Текст книги "Исландская карта"

Круто развернувшись на каблуках, он двинулся было в сторону канала. Лопухин едва успел поймать его за плечо. Движение вышло инстинктивно, но это мало беспокоило графа. Он знал, что его инстинкты по большей части верны.

– Не кажется ли вам, полковник, что ваше поведение оскорбительно?

Розен подскочил как ужаленный, стряхнул с плеча руку и, оскалившись в брезгливой улыбке, стал окончательно страшен:

– Жандармы того стоят. К тому же ни один из них никогда не примет вызов на дуэль, оправдываясь соображениями государственной службы, и только наподличает исподтишка. Так что же прикажете с ними делать? Лобызаться?

– Сознайтесь, что погорячились. Больше мне ничего от вас не надо.

– Ха-ха! Погорячился? Быть может, вам когда-нибудь случалось принимать вызов? Да неужели? Чудеса во человецех!

– Для начала я готов принять ваши извинения, – кротко сказал Лопухин. Розен только зло рассмеялся в ответ. – Нет? Не хотите? Тогда слушайте: я не принимаю ваш вызов, потому что не получил его и потому что сам вызываю вас. Поверите на слово или мне придется повторить вызов в присутствии свидетелей и с перчаткой? Ах, верите? Тогда выбор оружия за вами. Можем встретиться хоть сейчас в уединенном уголке парка. Я готов удовлетвориться вашими секундантами.

Лицо полковника, и без того искаженное шрамом, исказила гримаса. Он покрутил головой и неожиданно расхохотался. Смех его, злой вначале, странным образом окончился нотками досады.

– Черт, а ведь вы меня поймали. Я с удовольствием встретился бы с вами прямо сейчас, но увы. Поклялся государю. Он знает, что я забияка, ну и взял с меня честное слово… Хорошо, я принимаю ваш вызов, но только не сейчас и не здесь, а по выполнении миссии, во Владивостоке. Вас устраивает мое предложение?

– Не очень. Впрочем, согласен, если вы перестанете дерзить. Если нет, я найду способ поставить вас к барьеру где и когда угодно. Я имею в виду: когда мне будет угодно. По рукам?

Розен размышлял ровно столько времени, сколько граф мог удержаться на грани обратимости поступков, то есть две-три секунды.

– Так и быть, по рукам, – сказал он уже без враждебности в голосе. – Но во Владивостоке я вам не завидую. Готовьтесь к худшему. В Академии Генштаба я был чемпионом курса по стрельбе из револьвера. А до этого чемпионом полка.

– Я тоже умею стрелять.

– Значит, меня не обвинят в избиении младенцев. Однако не поторопиться ли нам? Вон видите трубу перед шлюзом? Это мой катер.

– Погодите, – спохватился Лопухин. – Со мной еще мальчик, слуга. Черт побери, куда он подевался?

Нила нигде не было видно.

– На фонтаны любуется, – предположил Розен. – Или камешки в залив швыряет, бездельник.

На прибрежных валунах за Монплезиром Нила не оказалось. Пришлось пройти вдоль канала. Осмотрелись. Перед шлюзом приткнулся, слабо дымя, паровой катер. По ту сторону канала парковый служитель с достоинством катил мусорную тачку. Нил как сквозь землю провалился.

– Вот ведь разгильдяй, – пробормотал граф.

– Вы же по сыскному делу, – съязвил Розен, – вот и сыщите.

– И сыщу. Дайте время.

– Времени у нас как раз в обрез. Не оставить ли нам его здесь, раз он такой прыткий?

– Вам легко говорить, а у него мой саквояж… Стойте! Есть идея. Идите на катер, а я прогуляюсь к Шахматной горке.

– Пожалуй, я составлю вам компанию. Черт, ну и длинные же здесь аллеи!.. Почему вы думаете, что он там?

Лопухин только взглянул многозначительно – берег дыхание. Шахматной горки они достигли почти бегом. И вовремя: там вдруг закричали в несколько голосов. «Скорее! Что-то случилось», – почти не запыхавшимся голосом проговорил Лопухин, переходя с рыси в карьер.

Полковник не отставал.

А случилось вот что.

