Текст книги "Эксперт по вдохам и выдохам"

Эксперт по вдохам и выдохам

1

Замечательно – на потолке, как раз над моей головой, так безответственно положенной на жесткую гостиничную подушку, чернели пулевые отверстия.

«Здесь проживал гусар, пил водку, думал о женщинах и стрелял с тоски из лепажа», – соображение показалось здравым.

Потолок был ранен в пяти местах, не хватало двух пуль, чтобы вышла Большая Медведица. Тот, кто стрелял, верно, не думал о звездах. Или проще – в пистолете не хватило зарядов.

От пулевых норок по потолку тянулись толстые старческие морщины, расходясь, тончали, пересекаясь, ловили сеткой медленных медных мух.

Сон одолевал, дрема отяжелила веки, но будучи благоразумен, на всякий случай я раскрыл стоявший на полу саквояж. «Шарри, ко мне, мой Шарри!» Шарри – любимая заводная игрушка, мой электронный паук. Шарри незаменим. Имя Шарри придумал я сам, происходит имя от песьего имени Шарик, «к» я убрал как лишнюю, для рычанья добавил «р», и получился Шарри.

Шарри зверь молчаливый, не то, что змея или пес. Мой коллега Герман Петров предпочитает гремучих змей, когда нужно поставить охрану. Алик Ступкин предпочитает змей тоже, но декоративных удавов с Борнео. А я – по старинке – ценю дружбу электронного паука. Привык. И Шарри ко мне привык. Два сапога – пара.

Лежанка была маловата. Росту я под два метра, точнее, метр девяносто четыре, и бедная голова, упершись в деревянную стенку, затылком ощутила в дереве некий овальный дефект. Не глядя, я пальцем ткнул за голову, и палец подушечкой прилепился к ровному скосу отверстия. Лениво я повернул голову. Ага, и здесь гусарская пуля. Или это соперник помешал гусару изобразить звездного зверя до конца? На внутренней стенке отверстия я заметил след высохшей рыжей краски. Я вздохнул. Гусарика стало жаль.

Через минуту я спал. Сон был красив и нежен. Мне снилась Лидия, ее мягкий молочный сосок, ее мягкие молочные бедра.

«Сон в руку?» – спросил я себя, просыпаясь. Встал и набрал номер. Маленькая любимая точка в южном полушарии планеты ответила, не заставив ждать:

– Аркадинька?

Я был возмущен и ответил громко и гордо:

– Я Миша, а не Аркадий, Лидия Алексеевна. Аркадий вам позвонит позже.

– Мишенька, ты откуда? – ангельский голосок.

«Нет, леди невинна. Несмотря на злодея Аркадия, несмотря на злодея Виктора, злодеев Адама, Юрия, Леонида.» Я оттаял.

– Лиданька, я из Бежина. Есть такой городок между Брестом и Петропавловском. Здесь зима, а у тебя что? Лиданька, ты меня любишь?

– Люблю, – ангельский голосок. Хитрый-хитрый, невинный-невинный.

– А Аркадия?

– Мишенька, Аркадий – племянник, мальчик двенадцати лет.

«Ах, лукавит, коварная. Ангел, ангел… Змея.»

Еще пять минут разговора, и я понял, что сон не в руку.

Утро было туманное. Сквозь стеклянную зыбь окна заглядывали беленные инеем топольки. Пока я спал и звонил, дырок на потолке не прибавилось, и за это в награду Шарри Верный от руки хозяина лично имел быть обласканным вылинявшим обрезком замши. Шарри замшу ценил. После нее он блестел, а инородная пыль аккуратно стряхивалась в уборную.

Выходя их гостиничной кельи, честно признаюсь, я испытал стыд за утрату профессиональной бдительности. Да, устал, да, было поздно и в коридоре экономили свет. Но не заметить на двери табличку – непростительно, Михаил Александрович. Я ее прочитал, трогательную надпись на двери. «В этом номере свел счеты с жизнью поэт Александр Дегтярный, двадцати семи лет.»

