Текст книги "Прости, мое красно солнышко (сборник)"

– Это ж надо так ухитриться. Глаза целые, зубы целые, а до связок достали. – Пожилой врач вставил раненому распорку в рот и тампоном стал обрабатывать горло. – Ты, воин, в рубашке родился.

Весь вечер мама Нина охала: «Деточка, деточка» – и запретила Кольке вообще ходить на улицу. В обед и вечером она водила его в поликлинику на ингаляции.

– Будешь всю жизнь сипеть. А я думала, ты певцом станешь. И слух, и голос есть, а теперь инвалид сиплый. Год придется пропустить. Мама твоя в консерватории училась.

Каждый вечер мама Нина учила его писать и читать, а через полгода Коля начал осваивать английский, немецкий и арифметику.

Сережка был занят в школе и редко заходил к брату. У него теперь другая жизнь.

По воскресеньям в спортзале за рубль показывали киносборники. Можно было и бесплатно через подвал – там лаз был. Только страшно одному. Он отворачивался, когда на экране целовались. А вот Шурочка Селина ему нравилась. Она была круглая отличница и, когда за партой сидела рядом, касалась его своей коленкой. Однажды она в раздевалке обняла его:

– Хочешь, я научу тебя целоваться?

Домработница теперь ходит через день. «Вот лафа! И школу Сереже можно прогулять, и лечь попозже». Михалев редко в городе – он на Трассе. Коротко лето на Колыме. За мостом через речку Магаданку длинные штабеля дров, которые под охраной пилят и укладывают зэки. За штабелями, если подняться в горку, небольшая порожистая речка Каменушка. Только смельчаки могут окунуться в ледяную заводь. Обратно идут гурьбой. Между штабелями ходят вооруженные стрелки. В момент, когда стрелок отвернулся от ветра и стал прикуривать, двое зэков хватают Сережку и затаскивают в теплушку. Кто-то из ребят успел позвать стрелка. Он появился, когда на мальчике остались одни трусики.

После школы раздолье. Сегодня домработницы не будет. Сережа еще на школьной лестнице увидел, как за Дом культуры заехали сани-розвальни. Там был продуктовый склад, ребята там подбирали куски подсолнечного жмыха, его полдня сосать можно.

Кучер укладывает в сани мешки. Когда Сережа подошел, кучер подмигнул ему:

– Садись, прокачу. Не бойся, она умная, держись покрепче. – Он бросил мальчику одеяло.

Лошадь пошла рысью. Скоро они въехали во двор двухэтажного деревянного здания магаданской прокуратуры. Лошадь медленно подошла к воротам длинного сарая. От нее шел пар. Вокруг глаз и ноздрей кобылы ледяные нити. Кучер достал из-за пазухи мешковину и заботливо вытер морду лошади, снял удила.

– Опять пристыла, моя красавица… Видать, нам обоим Колыма не в радость. Пойдем скорее. – Он открывает ворота. – Корма на неделю хватит. Оклемаешься, моя хорошая! – Кивнув мальчику, он приглашает его зайти в сарай.

– Это кто? – удивляется Сережка.

– В первый раз кроликов видишь? Мои подопечные. Походи, погляди на эту публику. А я пока мешки занесу.

В самом углу сарая крошечная каморка размером два на полтора метра. Через небольшое полупрозрачное оконце сочится слабый свет. Здесь и живет дядя Володя.

– У тебя кто родители?

– Мамы нет. Она умерла, а папа на Трассе.

– В лагере?

– Нет. Мы сами сюда приехали.

– А кто раньше твой отец был?

– Он на заводе работал. Мы в Москве жили. А папа приезжал к нам.

Теперь каждый раз, когда домработницы нет, Сережа после школы заходит в гости к дяде Володе. До Колымы он был большой военный начальник – комдив.

В тридцать восьмом получил высшую за неосторожные высказывания, что настало время менять всех коней с гривами на стальных. Но приговор заменили на двадцать лет лагерей. Крепыша, легко играющего двухпудовыми гирями, после пяти лет «актировали» и привезли в Магадан для отправки на материк в группе доходяг.

По счастливому случаю прокурор Магадана заехал за женой, которая работала заведующей школьной столовой. В доходяге, роющемся в мусорном баке, прокурор узнал своего командира.

– Владимир Иванович, я ваш ординарец Семенов. Вы рекомендацию в юракадемию давали. Не признали?

