Текст книги "Сила Зверя"

А Малыш вскорости доказал, что не задаром хозяйское добро лопает, прорву продукта изводит.

Несколькими днями позже, вышли на большую гарь недавнего низового пожара. Земля, кусты стояли черными, многие деревья позасыхали. Из под копыт поднималась пепельная пыль. Садилась на лица, забивала глаза, першила в горле.

С трудом, к темну нашли хилую рощу. Место хоть и плохонькое, насквозь прозрачное, да хоть огнем не тронутое. Обошла пламенная волна стороной редкие сосенки.

Усталые, наскоро перекусив, полегли спать. Для согреву, прохладно было ночами, растопили костер нодью, который охотники да следопыты любят за то, что до рассвета гореть будет, внимания человеческого не требуя.

Не требуя, да привлекая.

Шли той пустошью мародеры разбойники, псы войны, от войск своих отбившиеся, сменившие ратный меч на разбойничий кинжал. Сбились в гулящую ватагу, числом не слишком великую, эдак, дюжины с полторы. Шли, глухими путями Сатановской пустоши, хоронясь и от стражников лордовских и от своих более могучих собратьев. Шли, высматривая добычу, чтоб была по зубам, чтоб без большего риску.

Заприметили в ночи огонек, отсвет от нодьи. Заманчиво сонных путников перерезать, поживиться ихним добром. Крадучись стали подбираться.

Сигмонд проснулся, рядом стоял Малыш, настороженно прядал ушами, недовольно урчал. Ингрендсоны, дети скитаний, тоже пробудились, чуя смутную ночную угрозу.

– Гильда, вставай, опасность. – Тихим шепотом разбудил витязь свою подругу. – Оставайся здесь с Малышом, я пойду проверю, что там такое.

Доспехи надевать было некогда, лорд, изготовив мечи, скользнул к краю деревьев, гридни следом.

Разбойники вступали в рощу. Сигмонд, неуловимым ночным ветром, метнулся навстречу, плавно развел клинки. Двое обезглавленных мародеров рухнули в сухие травы. Ингрендсоны, подвижные и ловкие, каждый по одному недругу зарубили.

Закипела схватка. Гридни сражались, как волки, Сигмонд уложил еще двоих, принялся было за следующего, как из лагеря раздался утробный, яростный рев Малыша и звонкий боевой клич Гильды, исполненный злорадного ликования и боевого задора. Из рощи, словно брошенное катапультой, вылетело тело разбойника, глухо ударилось о спекшуюся землю. За ним вылетела следующая жертва собственной алчности, следом на поле вихрем выскочил секач, могучий и разъяренный.

Сигмонд остановился, завороженный открывшейся в лунном свете несказанной картиной. По ночному полю, стремглав, во весь дух, улепетывали оставшиеся мародеры. За ними, неотвратимо настигая, урча и прихрюкивая, стремительно галопировала туша Сатановского Вепря. Тяжелые удары остроносых копыт гулко разносились в дорассветном беззвучии равнинных пространств. Летели в стороны комья сухой земли и рваные куски дерна, следом стлался белесый густой пыльный шлейф. На спине борова скакала Гильда, с развивающимися волосами, оголенными коленками плотно сжимая могучие бока зверя, с луком в руках. Посылала вдогон беглецов мстительный свист белоперых стрел.

Вагнер вспомнился Сигмонду, явственно зазвучал. Рядом, оторопевший, напрочь испуганный, кинув оружие стоял один из псов войны. Не замечая соседства витязя, охваченный мистическим ужасом, безмолвно наблюдал гибель своих сотоварищей.

Хотел было Сигмонд и его порубить, да нападать на безоружного было не в его правилах. Да еще, памятуя, как скоро разносятся слухи по земле Нодд, решил, что реклама лишней не бывает, пускай останется живой свидетель ночного побоища. Так подумав, развернул наемника в сторону от вепря и дал пинка.

Тот, опомнившись, задал стрекача, ощущая растущий, наливающийся фиолетовостью боли синяк на постном мясе солдатского зада. Бежал прочь от страшного этого места, от неуязвимого витязя, от его разящих клинков, от его губительных слуг-теней, от кошмарного Сатановского зверя и его наездницы – демонической лучницы.