«Мемориальный номер, – присвистнул я тихим свистом, – вот почему дырки. А я-то – гусар, лепаж… Оплошал, гражданин эксперт.»

Идя по утренней улице, я мучительно вспоминал: Дегтярный… Дегтярный… поэт. Баратынский, Анненский, Белый… Черный… Дегтярный. Нет, в ряд именитых Дегтярный вписываться не хотел. Я попытался выстроить новый ряд, чтобы с наскоку расшевелить память: Бедный, Голодный… Смоленский… Дегтярный.

Мне стало смешно. Я рассмеялся вслух. Синее пятно впереди обдало меня синим паром. Пар производился частым дыханием милиционера, шедшего мне навстречу.

Милицию я люблю. За что, не знаю, но мне нравятся эти люди. Я и сам отчасти такой.

– Дегтярный? – Милиционер отдал честь и указал на ближайшее здание. – Средняя школа № 1 имени поэта Дегтярного. При школе мемориальный музей. Там вам расскажут.

– Спасибо, – сказал я вежливо и пошел от здания прочь.

Сначала изучить город, таков мой рабочий стиль. Изучить город, походить, посмотреть, завести случайных знакомых (желательно женского пола), как водится, вечернуть в ресторане, а пригласят в гости на чай – немедленно согласиться. Не потому, что я такой женолюб (хотя не без этого), просто женский язык Богом создан для передачи нужной мне информации. Но и мужскими знакомствами гнушаться не стоит. Мужик, он разный бывает, и чем пьянее, тем интереснее.

Город Бежин – центр Бежинского района, население 120 тысяч, промышленность развита слабо. Имеется речной порт. Река Бжа непосредственно через Волгу впадает в Каспийское море. У Бжи есть приток – Бежинка, – высыхает летней порой. Как Нежин славится огурцами, город Гамбург – пивом и гамбургерами, так и Бежин – знаменитыми бежинскими голубями величиной с ворону. Голуби экспортируются в Европу.

Как видите, географический справочник многословием не отличался. Энциклопедия и того плоше. Самое ценное, что они мне дали (не считая справки про голубей), – пара прибитых тараканов в читальном зале гостиничной библиотеки.

Здесь, в городе Бежине, четверо моих подопечных. Опасных, особо опасных, чрезвычайно опасных для меня лично и совершенно индифферентных к окружающему мирному населению. Их-то ради я и прибыл вчера сюда «ракетой» на воздушной подушке.

2

Морозец был легче легкого, в своей первой пешей прогулке я ограничился пуловером под полупальто и узким зеленым шарфом. Шапку надевать не стал. Саквояж я прихватил тоже – из-за Шарри, для пущей страховки прицепил под полупальто пугач, а небольшой пистолет-зажигалку положил в брючный карман. Не помешают.

Посмотрев на свое отражение в зеркальном стекле витрины, я остался доволен. Сорокалетний красавец, рост спортивный, в зубах сигарета, усат. Совершает утренний моцион.

Я вышел на набережную. Река Бжа пар[/]илась над черным фарватером, лед у берегов подтаял, неприлично желтели разводы, а у причала вода была чистая и визгливо кричали чайки.

Улица Правобережная. Асфальтовая струя тротуара, покрытый наледью скос, круто уходящий к реке. И никакого барьера. Достаточно ловких рук и легкого поворота руля, и сорокалетний красавец поскользит как миленький вниз, к подмигивающим полыньям, жующим хрустящие кромки.

Маловероятно, но такой возможности исключать нельзя. Моих подопечных хотя природа и обделила дыханием, но нюх на нашего брата эксперта у них будь здоров. На этом, между прочим, основано одно из правил слепого поиска – эксперт в роли наживки. Правило не из приятных. А что делать, как говаривал Николай Гаврилович Чернышевский?

От реки лучше уйти. Береженого Бог бережет. Я затянулся и выпустил шарик дыма. Ветерок понес его над рекой к левому берегу, выкрашенному в рыжую охру. Там пакгаузы порта, его товарные отделения. Там хозяева – краны, там дымы стоят столбняком, там упорство и труд перетирают в пыль энтропию.

