Текст книги "Баба-Яга и другие сказки (сборник)"

Н. Тэффи, Е. Честняков, П. Сухотин и др.
Баба-Яга и другие сказки

© Тэффи Н.А., насл., 2018

© Честняков Е.В., насл., 2018

© Ил., Бордюг С.И. и Трепенок Н.А., 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

* * *

Н. Тэффи

Баба-Яга

Жили-были дед да баба.

И была у них дочка, хорошая девочка.

Любили дед да баба свою девочку, баловали и холили. Баба для девочки пирожок пекла, а дед по головке гладил да приговаривал:

– Расти-расти, умница, всех добрее и всех хитрее.

Вот жили они, жили, а как померла баба, потужил-потужил дед да и взял себе другую жену.

И стала у девочки мачеха.

Невзлюбила мачеха свою падчерицу, хорошую девочку, день-деньской её поедом ела да колотушками угощала.

А потом надумала и совсем девочку извести. Вот уехал как-то дед из дому, а мачеха и говорит девочке:

– Поди-ка ты к своей тётке, к моей сестре, да попроси у неё иголочку с ниточкой, тебе рубашечку сшить.

А тётка эта, мачехина сестра, была сама Баба-Яга – костяная нога.

А хорошая девочка не глупа была, зашла прежде к своей родной тётке.

– Здравствуй, – говорит, – тётушка!

– Здравствуй, родимая! Зачем ты ко мне пожаловала?

– Да вот так и так: послала меня мачеха к своей сестре попросить иголочку с ниточкой – мне рубашечку сшить.

Выслушала её родная тётка да и научила:

– Будет тебя, племяннушка, берёзка по глазам стегать – ты её ленточкой перевяжи. Будут там тебе ворота скрипеть да хлопать – ты подлей им под пяточки маслица. Будут там тебя собаки зубами рвать – ты им хлебца брось. Будет тебе там чёрный кот глаза когтями острыми драть – ты ему ветчинки дай… Коли всё так сделаешь – цела останешься. А теперь иди себе с Богом!..

Поблагодарила девочка родную свою тётушку, взяла, как та учила, ленточки, маслица черепок, хлебца ломтик, ветчинки, собралась и пошла.

Вот шла она, шла, шла-шла да и пришла.

Стоит у леса на поляне избушка без окон, без дверей.

Вот подумала девочка, подумала да и говорит:

– Избушка, избушка! Повернись к лесу задом, ко мне передом.

Избушка и повернулась.

И видит хорошая девочка: Баба-Яга – костяная нога сидит, холстину ткёт, а сама злющая-презлющая.

Поклонилась девочка Яге.

– Здравствуйте, – говорит, – тётушка.

А Яга в ответ хрюкает:

– Здравствуй, родимая!

– Меня мачеха послала попросить у тебя иголочку с ниточкой, мне рубашку сшить.

– Ладно, – говорит Яга. – Садись покуда вышивать.

Вот девочка села за пяльцы, а Яга вышла и говорит своей работнице:

– Ступай, истопи баню пожарче да вымой мою племянницу, да смотри хорошенько ей все косточки распарь. Я её сегодня на обед жарить буду.

А голос у Бабы-Яги громкий, так и воет, что ветер в печной трубе.

Услыхала девочка Ягины слова, сидит, трясётся, ни жива ни мертва. И просит потихонечку работницу:

– Родимая моя! Ты не столько дрова разжигай, сколько водой заливай, а воду, родимая, решетом носи.

И отдала девочка работнице свой платочек.

А Баба-Яга дожидается, пока баня натопится. Не терпится ей, хочется поскорее девочку съесть. Вот подошла она к окну и спрашивает:

– Вышиваешь ли, племяннушка, вышиваешь ли, милая?

Отвечает ей девочка:

– Вышиваю, тётушка, вышиваю, родимая.

– Ну, вышивай, вышивай, да не путай.

Отошла Баба-Яга от окошка… Смотрит девочка, а по горнице кот ходит. Сам чёрный, глаза жёлтые, хвост трубой. Ходит, жмурится, усищами шевелит, когтищами по половицам поскрёбывает.