А вернувшаяся в лагерь Гильда, как заправский ратник, сплюнула, пригладила рукой шелковые кудри, затребовала чарку пенной. Получив, лихо, по-мужски опрокинула в рот, рукавом утерлась. Отставила лук в сторону, у огня села. Малыш, довольно урча, примащивал объемное пузо у ног хозяйки, заслуженной ласки ждал. Даже в слабом свете костра заметна была кровь на клыках.

Гильда поласкала друга верного. После, задумчиво в огонь глядя сказала:

– Ну, все. Когда-то боялась я снова встретить тех, семерых охальных лиходеев, а на самом-то деле вышло им этой встречи бояться. Пообтрусила я нынче пыль с ушей кобелячьих.

Глава 4. Паломник.

Фартовый взглянул на часы, допил кофе, салфеточкой губы утер. Отодвинул чашечку, папироску закурил. Пора.

Сделав небольшой крюк, прогулочной походкой продефилировал мимо неприметной тачки со скучающим водилой. То ли споткнулся, то ли оступился. Да и дальше пошел.

А водила остался с маленькой, неприметной дырочкой 22-го калибра. Голова на руль склонилась. Словно устал человек, закимарил. Бывает.

Возле же скамьи-читальни имело место циничное нарушение общественного порядка. В дым пьяный обормот, шатаясь и размахивая полупустой бутылкой портвейного вина преследовал зареванную девушку.

– Да отцепись, гад. Надоел! – Выстукивая высокими каблучками, кричала та через плечо, затравленно озиралась.

– Урою, сука! – Горланил пьяница и добавлял непечатное.

Душа вчерашнего участкового не выдержала. Привычным движением заломил ментовским приемом хулиганскую руку, отобрал бутылку. Махнул в сторону напарника, мол, я мигом. Кратчайшим путем, через задворки, поволок вяло отбрыкивающегося нарушителя в родной околоток. Девица, утирая слезы, благодарно всхлипывала. Семенила следом, хоронясь от обидчика за широкой мужской спиной. Чуть левее. Открыла сумочку, положила платок. Сдвинулась еще левее.

Охнул опер. Разжал пальцы. Осел под деревом, спиною к стволу привалясь. Рядом портвейного вина бутылка аляется. Словно перепил человек, закимарил. И такое бывает, дело житейское.

У парня дрожали руки. На лбу проступили бисеринки пота. Девица деловито оглядывалась.

Пацан был из новичков, по мокрому впервой пришлось. Девица же, одна из лучших Фартового подручных, свое дело знала туго. Еще не судимая, Алмазное Перышко умела много, но всему предпочитала шило под левую лопатку. Потому и кликуха такая ей дадена.

Фартовый баб, крокодилов двупроходных, не уважал. В плане интимном. В производственных же отношениях половым шовинизмом не страдал. Напарница успешно делала карьеру и он ей подсоблял и пользовал на все сто, на полную катушку. Хотя, судя по стараниям подопечной, «катушка» ей не светила. Только «вышка». Однозначно.

С детства прочила ей мама карьеру актрисы, папа – спортсменки. Не безосновательно пророчили, не в чадолюбивом слепом восхищении, имелись веские основания. Лидировала девочка в школьном драмкружке и в спортивной секции была первой. В пятиборье стала чемпионкой того да сего. Впереди открывались раужные перспективы, тешили стареющие родительские сердца. Да показалось девушке скучноватым попусту бегать-плавать, тупой рапирой тыкать, да по мишеням палить. Записалась в рейнджеры. Здесь оказалось веселей. А в Нижней Какадусии и вовсе увлекательно стало. Особо полюбились занятия у инструктора-сержанта Стилла Иг. Мондуэла. Многому из рукопашки у него набралась, многого переиняла. Побывала в джунглях, снайперской стрельбой по реальным целям заслужила медаль и повышение. А потом началась тоска. Конфликт исчерпался, батальон вернулся домой. Казарменая жизнь, после фронтового раздолья, тяготила. Тут то и всмомнился мимолетный знакомец, в Какадусском порту повстречались. Только она отбывала, а он только что приехал. Нашла визитку, с Фартовым созвонилась.