Моих там быть не должно. Это для меня плюс, поскольку зона поисков [/]уже. Еще одно свойство моих трудных детей – где масляный пот механизмов, заплаканные глаза компьютеров и рабский труд операторов производства – туда мои ни ногой.

Набережная была пустынна. Далеко впереди, справа, там, где щербатая от редких зданий улица Правобережная исчезала, проваливаясь сквозь землю, что-то такое влажнело. Туманное облачко пара поднималось там вдалеке. Похоже, прорвало трубу.

Сто тысяч местного населения, где вы? Ага, кто там лоснится лицом в застекленной газетной башенке? Я подошел к киоску и кивнул сахарному лицу. И ошибся, сахар был льдом. Продавец на меня не смотрел, он читал цветную обложку – жаркую, как русская печь, африканку, рекламирующую бездымные сигареты «Этна». Я ему позавидовал.

Одинокой бледной стопой лежали прямо на холодке свежие номера местной газеты «Коммунизм», издания бежинских коммунистов-некоммунистов. Справа под шапкой петитом митинговала фраза: «К коммунизму без коммунистов». Во времена моей студенческой молодости, на которые приходился пик борьбы с профессиональной партийностью, я, помню, сам бегал в футболке с точно таким же лозунгом. Усов я тогда не носил. Зато издавал собственную газету. Называлась она, прости Господи, «За здоровый аморализм» и стоила рупь с полтиной. Симпатичным студенткам я раздавал ее даром, и некоторые отвечали взаимностью.

Давно это было, медь обросла патиной, губа щетиной, но и теперь, разобрав газетный петит, я припомнил с улыбкой застиранную футболку безусой моей молодости.

Бросив белый кружок на сбегающий под стекло желоб, я проследил его бег в мелкую жестяную монетницу. Подруг у монеты не оказалось. Я ждал, что газетный страж поднимет на меня хоть глаз, хоть треть глаза. Не мой ли он подопечный? Вряд ли. Будь газетчик моим, он бы так не сидел – почуял, насторожился, не дочитал грудастую африканку. Не мой.

Ладно, с[/]идень, сиди. А мы двинемся дальше.

Газету я положил в карман, намереваясь прочесть в первой кофейной теплице, которую увижу, гуляючи.

3

Агентурные сведения, которыми я располагал о подопечных, были скудны до прозрачности. От Геры Петрова – он год или два занимался центром России – я знал, что в срединных континентальных зонах подопечные нашего ведомства тяготеют к образу жизни скорее общественному, коллективному, чем, скажем, в странах Магриба. Там они замыкаются на себя и поэтому выявляются проще.

Я вздохнул. Оконце кафе запотело. Кофейный автомат урчал, как сытый желудок, а кофейная дама за стойкой так пропиталась кофе, что лицом стала коричнева и сморщилась, как гриб в октябре.

Такие не в моем вкусе. Я вздохнул еще раз и полез в карман за газетой.

Никто не знает, откуда придет удача. Знает Бог, но Бог не всегда за нас. Когда я раскрыл газету, по привычке – на последней странице, там, где спортивная, уголовная и прочая интересная хроника, я глазам не поверил. Редактор К.Полетаев.

Костька! Так вот ты где! Коммунист ты мой недорезанный. Редактор провинциальной газеты. Небось, метил в президенты, не меньше, а вон куда выбросила судьба. Костька!

Кофе я не допил. Умертвил в чашке окурок и поцеловал по воздуху сморщенные губы кофейницы. В той что-то сломалось, и она замерла в позе испорченной заводной куклы, растопырив пухлые ручки.

– Знаешь, Мишок, есть один человек на примете. Я не ручаюсь, но…

Костька от должности растолстел. Даже коньячная влага, когда мы допили до дна вытащенную из сейфа заначку, не вернула ему, увы, прежнюю осиную стать. Сорок лет это не двадцать пять, когда мы виделись в последний раз.

– Рассказывай, – сказал я и приготовился слушать.

И он рассказал мне случай.

