Текст книги "Шпионские игры царя Бориса"

Глава 7. Особая миссия

В пять часов утра в Москве уже кипела жизнь. Телеги с товарами ехали по деревянным мостовым, в Немецкой слободе на реке Яузе немецкие торговцы спешили в свои лавки, стрельцы – мастера на все руки – используя свободное от военной службы время, занимались ремеслами, в государственной литейной у реки Неглинной работные люди отливали новую пушку, на южной окраине города в царском зверинце служитель бросал мясо в клетку со львом, а неподалеку каменщики достраивали новые городские укрепления с высокими стенами и 27-ю башнями…

Москва поражала приезжих своим размахом: широкие улицы, усадьбы горожан с большими садами, каменные церкви с золотыми куполами…

Думный дьяк Казанского дворца Афанасий Иванович Власьев бывал за границей и мог сравнить усадьбы московских горожан с узкими улочками западных городов, где окна некоторых домов никогда не видели солнца. С точки зрения западных дипломатов двор простого московского плотника или уличного торговца был роскошью, доступной разве что королям, в крайнем случае, герцогам. Ведь в этом доме было невиданное для центра западных городов диво – сад. С тенистыми деревьями, кустами сладкой малины, пением птиц на деревьях. А что уж говорить о разместившейся в саду баньке! На Западе не только не имели такой роскоши у себя дома, но и не стремились иметь. Начальник Афанасия Ивановича по дипломатической линии, думный дьяк Посольского приказа Василий Яковлевич Щелкалов однажды разъяснил Власьеву нелюбовь католиков к баням. Трудоголик и книгочей Василий Щелкалов прочел в старинной книге, будто некогда в Древнем Риме был блуд великий, а язычники – и мужчины, и дамы замужние, и девы невинные – вместе мылись в огромных банях, термами именуемых. И был там разврат. (Афанасий Иванович при этих словах шефа подумал: «Странные какие-то были римские язычники. В банях нормальные люди моются, а грешить удобнее в опочивальне».) Христианская церковь блуд римских язычников осудила. А непопулярными, в результате, стали и сами бани.

С последним Афанасий Власьев должен был согласиться. Будучи в столице Священной Римской империи германской нации, он поразился красоте местных знатных дам. И талии осиные (не то, что у московских толстушек!) и грудь наполовину обнажена, и для лица румян не жалеют, и драгоценностями щедро себя украшают… А раскованны-то, глазками стреляют, будто и не замужем. А уж шутки их пришельцу из скромной Руси казались просто предложением предаться греху. Но вот запах от большинства этих прекрасных австриячек шел такой, что Афанасий Власьев, несмотря на длительное воздержание, случившееся из-за долгого пути, твердо решил хранить верность супруге. Хоть и снилась ему потом одна кокетливая графиня несколько ночей подряд…

Знал думный дьяк и цену, которую платили москвичи за такую роскошь, как собственный двор. На Западе сначала строили город, затем обносили его крепостной стеной. На Руси все было наоборот: строили Кремль, а вокруг – деревянные домишки. При приближении врага горожане брали все ценное, и спешили под защиту стен Кремля, а их домишки и бани временно становились добычей агрессоров. Афанасий Иванович помнил, как во времена его детства, в царствование Ивана Грозного, крымский хан Девлет-Гирей, воспользовавшись тем, что русская армия была занята Ливонской войной, прорвался к Москве и сжег деревянный город. Москвичи, впрочем, сильно скорбели о погибших, и не очень горько – о потерянной недвижимости: древесина была в то время очень дешева, и за три рубля запросто можно было купить разборный деревянный дом, причем продавец за эту сумму еще и собирал строение в указанном месте…

Так москвичи жили в постоянной опасности до начала правления царя Бориса. Собственно, править Борис начал еще в царствование сына Ивана Грозного, Федора Иоанновича. Тот, человек болезненный и богобоязненный, сам переложил государственные дела на брата своей жены Ирины (в девичестве Годуновой) и целыми днями предавался молитвам. Борис же приучал москвичей к каменному строительству, а чтобы враг не разорял каменных палат, тряхнул государственной мошной и построил вокруг Москвы огромную крепость – Белый город, а потом и гигантский земляной вал. Теперь, прорвавшиеся в 1591 году к Москве ордынцы хана Кази-Гирея, лишь издали взирали на мощные укрепления, не решившись даже приблизиться к ним, и ушли в свои степи, что называется, несолоно хлебавши.