Вспомнила девочка родной тётки наказ, дала коту ветчинки и спрашивает:

– Котик-коток, котик ласковый, научи меня уму-разуму, подскажи, как мне отсюдова уйти?

И говорит ей кот человеческим голосом:

– Вот тебе гребешок да полотенце, бери да беги. Станет за тобой Баба-Яга гнаться, а ты приклони ухо к земле да послушай. Как заслышишь, что она близко, брось сперва полотенце – и обратится оно в реку широкую-преширокую… Если же Баба-Яга нахитрит, реку перейдёт и тебя догонять станет, ты опять ухо к земле приклони, и как услышишь, что она близко, брось гребешок… Обратится он в лес дремучий, сквозь него уж ей не пробраться.

Послушала девочка кота, взяла гребешок да полотенце. Как из избы выбежала, тут, откуда ни возьмись, кинулись на неё собаки, злющие-презлющие, так и хрипят – хотят девочку на куски разорвать.

Испугалась девочка, да вспомнила родной тётушки наказ и говорит:

– Собачки, собачки, не лайте, не пугайте, не трогайте. Вот вам хлебца кусок.

Бросила им девочка хлеба, они её и пропустили.

Побежала она дальше, добежала до ворот, а ворота скрипят, захлопываются, пропускать не хотят.

Вспомнила девочка родной тётки наказ, подлила воротам маслица под пяточки.

– Ворота, ворота, не скрипите, Ягу не зовите, распахнитесь да пропустите.

Обрадовались ворота маслицу, пропустили девочку.

Побежала девочка дальше, вдруг, откуда ни возьмись, стоит на дороге берёзка, ветками машет – глаза высечь хочет.

Испугалась девочка, да вспомнила родной тётки наказ, перевязала берёзу ленточкой.

– Берёзка, берёзка, пропусти меня.

Берёзка её и пропустила.

А кот сел за пяльцы и шьёт. Не столько вышил, сколько напутал.

Подошла Баба-Яга к окну и спрашивает:

– Вышиваешь ли, племяннушка, вышиваешь ли, милая?

– Вышиваю, тётка, вышиваю, злющая!

Удивилась Яга, что девочка вдруг так заговорила, бросилась в избу, смотрит, – а девочки и след простыл.

Рассердилась Баба-Яга, на кота обиделась.

Получилось, что даром она весь день зубы точила, девочку есть собиралась. И принялась Баба-Яга кота драть. Уж она его драла, била, лупила, ругала да приговаривала:

– Как смел ты такой-сякой, вор, котище, девочку из дому выпустить и глаза ей когтями не выцарапать?

Утёр кот слёзы и говорит Яге человеческим голосом:

– Я тебе, Яге, столько лет служу, а ты мне никогда даже глоданой косточки не бросила, а она мне ветчинки дала.

Побежала Баба-Яга, на собак накинулась. Била их, колотила их, всю шерсть на них в войлок встрепала.

– Ах вы такие-сякие, псы, пустобрёхи, неверные! Как смели вы девочку пропустить, в клочья не разодрать?

Обиделись собаки и говорят человеческим голосом:

– Мы тебе, Яга, столько лет служили, а ты нам никогда даже горелой корочки не бросила, а она нам хлеба дала.

Бросила Яга собак бить, побежала Яга ворота ругать.

– А вы такие-сякие, как смели вы не скрипеть, меня не звать, девочку пропускать?.. Вот возьму топор, разрублю вас на дрова, на лучины расщеплю.

И отвечали ей ворота человеческим голосом:

– Мы тебе, Яга, столько лет служили, а ты нам никогда даже водицы под пяточки не плеснула, а она нам маслица подлила.

Кинулась Яга на берёзку.

– Ах ты такая-сякая, да я тебя на веники обдеру!.. Как смела ты девочку пропустить, глаза ей своими ветками не выхлестнуть?

И отвечает ей берёзка человеческим голосом:

– Я тебе, Яга, столько лет служу, а ты никогда меня даже ниточкой не обкрутила, а она меня ленточкой перевязала.

Бросила Яга берёзку трясти, побежала за работницей.