Его предложение отклонить было просто глупо. Так и стали работать напару. Спецподготовочка очень даже пригодилась, да и драмкружковские навыки не забыты. Лицедейничала безукоризненно.

Вот и сегодня. Сделали мента, пора текать.

– Чо, баклан, шнифты вылупил? – Цыкнула на пацана. – Линяем.

И слиняли в разные стороны. Баклан, выстукивая зубами. Блатная кошка беззаботно напевая: «чтоб не зашухериться, мы решили смыться».

Фартовый остановился у пешеходного перехода. Напротив Алмазное Перышко чесала вальсом. Небрежно поправила прическу и скрылась в проулке. Значит все в ажуре. Поглядел на лево, на право, перешел проезжую часть. Насвистывая направился к нужному подъезду. Никому не веря, в том числе лифтам и лифтерам, пружинистым шагом отмерял ступени. Оставалось последних полтора марша лестницы. Все шло по плану.

Но и в лучших планах случаются проколы. Разгильдяйство оппонентов непросекаемо.

Фартовый это знал. Был начеку. Планировал и импровизации.

Сегодня, вопреки установленному, смена скамеечному прибыла на два часа раньше. По взаимной договоренности. Надо было наблюдателю успеть не то на роспись двоюродной племянницы жены, не то на похороны свекра сестры кума, или еще куда-то, не суть важно. Важно, что пришел сменщик неурочно. Еще издали удивился пустой скамейке, но особого значения этому факту не придал. Не насторожился, к безолаберности привычный. Страхующая машина на месте, значит все в норме. Про себя слегонца только ругнулся и тут увидел как в подъезд входит молодой человек и, вовсе, не из числа жильцов дома. Мент заторопился следом.

В кармане Фартового пискнул вызовом уоки-токи. Это шестерка, бегало за паханом, на шухере атас цинковал. – Шеф, барбос на хвосте.

– Один?

– В натуре один.

Послышался хлопок двери парадного, топот шагов и натужное сопение.

Опер, замучившийся отдышкой (надо бы и спортзал сходить) влетел на лестничную площадку третьего этажа. Там вполне приличного облика юноша отвел палец от звонка, обернувшись, спросил вежливо:

– Простите, Вы не подскажите, Ваши соседи дома?

Ситуация выглядела дурацкой.

– Дак, э-э-э. Может на работе.

Зря таращиться на человека было неловко. Опер похлопал себя по карманам, по лбу. Притворно удивился. – Эх, забыл. – И повернулся вспять. Неизвестный снова позвонил.

Но посреди лестничного марша запоздало осенило. – Да ведь пуста квартира! Пол года пуста! А звонивший вполне напоминает…

Судорожно потянулся к пистолету, обернулся. Понял что опоздал. Парень, да никакой он не парень, мужик, кривил тонкие губы. Скучающе холодел прищуренным глазом. Дуло глушителя к 22-му, казалось жерлом корабельного орудия.

Глухой хлопок.

Теперь надо спешить. Фартовый взлетел на этаж. Отстрелил замки, вышиб дверь, ворвался в сучью хату.

– Фартовый! Не здавал! Меня подставили! – А сам потел и мочился в штаны. – Заставили меня менты! Пойми! Я заплачу! Все отдам! Забирай! Сукой буду!

– Ты и есть сука.

22-й хлопнул. Еще раз, контрольным. Два хлопка на сучью супружницу. А ведь, дуреха, могла бы и на работе быть. Сынок должен быть в школе, так ведь прогулял. Значит не повезло. Еще два хлопка. Ствол в мусорник и на выход.

Не очень чисто получилось. Но, сойдет. Фартовый знал, что в жизни ничего идеального не бывает. Вот и не комплексировал излишне.

* * *

Известие о прибытии витязя Небесного Кролика наделало большой переполох в лесной Ингельдотовой обители.

Первосвятейшего друида тревожило такое: буде приехал бы земной владыка – герцог, или, пускай, даже сам король Саган, приехал бы князь Церкви – сие почетно, полезно и прибыльно зело. А вот Сигмонд… Тут однозначности не было.