Уразумевши, что с его (или не его? ну, об этом потом помозгуем) барином беседует не кто иной, как сам царь, Нил в первую минуту, понятно, оробел. Знак, сделанный ему графом, он заметил и истолковал правильно – но ноги приросли к земле.

Сам царь!

Нил вспотел. Никакого приличного случаю благоговения он не ощутил, зато почувствовал ужас птички, пойманной котом, или воришки, бестолково бьющегося в крепких лапах городового. Последнее ощущение показалось более точным, благо, было не раз испытано Нилом на себе. Ну, попал!.. Парк, наверное, оцеплен стрелками, и в каждом дупле по соглядатаю. Тут сделаешь что не так – и пропадешь, как волдырь на воде, никто и не спросит, куда пропал шпынь ненадобный. Ой, мамочки…

Ничего страшного, однако, не приключилось. Грохотал Большой каскад, но Нил не знал, что это Большой каскад. Среди шума воды царь и барин спускались по вымощенной наклонной дорожке в парк, спокойно беседуя о чем-то, и столбняк Нила мало-помалу проходил.

С тяжелым саквояжем графа в руке Нил робко двинулся следом, но на ту же аллею ступить не дерзнул. Вертя головой и поминутно дивясь, он забрал вправо, не упуская из виду барина. Парк не тайга – тут буреломов нету и издалека видать.

Чутье подсказывало держаться поближе к барину. Но любопытство то и дело лезло со своим мнением. А там что? А вон там?

Довольно скоро Нил набрел на бригаду мастеровых. По-видимому, они чинили не то фонтан, не то каскад… сам черт не разберет эти барские забавы, как тут у них что называется… В общем, красиво расчерченная на квадраты наклонная стенка, по которой, как догадался Нил, полагалось катиться воде, была осушена и частично разворочена. Сбоку от специально продолбленной ниши из толстой трубы выпрыгивал целый водопад отведенной в сторону воды, низвергаясь в преогромную каменную лохань.

Зачарованный Нил разинул рот и потерял чувство времени. Нечего и говорить, что он потерял из виду также барина и – позор и стыд! – самого государя.

К высоченной деревянной треноге с подвижным блоком наверху был прицеплен обвязанный веревкой чудной механизм – не очень большой, но, как видно, тяжелый. Его-то, как понял Нил, и предполагалось поднять в нишу.

Зачем? Наверное, чтобы фонтан лучше фонтанил. Насос, наверное…

И совсем удивительным показалось Нилу то, что за десятника у фонтанных дел мастеров был невысокий ладный парень годов двадцати. Его фартук, какой бывает у каменщиков, был заляпан, шапка съехала на ухо. Он покрикивал, и работники, в числе которых были два седобородых, слушались его беспрекословно.

– Разом взяли! Макарыч, готовься принять! Тяни! Р-раз! Ну еще раз… дррружно! Ты чего стоишь? – Это Нилу. – Помогай!

Чуть-чуть помявшись в нерешительности, Нил поставил саквояж на каменный парапет водоема, для порядка поплевал на ладони и ухватился за хвостик толстой веревки позади рабочих. Потянул вместе со всеми. Был ли толк от его помощи, нет ли – не понял. Если и был, то немного.

– Наверх лезь, дурачина! Подсобишь принять.

А, вот какой помощи ждал молодой десятник! На миг Нил устыдился своей бестолковости – и все же «дурачина» показалась незаслуженно обидной.

– Так бы сразу и говорил, – с вызовом обратился он к десятнику. И добавил как можно басовитее: – Ладно. Я сейчас.

Он проскакал по мосткам над водой и быстро вскарабкался по приставной лестнице. В нише уже стоял какой-то дядя с длинным железным крюком наперевес.

– Осади назад, – строго сказал он. – Да не туда! Вон куда! – толкнул он Нила в глубину ниши. – Счас я приму, а ты вот энтак придержи. А как майнать начнут, подложишь под турбину вон те чурбачки. Уяснил?

Нил не знал, что означают слова «майнать» и «турбина», но кивнул с видом полной понятливости. Авось разберемся. Не лыком шиты.

И Нил превосходно разобрался. Его ли беда, что усердия он проявил чересчур много, а ниша оказалась недостаточно глубока?