Афанасий Иванович, отправившись в Кремль, пошел пешком, не взяв с собой оружия: с оружием входить в Кремль просто не дозволялось, да и мороки с тем, куда деть коня было бы немало, а от дома думного дьяка до Кремля было недалеко. Вид Афанасий Иванович без оружия имел совсем негрозный, но горделиво шел по деревянному тротуару, а мастеровые и торговцы торопливо уступали ему дорогу: одни узнавали думного дьяка, другие просто видели, сколь богат наряд важного господина.

Афанасий Власьев вышел на Торговую площадь. Некогда торг находился внутри Кремля, но деревянные лавки и будочки нередко горели. Пожары так надоели царю и великому князю Ивану III, что он за сто лет до описываемых событий велел убрать торг из Кремля. И появилась у Кремля площадь, которую в народе поначалу прозвали Пожаром, а затем все же стали именовать Торговой.

И вот теперь на большой площади перед Афанасием Власьевым предстал главный торг страны. Чего здесь только не было! В огромном каменном здании для торговли имелись ряды: Белильный (для любителей косметики), Мыльный, Шапошный, Голенищный и даже Подошвенный. А как звучали названия «перекрестков» между торговыми рядами, к примеру, Жемчужный перекресток!

В рядах всем торговцам места, конечно же не хватало, и они занимали почти всю площадь палатками, лавками, многие обходились простыми лотками. «А ведь похорошела площадь при царе Борисе, – подумал Афанасий Иванович. – Столь красива, что, быть может, сыновья и внуки наши за красоту станут звать ее Красной».

Впрочем, Кремль был уже близко, и Власьев, отбросив посторонние мысли вновь задумался, из-за чего Царь Всея Руси мог вызвать его к себе? Очевидно, что из-за дел иноземных. Поясним: ведомственные взаимоотношения на Руси со времен Ивана Грозного были весьма запутанны. И сам Афанасий Иванович хоть и числился думным дьяком Казанского приказа, но в Казанском дворце работы имел немного, а будучи опытным дипломатом, больше работал по линии другого приказа – Посольского.

Была среда, день постный, и царь, как добрый христианин, не ел ни мясных, ни рыбных, ни молочных блюд. Потому на завтрак ему подали лишь пирог с капустой, соленые огурчики, заморские орехи двух сортов, курагу, блины с малиновым вареньем на сладкое, да малиновый же квас. Не съев и половины блюд, царь Борис омыл после трапезы руки водой из серебряного рукомойника и к удивлению прислуживавшего ему стольника, направился обратно в опочивальню. Идя по коридору, порадовался, что даже во дворце слышен шум от строительных работ. Ведь именно по его воле в Москве строили все новые каменные здания. На сей раз рядом с царским дворцом в Кремле строилась каменная колокольня высоты невиданной – почти 40 саженей. Назвали ее колокольней Ивана Великого, так как надстраивали ее к церкви Иоанна.

День Государь Всея Руси решил начать напутственной беседой с Афанасием Власьевым, которого он отправлял послом к самому титулованному монарху Европы – императору Рудольфу II, номинальному владыке всей Германии. Афонька Власьев был холопом верным, от него можно было и не скрывать свою слабость. Поэтому тяжелобольной царь и принял его в опочивальне, лежа на постели. Пояснив, куда надлежит отправляться боярину, с горечью пошутил:

– Не считай, что царя с утра с ног водка сбила. Другой недуг к постели тянет.

Афанасий Иванович тактично перевел разговор с такой щекотливой темы, как царево здоровье, на иную:

– Да, великое зло – водка! Читал я недавно сочинение Михаила Литвина о нравах в Западной Руси. Так он пишет, будто всего чаще в городах литовских встречаются мануфактуры, на которых выделываются из жита водка и пиво. Эти напитки литвины берут с собой даже на войну, ибо не могут уже без них жить, а, ежели случится во время войны пить простую воду, так гибнут в судорогах. Как мудро ты сделал, Государь, что решил закрыть кабаки!

