Текст книги "Пасынки чудес"

Глава 11 – Жертва

Бледное солнце, утомлённое самым долгим днём лета, медленно падало к горизонту. Расплавленная закатная медь разливалась по благословенному Гаазиру: от низких саманных домиков «нижнего города» до каменных стен дворца сердара; от тюрьмы-зиндана до высоких шпилей башен волшебников. Улицы, затопленные светом, были почти пусты. Весь день шумел праздником великий Гаазир, и только к вечеру, как велит традиция, стали расходиться горожане по домам, дабы вкусить ужин в кругу семьи. Некому было смотреть, как тени от ветвей деревьев, свесившихся из-за высоких заборов, складываются на стенах домов в узорную вязь загадочных письмён. Да разгадает чистый сердцем их значение!

Среди редких прохожих торопился к дому строгого наставника Вазид. Мудрый Хан-Го, учитель из учителей, зря пенял на его скудоумие. Зрячий среди слепых, шуофкан просмотрел истинный талант нелюбимого ученика. Ищущий старательности и упорства в волшебных науках, не разглядел, не захотел увидеть в нескладном юноше дар провидца. Умение слышать незримую поступь будущего в смутных знаках сегодняшнего.

Тяжесть лежала этим вечером в сердце Вазида. Сладкое послевкусие праздника мешалось с глухой тоской и чувством неизбежности. Такое случалось с ним очень редко, и каждый раз оставляло после себя выжженную дотла душу. Предвидение распирало изнутри, шло горлом, раскрывало разум навстречу грядущему. Его выворачивало прорицанием, как тошнит пьяницу дорогим вином. Тени сплетались в буквы книги будущего, чьи страницы повествовали о пришествии невиданной силы. Ветер шумел в листьях о великих жертвах на новых алтарях. Пыль складывалась в картины битв, порождённых волей неслыханной жестокости. В криках птиц чудились ужасные слова пророчества. Но Вазид не желал этого знать: отводил глаза, напевал песни, затыкал уши. Только бы не слышать, не видеть, не читать. Пусть будущее случается, если хочет, но не является ему раньше срока. Прочь!

Старый город уже погрузился в лиловые сумерки, когда Вазид открыл дверь в доме наставника. В тёмной прихожей стояла плотная, как слежавшаяся вата, тишина. Нарочито громко хлопнув дверью, юноша пошёл вглубь дома.

– Ты вовремя, – стоило войти во внутренний дворик, Хан-Го появился за спиной и крепко взял Вазида за плечо, – Зажги свет.

Юноша сложил пальцы в щепоть и над ними тотчас затеплилось маленькое чудо – лепесток яркого оранжевого пламени. Взяв из рук учителя старую медную лампу, Вазид зажёг фитиль и с лёгким сожалением потушил огонёк в руке. Это мелкое чудо всегда нравилось ему больше, чем любое могущественное колдовство.

– Садись здесь. Прочти и выучи наизусть.

Хан-Го дал ученику свиток и тут же беззвучно растворился в сумерках дома.

До глубокой темноты горбился на строчками Вазид. Перечитывал раз за разом, повторял слова наизусть, боясь упустить даже букву. Вызубрил до чёрточки и взялся читать заново. Несмотря на лень и нежелание постигать вершины мастерства, юноша не мог подвести обожаемого наставника.

– Ты готов? – раздался голос из непроницаемой черноты.

– Да, учитель.

– Погаси лампу и подойди сюда.

Когда язычок пламени потух, Вазид почувствовал себя слепым. Выставив перед собой руки, он мелкими шагами двинулся на голос Хан-Го.

Носок мягкой туфли задел что-то твёрдое. В ответ загремело, медным раскатистым звуком. Кувшин? Тазик для омовения?

– Тихо, не шуми, – рука Хан-Го схватила юношу за локоть, – сними халат и рубашку.

Ночной воздух уже стал прохладным и по коже Вазида побежали мурашки.

– Торопись, полночь наступает.

– Да, учитель.