Совершив полуоборот вокруг непонятного агрегата, именуемого турбиной, и подложив последний чурбачок, Нил вдруг почувствовал, что его пятки повисли над пустотой.

Испугаться он не успел. Вот удивление – было. Как же это он так опростоволосился? В Сибири на кедры лазал, земли оттуда не видно, и ни разу не сорвался, – а тут?..

Нил замахал руками. Попробовал дотянуться до веревки, но не успел. А потом был полет, недолгий и совсем нестрашный, жесткий удар спиной о воду, и вдруг стало холодно и мокро.

Он вынырнул и обнаружил, что схвачен за шиворот. Нащупал дно – здесь было всего-то аршин глубины, – и все равно был вытащен на каменный парапет чьей-то сильной рукой.

– Ай, дядя! Отпусти!

Но мокрый по пояс молодой десятник отпускать Нила не пожелал. Наоборот, схватил за плечи еще крепче и пытливо заглянул в глаза:

– Как звать тебя, водоплавающий?

– Нил.

– Тогда ты не туда впал. Тебе в Средиземное море впадать надо.

Мастеровые обидно захохотали.

– Хватит вам, – властно остановил их десятник. – Ты кто есть? Откуда?

Нил лишь сопел, не зная, что отвечать.

– Ты вот что, паря, – басом сказал бородатый мастеровой, положив тяжкую ладонь Нилу на плечо. – Ты отвечай. Видишь, их императорское высочество интересуются, так ты уж не молчи. Ты чьих будешь?

Их высочество?! Нил разинул рот. Только что выбирал момент рвануться, выскользнуть из рук и задать деру – и вот на тебе! Высочество, да еще императорское. От такого удерешь, пожалуй…

И тут пришло спасение. Явился барин – как из-под земли выскочил. А с ним еще какой-то дядька в важном черном мундире и со страшным шрамом на лице. Мокрый Нил только таращил глаза и шевелил ушами, пока длилось объяснение.

Сказать по правде, длилось оно не слишком долго. Вымокшее по пояс императорское высочество рассмеялось, отпустило Нила и назвало его крестником, отчего вся компания снова расхохоталась. Тем и кончилось неприятное приключение, а граф, почтительно откланявшись десятнику, велел Нилу взять саквояж и идти следом за ним и дядькой в черном мундире.

Оглянулся на Нила он только раз – с иронической усмешкой. Но деревенской раззявой не назвал и вообще не сказал ничего.

Нил молчал. Было стыдно.

Пришли к какому-то каналу, где стоял паровой катер. А когда погрузились и вышли в море, Нил понял, что искупался очень зря. Свежий ветер вмиг заставил его зубы плясать чечетку.

«Нипочем не пожалуюсь», – нахохлившись, как воробей, подумал Нил. К счастью, его страдания были замечены матросами. «Держи, салага», – сказал один из них, кинув старый бушлат, в который мокрый Нил немедленно завернулся.

Удивительно, что барин одобрительно кивнул, хотя по виду совсем не интересовался дрожащим мальчишкой, и стало ясно, что он все примечает.

Ветер доносил слова разговора. Барин беседовал с господином в черном мундире – полковником, как понял Нил из услышанного.

– Так вы участвовали в Галлиполийском десанте? – спрашивал граф. – Выходит, вы попали в самое пекло. Нам под Адрианополем тоже временами приходилось несладко, но таких потерь, как у вас, конечно, не было. Правду говорят, что во время десантирования одних только шлюпок было разбито двадцать семь штук?

– Не считал, – отвечал черный полковник. – Наверное, около того. Если бы эскадра не поддержала нас огнем, подавив береговые батареи турок, никто из нас не ступил бы на берег. Не поверите – прибой покраснел от крови. От моей роты осталась половина. Но за пляж мы все-таки зацепились и укрепления первой линии взяли. Сунулись на ура брать вторую линию – а турки в контратаку! Сам не понимаю, каким чудом мы их опрокинули. И вот уже в турецкой траншее налетел на меня один… Кричит что-то, глаза злющие, голова обритая без фески, винтовку тоже где-то потерял, зато ятаганом – вжик! Видите, как он меня разукрасил? – Рукой в перчатке полковник притронулся к своему страшному шраму. – А в револьвере у меня пусто, куда девалась шашка – понять не могу, наверное, осталась где-то позади в куче-мале. Если бы не ручная граната, тот турок мне голову снес бы…

– Ручная граната? Удивительно.