Хоть и не любил Борис Годунов лести, а тут улыбнулся, обрадованный, что нашелся еще один союзник в его непримиримой борьбе с пьянством. Развивать тему все же не стал, заговорил о другом:

– Да, много странного творится в Литве. В Полоцке печатают лютеранские книги, уже не только самый влиятельный человек в Литве князь Радзивилл, но и русич, князь Пронский, перешел в лютеранство. И это природный Рюрикович! А вот сын князя Курбского, бежавшего в Литву от царя Ивана Васильевича, – католик.

– Думаю, католики все же одолеют в Литве лютеран, – позволил себе вставить слово Власьев.

– Кто бы ни одолел, будут блюсти свой интерес. Я получил известие: не согласны поляки и литвины пропустить русского посла через свои владения к германскому императору. Через Ливонию тебе тоже не проехать: поляки владеют ею и не пускают послов ни к нам, ни из Москвы. Ты что-то хотел сказать? Молви!

– Государь! – с некоторой растерянностью произнес Власьев. – Чувствовалось, что он колеблется, стоит ли говорить. – Государь, – повторил он.

– Молви!

– Быть может, стоило бы позвать дьяка Посольского приказа Василия Щелкалова. – А то он и знать не будет о целях моей поездки. А не зная, может повести себя не так, как угодно царскому величеству.

Афанасий Иванович и впрямь повел себя довольно дерзко, тем более неподобающе для опытного дипломата: давать совет царю, кто должен присутствовать на беседе! Еще более необычно поступил Борис Годунов. Он пристально посмотрел на Власьева и откровенно сказал:

– Последнее время не доверяю я Щелкалову. При царе Федоре все было хорошо, а как я венчался на царство, чувствую, что-то не то. В чем дело, понять не могу, но и веры ему нет.

После паузы Борис Годунов сказал:

– Говорить об этом никому не надобно, но я не хочу, чтобы Щелкалов знал о нашей беседе. Не хочу. Не стал бы тебе, Афонька, вообще ничего объяснять, да знаю, ты – холоп верный и лишнего не скажешь.

– Не скажу, – охотно подтвердил Власьев. Заметим, что думный дьяк Казанского дворца внешне оставался невозмутим, но ликовал: государь доверял ему настолько, что делился важными тайнами.

– Итак, о твоей поездке к императору…

– Быть может, мне поехать тайно? Сумел же зимой гонец свейского герцога Карла пробраться в Москву через земли, где властвовали верные королю Сигизмунду воеводы? – предложил Власьев.

– Гонец Карл Кранц, – уточнил Государь, – приехал на Русь зимой. И как! Почти тысячу верст один на лыжах крался по лесам тайными тропами. Нет, Афонька, не годится тебе, послу Государя Всея Руси, красться, аки татю. Поедешь через Архангельск морем в немецкую землю. И помни, главное – достичь согласия, что моя дщерь Ксения выйдет замуж за дюка Максимилиана. Если император Рудольф будет колебаться, обещай Максимилиану в удел Великое княжество Тверское. Титулов-то у него много: и дюк, и магистр несуществующего Тевтонского ордена, а землицы с гулькин нос! То-то так на польский трон зарился, пока не разбил его войска гетман Замойский. Император должен рад быть, что родича так пристроит.

– А когда дюк станет царским зятем, не грех будет его царю и императору на польский трон возвести, – мгновенно развил мысль царя Бориса мудрый Власьев. – Ведь до сих пор никто не может сказать, кто победил при голосовании, когда шляхта избирала польского короля – нынешний монарх Сигизмунд или дюк Максимилиан И всегда можно провозгласить законным королем Максимилиана. А спаситель Сигизмунда гетман Замойский ныне далече…

Польское войско находилось на юге! Еще в 1598 году князь Трансильвании, уставший от турецкой тирании, отрекся от престола в пользу австрийского эрцгерцога. Император тут же договорился с королем Польши и Швеции Сигизмундом: империя перестает поддерживать претензии Максимилиана, а Польша не вмешивается в дела Трансильвании. Привыкший к немецкой дисциплине император Рудольф, так и не смог понять: истинный правитель Польши не король, а соратник покойного короля Стефана Батория, великий коронный гетман Замойский. По его приказу, знаменитая польская гусарская кавалерия двинулась на юг: обеспечивать престол сыну умершего польского короля Стефана – Анджею Баторию. За много лет до описываемых событий трансильванский воевода Стефан был избран королем Польши и обласкал молодого гетмана Замойского. Теперь гетман вел войска, чтобы завоевать престол для сына своего друга. Он легко отбросил австрийские кордоны. Однако вскоре столкнулся с другим великим полководцем: валашским воеводой Михаем Храбрым. Витязь из Бухареста твердо намерен был соединить под своей властью Трансильванию, Валахию, Молдавию и создать самое большое государство на юге Европы – независимую от турок и австрийцев Румынию. Помощь к нему пришла неожиданно: подсобить православному валашскому воеводе поспешили 10 тысяч запорожских казаков. Близилось время решающей битвы…