В глубине души Свинячий Лыч побаивался грозного воителя. Зная его нрав непокладистый, пренебрежение суетной славой и скорость расправы, встречи этой не жаждал. Не знал, как витязь Небесного Кролика к нему, Кроликоносцу самовольному, отношение питать будет. Не чаял братской любви. Мало укрепляла и близость Ангела Небесного, разумел, что кому-кому может и Ангел, да только не волшебному витязю, более всех к Зверю-Кролику отношение имеющего. Богохульно подумывал, что таков тот Ангел, как он, Ингельдот, первосвятейший друид.

Знал, что супротив борзописаний летописных, был он, Ингельдот, малее малого перста витязевого, ибо грядеха тот много передовее, и не достоин Свинячий Лыч тому герою и сапог обувать.

Ангел Небесный от того известия тоже душевное смятение поимел не малое. С одного боку этот самый Стилл Иг. Мондуэл очень густо насолил бывшему начальнику охраны Дубненского Научного Центра. Его, Стилла, наглая выходка стоила Виктору Петровичу, тепла синекурного места, баньки, телефонисток и многого, многого другого, о чем слезно вспоминалось в студеной темени Шпицбергеновской базы. Вышагивая среди сугробов, зловредно упрятывающих бездонные ледяные провалы, бесполезно инспектируя, никому не нужные караулы, продуваемый пронзительными метельными порывами северных ветров, полковник Приходько, не раз и не два поминал злым, нечестным словом виновника падения в этот мерзлый ад. Готов был тогда голыми руками разорвать негодяя на мельчайшие кусочки, выбросить в пургу, пораскидывать по фирну на кормление белых медведей.

Однако же натура у Виктора Петровича, широты степной необозримой, уж какой-какой, а злопамятной отнюдь не была. Да и в последующих переменах, уже благоприятных событиях, хоть и несознательно, но витязь свою лепту внес. И не малую.

А перемены эти были ну вовсе расчудесные. Теперь и банька и телефонистки и все прочие атрибуты прошлой начальственной жизни, справедливо Виктору Петровичу виделись мелкими и внимания никак не заслуживающими. Это только для солдата первогодка, зеленого салабона, еще гражданский батон не испражнившего, полковник казался и царем и богом и отцом родным. А для первого же наизамухрыжистого генерала, был полковник не больше последка переваренного батона. А паче, не к ночи будь помянут, для Зиберовича, этого страшного шефа АСДэковской безопасности. Который разве только чихнуть успел, а уже забросил этот чих Приходьку в такие края, куда Макар телят не гонял, гонять не мог и не собирался даже.

А вот нынче, генерал Зиберович, так далеко, что уже даже коровьей лепешкой Приходьке не казался, вовсе забываться начал даже. Но особую радость, особое душевное упоение приносило осознание, что в том, другом, безмерно далеком континууме, вместе с генералом, уставами и наставлениями осталась и наиприпоганейшая, худшая Виктора Петровича половина. И никаким образом эта гадюка, теперь мешать его личной жизни не в состоянии.

– Руки коротки. – Не раз с удовольствием думал ренегат полковник. – Хо-хо!

А личная жизнь! Ах, эта личная жизнь! Вот, это действительно жизнь. Спасибо тебе, генерал Зиберович. Спасибо тебе Стилл Иг. Мондуэл! Добро пожаловать в гости. Хлеб да соль.

Да и недурственно с земляком посидеть, покалякать. Чего-чего, а вот потолковать по душам с местной публикой Виктору Петровичу особо не удавалось. С иностранными языкам, ну, скажем так, не сложилось у бравого полковника. Всю жизнь писал в анкетах эфемистическое: «читаю и перевожу со словарем». А тут даже и пресловутого словаря не было. Аборигены же, по всей видимости, лингвистическими способностями и вовсе не обладали. Ингельдот, ну на что мужик неплохой, компанейский, но ни хрена сказать не может. Вдовица то его потолковее будет, с горем пополам два слова свяжет. Да о чем с чужой бабой разговаривать? Разговор тут один, да честный российский офицер не хотел рогатить друга.

Вот и выходило, что если он не в обиде на Стилла, то и Сигмонд к нему неприязни питать не должен.

Так рассудив, откушал Виктор Петрович основательно и, откушанное, еще основательнее сливовой наливкою запив, совершенно, как ему показалось, успокоился.