– А, ничего удивительного. Обыкновенная ручная граната русской системы. С рукояткой. Удобнейшая вещь. Инстинкт выручил, ей-богу! Кольцо я дергать не стал, а просто врезал этому турку гранатой по бритому темечку. Как дубинкой. От всей широты русской души. А потом уже кровь мне лицо залила, ничего не вижу, одно понятно: опять вроде живой остался… Жаль, ту гранату мои орлы истратили, я бы ее хранил как реликвию. Прекрасное оружие эти ручные гранаты!.. А вы, простите, в той кампании участвовали в каком качестве?

– В Смоленском драгунском полку в чине поручика командовал полуэскадроном.

– Да ну? И сшибки были? Отчего же, хотелось бы мне знать, вы впоследствии избрали… э-э… иную стезю?

– По выходе в отставку с военной службы получил предложение и согласился. Что же тут удивительного?

– Поня-атно, – со значением протянул полковник и надолго замолчал.

Нил глазел по сторонам – и было на что глазеть. То там, то тут из воды поднимались стены фортов. На некоторых можно было разглядеть дула огромных пушек. Спереди надвигался, вырастая из моря наподобие града князя Гвидона, остров Котлин.

Глава третья,
в которой граф Лопухин остается доволен «Победославом», чего никак нельзя сказать о наследнике престола, Нил слышит странные слова, а Еропка приходит в ужас в третий раз

Капитан Пыхачев, представительный мужчина лет пятидесяти, несолидно пританцовывал от возбуждения, водя гостей по кораблю. «Победослав», стройный красавец, чуть заметно покачивался на мелкой зыби, то и дело наваливаясь бортом на бревна и мешки с шерстью, свешенные с пирса на цепях и канатах. Приборка только что кончилась, дубовый настил палубы сиял чистотой. Несколько матросов под присмотром коренастого боцмана усердно надраивали медяшку. Высокая дымовая труба между фок– и грот-мачтами была выкрашена в черно-желтый цвет, что придавало ей вид шершня.

– Чудо, а не судно! – восторгался капитан. – Без малого две тысячи тонн, и машина удивительной мощности. Огнетрубные котлы новейшей конструкции! Управляемый зубчатый редуктор позволяет менять ход, не меняя давления пара. На этом мы экономим уголь. А обводы! Вы обратили внимание на силуэт? Лебедь! Стрела! На полном ходу я могу дать четырнадцать узлов, а кратковременно – до шестнадцати. И это, заметьте, без парусов! А при свежем бакштаге…

Рукой в белоснежной перчатке Розен провел по поручню трапа. На перчатке не осталось следа.

Лопухин, с самого утра еще ничего не евший, вежливо скучал. Вдохновенное красноречие Пыхачева показалось бы ему забавным, если бы не так сильно подводило живот. Граф знал за собой слабость к людям, влюбленным в свое дело. Но черт побери, капитан мог бы догадаться накормить гостей!

– Впервые командую столь прекрасным судном! – разливался соловьем Пыхачев. – Новейшая технология корпусного набора! Представьте, господа: четные шпангоуты и бимсы выполнены из беспорочного дуба, а нечетные – стальные. Корвет удивительно крепок, а как он слушается руля, господа! Вы посмотрели бы, как он управляется в свежую погоду! Мореходность просто замечательная…

Пустой желудок Лопухина выдал музыкальную руладу.

– А броневой пояс по всей длине корпуса! – продолжал восторгаться капитан, ничего не замечая. – Дубовая обшивка толщиною в один фут, а поверх нее – вы не поверите – два слоя легированной стали! Да-да! Это чудо металлургии, господа! Причем внешний дюймовый слой хромо-молибденовой стали обладает удивительной твердостью, а внутренний, также дюймовый, – вязкостью. На полигонных испытаниях такой «бутерброд» выдерживал десятки попаданий шестидюймовых конических бомб…

– Фугасных, конечно? – полуспросил-полуконстатировал Розен. – А бронебойных?