– Да, много врагов у Сигизмунда, – заметил царь Борис. – Шведский дюк Карл, австрийский – Максимилиан, валашский воевода. Было две короны, а скоро, глянешь, не останется ни одной. Даст Бог, моя Ксения наденет польскую корону!

Борис Годунов на минуту замолчал. Афанасий Власьев почтительно ждал продолжения. А царь думал о великих свершениях: станет дружественной Польша, появится выход к Балтийскому морю, три христианские державы – Россия, Польша и империя Рудольфа II – заключат союз против Турции и освободят от басурманской неволи миллионы христиан – греков, болгар, сербов, молдаван, венгров, валахов. А поганых крымских татар отучат совершать набеги и уводить в рабство русских, поляков, австрийцев. Народ без страха станет селиться на плодородном юге, выращивать хлеб на урожайных землях и никогда более не будет на Руси голода. Царь вспомнил, как венчался на царство. Тогда он пообещал: «Бог свидетель, что не будет больше в моем царстве бедного человека!». Бояре чуть не рассмеялись ему в лицо: когда это не было на Руси бедных?! Борис и сам понимал несбыточность обещания. Сказал ведь ради красного словца, дабы вызвать любовь народа. Теперь же подумалось: а вдруг?!

Подумалось и о другом. В своем сыне Федоре и дочери Ксении царь просто души не чаял. Все признавали, Федор Годунов статен и не по годам умен, а его старшая сестра Ксения – первая красавица России. Отличалась она не только красотой, но и умом. Иноземные учителя обучали ее музыке, этикету, а сочетание черных, как вороново крыло, волос и темно-карих очей с белизной кожи лица и природным румянцем делало ее в глазах мужчин неотразимой. «Да, дети мои удались, – подумал Борис. – Не потому ли, что делали их с душой, что похожи они на мать? Мать их, царица Мария, и в свои 47 лет еще была хороша. И пусть чуть располнела фигура, все равно Борису и теперь не надобно было другой женщины (а охотниц принимать ласки от царя было, конечно же, множество). Когда он женился, слышал шепот за спиной: «Бориска-то хитер, с семьей главного палача страны породнился, чтобы в почете у царя быть». И невдомек им было, что не родство с главным опричником страны интересовало юного придворного, а то, что Годунов просто влюбился без памяти в черноволосую Марию.

Дочь Малюты Скуратова характером оказалась в отца: так же вспыльчива и строптива. Другой бы взял плеть да поучил стервочку, перед тем, как приласкать. Борис же прощал ей готовность оспорить волю и мнение мужа. А спорили они часто. Мария придерживалась взглядов отца, поддерживала репрессии Ивана Грозного, Борис же считал необходимым вести совсем другую политику. Быть может, то была единственная в Москве семья, где муж и жена ссорились по причинам политическим. Впрочем, днем ссорились, а ночью мирились, в постели Мария была еще более страстной, чем в спорах. И сколько бы он ни доводил ее до экстаза, готова была отдаваться снова и снова. И каждый раз, испытав наслаждение и собираясь с силами для нового, они шептали друг другу, что любят и ни на кого в жизни не променяли бы!

Царь подумал, как меняется жизнь: уже неделю не был он близок с Марией и не считает это ужасным. Впрочем, взял на заметку, вечером надо бы вызвать супругу с женской половины. Конечно, о том, что он вызвал ее к себе, станет известно. Что же, пусть хоть весь двор судачит о том, что царь сделал в постный день, пусть шепчут: «Седина в бороду – бес в ребро!». Его Мария стоит того, чтобы не обращать внимание на пересуды.