Вдовица, же, имея практический склад характера, вопросами высокого политеса не тревожилась, сразу со всею своею природною хваткой погрузилась в хозяйские заботы. А забот этих было не меряно. Ведь первосвятейший, с великого расстройства души, запил, как водится, горькую, и все приготовления на одну верную свою подругу покинул. Впрочем, иного она и не надеялась, в мыслях даже не держала, сама привыкла управляться.

Едино, что рассудили они с Ингельдотом, и на том ему спасибо, что встречать гостя надлежит с помпою превеликою. И как же иначе? Ведь не малое торжество: витязь Небесного Кролика, да в Кролико-Предтечанской обители. Затем и монастырь убрать празднично надо и весть эту поскорее во все края доставить, пусть народу побольше соберется, то зело великой обернется полезностью.

Потому готовились основательно. Наводился в монастыре порядок и сверкание. Монахи стирали рясы, всякий хлам и мусор строительный и прочие непотребства прочь со двора выметались и выбрасывались. Камнетесы в срочном порядке заканчивали на фасаде храма барельеф витязя Небесного Кролика. Двор мостили булыжным камнем, что надо – достраивали, где надо – белили. Окрестные поселяне свозили в монастырские клети возы фуражу. На хозяйском дворе били птицу, резали скотину, чесночный дух шел от коптилен, где готовились колбасы да сало с мясом. И много всяких других работ выполнялось, чтоб достойно отпраздновать знаменательное событие, чтоб всех прибывших ублажить, согласно их чина и кошеля.

Вот и начали стекались тьмы паломников, скоро и размещать их негде стало. Спешно убирались палаты для важных персон. С простым же, черным людом, благо по летнему теплу, забот много не было. Ставили на поле, за монастырскими воротами шатры, а то и вовсе на жердях растягивали холстину, снизу насыпали солому – вот и готово жилье. Ох, и много забот! Да проворна вдовица, всюду поспевает, за всем приглядывает. Голос ее, не слишком зычный, не торопливый, а от того еще более внушительный, слышен был то на стенах и башнях монастыря, то в парадных залах, то в монашеских кельях, в подсобных строениях, на птичьем дворе, словом нигде работный подневольный люд покинутым себя не чуял. Напротив, всюду, повсеместно и ежечасно испытывал ожог властного взгляда вдовицыного.

И предусмотрительна хозяйка. Прослышав о Малыше, сиречь Сатановском Вепре, и к его приходу все возможные приготовления произвела. На свинарнике отдельный хлев был выскоблен, вычищен, вымыт. Свежей соломой застелен. Туда поместили с дюжину, лично вдовицей отобранных, как отбирала она подруг для первозванных, молодых свинок, кнура еще не изведавших. Потом, поразмыслив, добавила к их числу парочку матрон постарше, опытом пообогащеннее.

* * *

Впрочем сам Сигмонд и в мыслях не держал, каков прием уготовляют ему ингельдотовы монахи. Ехал просто. Но искушенная в традициях Гильда витязя остановила.

– Не пристало нам в святую обитель ехать, как бредет черный люд в придорожный трактир. Надобно вид принять гордый и властительный.

– Ну, раз протокол того требует, – как всегда замысловато изрек Сигмонд, – то примем, по мере возможностей.

Для принятия вида гордого и властительного остановились в знакомом торговом селе у знакомого же трактира. Село за прошедшее время многие изменения перетерпело, благо располагаясь на прямой дороге к Крольчачьей обители, служило воротами в святые места.

Последнее мирское поселение перед монастырем паломники мимо не проходили. Останавливались передохнуть, отрешиться от земных сует, соответствующий предстоящему мыслестрой принять, смыть дорожную пыль да грязь. Потому богатело и многолюднело поселение. Не временная ярмарка, но крепко сколоченные торговые ряды заполнили выгон. И лавок много новооткрытых и в мастерских работный люд трудится без устали – всяко приезжим и починить и поправить в надобности бывает. Заместо ветхой часовеньки, свежеструганными бревнами поблескивает Кроличья каплица. На высокой звоннице ладно благовест поют недавно отлитые колокола.