– Бронебойный шестидюймовый снаряд такую броню пробьет, – удрученно согласился Пыхачев, но сейчас же спохватился: – Правда, только на близкой дистанции и под прямым углом. А разве мы позволим противнику подойти к нам вплотную? У нас две восьмидюймовки на поворотных платформах. Вон на носу – одна из них. Вторая на корме. У нас, наконец, в каждом борту по пять казнозарядных скорострельных четырехдюймовок и на крайний случай две митральезы на верхней палубе! Мы можем драться.

– Безусловно, но…

– От боя с броненосцами мы уклонимся благодаря преимуществу хода, а легкие суда нам не страшны – утопим. Кроме того, с нами пойдет канонерская лодка.

– Вот это меня и пугает, – задумчиво вымолвил Розен.

– Почему же? – изумился Пыхачев. – Правду сказать, у «Чухонца» всего одно орудие, зато какое! Одиннадцать дюймов! Вес бомбы почти двадцать пудов. Не хотел бы я, чтобы такой гостинец угодил в моего «Победослава»! Нет-нет, господа, «Чухонец» нам крайне полезен. Он, правда, медлителен, развивает всего десять узлов, но ведь мы же не в гонке участвуем!..

– Каперанг рассчитывает после похода махнуть в контр-адмиралы, – шепнул Лопухину Розен. – Надеется на русское авось. А «Чухонец» – гнилая дрянь…

– Однако же одобренная морским министром, – шепнул в ответ Лопухин.

– То-то и оно. Я уже протестовал, но без толку.

Капитан Пыхачев был настолько занят восторгами по поводу «Победослава», что не заметил этих перешептываний.

Наконец дошло дело и до трапезы. Кают-компания встретила гостей гулкой пустотой. Пыхачев объяснил, что все офицеры, кроме вахтенного начальника, отпущены на берег. Поскольку завтрак давно уже кончился, а обед еще и не думал начинаться, кок мог предложить изголодавшимся Лопухину и Розену лишь холодную телятину с сельтерской. Граф удовлетворенно отметил, что вино до «адмиральского» часа не было предложено. По-видимому, капитан свято чтил морской устав.

Впрочем, телятина под горчицей была хороша.

– Вероятно, в походе нам придется питаться по большей части солониной и сухарями? – осведомился мало знакомый с морским бытом Лопухин.

Капитан обиделся:

– Отчего же солониной? Пусть меня разжалуют, если я заставлю вас хоть раз ее попробовать! Нижним чинам – и тем иной раз достается свежатинка. Я беру на борт двух быков, десяток свиней и птицу. На Сандвичевых островах, разумеется, закупим еще. И с ветерком в Йокогаму! Пшеничная мука есть. Масло постное и скоромное… Возможно, пополним запасы провизии и раньше, например в Дании…

«Так и есть: заход в английские порты не планируется», – подумал Лопухин.

– Закупите лучше побольше угля, – вставил Розен. – Что солонина да сухари? Еда как еда. Свежих фруктов только к ней надо, от цинги.

– Пятьдесят ящиков лимонов уже погружены.

– Дельно.

Дальнейший разговор не склеился. Капитан посопел носом, затем набил трубку и запыхтел ею. Терзая вилкой телятину, Лопухин незаметно приглядывался к Пыхачеву. Гм… Довольно демонстративно делает вид, что обижен, а значит, не обижен нисколько. Маска. Зачем она вам, Леонтий Порфирьевич Пыхачев, верный служака, моряк в пятом поколении? Только ли для того, чтобы высокие гости из чувства деликатности не совались в ваши капитанские прерогативы?

Данной загадки он не решил и не огорчился. Только в дешевых романах гениальные сыщики могут рассказать о человеке все по беглому взгляду на усы его дворецкого. В действительности одна встреча – повод для размышлений, не более. Для обоснованного вывода этих встреч нужно по меньшей мере две.

– Благодарю, было вкусно, – сказал граф, бросив салфетку рядом с пустой тарелкой. – Сделайте мне любезность, Леонтий Порфирьевич, прикажите вестовому поводить меня по корвету. Нет-нет, я не смею злоупотреблять вашим временем. У вас, вероятно, его и так немного.