Глаза юноши привыкали к темноте. Проступили контуры знакомого дворика, показавшегося теперь чужим и настороженным.

– Ложись сюда.

Прямо перед ним лежала каменная плита, иссеченная белыми прожилками, светящимися в полутьме. Ни секунды не сомневаясь, Вазид лёг навзничь. Шершавая поверхность под лопатками оказалась тёплой, почти горячей.

– Раскинь руки.

Он послушно выполнил приказание и тут же запястья обвили холодные звенья цепи.

– Не бойся, так положено. Сейчас я начну проводить ритуал Азра-Ри. Ты будешь служить мне фокусом сил, исполняя роль жертвы. Готов?

– Да, мастер.

– Тогда приступим. Главное, отвечай в соответствии с каноном. Ты всё запомнил?

– Конечно, там нет ничего сложного.

– Хорошо.

Вазиду показалось, что наставник улыбается. Он принял это на свой счёт, и довольно зажмурился.

Из тишины напевом родился голос Хан-Го. Глубокий баритон с лёгкой хрипотцой, выводил древнюю мелодию без слов. Ночное небо над Вазидом полнилось звёздами. «Дорога семнадцати» рассекала его на две половины точно над лежащим юношей. Почему-то вспомнилось предание: небесную дорогу Семнадцать сотворили из тела первой человеческой жертвы.

Голос Хан-Го, ставший надрывным и звенящим, кружил около алтаря зимней метелью. Издалека пришло гулкое буханье барабана, вплетающиеся толстыми нитями в узор пения. Ковру этой мелодии было место в глубокой древности у костра диких людей.

В паузы между гулкими ударами пробился звук флейты. Не пытаясь спорить с могучими противниками, он тянул печальную мелодию, похожую на раненую птицу. Столько жалобы сквозило в ней, что голос и барабан отступали на редкое мгновение, чтобы с новой силой кружить свой непонятный танец.

Время растянулось до небольшой вечности. Прошла одна эпоха. И другая. Ночь с затаённым ужасом смотрела на юношу, жертвенник и танцующего шуофкана. Барабан смолк вместе с флейтой. Пение отступило, почти угасло, бледным призраком звеня на грани слышимости. Над Вазидом тёмным исполином возник Хан-Го, будто высеченный из чёрного камня.

– Искэ дэво кандари, – голос Хан-го громыхнул трубой, – во тьме первородной, за мгновения до возжжения искры, стою и не объять меня. Огонь возгорится, и свет возляжет с тьмою и родит бытие. И я буду стоять рядом, и держать ножницы, коими перережу пуповину. И стану предстоящим, коему дано право вопрошать и получать ответы.

По дворику заметался ветер, как ребёнок услышавший голос разгневанного отца.

– Сила в руках моих, и кто устоит перед ней? Ноги мои попирают землю и небо. Я Искэ, пришедший и оставшийся. Я ныне, и вовеки.

Вспыхнуло пламя у изголовья. Свет и тени легли на шуофкана, воздевшего руки.

– Я огонь, сошедший дождём. Я вода, истёкшая кровью из ран. Я воздух первого и последнего вздохов. Я прах, ложащийся от костров мёртвых, и восходящий свежей порослью. Я круг жизни и смерти, воскрешения и перерождения. Я Искэ.

Камень под Вазидом сделался ледяным, обжигая кожу холодом.

– Ныне вопрошаю тебя, дэво. Добровольно ли ты пришёл во тьму?

– Да, Искэ, – голос юноши дрожал от напряжения.

– Отдаёшься ли ты без остатка?

– Возлагаю себя в руки Искэ.

– Отвечай: кто ты, дэво?

– Я пыль на пороге моего господина, прах на сандалиях его.

– Зачем ты здесь?

– Из тьмы первородной, от истока всего сущего, пришёл я. Ныне вложу плоть мою в руки Искэ, дабы напоить силой.

– Да будет так!

Алтарь сделался горячим, а от пламени потянуло могильным холодом.

– Первый раз вопрошаю: по своей воле ты отдаёшь себя?

– Да, господин.