– Слуга ты моя неретивая, дармоедка ленивая, как смела ты девочку упустить, меня без обеда оставить?

Бьёт Яга работницу кулачищами, скрипит на неё зубищами, костяной ногой по спине лупит.

И отвечает ей работница:

– Я тебе, Яга, столько лет служу, а ты никогда меня даже рваной тряпочкой не порадовала, а она мне платочек подарила.

Хотела было Яга работницу насмерть загрызть, да уже некогда было, – девочку догонять торопилась.

Полезла Яга под клеть, выкатила из-под клети медную ступу, взяла толкач и помело. Залезла в ступу и покатила – только гул да треск. Яга в ступе скачет, толкачом погоняет, помелом свой след заметает.

Вот учуяла девочка, что земля трясётся.

Приклонила она ухо и слышит – догоняет её Яга, уже близко совсем. Вспомнила она, чему её кот учил, да и бросила полотенце. Упало полотенце на траву и разлилось широкой рекой – в три дня не переплыть.

Прискакала Баба-Яга к реке, смотрит – как быть, что же делать? В медной ступе в воду не сунешься. Заскрипела Яга зубами, застучала толкачом, покатила обратно. Прикатила домой, собрала своих быков, погнала их к речке и велела воду пить.

Пили быки, пили, всю речку дочиста выпили.

Залезла Баба-Яга опять в свою ступу, покатила посуху. Гремит, гудит, толкачом погоняет, помелом свой след заметает.

И вот снова чует девочка, что земля дрожит. Приклонила ухо и слышит – гонится за ней Яга, уже близко совсем. Вспомнила тут девочка, чему её кот учил, схватила гребешок да и бросила на дорогу. И тотчас, откуда ни возьмись, поднялся из земли дремучий бор, огромный да густой. Не то что человеку – белке через него ни за что не продраться.

А Баба-Яга ничего этого не знает, катит себе в ступе, толкачом погоняет – торопится девочку догнать.

– Ничего, – говорит, – не удалось пообедать, плотнее поужинаю.

Стучит, гремит, пыль столбом завивает.

Прискакала Яга к лесу и – ни туда ни сюда. Никак ей через лес не продраться. Бросила Яга ступу, бросила толкач, подбежала к лесу, стала зубами деревья грызть. Грызла-грызла – и десяти дубов не повалила. Только даром зубы сточила. И воротилась Яга назад.

А тем временем вернулся дед домой и спрашивает у мачехи:

– А где же моя дочка?

А мачеха говорит:

– Она к тётушке пошла.

Не поверил дед. А там смотрит – бежит девочка домой, лица на ней нет. Спрашивает дед:

– Где ты, дочушка, была?

– Ах, – говорит, – батюшка, так и так, послала меня мачеха к тётке попросить иголочку с ниточкой – мне рубашку сшить, а тётка, Баба-Яга – костяная нога, меня съесть хотела.

– Да как же ты, дочушка, ушла от неё?

– Да так и так.

И рассказала деду всё по порядку, как родная тётушка её уму-разуму научила, как чёрный кот её пожалел, гребешок дал и полотеничко, как работница не стала баню топить. И про ворота, и про собак, и про берёзку – про всё рассказала.

А дед как услышал, что мачеха его дочку Бабе-Яге скормить собиралась, рассердился, схватил оглоблю и выгнал злую мачеху из дому. А сам стал с дочкой своей жить-поживать да добра наживать…

И я там был, мёд-пиво пил, по усам текло, а в рот не попало.

Жил-был таракан

Жил-был таракан.

Маленького его звали просто Букашкой-Таракашкой.

Подрос – стали звать Тараканом.

А состарился – стали величать Таракан Иванычем.

Жил Таракан не пышно, не важно, не красно, не богато: в мусорном ведёрке, под облезлою метлою у Бабы Яги за печкой.

И были у Бабы Яги, кроме Таракана, ещё живые души – Кот-Муркот, Собачка-Пустолайка да девочка Машенька.

Только Таракан был ниже всех, и все им брезговали.

Пройдёт Кот-Муркот – на Таракана кивает.

Пройдёт Собачка-Пустолайка – походя облает.