– Истинная правда, – согласился капитан, поспешно вставая с места. – Столько всего еще не погружено… за всем глаз да глаз нужен… старший помощник отпущен в увольнение, а баталер новый, из добровольцев… хочу приглядеть сам… вы извините меня, господа? Я пришлю вам боцмана. Лучше него вам никто корвет не покажет.

– Через четверть часа, Леонтий Порфирьевич. Хочу покурить на воздухе. Ваш боцман найдет меня на верхней палубе.

Вслед за графом наверх поднялся и Розен. Отрицательно качнул головой, увидев подставленный Лопухиным портсигар:

– Благодарю, но от папирос откажусь. Привык к сигарам. Вот «канберра» ручной свертки. Не угодно ли?.. Но где же эти бездельники?

– Кто? – не понял Лопухин.

– Мои головорезы. Не обращайте внимания. У вас свои заботы, у меня свои.

И хотя граф имел на сей счет иное мнение, перечить он не стал. Еще не время. Очень скоро полковнику Розену придется убедиться: у того, кто отвечает за безопасность персоны наследника престола, не может быть чужих забот. Все заботы на судне и около – его заботы. Всюду ему придется сунуть свой нос, нравится это Розену или нет.

К сходням подкатила подвода. Несколько матросов и докеров принялись таскать мешки. Свежий ветер морщил воду, теребил снасти. Теснились к воде портовые строения, и сиял над их плоскими крышами купол собора, упираясь крестом в низкое небо. На внешнем рейде слабо дымили броненосцы «Нафанаил», «Рафаил», «Селафаил» и «Иегудиил».

– Вот настоящие корабли, – вздохнул Розен. – Не то что… Кстати, граф, вам известна история нашего корвета?

– Хм-м… – затруднился Лопухин. – По-моему, у него еще нет никакой истории. Судно совсем новое.

– Да, но закладывалось оно как императорская яхта. Хороший ход, изящество, комфорт, а вооружение только для салютационных стрельб. Потом многое переделали. И все равно судно осталось светской кокеткой, напялившей доспехи поверх бального платья. Вооружение слабо, бронирование недостаточно, угольные ямы малы, планировка неудобна.

– Капитан, кажется, держится иного мнения?

– Да, и в том беда его и наша. А вон, – указал Розен, иронически усмехнувшись, – приют убогого «Чухонца».

У соседнего пирса стоял неказистый с виду колесный пароходишко с закопченной трубой и двумя невысокими мачтами. Даже толстый ствол орудия на баке не мог придать ему воинственный вид.

– Он действительно развивает всего десять узлов? – спросил Лопухин.

– В штиль, надо признать, разовьет. Тем более что ему недавно очистили в доке днище. Но уже на трехбалльной волне эффективность гребных колес сильно падает. Боюсь, «Чухонец» все время будет отставать, а мы – ждать его. Кой черт боюсь – я уверен в этом!

– Почему же морское министерство настояло именно на «Чухонце»?

– Знать не могу – могу гадать. Плоха посудина, зато экипаж хорош. Капитан Басаргин толк в людях знает. Да и одиннадцатидюймовка нам очень даже может пригодиться, тут Пыхачев прав.

– Экипаж «Победослава», стало быть, хуже?

– Я этого не говорил, – осторожно сказал Розен. – Но посудите сами: чья-то умная голова решила скомплектовать экипаж наполовину из старослужащих, а на вторую половину – из гардемаринов. Мальчишки замечательные, но я специально выяснил: для большинства из них это плавание второе в жизни. Да и то первое было всего-навсего учебным крейсерством на Балтике. Как прикажете это понимать? Само собой, гардемаринам нужна морская практика, но почему непременно на «Победославе»?..

– И вы, конечно, протестовали, – с легкой улыбкой предположил Лопухин.

– Не злите меня. Да, протестовал. Кроме того, настаивал на включении в состав нашей группы одного транспортного судна. О результатах вы, я вижу, уже догадались.