– Признал…

– Не оборачивайтесь. Завтра к десяти утра надо быть во дворе прокуратуры, копайтесь в мусорном баке. К вам подойдут, выполняйте, что скажут. Никаких вопросов. О нашем знакомстве никому. Будет возможность, отправлю на материк, а в трюме можно не добраться до Находки. Там условия немыслимые. Надо ждать, Владимир Иванович. Бо́льшего сделать не смогу.

Так бывший комдив очутился в теплом сарае при кроликах, мясо которых было рекомендовано его ординарцу. Бывшие сослуживцы никогда не общались.

Сегодня Сережа принес дяде Володе продукты из дома, которые он брал по-тихому, и объявил, что они скоро уедут с отцом на материк.

– Ты ведь мужчина и умеешь хранить военную тайну? Попрошу тебя об одном одолжении. Выполнишь его, когда сам поймешь… Раньше вы ведь в Москве жили, ты мне рассказывал.

– Да. Мама говорила – недалеко от Кремля. Она Сталина видела.

– Ну вот и хорошо. Запомни адрес и больше ничего… Рядом с кинотеатром «Ударник» большой серый дом, его все знают в Москве. Из него Кремль виден. – Дядя Володя усмехнулся. – Хотя вряд ли… а вдруг… Запомни номер квартиры – сто тридцать шесть. Спросишь кого-нибудь из Обуховых. Расскажешь что захочешь. Только это надо сделать тогда, когда сам решишь. Это и будет наша с тобой военная тайна… Хорошо?

– Ладно.

Хозяин приехал с Трассы совсем разбитый. На двух дальних соседних приисках взбунтовались зэки. Пришлось применить меры, хотя для недовольства были причины. «Но сейчас война, всем трудно. Начальник прииска перебрал, триста человек под пулемет поставил. Решительный мужик. Надо его заменить, чтоб дальше не пошло. Советская власть – справедливая».

Не раздеваясь, он вошел в домашний кабинет и сел в кресло. Покалывало сердце и в висках стучало. Подошла Луиза в кимоно.

– Спой что-нибудь, а то сердце ноет!.. Скажи, чтоб коньяк и рюмки принесли.

Она появилась в цыганском и с гитарой. Присев к нему на ручку кресла, запела его любимые «Очи черные».

Коржев закрыл глаза. Напряжение спадало. Он попросил повторить. Луиза положила голову ему на плечо.

– Скоро войне капут. Надо к мирной жизни готовиться. Хорошо бы и нам свой театр. Сцена есть, зал есть. А то только заседания к праздникам проводишь… Я ведь артистка – зачахну без зрителей и сцены. Мне бы только труппу и оркестр набрать. Спектакли будем ставить, к праздникам концерты. Чем плохо? У меня дело будет, а то ведь только и жду тебя… И людям хорошо!

– Я думал, мне только два человека задания могут давать… – усмехнулся Коржев. – Ну да ладно, завел молодую, красивую – терпи… Есть у меня один спец по лагерям. Он заявление написал – на материк просится… Тебе поможет – отпущу… А сейчас по рюмке и спать.

Утром Михалева вызвали к Хозяину.

– Заявление твое передали. Чего ты вдруг надумал сбежать от меня? Обиделся, что не наградили? Сам виноват – со всеми воюешь. Исправим. Я сам тебя в допсписок включу.

– По семейным обстоятельствам.

– Знаю… Давай так. Поможешь артистов набрать и отпущу.

– В каком смысле? Блатных, что ли?

– В самом прямом. Театр будем делать. Мнение есть. – Коржев усмехнулся и, помолчав, добавил: – У меня.

Через три месяца труппу и музыкантов разместили в новых бараках, которые специально были построены по требованию Луизы. В бараках вместо нар были кровати с матрацами. Нашлись даже режиссер и дирижер «с именами», доставили из Хабаровска спецрейсом музыкальные инструменты. В подвале старого клуба Луиза отыскала рояль. Список требований ее расширялся: портные, художники, специалисты по сцене, костюмер, настройщик. Нашли даже двух гримеров.

Богата Колыма, если по лагерным сусекам поскрести.

Решено было к октябрьским готовить праздничный концерт. Из лагеря привезли в Магадан известного певца Вадима Козина. Но выступить ему Коржев не разрешил:

– Борзы́е мои рады будут весточку на материк отписать. Гоголи-Фонвизины, мать их.

Хозяин теперь совсем подругу не видел. С утра до позднего вечера в Доме культуры она готовила генеральную репетицию.