Пройдёт девочка Машенька – вежливо Таракан Иваныча веничком да за печку.

А сама Баба Яга и знать о нём ничего не знала – такой он ничтожный был.

Вот состарилась Яга, завалилась на постель и помирать начала.

Девочка Машенька к своим убежала.

Собачка-Пустолайка к злой мачехе на село переехала.

А Кот-Муркот к добрым людям ушёл, спину колесом гнуть и про Курлы-Мурлы петь.

Остался у Яги в прислугах один Таракан.

Видит Таракан: никого нет, а дела много!

Подумал – да и стал хозяйничать.

Ягиное хозяйство – дело нехитрое. Пока за печкой сидел, ко всему пригляделся.

Чуть свет встаёт, избу подметает, соринку к соринке соберёт, по оконцу поползёт, ледяные узорчики проверит: много ли за ночь мороз наткал, сколько звездинок, сколько травинок, сколько завёртышек, сколько лучиков.

Всё примечает, всё проверяет, всему счёт ведёт.

Уберёт Таракан оконце, начнёт Иваныч адамант-камень чистить.

Адамант-камень, а проще говоря – изумруд, всем камням камень: на тринадцать рёбер тёсан, огнём закалён, солнцем раскрашен, горит, играет.

Яга его под тряпицу прячет, чтобы не погас.

Таков камень адамант.

А у кого он есть, тот самым богатым человеком считается.

Вычистит Таракан адамант-камень, начнёт угли шевелить – Бабе Яге из старого железа щи варить.

Сварит, покормит, а потом на лавку сядет, усами шевелит, дом сторожит.

Вот долго ли, коротко ли – призывает Яга таракана да и говорит:

– Надоело мне помирать-лежать. Ползи ты, Тараканишка, в город, достань мне от пекаря крепких дрожжей. Наемся я крепких дрожжей, дрожжи меня с постели и подымут.

Собрался Таракан в город. Путь дальний, холод лютый.

Травинкой повязался, соломинкой подпёрся – идёт.

Шёл Таракан всю зиму, весной пришёл к пекарю, поклонился:

– Дай мне, – говорит, – крепких дрожжей: Бабушку Ёжку – костяную ножку дрожжами со смертной постели поднять. Я тебе за это отработаю.

А пекарь и говорит:

– Ишь ты какой добрый уродился! Ну ладно, работай. А будешь лениться, я тебя вместо изюмины в булку запеку!

И стал Таракан у пекаря работать: пыль подметает, муку подсыпает и вокруг квашни бегает.

Всё лето проработал Таракан, отпустил его пекарь с наградой: отвалил дрожжей сколько надо.

И пошёл Таракан домой с дрожжами Ягу подымать.

Долго ли, коротко ли – шёл, шёл, холодал, голодал. Снег валил, мороз трещал – а у Таракана ни одежды, ни валенок. Чуть совсем не пропал! Однако дополз до дому.

А Яга лежит, сердится, костяной ногой в потолок стучит, крепких дрожжей просит, а сама встать не может.

Накормил её Таракан крепкими дрожжами.

Стала Яга на дрожжах подниматься.

Дулась, дулась, раздулась да и с постели слезла.

– Ты это где, – говорит, – Тараканишка, пропадал столько времени?

Рассказал ей Таракан, как в город полз, как у пекаря работал, как дрожжи по морозу тащил.

А сам хилый стоит, слабый, и усы у него отмёрзли.

Села Яга на постель, глаза выпучила.

– А почему же ты, – говорит, – не ушёл от меня, Таракашка ты несчастный? Жил бы на своей вольной волюшке, я бы тебя всё равно не нашла и без твоих дрожжей с постели бы не встала, и никакой бы на тебя, Таракана, грозы не было. Так почему же ты, – говорит, – назад вернулся?

Развёл Таракан лапами: сам, мол, не знаю.

Рассердилась Яга, костяной ногой об пол стукнула:

– Отвечай мне всю правду, не то раздавлю я тебя железной клюкой и помелом вымету!

Думал, думал Таракан – трудно ему своё дело понять. Таракан вообще усами думает, а у него как усы отмёрзли, и думать нечем.