Правда-неправда, сам лично не видел, а рассказывал наш корректор Ермолин, ему – Боря Чуйков, ты их не знаешь, они – мои, типографские. Чуйков вроде присутствовал при этом случае сам, или брат его Николай, или племянник Гришка. В общем, собралась однажды в ресторане «Якорь» компания. Крепко выпили – по-бежински, как здесь говорят. Дело было зимой, под март, ну и по пьяной лавочке давай в компании спорить, кто переплывет нашу Бжу. Бжа не замерзает, ты видел. Судоходство у нас круглый год. Бежин – речная столица края, вс(223) через Бежин – в Россию, из России – на юг. Бывает и иностранец наш город жалует, как же – международный аукцион по продаже бежинских голубей. Каждую осень. Видел наших голубей? Не видел? Еще увидишь – слоны!..

– Костя, не отвлекайся, я на работе.

– Так вот, – Костя выправил курс, – поспорили на ту же бутылку «Бежинской» некто Гаврюхин и портовый рабочий Шишов. Шишов говорит: «Шиш». Гаврюхин: «Нет, доплыву». Гаврюхина, говорят, отговаривали, да, видать, плохо. Любопытно было ребятам: неужто и впрямь доплывет? Бжа, она с виду тихая, но на самом фарватере, где быстрина, течение ой-ей-ей. Вот он и поплыл, Гаврюхин. Говорят, доплыл до середки. Потом что-то мелькнуло, булькнуло, как китовый фонтан, и пловец пропал. Тело искали четверо суток. Просвечивали приборами глубину, изъездили дно реки на гусеничной амфибии – ничего. А что оказалось? Его подводным течением от середки принесло обратно, почти в то же место, откуда он сиганул. И забило в щель между сваями на пристани. Нашли случайно. Принимали с «ракеты» швартовы, смотрят, под водой вроде мутнеет рука, вроде – водоросли, непонятно. Спустились в водолазном костюме, а там утопший Гаврюхин. Это ладно, нашли и нашли, ты послушай, что было дальше. Положили его на пристани, накрыли чьим-то пальто и побежали звонить – вызывать милицию и врачей. И как-то так оказалось, что рядом с утопленником на короткое время не случилось никого из зевак. То ли толпе стало скучно, то ли тошно смотреть на мертвого. Словом – ушли. Тогда мертвый Гаврюхин, как ни в чем не бывало, поднялся, надел чужое пальто, которым его прикрыли, и преспокойно ушел с места собственного спасения. Я что теперь думаю, Мишка. Твои клиенты тоже вроде не дышат…

– Не дышат, – проговорил я сквозь смех, – и под водой могут пробыть сколько угодно долго.

Накатило. Я давился от смеха. Ушат за ушатом я выплескивал его из себя, а смех все не кончался. Костя сначала посмотрел на меня серьезно, даже как-то испуганно и оценивающе. Все-таки не виделись столько лет, а здоровье с годами уходит, даже психическое. Потом он решил, должно быть, что я не совсем псих и робенько улыбнулся.

– Михаил, история, конечно, для дураков, но я же ее не сам придумал. Мне же ее корректор Ермолин рассказал…

– А корректору Боря Чуйков… Костька, ты уж меня прости. Действительно, очень смешно, особенно, когда он чужое пальто увел. Понимаешь, Константин, работа у меня слишком серьезная. Бывает, по полгода – не то что смеха, улыбки приличной, и той не скорчишь. Держишься, держишься, а однажды выпадет случай, вот как сейчас с тобой, и – понесло. Хоть кляп в рот. А рассказ твой, Константин Евгеньевич, меня заинтересовал очень. Теперь скажи: координаты утопленника тебе известны?

Костя посмотрел на меня как завскладом, заранее пронюхавший про инспекцию, – торжественно улыбаясь:

– Минуту подождешь?

Он набрал трехзначную цифру номера и вызвал какую-то Зинаиду:

– Зинаида, такое дело. Февральский номер газеты за прошлый год, примерно, конец месяца. Посмотри в хронике происшествий. Заметка про некоего Гаврюхина, который утонул. Кто автор заметки?