Трактир, Сигмондовым присутствием уже раз удостоенный, тоже нес недавние следы перемен. Был прилично отремонтирован и изрядно пристройками расширен, немало и достраивалось. Заведение это придорожное, как и многое другое уже вдовице, то есть монастырю, принадлежало. Что было, впрочем, все едино. А ранишний хозяин служил нынче управляющим. Управлялся старательно. Зато и держали в должности.

Увидя Сигмонда, признал своего грозного гостя, бегом выбежал во двор, земно кланялся.

– Будь здоров, витязь-батюшка ты наш, не изволь гневаться, изволь персоною своею почтить заведение. Позволь послужить верой и правдой слугам твоим.

– Не побрезгуйте, батюшка, – за спиной хозяина лебезила Роха, все в том же засаленном, залитом пивом халате. – Ужо погостюйте, господа хорошие. – Шевелила кургузой мясистостью седалища, и шныряла нечестными глазами своими.

– Делать витязю боле нечего, как в твоем хлеву хлебосольничать. Я и Малыша к тебе не пустила бы. – Неожиданно для Сигмонда, с надменной непреклонность, заявила леди Гильда.

– Ох, горюшко! – Как на поминках заголосила Роха, а хозяин кулем пал на колени. Упорно, истово лбом бился о твердь накатанного тракта, повторяя: – Смилуйся, батюшка.

– Что этому господину надо? – Удивленно обратился Сигмонд к Гильде. – Зачем так старается?

– А Хромой Ник его разберет. Знать сильно надо, раз так старается.

А хозяину таки было надо. Сильно надо. Намедни приезжал к нему гонец от всевластной вдовицы. Привез грозный наказ – всяким способом, но зазывать к себе Витязя, и как можно дольше задержать, что б в монастыре к встрече успели решительные приготовления произвести. А если он с таким простым делом не управится… Крутоскулые монахи вдовицыны, были еще не самым худшим. Ослушаться вседержительницу никому не дозволялось. Да и никто не осмеливался.

Потому и, лба не жалеючи, колотился в дорожной пыли, затем и голосил. На подмогу благоверному выбежала жена стряпуха, и старый Шип заковылял следом.

– Чего стоите, рты разинули! – призывал хозяин. – А ну, в ноги славному витязю падайте, просите их милость в дом пожаловать.

Благоверная на земь не падала, но поясно поклонилась, вытерла торопливо руки о передник, – Не гневайтесь, свет-батюшка, не побрезгуйте нашим заведением. Заходите, – радушно улыбалась, все к трапезе изготовлено, уж и народ собрался, полная зала. Постояльцы слюни уже попускали, твою милость ожидаючи, славу твою лицезреть жаждут.

А то и верно, сквозь раскрытые двери харчевни видны были накрытые столы, люди за ними, выглядывали витязя. И к оконцам женские да девичьи лица припали, и на дворе уже собралось народу, поглазеть на чудо-чудное, диво дивное – витязя Небесного Кролика и волшебных его друзей.

– А я для твоей милости, – продолжала зазывно увещевать хозяйка, – утку изготовила, что Вы прошлым разом хвалить изволили и молочка кисленького припасла, сама корову доила, сама квасила. Небось с дороги-то оголоднелось, заходите, душевно просим, пока кушанье не простыло.

А с дороги таки кушать хотелось. Сигмонд припомнил особое хозяйкино блюдо. Воспоминания были, до покалывания в желудке, приятны. Видел, что и Гильда вовсе не против хорошего ужина, а мучает хозяина из резонов им обоим понятных. Так, еще для виду поупираясь, выговорив трактирщику за старую провину, смилостивилась в конце концов сенешалевна. Но не спешила. Медленно с коня спускалась, еще дольше конюхам давала наказы, как за животными присмотреть, что сделать, как ухаживать, да так дотошно, так сурово что вогнала бедных в пот и дрожь подколенную. После неторопливо смыла пыль, переоделась, причесалась и, тогда только, соблаговолила в залу спустится.

Торжественен был их выход. Чинно, рука об руку шествовали Сигмонд с Гильдой. Попереду, с канделябром в руке, Роха пятилась задом, освещая дорогу. Гридни шли с мечами наголо, и позади трусил необъятный Малыш.

А там, в трапезной зале, и в правду, людей собралось не мало. И не голи кабацкой, не пьянчуг лапотных – все больше высокорожденных лордов с семействами, родичами да гриднями.