Звёзды над Вазидом моргнули удивлённо и со страхом.

– Второй раз спрашиваю: хочешь ли ты отдать силу без остатка?

– Дважды отвечаю: желаю, Искэ.

Ветер утих, испугавшись слов произнесённых во тьме.

– И в третий раз ответь мне, дэво. Добровольно ли ты жертвуешь собой?

– Да, Искэ, по собственному желанию.

Вазид вздрогнул: смысл ритуальных слов, пугающий и страшный, только сейчас дошёл до него. Но было поздно.

– Пусть свершится предначертанное! – голос Хан-Го стал ликующим.

Хрустальное лезвие, возникшее в ладони шуофкана, пронзило кожу. Вошло между рёбрами. Рассекло сердце жертвы и вздрогнуло, забирая жизнь.

* * *

Хан-Го отшатнулся. Глядя на тело перед собой и нож в руке, раскрыл рот в беззвучном крике.

«Что я наделал?!»

Гудящим пожаром просыпалась в груди незнакомая сила, чужая и безразличная. Деловито, как мясник на рынке, она принялась выворачивать шуофкана. Хочешь кричать? Поздно, волшебник. Разве тебя не предупреждали?

Хрустальное лезвие потемнело, наполняясь багровым мраком. Глаза невыносимо защипало – тёмная радужка сжималась, уступая полосе цвета кипящей крови. Обычные человеческие мысли таяли, сменяясь «веданьем». И первым стало прозрение: Вазид не шпионил за шуофканом. Оговорённый злыми языками, преданный собственным учителем, убитый рукой мастера – он стал последней каплей. Хан-Го развернулся и побежал.

– Нет. Нет. Нет!

Шуофкан вылетел из дома. Раздираемый запоздавшим раскаяньем, Хан-Го нёсся не разбирая дороги. Тёмные улицы кружили волшебника, сотрясающегося от криков и ужаса. Он споткнулся о камень и рухнул в мягкую дорожную пыль. Замер, борясь с раздирающей изнутри силой. А когда поднялся, шуофкана больше не было.

На перекрёстке, в грязной одежде и расцарапанным лицом, вставал кто-то другой. Ещё не бог, но уже и не человек.

– Оболгавшие Моего ученика – умрут.

Ветер закружил пыльный смерч, подтверждая верность сказанного.

– Старые боги – умрут.

Звёзды сделались тёмными дырами, истекающие слезами нерожденных.

– Моё слово да будет жить вечно.

Хан-Го сжал кулак и погрозил не такому уж далёкому небу. И, кажется, оно отшатнулось в ужасе.

Он поднял взгляд и увидел в двадцати шагах храм одного из Семнадцати. Покинутый и пустой. Красная полоса вокруг радужки вскипела. Лицо исказил гнев.

– Моё!

В один прыжок Хан-Го метнулся к зданию и с размаху врезал по стене кулаком.

– Только Моё!

Храм всхлипнул как ребёнок, зашатался. Со звуком, напоминающим плач, осел и рухнул, складываясь сам в себя.

– Я! – в исступлении прокричал бывший шуофкан, – Всё Моё!

И тут же закашлялся. Схватился за грудь, раздирая пальцами ткань халата.

Сила! Одной жертвы оказалось мало зарождающемуся богу. Ещё! Голод указал направление: туда! Торопись, или пожрёшь сам себя. Хан-Го побежал.

* * *

Червём в узких переулках «старого города» пробирался Хан-Го. Как пёс на запах мяса, он рыскал в поисках силы. Она была рядом, нужно только протянуть руку и взять, не спрашивая разрешения.

– Эй ты, оборванец! Заблудился?

Загораживая дорогу, из-под старой чинары вышли две тёмные фигуры. «Крысы», обитатели городского дна, гроза одиноких прохожих и мелких лавочников.

– Что?! – Хан-Го, слишком погруженный в себя, ожёг их взглядом, – Прочь, черви!

– Ишь, ругается, – правая фигура задумчиво почесала щеку.

– Плохо говорит, Хасан. Очень плохо.