Раздраженно жуя сигару, Розен отошел. Посмотрев вслед ему с сочувствием, Лопухин извлек из внутреннего кармана самопишущее перо и начертал на вырванном из блокнота листке несколько строк. Затем поманил к себе пальцем мающегося без дела Нила:

– Вот тебе рубль серебром. Снесешь эту записку в Большой дом, отдашь лично в руки генералу Сутгофу. Только ему и никому другому. Затем отправляйся без задержки в «Англетер», разбуди там моего слугу, он наверняка спит, бездельник, и передай ему, что я жду его как можно скорее со всем багажом. Нумер в гостинице мне больше не нужен. Да сам не забудь вернуться. Ну, что стоишь? Непонятно что-нибудь?

Нил кивнул.

– Внимательно тебя слушаю.

– Где искать Большой дом?

– Темнота. На Литейном. Спросишь – покажут. Только гляди у кого спрашивать. Еще что-нибудь?

– Но… как же я попаду в Питер?

– Сходни видишь? Ну и ступай.

– Барин, это остров!

– Я начинаю думать, что ты не из Сибири, а из Пошехонья, – сердито сказал Лопухин. – С рублем в кармане и смекалкой в голове можно добраться на край света. Тебе нужен совет? Пожалуй, дам один: не следует переходить залив по льду. До ледостава еще полгода, а Еропка нужен мне сегодня, от крайности завтра утром. Уяснил? Ну, дуй живее.

Нил дунул – только пятки засверкали.

…Коренастый боцман, уже виденный Лопухиным и отрекомендовавшийся Зоричем, не выказывал ни излишнего подобострастия, ни неудовольствия данным ему поручением, ни плохо скрываемого презрения к сухопутному. Битых два часа он сопровождал Лопухина по всем закоулкам судна, то и дело отвечая на бесчисленные вопросы «а это зачем?», «а тут что у вас?» с неутомимостью исправного механизма. Была в нем какая-то неторопливая основательность – качество, Лопухиным уважаемое.

Начали с кают. Бегло осмотрев свою, граф надолго задержался в походных апартаментах цесаревича. Проверил задрайки иллюминаторов, проявил большой интерес к дверному замку, для чего-то простучал обитые шелком переборки, подергал дорогую мебель, привинченную к полу на случай шторма. Изрядное внимание уделил светильникам – как электрическим, работающим от динамо-машины и поэтому сейчас бездействующим, так и масляным. Проверив крепления последних, пощелкав пальцем по металлическим колбам и удостоверившись в том, что опасность пожара сведена к минимуму, заглянул в ванную комнату, убедился в исправности ватерклозета и ничего не сказал.

Столь же пристальному вниманию подверглась соседняя каюта, размером поменьше и меблировкой попроще, предназначенная для слуг наследника. Затем наступил черед машинного отделения, кубрика, камбуза, лазарета, орудийной палубы, снарядных погребов, гальюна, трюмов… Не остались без внимания и угольные ямы.

– А это что за помещение?

– Так что, изволите видеть, корабельная мастерская, вашскобродь, – ответствовал боцман, пропуская графа вперед. – Тут лейтенант Гжатский мудруют. Бывалоча, по цельным суткам наверх носу не кажут, токмо токарный станок зужжит.

– Тот самый Гжатский, изобретатель морской гальваноударной мины? – проявил осведомленность Лопухин. – Тот, что построил воздухоплавательный аппарат тяжелее воздуха и пролетел на нем двадцать одну сажень?

– Истинно они.

– А это что, – указал граф на некое цилиндрическое тело аршина в четыре длиною, – новое изобретение? Тоже для воздухоплавания?

– Не могу знать, вашскобродь.

– Надеюсь, со взрывчаткой он здесь не экспериментирует?

– Никак нет. То во флотских мастерских, на берегу. Надо думать, их благородие и сейчас там. Они сурьезные.

По тому, как это было сказано, Лопухин понял, что боцман Зорич лейтенанта неподдельно уважает. Слушайте интонацию! У нижних чинов и унтер-офицеров она бывает весьма выразительной. В интонации скрыта настоящая оценка, не казенная. Иной с виду предан без лести всякому начальству, а прислушаешься – ого! А если не интонация, так физиогномика. Красноречивее слов.

– Ясно. А здесь что? Почему опечатано?

– Так что, вашскобродь, дирижабль.

– Не понял.

Зорич отер пот со лба.