Да вдруг – от страха, что ли? – и вспомнил он пекаревы слова, да и говорит Яге:

– А это, видно, оттого, что я добрый уродился.

Почернела Яга, зубами щёлкает, затряслась вся.

– Слушай, – говорит, – Таракан Иваныч, ты мне такого слова никогда не говори, я его до смерти боюсь! Иди ты, Таракан Иваныч, на все четыре стороны, бери себе адамант-камень! Даю его тебе, чтоб ты назад вернуться не надумал, потому что адамант-камень все обратные двери закрывает.

Взял Таракан адамант-камень, попрощался с Ягою и зажил в городе припеваючи.

Свою пекарню открыл, муку сеял, тесто квасил, булки пёк, честно торговал и по всей земле почётом пользовался, потому что был у него адамант-камень.

А у кого этот камень есть, тот самым богатым человеком считается!

Утка по имени Кряк

Старая утка задумала справлять свои именины.

Звали утку мадам Кряк, и она очень этим гордилась.

– Это самая звучная немецкая фамилия, – хвасталась она. – В целом птичьем дворе не найдёте вы ничего подобного!

Так как имя Кряк ни в одном календаре не помечено, то старая утка могла праздновать свои именины, когда ей вздумается, а в этом, конечно, есть своё удобство.

На этот раз дело обстояло очень просто. На дворе, за кухней, у самой помойной ямы, нашла она дождевого червяка, такого большого и жирного, что у неё от удовольствия и гордости даже голова закружилась.

– Нужно, чтобы все соседи знали, какое у меня бывает угощенье!

И она тотчас же придумала отпраздновать свои именины. Оставалось только составить список приглашённых, а это довольно трудно, потому что мадам Кряк была о себе очень высокого мнения и с разной птичьей мелюзгой знакомства не водила.

Куры ей тоже не нравились.

Они были такие старомодные, разговаривать могли только про цыплят и совсем не умели грациозно переваливаться с боку на бок.

Для утки высокого происхождения это было совсем не подходящее общество.

Можно было бы пригласить двух индюшек, очень жирных и благовоспитанных, которых кухарка откармливала грецкими орехами, но они в последнее время так заважничали, что могли говорить только про собственное сало, а за другими никаких достоинств не признавали. На птичьем дворе все над этими индюшками насмехались, так что водить с ними знакомство было не очень интересно.

Весь день думала мадам Кряк, кого ей пригласить, и к вечеру у неё от мыслей разболелась голова.

Она обернула себе нос капустным листом, чтобы освежиться, и к утру решила позвать одну гостью, но зато очень важную.

Гостья эта была сама хозяйская лошадь, которая каждый день привозила на двор целую бочку воды.

Весь птичник уважал лошадь, и завести с ней знакомство действительно было бы очень почётно.

Утка спустилась к речке, нырнула три раза, чтобы навести на себя светский лоск, и пошла в конюшню приглашать лошадь на именины.

«Буду держать себя очень просто, – думала она. – Прямо приду и скажу: так и так, милая моя, это, по-моему, очень глупо, что вот мы с вами близкие соседи, а до сих пор как следует не познакомились. Прямо так и скажу».

В конюшне было полутемно, но утка смело перевалилась через высокий порог и подошла к стойлу.

Она раньше никогда не видала лошади так близко, и теперь та показалась ей такой огромной, и так она громко жевала и фыркала, что мадам Кряк растерялась и позабыла приготовленную фразу.

«Как тут быть? – думала она. – Лошадь такая громадная, что я прямо не знаю, с какого конца начать её приглашать! Думаю, однако, что почтительнее будет с хвоста».

Она подошла к задним ногам лошади и робко закрякала:

– Ваше превосходительство! Окажите мне честь откушать моего именинного червяка!

Но лошадь жевала и фыркала и, казалось, совсем не замечала, что делается у её задних ног.

Тогда мадам Кряк подвинулась поближе и закрякала ещё почтительнее:

– Ваше превосходительство! Не откажите…

Но тут случилось нечто ужасное. Лошадь вдруг переступила с ноги на ногу и нечаянно придавила утке лапу.