– Резать? – правая потянулась к ножу под халатом.

– Резать, Хасан. Больно резать.

Они не успели сделать даже шага. Хан-Го растянул губы в оскале и кинулся на мужчин. Хрустальный клинок багровым росчерком дважды разорвал темноту и «крысы» сложились пополам, не издав ни звука.

Стоя над телами, Хан-Го хватал ртом воздух. Жертвы были принесены, но сила утекала сквозь пальцы. Просачивалась, не желая вливаться в новоиспечённое божество. Баран, даже вкусив мяса, пока не умел рвать добычу зубами. Нужна была ещё одна добровольная жертва. Ещё одна…

Солнце только показало краешек над горизонтом, а бывший шуофкан уже стоял перед резной дверью в переулке Хахаман. Прежде чем постучать, Хан-Го отряхнул халат и перевязал пояс. Пугать Лейлу растрёпанным видом не входило в его планы.

Глава 12 – Оружие

Дом учителя Балха всегда был наполнен голосами. Многочисленные ученики, друзья-шуофканы, дальние родственники, приехавшие в гости. В большой комнате на первом этаже постоянно кто-то играл в нарды, дёргал струны шаштара или бормотал в углу над свитком. На кухне в любое время суток, можно было найти горячие лепёшки, плов в закопчённом казане и сласти в деревянном коробе. Шутки, смех и веселье пропитывали воздух обители волшебника.

Но сейчас во всех комнатах стояла тишина. Ученики были отосланы к родителям, с наказом не возвращаться до особого знака. Друзьям Балх отправил записки: не объясняя причин, старый шуофкан просил уехать из столицы. Надвигалась гроза и учитель спасал всех кого мог. Слишком призрачной была надежда, что Хан-Го примет предложение.

Ночью Балх проснулся от боли в груди. Хватая ртом воздух, волшебник встал с топчанчика. Сгибаясь под невидимой тяжестью, подошёл к шкафу, вытащил с полки крохотный зелёный пузырёк и капнул на язык маслянистую, пахнущую травами, жидкость. Провёл рукой по груди, словно успокаивая сердце. Ерунда! Он ещё не так стар, чтобы умереть он глупой болячки. И тут же шуофкан вздрогнул, ощутив «вторым зрением» перемены в течениях магических сил.

Город за стенами дома изменялся прямо сейчас. Невидимые струны умолкали одна за другой, чтобы зазвучать снова уже иной мелодией. Так музыкант, в ответ на выкрик из толпы, начинает наигрывать новый мотив. Шуофкан схватился за дверцу жалобно заскрипевшего шкафа. Неужели?! Хан-Го всё-таки избрал худший путь, не оставив Балху выбора.

Шаркая стоптанными туфлями, Балх пошёл в угловую комнату, служившую кладовкой. Зажёг в ладони огонёк и подсвечивая себе путь, стал пробираться между ящиков, корзин и узлов со старым тряпьём. В дальнем углу сбросил на пол стопку ветхих одеял и опустился на колени перед железным сундуком.

Ржавые петли взвизгнули, когда шуофкан поднял тяжёлую крышку. Всегда неодобрительно ворчавший при виде беспорядка, теперь Балх бросал вещи из сундука на пол. Старые свитки, таблички с письменами, ножи с магической вязью на клинках – всё беспорядочно летело в большую кучу, пока волшебник не добрался до железного дна. Пальцы шуофкана прошлись по металлу, отыскивая секретный замок, надавили на стальные кружки. Щёлкнул механизм, открывая потайную дверцу, и Балх вынул покрытый пылью свёрток. Не разворачивая, волшебник пошёл обратно. Смотреть, и даже прикасаться, к этой вещи Балх не желал. Только обстоятельства заставили его вытащить спрятанное много лет назад.

Накинув халат и сунув свёрток за пазуху, волшебник спустился на первый этаж. Не зажигая даже крохотного огонька, двинулся к выходу из дома.

– Учитель?

