения кредита, согласившиеся на более льготные условия. Но «теперь образование синдиката устранит конкуренцию, и клиенты будут приписаны к банкам вроде крепостных».

Банки, как и монополии, страшили националистов своей непредсказуемостью и неподконтрольностью. Например, Вельскому они представлялись «колоссальными резервуарами накопленной народной энергии». Он сравнивал их с «водонапорными и распределительными бассейнами, которые инженеры-гидротехники устраивают в системе оросительных каналов».

По желанию банковских механиков золото может течь как в одну, так и в другую сторону, выполнять как полезную, так и вредную работу, как разрушать, так и созидать. Вельский продолжал сравнение и говорил, что «тут возможны подземные течения, которые могут вызвать, в конце концов, обвалы и катастрофы, поражающие своей внезапностью и кажущимся противоречием с общим экономическим благополучием поверхности».

Надо отметить, что националисты не только критиковали монополии и банки, но и предлагали конкретные меры по ликвидации их отрицательного воздействия. При этом они считали бессмысленным вводить запрет на их деятельность.

Так, «Московские ведомости» вынуждены были признать: «…Синдикаты находятся в глубокой органической связи с современным хозяйством». Поэтому запрет только «способствует усилению секретности в их деятельности, а это несет большой ущерб народному хозяйству».

Националисты настаивали на тщательной регламентации хозяйственных операций синдикатов и жестком контроле за их функционированием. По их мнению, все действия синдиката должны происходить под наблюдением правительства, которому надо представить право регулирования цен.

Чрезвычайно интересен проект В. Крупенского, выступавшего за экономическое уничтожение монополий при помощи возврата к свободной конкуренции. Для этого необходимо изменение тарифных и таможенных условий. Он был убежден, что если нет возможности создавать конкуренцию развитием соответствующего производства, то данному производству надо облегчить выход на рынок изменением провозных тарифов.

Весьма жесткими можно назвать требования, принятые на совещании монархистов, которое прошло 21–23 ноября 1915 года в Петрограде. Они сводились к тому, чтобы:

1) запретить банкам (под страхом уголовного преследования) давать ссуды под товар свыше 50 % от реальной стоимости и намеренно преувеличивать оценку закладываемого товара;

2) отменить предоставление банками в общие собрания акционеров какие-либо акции, кроме действительно принятых самими банками;

3) расширить право реквизиции и секвестра на товары, заложенные в банках;

4) установить правительственную таксу на предметы жизненной необходимости;

5) ввести уголовную ответственность за умышленное сокрытие или задержку товаров первой необходимости.

И все равно здесь нет и слова о необходимости национализации, которая только и могла лишить антитрадиционную олигархию ее почти безмерных ресурсов. Здесь снова видна излишняя консервативность националистов, проявившаяся в наивном стремлении разрешить все полюбовно.

Выступая против крупного капитала, монархисты пытались в то же время защитить свободу средней и мелкой промышленности. Так, они провалили в 3-й Государственной Думе законопроект о создании своего рода синдиката в мукомольном деле. Новые правила о съездах мукомолов грозили сконцентрировать мучные запасы в руках нескольких крупных предприятий. Организация мукомолов предполагалась быть принудительной, постановления съездов – обязательными.

Показательно, что русское националистическое движение начала XX века получило поддержку части немонополистической буржуазии. Ее привлекло сочетание в нем нескольких идейных позиций: антимонополизм, протекционизм, стремление к политической и социальной стабильности. Широко распространена была практика прямого участия средних и мелких предпринимателей в политическом противоборстве – на стороне самодержавия.

Так, в начале 1905 года промышленники и торговцы среднего калибра (главным образом из Костромского и Иваново-Вознесенского округов) предоставили правительству докладную записку ультраконсервативного содержания в ответ на либеральную записку московских промышленников.

Многие представители средней и мелкой буржуазии сыграли значительную роль в деятельности монархических структур. Вдова и наследница богатого книгоиздателя Е. А. Полубояринова исполняла обязанности товарища председателя и казначея Дубровинского Союза русского народа. Предприниматели (среднее звено) Е. А. Голубев и С. А. Оборин входили в Главный совет единого СРН.

На Урале активное участие в черносотенном движении приняли золотопромышленники В. О. Козинцев (Екатеринбург) и В. Н. Шайдуров, домовладелец Свинников (Екатеринбург), торговец С. Д. Смирнов (Пермь).

Впрочем, порой многие буржуа просто опасались противоречить финансовому капиталу, настроенному против самодержавия и его защитников. Например, уфимские купцы, симпатизирующие СРН, жертвовали на него тайно и не посещали его собраний. Они объясняли свою позицию политикой банков, не учитывающих векселя и рушащих дело предпринимателей, входящих в Союз.

А вятские монархисты открыто предупреждали, что поддерживать их опасно, ибо либерально настроенные члены банковских учетных комитетов и думские гласные намерены закрыть кредит правым предпринимателям.

Русская национал-консервативная мысль была антибуржуазной лишь постольку, поскольку сама буржуазия часто выступала против традиционного, патриархального общества. Правильнее характеризовать эту мысль как антикапиталистическую, подчеркнув, что капитализм виделся монархистам как переподчинение всех звеньев общественно-государственного устройства новым, банковско-монополистическим структурам.

В целом же частный капитал соответствовал той модели исторического сосуществования, которую консерваторы предлагали России. Однако история показала, что сам он так и не захотел вписаться в реалии православно-монархической России. Осознание этого пришло ко многим монархистам уже после революции. И им оставалось только, подобно Н. Е. Маркову, осмыслять и анализировать события прошлого: «Банкиры, промышленные тузы, купеческие миллионщики, знатные самодуры отсыпали миллионы рублей в карманы злейших врагов монархии и России».

Но было уже поздно. До таких очевидных вещей надо было додумываться раньше.