– Вы бы лучше, вашскобродь, у командира спросили или у лейтенанта Гжатского, им лучше знать. А я так слыхал: велено удивить японцев и показать, что мы не лыком шиты. Англичане в прошлом году привезли в Японию железную дорогу узкоколейную сажен на двести длиной да и паровоз по ней пустили. Ну а мы, стало быть, везем дирижабль. Вот в энтом трюме каркас, значит, хранится разобранный, из гнутых труб, оболочка мягкая, двигатель, машина для добычи водорода и всякое запасное имущество. Пускай себе японцы английским паровозом чванятся, а мы над ними полетаем. То-то удивятся!

– Чудны дела твои, Господи! – поразился граф. – Еще какие-нибудь помещения на борту имеются?

– Токмо каюты капитана и господ офицеров, вашскобродь.

Лопухин кивнул. Уж если почти вся команда отпущена на берег, то офицерские каюты несомненно заперты. Но раз нет критической ситуации, хранящиеся в саквояже отмычки не понадобятся. Осмотр кают можно произвести позднее под видом нечаянных визитов.

– А это что за свертки? – указал Лопухин уже на верхней палубе.

– Так что, пробковые койки, вашскобродь, – отвечал Зорич. – Связаны и уложены в коечные сетки для просушки.

– Для просушки? Любопытно… А если дождь?

– Все равно положено, вашскобродь. Ежели ненароком выпадет кто за борт, ему койку кинут. А в бою – защита от пуль и картечин. Очень пользительное средство, многих спасло.

– Ясно. Спасибо, братец. Свободен.

Боцман убежал – и вовремя. Сводная команда матросов и докеров готовилась к погрузке скота. Огромнейший бык, удерживаемый за кольцо в носу, косил кровавым глазом, мычал и, кажется, не был согласен с перспективой морской прогулки. Под брюхо ему подводили брезент на тросах. По сходням тянули за уши упитанную свинью. На юте стучали молотки – там спешно заканчивали сколачивать тесные, как вагонные стойла, загоны. Сейчас же в стук вплелась виртуозная брань Зорича, недовольного медлительностью работ.

Думалось о деле.

И еще думалось Лопухину о том, что права русская поговорка: хуже всего ждать да догонять. Да, наверное. Но разве не в этом заключена вся суть работы сыщика?

Догонять пока было некого, приходилось ждать наследника, который, надо думать, прибудет завтра.

Ждать и наблюдать. В сущности, бездельничать. Тратить мозговую энергию на изобретение и решение вряд ли нужных проблем, чтобы только не думать о великой княжне Екатерине Константиновне. Что ей с высоты ее происхождения какой-то статский советник, да еще связанный с Третьим отделением! Разве райские птицы купаются в грязи?

Но уже сегодня должны прибыть секретные документы от генерала Сутгофа. И тогда начнется работа.

Скорее бы.

Нил был в растерянности.

Нет, он не думал о том, как добраться до Питера. Барин был прав: с серебряным рублем в кармане человеку везде дорога. Если уж честно, Нилу потребовалась гораздо меньшая сумма, чтобы проехать пол-России. Правда, без комфорта. Мягко говоря.

Дело было в другом.

Казалось бы – вот он, случай сбежать от таинственного графа, который не удосужился даже покормить своего человека! Не то слугу, не то воспитанника, в этом Нил еще не разобрался. Но покормить, да и обсушить все равно следовало. Хорош благодетель!

Зябко. Голодно.

Нил жалел себя, как побитая собачонка. Сбежать?

Ну уж нет!

Не секут – это раз. Барин позабыл накормить, зато дал денег. Авось после поездки и обеда еще сдача останется. Это два. А самое главное – интересно! Граф – большого ума человек. И барин важный. Сам царь-государь с ним вон сколько времени разговаривал. А самого Нила вытащил из воды великий князь. Как подумаешь, так голова кружится. На родине об этом лучше и не рассказывать – чего доброго накостыляют по шее за вранье. Ну, дела!..

Нил приободрился. Ноги пошли живее. А что в животе скучно, то это нам, как говорила бабушка, наплевать и размазать. Это мы мигом исправим.

Он разменял рубль, купив у торговки два бублика, и немедленно сжевал их. Жизнь начинала удаваться. Главное, она стала интересной и обещала впереди еще больше интересного. Да за такое пусть бы даже пороли – потерпеть можно!