Губы Балха сами растянулись в улыбке. Он повернулся на голос и затеплил в руке жёлтый лепесток пламени. На топчане, где обычно играли в нарды ученики, сидела коротковолосая девушка, одетая в мужской халат. Огонёк отразился в её голубых глазах тёплыми звёздами.

– Дана, почему ты не спишь?

– Что-то не так, учитель. Силы взбудоражены – будто кто-то бросил камень в тихий пруд.

Балх кивнул и с гордостью посмотрел на ученицу. Талантливая, самая одарённая из поколения. Если бы не одна «мелочь», он сделал бы её своей преемницей. Эх, до чего порой несправедлива судьба!

– Иди спать, Дана. Завтра ты мне понадобишься для важного дела.

Девушка сердито глянула на учителя, но спорить не стала. Встала, поклонилась и молча ушла к себе в комнату. Балх покачал головой и покинул дом.

* * *

Балху казалось, что ночной город пронизывает напряжение. Словно тысячи рук невидимых великанов готовятся бросить на крыши домов, шпили башен и дворцы тяжёлые камни. И голова сама вжимается в плечи от чувства надвигающейся беды. И старый волшебник ускорял шаг, почти переходя на бег, чтобы добраться до её виновника.

Шуофкану хотели перегородить дорогу какие-то люди. «Крысы»? Загулявшие горожане? Он лишь отмахнулся, заставив незнакомцев уйти в сторону. Некогда разбираться со всякой мелочью. Быстрее!

Молчаливой громадой выплыла из темноты башня Укк, и осталась по правую руку. Вот улица Купцов, где стены домов раскрашены цветами. Теперь нужно миновать площадь Трёх Владык и повернуть налево. Три поворота, перекрёсток и будет Глиняный переулок. А там, за старой чинарой…

С удивлением оглядываясь, Балх обнаружил, что стоит на улице Падающих Роз. Как он мог проскочить нужный поворот? Развернувшись, шуофкан пошёл в обратную сторону. Переулок, маленькая площадь без названия, лохматый карагач около дома сапожника…

Да что такое! Балх выругался, чего не позволял себе уже много лет. Он опять стоял на площади Трёх Владык. Как он мог повернуть не туда? Или его поразило старческое слабоумие? И снова шуофкан ринулся в лабиринт старого города. Сосредоточившись только на дороге, волшебник протянул руку и касался пальцами стен домов. Поворот, улица с карагачем, проулок. Ещё раз свернув, Балх очутился у подножия башни Укк.

От отчаяния Балх ударил ладонью неповинный камень. Слишком поздно! Рождающееся из Хан-Го божество укрыло сокровенное место первого жертвоприношения непроницаемой завесой. Даже самая могущественная магия шуофкана не смогла бы прорвать её. Старый волшебник опустил руки, ссутулился и побрёл домой.

* * *

Обратный путь показался в несколько раз длинней. Ноги с трудом несли шуофкана проигравшего сражение, а сердце напоминало о себе редкими покалываниями.

– Скрылся, – бормотал под нос Балх, – спрятался негодяй. Но ведь он выйдет, обязательно. И придёт ко мне. Непременно. Первые жертвы должны быть связаны с ним, так?

Ему вспомнился белобрысый мальчик, один из воспитанников Бэхрема Чёрного, с кем он успел сойтись. Талантливый, добрейшего характера, любимый ученик. Даже Балху, в молодости нелюдимому, хотелось дружить с этим лёгким в общении пареньком. На третью ночь своего возвышения Бэхрем выпил его до дна, как вельможа кубок с вином на пиру сердара.

– А ты придёшь ко мне, – Балх тёр подбородок и морщил лоб, размышляя о ненавистном, – Придёшь, никуда не денешься. Связь наставника и ученика неразрывна, ты потянешь за неё, не позже, чем завтра. Мне придётся встретить тебя во всеоружии.

Тишина в доме показалась Балху гнетущей и мучительной. На краткий миг волшебник пожалел, что отослал учеников. Но тут же прогнал эту мысль – не достойно наставнику рисковать жизнями своих подопечных. Оставалась Дана, но у шуофкана были на неё особые планы.