– Момент, – сказал мне Костя, не отнимая трубку от уха, – мы про это писали.

– А как же корректор Чуйков?

Но Костя уже разговаривал с трубкой:

– Равич? Хорошо, Зинаида. Спасибо. – Костя надавил на рычажок и сейчас же набрал номер Равича.

– Здравствуйте, Константин Евгеньевич говорит. Вы прошлой зимой подготовили материал по утопленнику Гаврюхину. Помните?

Ах вот как? Псевдоним? Не Гаврюхин? Так, так. Записываю.

Лашенков Юрий Давыдович, оператор-мосторазводчик. Генеральная улица, дом два, квартира один. Он, что, действительно ожил?

4

С Костей мы договорились так. Если получатся сложности, через Шарри я даю ему SOS, и он идет на подмогу. Честно говоря, никакого SOS я давать Косте не собирался. Еще не хватало подставлять старого товарища, да и что Костя мог сделать. Это не в редакции давать по шее за перевранные столбцы.

– Генеральная, это надо мост перейти, – сказал мне прохожий в голубом синтетическом тулупе.

– Который? Вон тот? – Я показал ему за дома, за длинные предвечерние тени, стрелами сходящиеся к реке. Там, где она невидимо от меня струилась, плоскими ладонями кверху было положено н[/]а воду длинное металлическое существо. Молчаливо и медленно по нему проползали блошки.

– Нет, – ответил горожанин в тулупе. – Тот мост через Бжу, а тебе нужно за Бежинку. Там мосток деревянный, пойдешь за дома – увидишь. А хочешь – поезжай на автобусе, остановка у парикмахерской. Как мост переедешь, на второй остановке сходи.

– Спасибо, – сказал я и угостил тулуп сигаретой.

День кончался удачно. В графе «Покушения» – прочерк, со старинным товарищем, другом молодости боевой, когда революционными ножницами состригали бороду Марксу, – повидался, коньяк пил, сейчас вот, коли повезет, проверю версию Кости.

Насчет Гаврюхина-Лашенкова у меня были сомнения. Трое суток без воздуха под водой – это, конечно, довод. Но пить в ресторанной компании, да еще ввязываться в дурацкий по существу спор… Такое не в правилах моих подопечных. Хотя все может быть. Эволюция!

Мосток был неширокий – за домами улица проваливалась в ложбину, снег в ней лежал нетронутый, и под снежным вогнутым желобом едва угадывалась река. Но под самим мостом, переливаясь в отсветах вечера, блестела ее скользкая черненая чешуя. От воды поднимался пар.

За потаенной во льдах Бежинкой город, передохнув после естественной природной преграды, продолжал свой каменный бег. Я ступил на снежок моста, пешеходная тропка по краю поскрипывала под ногами. Упругая сила дерева подталкивала вперед, и я почти побежал, и почти добежал до середки, и был почти счастлив от бега, воздуха и морозца.

– Эй! – Возглас был, словно выстрел, короток и звенящ.

Каблук поскользил, тормозя, рука вцепилась в перила. Я хотел обернуться, чтобы взглянуть на немногословного оруна. И тут деревяшка перил вывернулась под рукой, рука, потеряв опору, провалилась вниз, и я, сжимая в ладони предательскую деревяшку, полетел навстречу воде. Саквояж застрял на мосту.

Мне казалось, падение бесконечно. Белые веки промоины раздвигались все шире и шире, снизу медленно, как во сне, поднималось мое отражение. Лоб сложился в морщины, мне сделалось страшно.

Спас меня русский Бог, шерстяною шлеею шарфа зацепив за торчащую балку. Я почувствовал, как больно стянуло шею, перехватил шарф рукой, а другой дотянулся до балки. Секунда, и я стоял на мосту, ругательской ворожбой унимая труса в коленях.

Мост был пуст, берега пусты и заснеженны, источник голоса в пейзаже отсутствовал. И только тут я заметил аккуратные шершавые срезы на торцах разъятых перил.