Коржев у себя в домашнем кабинете – для него лично ведется прямая трансляция из зала. Он зовет адъютанта:

– Пойди скажи, чтоб «Очи черные» Луиза спела, а потом пусть репетирует сколько хочет.

В апреле сорок шестого Хозяин подписывает заявление Михалева. Девятого мая отец и сын поднимаются на борт «Советской Колымы».

Когда объявили о том, что Берия и его ближайшие сподвижники – агенты империализма, Нина вновь переделала свидетельство о рождении и аттестат зрелости. Теперь Николай Хохлов ее сын, а в графе «отец» – прочерк.

Время такое было.

Давно и известно чем закончилась Перестройка. Команда наша, хоть и в редеющем составе, продолжает собираться. Третий год как проводили Влада. Он скрывал, что был смертельно болен. В фужерах теперь в основном «Аква Минерале».

Я по-прежнему прихожу с гитарой, но поем мы наши песни. Без Влада дисциплины никакой – ругаем правительство и Чубайса, бигмаки и сериалы. Со сном совсем беда, встаю по ночам и сижу на кухне, правда курить бросил.

Жена спит в другой комнате, говорит, что не переносит храп, несколько лет назад штоф на дачу увезла. Где-то прочел – после шестидесяти картины детства до тех пор снятся, пока не пройдешь наяву по местам, где на крючке обруч гонял. Махнуть бы на недельку-другую в Магадан. Цветы мамам положить, в бухте Гертнера изловчиться и пару камушков бросить, чтоб на морской глади попрыгали, у вышки парашютной в парке постоять, если жива еще старушка.

Колыма, Колыма… Синоним неправедных репрессий и край, поражающий суровой северной красотой. Про́клятое место, земля, хранящая в недрах и кости сотен тысяч невинных жертв, и неисчислимые богатства…

В этой истории изменены только имена и некоторые факты. Не дай бог, чтоб внуки тех, кто стоял тогда по разные стороны колючей проволоки, подошли к барьеру. Но и не дай боже нам в беспамятстве жить…

Мужчины и женщины, которым не по своей воле не суждено было вернуться на материк, пусть спят в колымской мерзлоте. Скольких вавиловых и мейерхольдов и просто детей своих после колымской людорезки недосчиталась земля расейская! Щедрая на таланты и так часто безразличная к их судьбе!

Не случись беда колымская, может, и сериалы нынче другие были, и нарзан, а не «Аква Минерале» пили бы…

Только время никого не ждет. Нынче песни другие, а не грех и старые помнить!

СПРАВКА

Использование труда заключенных (зэков) было предложено как партийно-государственная мера колонизации экономически неразвитых регионов.

В июле 1929 года Совет Народных Комиссаров принял постановление, согласно которому содержание всех осужденных на срок от трех лет передавалось Главному управлению лагерей (ГУЛАГ). Освободившихся после отбытия срока заключенных предлагалось оставлять на прилегающих к лагерям территориях, что упрощало контроль за ними и сокращало расходы на охрану.

Советская тюремно-лагерная система начала формироваться в годы Гражданской войны. Параллельно существовали две ее ветви. Одна – для содержания уголовных преступников, находившаяся в ведении наркоматов юстиции и внутренних дел. Другая – для тех, кто причислялся по каким-либо формальным или неформальным признакам к противникам большевистского режима; она находилась в ведении органов государственной безопасности ВЧК – ОГПУ.

В условиях форсированных программ индустриализации и коллективизации масштабы применения массовых репрессий сначала как способ уничтожения инакомыслия, а затем как средство получения практически дармовой рабочей силы стали возрастать с огромной скоростью.

Заключенные направлялись во вновь создаваемые крупные исправительно-трудовые лагеря (ИТЛ), на которые возлагалась задача «комплексной эксплуатации природных богатств путем применения труда лишенных свободы».

Карта страны покрывалась сетью ИТЛ, которые в циркулярах именовались управлениями по месту дислокации. Так были созданы управления: Северное особого назначения (с центром в г. Котлас), Дальневосточное (Хабаровск), Сибирское (Новосибирск), Казахстанское (Алма-Ата), Среднеазиатское (Ташкент), Беломоро-Балтийское, Дмитровское, Байкало-Амурское, Саровское, Ахунское и другие.