Поднявшись по скрипучей лестнице в кабинет, Балх рухнул в кресло и прижал пальцы к глазам так, что темнота за веками наполнилась синими искрами. Посидел несколько минут собираясь с силами. С силой потёр лицо шершавыми ладонями. Вытащил так и не пригодившийся свёрток и отложил в сторону. А затем потянулся к медному колокольчику на длинной ручке. На требовательный звон, как по волшебству, в дверях появился человек в сером коротком халате. На зов господина пришёл мудир – управляющий домом шуофкана.

– Бумагу. Чернила. Горячего вина, – звонкий, как в молодости, голос Балха хлестнул плетью.

Пока слуга готовил питьё, шуофкан быстро набросал первую записку.

– Возьми. Немедленно пошли Нушкера в Серый квартал к ростовщику Али. Если этот жирный боров спит – разбудить. Одна половина денег мне нужна золотом, другая расписками торговых домов. Понятно? Как проснётся Дана, пусть подождёт, я позову её. Всё ясно?

Махнув рукой, чтобы его оставили, Балх склонился над свитками. Заскрипело тонкое тростниковое перо-калам по желтоватой бумаге, совершая набеги в чернильницу подобно племенам степняков, грабящих города землепашцев. Зря исходила паром и запахами высокая глиняная кружка. Скручивались листы один за другим в трубочки. Перепоясывались тонкой бичевой. Погружалась печать в горячие кругляши сургуча. И росла на столе горка писем и поручений.

Чувствуя важность момента, мудир сам принёс шуофкану мешочки с деньгами.

– Возьми, – рука Балха устало обвела письма, – разошли адресатам немедленно.

Волшебник пододвинул управляющему один из мешочков.

– Из этих денег заплати слугам текущее жалование и всех распусти по домам. Сам тоже…

– Господин, вы… прогоняете нас?

С удивлением поднявший взгляд, Балх увидел в глазах мудира слёзы.

– Старый мой друг, – Балх встал и, обогнув стол, обнял слугу, – я не прогоняю. Просто хочу утрясти все дела перед важным опытом. Сам знаешь, я уже стар, мало ли. Не люблю, когда остаются долги.

Похлопав слугу по плечу, Балх вернулся за стол.

– Моё завещание у тебя есть, если что – ты всё сделаешь правильно. А теперь торопись, времени почти нет.

Уже в дверях он окликнул мудира.

– Скажи Дане, чтобы поднялась ко мне.

* * *

– Заходи, девочка. Хватит топтаться под дверью.

Ученица приоткрыла дверь. Наставник сидел за столом, перебирая в руках яркие чётки.

– Садись, – Балх указал на кресло напротив.

Дана осторожно опустилась на самый край. Что-то незнакомо пугающее смотрело на него из глаз учителя.

– У меня к тебе поручение. Возьмёшь эти деньги, – шуофкан поставил перед девушкой кожаный кошель, – и поедешь в сторону Сидона. На десятом фарсанге есть караван-сарай, владеет им одноглазый Закир.

– Да, учитель, я знаю.

– Не перебивай. Остановишься в этом караван-сарае. Будешь ждать два дня, не больше. Запомнила?

Девушка кивнула.

– Хорошо. Если через два дня я не приеду к тебе, откроешь и прочтёшь, – по столу к Дане скользнула бумага, сложенная вчетверо.

– Я там всё написал. Прочитаешь и сделаешь, как я приказываю.

– Да, наставник.

– Поклянись!

– Я клянусь, что сделаю, учитель.

– Дана, это крайне важно. Ты должна выполнить всё, без возражений и сомнений. Я нечасто приказывал тебе, – в глазах старого волшебника промелькнула нежность, – но теперь должен потребовать. Сделай это для меня.

– Я обещаю, учитель! Как вы можете сомневаться?!

– Все объяснения ты узнаёшь из письма. Возьми, – Балх протянул свёрток, тот, что вытащил ночью из тайника в сундуке, – не открывай, пока не прочтёшь письмо.