Только решил, что станет делать вечером, как вдруг острая боль в боку прервала приятные мысли царя. Лицо Бориса скривилось. Покорно ожидавший, когда самодержец соизволит вернуться к беседе, Афанасий Иванович озабоченно спросил:

Кликнуть лекаря, Великий Государь?

– Нет. Лучше дослушай. Во-первых, надлежит тебе всюду рассказывать, какую милость я к немецким купцам, живущим в Москве проявил: от налогов освободил, денег на торговлю с Ригой и Любеком дал. Пусть знают, что царь к немцам милостив. Во-первых, раз так, значит, рижан не обидит. А коли решат какие немцы на Русь переселиться – подданных у меня больше станет. А теперь – о главном. Небось, понял уже, какую плату надобно у императора и дюка Максимилиана за низвержение Сигизмунда просить?

– Как не понять, Государь? Ригу да Лифляндию, чтобы вернуть Руси ее старинные вотчины. Еще царь Иоанн Васильевич себя ливонским государем именовал, потому, как летописи гласят, что еще в далекой древности православные князья на реке Двине дань собирали. Пусть Максимилиан отдает Ливонию тебе, Великий Государь!

– Нет, мне нужна для Руси только Рига. А Лифляндию и Эстляндию должен получить совсем другой монарх. Его воцарению не станет противиться ни народ Ливонии, ни шведский герцог Карл…

Хотя царь и знал, что он говорит с Афонькой наедине, на всякий случай покрутил головой, чтобы посмотреть, нет ли кого вокруг. А затем понизил голос и стал приказывать Афанасию Ивановичу:

– Прежде, чем отправиться в Архангельск, тайно поедешь в крепость Ивангород на границу с Ливонией…

Закончив инструктаж, царь добавил:

– Добьешься того, что я замыслил, встанешь во главе Посольского приказа.

У Афанасия Ивановича аж дух захватило: его, худородного дворянина, Государь Всея Руси собирался сделать одним из самых влиятельных лиц в стране.

По-современному – министр по делам бывшего Казанского ханства. – Прим. авторов.

Так, в то время называлась империя Габсбургов. – Прим. авторов.

81 метр.

Некоторые современные историки выдвинули версию, будто Щелкалов был одним из участников заговора против царя Бориса и помог Григорию Отрепьеву-Лжедмитрию бежать в Польшу. – Прим. авторов.

Прекрасная память была у царя Бориса. Едииножды услышав имя, помнил его годами. – Прим. авторов.

Дюк – эрцгерцог.

Трансильвания была вассалом Порты. – Прим. авторов.

Сами приходить к супругу за мужской лаской, по придворному этикету, царицы не имели права. – Прим. авторов.

Глава 8. На границе

Дом нарвского ратмана Арманда Скрова находился совсем неподалеку от реки Наровы. Из окна второго этажа был хорошо виден ее берег. А с чердака в подзорную трубу можно было увидеть и русскую крепость Ивангород, находившуюся по другую сторону реки. Сразу бросалась в глаза разница между двумя городами. Если в ливонских городах дома строили из камня, то Ивангород был заполнен деревянными домами, большими дворами, где в садах росли яблони и кусты малины, широкими улицами. Что огорчало, если в Нарве у причала разгружался торговый корабль, а еще один, напротив, готовился к отплытию, то пристань перед Ивангородом была пуста – торговля шла через Нарву.

Принц Густав передал подзорную трубу своей фаворитке Катарине Котор и спросил у члена нарвского магистрата Арманда Скрова:

– Почему русские сами не торгуют с купцами из Европы?

Услышав этот вопрос, красавица Котор скорчила недовольную мину: брови чуть приподнялись, губы сжались, тонкие черты лица посуровели. Женщина подумала про себя: «Боже, о чем это он?! Надо спасать свои головы, думать, как быстрее перебраться на тот берег реки Наровы, а он ведет беседы о торговле! И это в ситуации, когда за нами уже демонстративно следят! Зачем мы вообще полезли на этот чердак, смотреть на Ивангород? Конрад Буссов говорил, что в заговоре по передаче Нарвы в русские руки главный – он, а ратман Скров должен его слушаться. Почему же тогда Скров не докладывает принцу и Буссову о том, каким образом предполагает переправить нас на другой берег? И почему эти придворные – Фридрих Фидлер и Аксель Тролле – смотрят на принца, не скрывая одобрения, вместо того, чтобы обсуждать, как спастись?».