Улица Генеральная встречала меня малиновым звоном вечера, гладким, дочерна вылизанным сквозняками ледком и нахальным подростком, заехавшим мне снежком прямо промеж лопаток. Когда я, поеживаясь, обернулся, мальчишка выплюнул сигарету и, по-паучьи скрючившись, начал лепить второй.

– Эй! – сказал я громко и погрозил наглецу пальцем.

– Дядя, лови! – Снежок нехотя перелетел из красной распухшей ладони на воротник моего пальто и рассыпался в снежную пыль. Пока он летел, ребенок успел прикурить новую сигарету.

– Что ж ты… – Я пошел на него войной, но паренек, пятясь и строя рожи, скорей-скорей, и пропал в тени ближайшего дома. Из белопенной стены строения, из сумерек на меня выплывала важная лебедь – двойка.

– Такие не проживают, – ответил злой голосок, когда отчаявшись дозвониться, я стоял на площадке у двери и задумчиво теребил звонок. По звуку голос принадлежал ведьме.

«Отопрет или не отопрет?» – подумал я раздраженно.

Все же желтая нитка света проделала стежок по стене, дверь слегка подалась. Ведьмино любопытство оказалось сильнее злости.

– Лашенков. Юрий Давыдович. – Пока дверь не захлопнулась, я пропихивал через тонкую щель крохи информации о клиенте.

Нитка света поблекла, старухе с той стороны стало неинтересно. Она мной насытилась.

– Минутку. – Я сам начинал злиться. Со злостью пришло вдохновение. – Ему перевод на пятнадцать тысяч. Процент по венерианскому займу. Я уполномочен передать.

– Сколько? – Щель на каплю сделалась толще.

– Пятнадцать.

– Деньги с собой? – В голосе за дверью что-то переломилось, мне показалось, он стал моложе и мужественней.

И тут я сделал ошибку.

– Квитанция, – соврал я, думая, что пройдет.

Голос на слово «квитанция» сделался груб, как наждак. Старуха ответила:

– Не проживает.

– Умер, что ли? – спросил я наудачу.

– Утонул.

Дверь закрылась навеки.

5

Утро выдалось мутное, пропащее, как скисшее молоко, из пулевых дырок над головой по потолку растекалась тревога. Даже зеленый шарф, спасший меня вчера, и ночью упавший с вешалки, казался наростом плесени.

Ночью мне снился мост и оказавшийся Лашенковым Гаврюхин, мосторазводчик. Всю ночь я убегал от него по мосту, мост не хотел кончаться, ноги вязли по щиколотку в размякшей дощатке настила, а внизу по льдистой воде скользили ведьмины волосы.

Проснулся я поздно.

– Привет динозавру коммунистической прессы, – сказал я весьма угрюмо, набрав номер редакторского кабинета Кости. И сразу понял – что-то случилось. По заминке, слабому тактическому покашливанию, и, самое главное, голос был у него растерянный и, чувствовалось, виноватый.

– Миша, понимаешь, такое дело. Равич исчез.

– Как исчез? – Рот наполнился горечью, словно от пережеванной крысы.

– Исчез. Вышел вчера из дому и не вернулся. Жена в панике.

– Ну, а может, он ночевал…

– Не может, Миша, это не тот человек. И еще… Ты только не волнуйся. Тут с утра про тебя спрашивали, был товарищ из следственного отдела в связи с исчезновением Равича…

– Уже?

– Что уже?

– Вчера исчез, а сегодня уже завели дело?

Растерянности в голосе Кости прибавилось.

– Товарищ Ахмедов его фамилия. Но я-то знаю, что ты к этому делу отношения не имеешь. Ведь не имеешь? А?

– Нет, Константин Евгеньевич, к этому делу я отношения не имею.

– Вот-вот, я так и сказал товарищу следственному работнику: Михаил Борода здесь ни при чем. Так что, Мишок, если тебя сегодня вдруг вызовут, ты особенно не переживай. Обойдется. Ага?

– Ага, товарищ редактор. – На Костю я не обиделся, только спросил на прощанье: – Послушай, а каким числом помечена та заметка про Лашенкова?