Встав, Балх подошёл к девушке и взял за подбородок.

– Дана, твоё ученичество подходит к концу.

– Как?!

– Всё что необходимо ты знаешь. После этого поручения можешь подпоясаться золотым шнуром и поселиться в любой из башен Гаазира. Если я буду жив, то сам введу тебя в Большой круг.

– Что вы говорите, учитель? Вы переж…

– Я стар, девочка. Ты себе не представляешь, насколько. А Хозяйка Переправы не спрашивает нашего желания.

Шуофкан улыбнулся и потрепал девушку по щеке.

– Иди. Времени почти не осталось.

Глядя в спину Дане, волшебник прошептал:

– Прости меня, девочка. Прости.

Но этих слов она уже не услышала.

* * *

Дождавшись, когда дом опустеет, Балх тяжело вздохнул и принялся выкладывать на стол удивительные вещи. Медные, начищенные до блеска, предметы странных форм. Шкатулка без крышки со множеством маленьких, не больше мизинца, кувшинчиков. Кисточки с длинными ручками. Разные камни: то обкатанные водой бесформенные кусочки драгоценных камней, то обычные речные камешки в форме пирамидок и кубиков, то крупные шарики горного хрусталя. В центре стола шуофкан водрузил диск из почерневшего от времени дерева. И беря по очереди детали, принялся сооружать на нём странный механизм.

Через час Балх смахнул со лба пот и окинул результат оценивающим взглядом. Вложенные друг в друга сферы из тонких медных полосок, маятники из камешков и аспидно-чёрные шестерни составляли конструкцию, подобную тем, что используют звездочёты для расчёта небесных сфер. Только была в ней некая неправильность, душок безумия, не позволяющий думать, что это хоть в чём-нибудь полезная вещь.

В пальцах волшебника появился цилиндрик из янтаря. С нарочитой аккуратностью, от которой потом трясутся руки, Балх установил янтарный столбик в самый центр механизма. И устало упал в кресло, вытирая о халат вспотевшие ладони.

– Никогда не думал, что повторю это волшебство.

Хан-Го ошибся. Семнадцать ничего не могли сделать Бэхрему Чёрному. Это шуофканы создали оружие и поразили новоявленного бога. Балх, под руководством учителей из Малого Круга, много лет назад уже собирал такой механизм. Чтобы потом лично убить своего наставника.

Переведя дух, Балх потянулся к шкатулке и кисточкам. Придирчиво осмотрев, выбрал несколько кистей с тонкими пучками из жёсткой щетины. Долго перебирал маленькие кувшинчики, выставляя перед собой в ряд некоторые из них.

– Ну, старый дурак, начнём, пожалуй.

Балх, зачерпнул кисточкой из первого сосуда каплю густой зеленоватой жидкости. И осторожно толкнул один из маятников.

Мерное тиканье раздалось из глубин механизма. Где-то внутри со стуком закрутились шестерёнки. Начали раскручиваться диски и вращаться полоски меди – клубок металла оживал, превращаясь в блестящий водоворот.

Волшебник ждал. С занесённой, будто для удара, кистью в руке. Похожий в этот момент на копейщика, ждущего врага.

Над вихрем движущейся меди на мгновение поднялся янтарный цилиндрик, зажатый в миниатюрных тисках. Но и этого хватило Балху. Стремительное движение рукой, как бросок змеи. Цилиндр исчез в щёлкающем механизме, но уже с нарисованным на боку символом. Знаком, похожим на скорчившегося человека.

Волшебник сменил кисть и краску. Застыл в ожидании. Вновь краткое движение руки с зажатой кистью. Цилиндрик, словно играющий ребёнок, выглядывал то тут, то там из механизма. Раз за разом. Раз за разом. Пока загадочный прибор не остановился, выдвинув из себя исписанный знаками кусочек янтаря. В чьей жёлтой глубине поселились маленькие искры огня.

– Я убью тебя, Хан-Го, мой бывший ученик. Ты не оставил мне выбора.

Балх спрятал янтарное оружие в рукаве и принялся ждать.