По предложению нарвского ратмана, все его гости поднялись на чердак по деревянной спиралеобразной лестнице. Здесь было очень тесно, так как почти всё помещение было занято мешками с первосортным льном, который купец Скров купил у русских купцов и собирался перепродать немецким корабельщикам. Планировка дома была знакома Катарине по ее родному Данцигу: там купцы также открывали на первом этаже конторы, на втором жили сами, а на чердаках хранили товары, которые поднимали с помощью лебедки в чердачное окошко прямо с телег на мостовой. Островерхие крыши не давали шанса вору забраться на чердак сверху, и купец мог спать спокойно, зная, что его сокровища в полной безопасности.

Дела у Арманда Скрова, видимо, шли хорошо, чердак, как уже говорилось, был полон товара, но именно это на самом деле и не нравилось Катарине. Ведь в помещении было очень тесно, ее грудь упиралась в плечо Акселя Тролле, а сзади она оказалась прижатой к Фридриху Фидлеру столь плотно, что он вполне мог ощущать ее привлекательную пышную попу. От этого опытная в любви Катарина смущалась, как девочка, и с нетерпением ждала, когда же путники уйдут с тесного чердака.

Тем временем Фридрих Фидлер думал не о грозящей путникам опасности, а совсем об ином: «Да, принц подобрал себе достойную любовницу. Даже когда она сердится, то чудо как хороша! И притом, какие манеры! Пусть немного глуповата, зато какой аристократизм у этой мещанки. Непонятно, откуда он взялся. Не иначе, ее мама согрешила со знатным шляхтичем. А что до неглубокого ума, то разве это не прекрасное сочетание: милая и притягательная глупышка? И сколь божественная фигура, сейчас я это хорошо чувствую! Сам бы добивался ее, не опереди меня Его Высочество. Ох, какая божественная попа!». Фридрих Фидлер удивлялся сам себе. Он, познавший немало дам, волновался словно мальчишка-девственник оттого, что мог случайно прижаться к любовнице принца. «Влюбился я впервые в жизни, что ли?» – удивился дворянин.

Отнюдь не о том, как спастись, думал и Аксель Тролле: «Принца никто не учил, как должен вести себя монарх, но у этого претендента на трон Ливонии всё получается как надо. Он демонстрирует замечательное хладнокровие, держится с горделивым спокойствием, интересуется не мелочами, а событиями государственной важности. Интересно, а что ответит ратман на его вопрос?».

– Ваше Высочество! Много лет назад русский царь Иван Третий сделал ошибку. Он хотел торговать с Западом напрямую и построил порт, но не учел, что кроме порта для торговли, требуются купцы, склады и капиталы. В Ивангороде есть только крепость и причал. А у нас имеются склады, где товары из Германии могут лежать и не портиться в ожидании русских купцов. У наших торговцев достаточно денег, чтобы заплатить корабельщикам за товар сразу, а потом ждать русских купцов из Пскова, Новгорода, Москвы, готовых продать свои товары в обмен на западные. В Ивангороде же германские товары просто некому покупать, у горожан нет таких денег. Так что и раньше немецкие, английские, голландские корабли плыли к нам, в Нарву, ведь у нас товар продавался сразу. А с недавних пор возник и запрет для заморских купцов, им нельзя плавать в Ивангород. Такое условие поставила Швеция перед заключением мира после Ливонской войны и без этого отказывалась мир подписать.

– Теперь я лучше понимаю, почему московский царь хочет изменить положение в Ливонии, – признал принц. – А торговля в Нарве, судя по всему, не заглохла. Но все же, сравнивая ее с Ригой, я понимаю, что не случайно Ригу считают крупнейшим городом на востоке Балтийского побережья. Нарва так же аккуратна, зажиточна, но выглядит в сравнении с Ригой попросту маленькой.

– Река Дюна очень велика. По ней, Ваше Высочество, в Ригу везут товары из Ливонии, из Великого княжества Литовского и даже с Руси. А куда можно плыть по реке Нарове? Разве что от Нарвы до моря. Говорят, Рига больше даже шведского Стокгольма и только Копенгаген превосходит ее. Кстати, и торговля сейчас идет не так, как 25 лет назад, когда Нарва временно попала под власть русского царя Ивана, прозванного Грозным. О, тогда не было ни границ, ни таможенных пошлин! Попав в наш город, западный купец оказывался прямо в Московии, и мог дешевле, чем в Ливонии покупать лен, воск, сырье для корабельных канатов – пеньку, коноплю, сало.