Общее количество зэков, несмотря на массовые расстрелы и увеличение смертности среди зэков к началу 1938 году приближалось к трем миллионам. Чтобы организационно справиться с таким количеством зэков, обеспечить их работой и как-то обустроить их содержание, были созданы новые управления: Норильское, Каргопольское, Тайшетское, Вятское, Северо-Уральское, Унженское, Усольское и др.

Государственный трест по дорожному и промышленному строительству в районе Верхней Колымы (Дальстрой) был создан на основании решения ЦК ВКП (б) от 11 ноября 1931 года постановлением Совета Труда и Обороны СССР № 516 от 13 ноября 1931 года в целях освоения необжитых территорий Крайнего Севера, разведки и добычи полезных ископаемых Колымского региона.

Первым директором треста закрытым постановлением Совета Труда и Обороны СССР № 518 от 14 ноября 1931 года был назначен Э. П. Берзин. В начале февраля 1932 года группа специалистов и первый отряд зэков прибыли в Магадан, где расположилась администрация треста.

В этом же году трест был наделен правами самостоятельного административно-территориального образования, входящего в Дальневосточный край (позднее Хабаровский край). В своей хозяйственной деятельности трест подчинялся только ОГПУ. В момент образования Дальстроя территория, подведомственная тресту, составляла 450 тыс. квадратных километров. К началу войны она была расширена до 2,2 млн квадратных километров, а к 1950 году достигла 3 млн квадратных километров.

В структуру Дальстроя вместе с лагерями Колымского бассейна, Чукотки, побережья Охотского моря, бассейна реки Яна в Якутии входили строительные, геологоразведочные, медицинские, метеорологические управления, транспортные и горнопромышленные объединения, речное и морское пароходства, авиаотряд, научно-исследовательские и проектные институты, издательства, учебные заведения, учреждения культуры.

Производственная база Дальстроя, даже по масштабам всей страны, была колоссальной: сотни приисков, рудников и обогатительных фабрик, десятки электростанций, девять аэродромов, шесть морских порт-пунктов, железные дороги, более тридцати радиостанций и узлов связи, сотни километров линий электропередач. Это индустриальное могущество создавалось ценой жизни сотен тысяч зэков.

Для обеспечения текущей деятельности и развития Дальстроя на территориях, где практически не было населения, в 1932 году приказом ОГПУ № 287/с был создан гигантский Северо-Восточный исправительный лагерь (СВИТЛ), фактически подчинявшийся начальнику Дальстроя.

Впоследствии Государственный трест по дорожному и промышленному строительству в районе Верхней Колымы был переименован в Главное управление строительства Дальнего Севера (сокращенное название «Дальстрой» было сохранено).

В 1953 году после образования Магаданской области Дальстрой передал свои административные и партийные функции соответствующим органам и оставался хозяйственной единицей в системе Министерства металлургической промышленности СССР.

Начальнику Дальстроя до 1953 года подчинялись все партийные, административные, хозяйственные и инфраструктурные субъекты. При этом Дальстрой был освобожден от уплаты налогов и сборов, ему было предоставлено право распоряжаться средствами гострудсберкасс, доходами от реализации облигаций госзаймов, лесными угодьями.

Многотысячные партии зэков прибывали в порт Ванино со всей территории страны, оттуда в трюмах морских судов доставлялись в бухту Нагаево и далее по колымской трассе в лагеря.

В 1937 году на Колыму прибыла с особыми полномочиями «московская бригада», которая сфабриковала так называемое «колымское дело». По обвинению в антисоветской деятельности был расстрелян комиссар госбезопасности Берзин.

Московская бригада от вышестоящей инстанции получила «лимит» по расстрелу за контрреволюционный саботаж. По этому делу было расстреляно десять тысяч человек и получили разные сроки несколько тысяч.

Практика чрезвычайных репрессий, носившая специфическую форму обвинения в «контрреволюционном саботаже» с последующим массовым расстрелом, применялась как устрашающая мера для интенсификации труда зэков вплоть до смерти Сталина.

Приказом от 11 июня 1938 года по Дальстрою была продлена рабочая смена до 14–16 часов в сутки, а 14 сентября 1938 года был сокращен обеденный перерыв до 20 минут с правом переноса его на вечернее время. Эти меры резко повысили смертность зэков. Также был издан ряд циркуляров, позволявших без объявления причин бывших зэков, находящихся после освобождения на поселении, вновь помещать на правах зэков за колючую проволоку.

Конвейер обеспечивал бесперебойное поступление всё новых партий зэков.