Никогда ещё на птичьем дворе не слыхали такого страшного кряканья, какое издала мадам Кряк, скача через весь двор на одной лапе к себе домой:

– Крр-я-кк! Рряк! Рряк!

Весь птичник переполошился.

Маленькая серая курочка, простая и добрая душа, выждала, когда все поуспокоились, и просунула клюв в уткин домик.

– Не нужно ли вам чего, мадам Кряк? У меня за вас сердце болит.

– Кряк-рряк! Заверните мне лапу капустным листом и не трещите всякий вздор! – ответила утка.

Курочка старательно обернула уткину лапу, села около неё и от доброго сердца заплакала.

– Пожалуйста, не плачьте, если хотите оставаться здесь! – остановила её утка. – Мы с лошадью терпеть не можем, когда плачут. К тому же вы ещё, пожалуй, закапаете слезами мою мебель!

Мебелью мадам Кряк называла свою соломенную подстилку.

Курочка совсем перепугалась и захлопала глазами.

Утке её страх понравился, и она стала рассказывать про свою беду:

– Я пошла в гости к хозяйкиной лошади: это, надо вам заметить, моя институтская подруга и любит меня ужасно. Я её пригласила к себе, так как у меня на завтра приготовлен именинный червяк, а она от радости так крепко пожала мою лапу, что вот я совсем расхворалась. Ох, крряк, крряк, как же я страдаю!..

Испуганная курочка побежала в свой курятник и рассказала каждой курице по секрету и под честное слово всё, что узнала об уткиной дружбе с лошадью.

Утром кухарка заглянула в домик мадам Кряк и громко закричала:

– Ах, какая жалость! Утка-то наша сдохла! Вот ведь досада! Такая была замечательная, большая да жирная!

Ужасная весть облетела весь птичий двор.

– Вы слышали? Вы слышали? – закудахтали куры. – Умерла мадам Кряк, и сама кухарка сказала, что это было существо замечательное!

А серенькая курочка с добрым сердцем глубоко вздохнула, вытерла глаза лепестком ромашки и прошептала:

– Бедная, бедная лошадь! Что будет с ней, когда она обо всём узнает? Я боюсь, что этого удара она не перенесёт!

И снова вытерла глаза лепестком ромашки.

П. Сухотин

Царская жемчужина

Жила-была на свете старуха. И была она высокая да тощая, а нос у неё крючком – ну точь-в-точь, как жердь с сучком. А на лбу-то у старухи бородавка, и растут на ней три волоса, словно в поле три колоса, по ветру качаются, друг с дружкой встречаются. А промеж старухиных губ торчит преогромный зуб.

И жили с той старухой девочка Белочка, кот Воркот, собака Шавка, курочка Чернавка и петушок Красный Гребешок. Кот гостей сзывал, петух песни на дворе распевал, собака дом сторожила, курочка в дом ходила и на полу сорила, а девочка её бранила и пол подметала, чтобы старуха copy не видала.

И жили они душа в душу и друг друга крепко любили.

Одна старуха никого не любила. Била она их и поедом ела, а есть им не давала.

Кот Воркот, тот догадлив был: заберётся, бывало, в чужой погребец, а там, на плохой конец, найдёт себе свининки да молока полные крынки, а то и сливочек раздобудет, – вот и сыт будет.

Петух в навозе рылся да тем кормился.

Курочка возьмёт себе кошёлочку и пойдёт втихомолочку в лес по ягоды и по грибы, ей и нет беды, что старуха её не кормит.

А девочка возьмёт после старухи голую кость да посолит, во рту её помусолит-помусолит, а как завидит, что сидит против неё Шавка и есть просит, кость ей и бросит.

А старуха целыми днями лежит на сундуке своём железном. В одной руке у неё толстая клюка, а в другой – розог два пука. А сама-то она урчит-урчит, клюкой своей стучит-стучит, розгами грозится и на всех злится, даже от злости вспухнет у неё бородавка.

Со страху собака Шавка забьётся под лавку, один нос оттуда кажет, а кот прыг на печку, да там и заляжет. А Белочка сядет к окошку, плачет понемножку и смотрит, как на дворе петушок с курочкой бродит, разговор с ней заводит.