В красном углу отдельный стол накрыт, скатерть шелковая, посуда серебряная. Туда и провели высокочтимых гостей. Все поднялись, приветствуя славную пару. Сигмонд улыбнулся, веселым взглядом обвел зал, и поднял кубок, куда услужливая Роха уже молока налила.

– Слава витязю Сигмонду! – Восторженно кричали знатные паломники.

– Слава витязю Сигмонду! – Вторили им слуги и дружинники. Скромная вечерняя трапеза пилигримов больше напоминала развеселый пир.

На другой день Сигмонд продолжать пиры наотрез отказался. Путники чистили упряжь, до блеска драили металл доспехов, Малыша высчесали, репьи из щетины повыдергивали, коням гривы заплели. В бане попарившись изготовились с утра пораньше направиться в обитель.

К ночи, извещенный бдительными наблюдателями, что витязь Небесного Кролика остановился постоем в торговом селе и завтра всенепременно в монастырь прибудет, растревожился Ингельдот пуще прежнего. Всю ноченьку невмочь спать ему было, всю ноченьку раигрознейший витязь ему снился, марился. Восседал тот, суров взглядом, меж двух стратоархов, и конь под ним блед, копытом землю роет, из ноздрей дым валит. И говорит витязь: «Свинячий Лыч, потрох сучий! Ты пошто мово Кролика грязными своими перстами тискаешь?». И замогильно так стратоархи вторят: «Индо мы есьми говаряхали, Индо есьми упреждовали. Днесь те обессуду не имать, а имать кару неворотную».

Вскидывался в поту, кваску вставал хлебнуть. Тревожил вдовицу, та недовольно на другой бок поворачивалась, одеяло на голову натягивала. После и сама с перин поднялась, обняла друга милого, успакаивала как умела, обняв за плечи говаривала ласково: – Да леший с ним, с витязем, тряси Старый Ник его душу. Ты бы лучше винца испив, спать ложился, утро вечера мудренее будет. Что с нами от витязя худого приключиться может? Одна только польза.

– Э-хе-хе. – Тяжко вздыхал первосвятейший, бороденкой в перси тыкался. – А любишь ли меня? – Все допытывался.

– Люблю, люблю. – отвечала персеносица. – Ужо стараюсь.

– О-хо-хо! – Опять вздыхалось Ингельдоту. Но вина все же испил, обнял вдовицу, да и уснул в конце концов.

– Проснулся мокрый, потный, усталый. Голова побаливала, руки препротивнейшим макаром дрожали.

Ангел небесный, напротив спал без просыпу, но во сне мучили и его кошмары. Даже не кошмары, а так, сны глупые, неприятные. Марилось, как гуляет он в далекой баньке ДНЦевской. Как любиться, милуется с Катькой-телефонисткой. И уже пристроил было тылом, да тут проистекли с его служебной пассией волшебные метаморфозы – богатое тело помельчало, замохнатилось, уши торчком заторчали. И никакая это уже не вольнонаемная барышня, а самый что ни наесть кролик, причем самец, а первосвятейший друид Ингельдот, падла этакая, уже надевает мохнаушего на офицерскую косточку. О, блин! Не успел еще Виктор Петрович струсить с себя домашнего грызуна, как загремела, загрохотала за его спиной канонада гнева генерала Зиберовича: – Встать, смирна! Вскочил полковник. Вытянулся во фрунт с кроликом заместо фигового листочка. Тот зубом на генерала зацикал, носом зашморгал, ушами запрядал и, совсем не к месту, не ко времени браво так запищал: – Слава отечеству и демократии!

И дальше вовсе непотребное снилось.

* * *

Напрасно Гильда переживала, зря тревожилась, что прибудет витязь Сигмонд в Кролико-Предтечинскую обитель образом, его недостойным, слабогордым и маловластительным. Бывшие в торговом селе паломники, на то и собрались там, чтоб составить свиту герою, его славой озариться.