Кровавый произвол, длившийся на Колыме в течение 1937–1938 годов, связывают с именем полковника Гаранина. Позже он был арестован, подвергнут пыткам и осужден. Впоследствии Гаранин был реабилитирован и умер своей смертью.

В период войны условия содержания зэков были особо жестокими. Так было установлено, что работа зэков в зимнее время могла быть прекращена только при температуре ниже 55 градусов мороза. Массовые обморожения приводили к гангренам. Неспособных продолжать работу «актировали» или расстреливали по статье контрреволюционный саботаж. Смертность документировалась различными диагнозами, в том числе нелепыми.

Колыма – это не столько географическое, сколько социально-историческое понятие, боль и позор страны. Но, как сказал великий русский поэт Александр Твардовский: «Нам никуда не деться от зрелой памяти своей». И хотя к Колыме в разные годы относились различные территории страны, находящиеся на северо-востоке Азиатского материка, когда ее покидают, говорят: «уехать на материк».

К моменту образования Магаданской области и других административных единиц на территории, подведомственной Дальстрою, могли уместиться две Франции, две Испании, две Италии и еще десяток небольших европейских стран.

Послесловие

Даже приговор может быть отменен. Время лишь неумолимо.

Внук уже студент, по субботам он приезжает к любимой бабуле, они закрываются на кухне и гуляют по Интернету.

По земле российской ходят нынче красивые молодые люди, для которых «Колыма» и «Перестройка» такие же малозначимые понятия, как для меня «гламурный» и «тусовка».

Покинул мир патриарх романса и Колымы замечательный Вадим Козин, не пожелавший вернуться на материк. Патриарха успел обласкать широкодушный и вездесущий Иосиф Кобзон.

Страна по-прежнему ищет золотой ключик от очага счастья.

После расформировывания нашего ведомства, на пенсию я не вышел, а освоил новую специальность – нефтепереработка. Сейчас работаю в крупной компании.

Очень хочется поставить на свою BMW пятой серии водородный двигатель.

Уже в наши дни у меня сложились теплые и доверительные отношения с губернатором И.П. Фархутдиновым – одним из самых ярких региональных лидеров новой России. Игорь Павлович был фанатично предан делу и, если бы не трагедия, многое сделал бы для сахалинцев.

В 2002 году Южно-Сахалинск готовился отмечать 55-летний юбилей образования области, в которую после поражения Японии в 1945 году были включены вся Курильская гряда и Южный Сахалин. У меня были моральные основания считать себя причастным к этой дате. Ведь мой неродной отец как раз отдал жизнь за установление советского порядка на одном из южных островов гряды.

На юбилей направлялась большая делегация. Моя поездка на Сахалин – пятая по счету. У нашей компании был успешный проект по нефтеперерабатывающему заводу «Петросах». В одну из таких поездок, пролистывая книгу по истории острова, я наткнулся на знакомое название судна. Речь шла о факте потопления японцами грузового парохода «Самарканд» в проливе Лаперуза до объявления Советским Союзом в 1945 году войны Японии.

Юбилейные торжества прошли пышно. На следующий день мы сидели с Игорем Павловичем в уютном кафе супернового отеля и говорили сразу обо всем. Я рассказал ему о своей «исторической» находке, о бочонке, который шестьдесят два года назад мама забыла в каюте «Самарканда».

Губернатор посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

– Зачем тебе Москва? В мегаполисе на себя, на свой карман пыжутся. А у нас за край свой радеют. Помочь только народу надо, направить… Посмотрел бы, как у нас детские соревнования проходят. Приедешь – всю жизнь меня благодарить будешь. Время другое нынче. Россия здесь! Страна еще спит, а тебе уже солнце улыбается… Приезжай на Сахалин – это клондайк, только не временщики нам нужны. Обещаю первый проект – подъем «Самарканда». Представляешь, как мед настоялся в бочонке? Чай с ним будешь пить и с лимонником, женьшенем. У нас такие красивые женщины, столько кровей намешано.

– А они храпа не боятся?

– Да ты что! Они у нас работящие, небалованные… мужика чтут. – Губернатор улыбнулся. – А кулинарки какие! Европа с Азией на наших кухнях толкаются, кто кого… Голодным не будешь. Морепродукты прямо из океана, свежак! Гарантирую – диабета и инфаркта еще минимум двадцать лет не будет, а там посмотрим… может, и старости не будет…