А наступит ночь – старуха всех из избы выгонит прочь, в печи огонь разведёт, маслом его польёт, трубу откроет, и тут ветер студёный завоет.

Наденет тогда старуха свою шубку, сядет в ступку, засучит мехом наверх рукава – да и была такова! Летит по воздуху, в ступке болтается, а за ней помело мотается.

Только случилось однажды: разбирала старуха свой сундук и обронила вдруг крупную жемчужину. Жемчужина покатилась, а кот Воркот – цап-царап, взял да и спрятал её промеж своих лап. Старуха-то и не услыхала, что жемчужина упала.

Кот хвостом мотнул, Шавке глазом моргнул. Шавка подскочила, жемчужину под язык закусила, со всех ног из избы поскакала да в навозе жемчужину и закопала.

Курочка из лесу идёт да песенку поёт:

 
Как в Ладоге, в Ладоге
Горят две радуги.
 

А в лукошке у неё ягода земляника да ягода куманика, гриб боровик, гриб белый да колос ржи спелой, кусток овса да на кленовом листке свежая роса. А сама она напилась, наелась, всяких диковин в лесу нагляделась и до того разомлела, что еле-еле на свет Божий глядела.

А петушок-то ей навстречу кричит. Рылся он нынче в навозе и нашёл ту самую старухину жемчужину, – вот и кличет он подругу свою, подивиться на его находку.

Курочка посмотрела и говорит петуху:

– Эка, нашёл чепуху! Отдай её Белочке, она с ней поиграет, а то всё она, бедная, скучает.

Петух так и сделал. Как вышла девочка на двор, собравшись идти по воду, петух к ней подскочил, три раза её клюнул и в руку ей жемчужину с оглядкой сунул, чтоб старуха не видала, а то отнимет.

Девочка поблагодарила и пошла себе к речке за водой. Идёт она и любуется на жемчужину. Только смотрит она: сидит на дороге под берёзкой царский сын и плачет.

Девочка подошла к нему и спрашивает:

– Чего ты, царский сын, плачешь? Или тебя матушка злая прибила?

– Нет, – отвечает царский сын, – ни матушка, ни батюшка никогда меня не бьют, а пропал у меня камень драгоценный. И камень этот – моё счастье.

– Уж не твой ли это камень? – спросила девочка и показала ему жемчужину.

– Мой, мой! Его у меня твоя старуха ведьма украла! – закричал царский сын.

Потом три раза он свистнул, и прискакал его конь борзый. Взял он на руки Белочку и увёз во дворец.

И приключилась в ту ночь гроза великая. Молния в ведьмин дом ударила, и сгорела ведьма со всем своим скарбом. Только стоит на том месте, в землю воткнута, ведьмина клюка, и выросли на ней два сука: на одном живёт сова, на другом – филин. И растут вокруг крапива да репей, и не видать там людей.

А Белочка подросла и стала такой красавицей, что и в сказке не сказать. Волосы кудрями рассыпаются, глаза приветливо улыбаются. Сам царь ей корону сделал, наверху жемчужину приделал, и горит она, яркая-преяркая, пуще, чем солнце жаркое.

Царский сын за белы руки её взял и повёл в Божий храм.

Народ неделю пировал и во всё горло кричал:

– Ты нам Царь, а мы тебе слуги!

И счастливо зажили супруги.

А кот Воркот, собака Шавка, курочка Чернавка и петушок Красный Гребешок живут во дворце и беды не знают.

Коту подвластны все дворцовые мыши, гуляет он себе по крыше, от сливок да пирогов толстеет, а собака Шавка сидит на крылечке да на дворню глазеет.

Петуха пожаловали в урядники и отдали ему под начало все курятники.

А курочка Чернавка живёт на даровых хлебах: поклюёт-поклюёт, да и заснёт. Проснётся – опять за корм возьмётся. И выдумывает она себе всякие потехи: то в лес пойдёт по ягоды и по орехи, а то просто по двору гуляет, птичье царство наблюдает. Подойдёт к уткам, клюнет их по головам и скажет:

– Я вам! Так-то и нас смолоду учили! Чего вы здесь намочили?!