Первыми по дороге, распевая псалмы, шли монахи. И ингельдотовцы, навстречу высланные, и другие, чающие в славной обители найти приют и отрешение от забот мирских. Далее за ними собрались те из людей, кто обучен был искусству игры на музыкальных инструментах. За ними несли хоругви. дальше шли ратные люди, добровольно возложившие на себя долг беречь и хранить витязя от возможных напастей. И вот за ними, облаченный в в сверкающие доспехи, с обнаженной Даесвордой в руках, гордо ехал сам витязь Небесного Кролика. Рядом с ним достопочтенная леди Гильда, с боку верный Малыш. Чуть позади гридни-Ингрендсоны, как водится, тоже с мечами наизготовку, скачут. И снова хоругви несут, а за ними знатные лорды, перед каждым знамя, вокруг родня, позади слуги да дружина. После высокорожденных, люди торговые, именитые, а уж за ними всякого народу черного превеликое множество идет. Чуть не на версту шествие растянулось, столько богомольцев за витязем пристало.

Подъехавши к монастырю, увидел Сигмонд, башни и стены украшенные многими флагами и вымпелами, на парапете празднично одетых людей, но ворота обители запертыми и многочисленную стражу перед ними, со щитами и копьями.

Гильда нимало этим не смутившись остановила коня, сняла с шеи серебряный рог, поднесла к губам, звонко протрубила. На башне появился воитель в сверкающих доспехах, в шлеме с плюмажем с копьем в руке.

– Кто такие? – По какому праву мирную обитель тревожите? – Вскричал трубным гласом.

– Высокорожденный Сигмонд, по праву лорда двух кланов!

Молчанием был ответ. Гильда снова подняла рог, снова протрубила.

– Кто такие? – Громовым голосом воспрашивал шлемоносец, словно Гильдиного ответа и не услышал вовсе. – По какому праву мирную обитель тревожите?

– Лорд Сигмонд. По праву владетеля славного Гильдгарта!

И снова тишина служила ответом, снова протрубила сенешалевна. И снова вратный страж утробно проревел: – Кто такие? – По какому праву мирную обитель тревожите?

– Витязь Небесного Кролика, по праву Имени и Лапы! – Гордо ответствовала леди Гильда.

Тут уже Сигмонд, уяснив правила игры, понял, что пришла его пора, снял с груди свой странный амулет и высоко поднял.

– Слушаю и повинуюсь! – Раздалось с башни. Шлемоносец покорно склонил голову, потом ударил копьем в отполированный до блеска щит. Медный звон прокатился над бором. И в тот же миг с колокольни раздался золотой перелив праздничный, стража расступилась, ворота распахнулись. Люди, и на стенах и на дороге, возрадовались, в воздух полетели шапки, завыли волынки, загудели трубы, зарокотали барабаны, торжественный, гимн из многих грудей огласил окрестности.

 
"Пусть же славится на веки
Имя витязя Сигмонда
С лапкой Кролика у сердца."
 

Витязь Сигмонд вступал в Кролико-Предтечинскую обитель.

За воротами в почтительном поклоне склонились первозванные. Смиренно двое из них взяли под уздцы скакуна витязя, третий Гильдину лошадь. Под ликующие возгласы, повели к храму. Там на лестнице у притвора, осененные хоругвями, ждали уже гостей лично Первосвятейший пророкам равночинный друид Ингельдот Кроликоносец с самим Ангелом Небесным.

Первосвятейший, в пламенеющей под лучами полуденного солнца алой рясе и под цвет ей глазами, вознял руки и велеречиво, но порядком сбивчиво, не все за икотой понятно, забубнил торжественное приветствие. Ангел Небесный браво честь отдал, застыл, слегка на носках покачиваясь, багрово пучеглазил, поводил бровями, надувал щеки, сохраняя вид близкий к уставному. Ингельдота он, скорее всего, не слушал.

Сигмонд приветственному слову тоже внимал растерянно. Больше поражался, резавшему взгляд, своеобразию, архитектурного комплекса Крольчачьего храма. Достаточно было вида одного портика. Могучие, полированные колонны на тригональной базе, венчались внушительными эхинами, накрытыми крутозаверченными волютами, на которых, в свою очередь, располагались густые ветви акафа. Триглифы фриза заменяли скульптуры ушастого предтечи. А центральный барельеф фронтона, изображающий как он, Стилл Иг. Мондуэл, коный, с кроликом на плече, поражает пикой дракона, совершенно выбил из колеи.