Пока я дымил в потолок, размышляя над странностями судьбы, по мягкому коврику в коридоре словно проволокли быка. У моей двери его отпустили, сжалившись, послышался шумный выдох, и, наконец, в дверь постучали.

«Скромный, однако, человек этот товарищ Ахмедов.» Я подошел к двери и повернул ключ.

– Что, выяснили тогда про поэта Дегтярного? – спросил представитель власти, потом улыбнулся и поздоровался: – Здравствуйте.

И тут я вспомнил. Конечно. Это же тот самый милиционер, который встретился мне вчера утром. Только одет по-другому.

Разговор продлился недолго и вышел по-деловому пресен. Те четверть щепотки мелкой поэтической соли, которой Ахмедов, входя, сдобрил словесное рукопожатие, вкуса беседе не прибавили. И немудрено.

– Оружие у вас есть? – спросил он, собираясь прощаться. – Сдайте.

Я вытащил пистолет-зажигалку, положил перед ним на стол.

– Действует локально-паралитически, – пояснил я, чтобы он не пугался.

– Все?

Я развел руками:

– Есть пугач, но он не оружие.

– Тоже сдайте.

Ахмедов внимательно осмотрел пугач, улыбнулся в прореженные усы, наверное, вспомнил детство. Поднеся пистолет к уху, он пощелкал ногтем по корпусу, нежно погладил ствол. Вздохнул и отправил игрушку в нутро остроуглого дипломата. Про Шарри я говорить не стал, да и что Шарри за оружие. Электронный прибор безопасности, сделанный для острастки под паука. То же самое, цветочный горшок с подоконника при желании можно посчитать за оружие, или спинку кровати. Я попросил у Шарри прощения за обидное сравнение с горшком. Между тем Ахмедов защелкивал на дипломате замки.

– Я понимаю, – сказал он, отводя виновато глаза, – иметь при себе подобные вещи (он похлопал по дипломату) обязывает специфика вашей работы. Но и меня поймите. Город у нас тихий, хоть и районный центр. Происшествий практически не бывает. А тут такое… И одновременно появляетесь вы. И у вас вот это (он похлопал опять). Конечно, вы ни при чем. Но что подумают в городе? У нас каждый приезжий на виду. Вы согласны?

– Согласен, что же мне остается.

Голос Ахмедова сделался еще виноватей.

– Население-то в городе небольшое, да ведь и я-то на весь город один. Есть два помощника, но они сейчас в отпусках. А надо и за улицей присмотреть, и среди граждан веду работу. Лекции им читаю. Сидеть некогда.

На лацкане у него я увидел эмблему общества спасения на водах – крест из лодочных весел.

– И это тоже? – Я показал на эмблему.

– И это.

Он помолчал и спросил застенчиво:

– Не очень на меня обижаетесь?

– Нисколько. – Я не кривил душой.

– Тогда я пойду, служба. – Он взялся рукой за дверь. – Ах да, ваше имущество. За ним придется зайти перед отъездом. Вы сколько у нас еще пробудете?

– День, два, как получится. Все зависит от результатов работы.

– Ага, ну вот и зайдете, адрес я вам сказал. Удачи в работе, товарищ Борода.

– Спасибо. – И тут я подумал, а не поможет ли мне этот добряк-законник хотя бы советом. – Товарищ Ахмедов, я не собирался обращаться к представителям власти специально, это не в моих правилах. Но раз уж вы сами пришли. Нет ли у вас кого-нибудь на примете, кто мог бы меня заинтересовать. По моим сведениям в Бежине находятся четверо моих подопечных.

Ахмедов замотал головой.

– Я не специалист, поэтому помочь вам вряд ли смогу.

– Жаль, это бы сократило время моего пребывания в городе. И население бы не волновалось.

– Знаете что, – Ахмедов на секунду задумался, – на завтра заявлен пропагандистский митинг местной партии коммунистов-утопистов. Они арендуют на четыре часа балкон на здании школы. Завтра суббота, выходной день, быть может, вам повезет.