Говорят, что далеко на юге, по степям до открытия португальскими мореходами Индии проходил Великий шелковый путь. По аналогии можно сказать: через Нарву шел Великий конопляный путь! Стебли конопли, из которых так удобно делать крепчайшие корабельные канаты, продавались здесь; голландским, английским и немецким купцам было выгоднее плыть в Нарву, чем в Таллинн или Ригу. Конечно, конкуренты и враги пытались нам помешать. Когда я был еще ребенком, в море появились польские пираты. Англичане тогда возили в Нарву ткани и соль для последующей перепродажи в Москву. И в каком количестве возили – товары стоили столько серебра, что даже пять силачей не способны были его поднять! Представляете, какую прибыль горожане получали от перепродажи! Так вот, однажды, неподалеку от устья Наровы британских купцов обнаружили польские пираты. И эти дураки решили напасть на британцев! – ратман захихикал – Один польский корабль был сожжен, четыре пиратских судна британские моряки захватили и лишь один кораблик успел удрать. Помню, как британцы выводили пленных на пристань и передали сотню пиратов московскому воеводе. Потом эти разбойники стали рабами, если их вообще оставили в живых. А какие в то время делались состояния! Мы готовы вернуться обратно в Россию…

Тут ратман спохватился:

– Или же, Ваше Высочество, быть в составе вашего, дружественного Руси королевства Ливония. Ведь будет дружба, будет и торговля. А нынче обороты резко упали, корабли даже в разгар лета заплывают редко…

Пока ратман и принц упражнялись в географии и вопросах экономики, подзорная труба перешла в руки Фридриха Фидлера. Он чуть придвинулся к окну и в результате прижался к Катарине еще ближе. Недовольная женщина постеснялась сделать замечания Фидлеру, но несколько резковато вмешалась в разговор своего любовника и местного ратмана:

– Данциг крупнее Риги!

– Разумеется, разумеется. Все знают, что в Данциге живут самые богатые купцы и самые красивые женщины, – тут же согласился принц.

Конрад Буссов перевел разговор на другую тему. Он смотрел не на Ивангород, а на реку и сделал очевидный вывод:

– Как я и представлял, Нарова довольно широка, плыть через нее и сложно и долго, пока будешь в воде, часовые запросто подстрелят с моста или с крепостного вала, догонят на лодках…

– Вы хотели искупаться в реке? – пошутил член нарвского магистрата. – Стоит ли? День сегодня весьма прохладный.

– Я не умею плавать! – на всякий случай предупредил Буссова Фидлер.

– Не беспокойтесь, вы сможете переправиться через реку другим способом, – успокоил его Арманд Скров. – Давайте спустимся в гостиную.

Ратман галантно подал руку обрадованной Катарине, чтобы провести ее по крутой лестнице. Женщина наконец, то смогла оказаться не впритык с Фидлером. Но дурное настроение не исчезало у кандидатки в королевы Ливонии. «Почему хозяин дома так спокоен? – недоумевала она. – И как мы выберемся из этой Нарвы?».

В гостиной гостей ждали красивые кресла из дуба с кожаными сиденьями и сервированный, но пустой стол. Хозяин дома предложил принцу и даме Его Высочества почетные места во главе стола, а сам сел напротив них. Буссов, Фидлер и Тролле разместились по бокам от стола. Только, когда все расселись, нарвский ратман Арманд Скров, наконец, заговорил о делах.

– Итак, вы добрались без происшествий? – поинтересовался хозяин дома у Конрада Буссова.

– Я не стал бы так говорить. То, что из Таллинна Его Высочество направился в Нарву, вместо того, чтобы двигаться обратно в Польшу, неизбежно должно вызвать сильное подозрение и тревогу. Мне кажется, что за нами уже следят, просто пока не решаются арестовать.

– Да, вы правы, польские власти, судя по всему, обеспокоены. Караул на мосту через реку Нарову удвоен, и вам придется схитрить, чтобы оказаться на том берегу.

– Но как же мы попадем к русскому царю? – с тревогой в голосе спросила Катарина Котор.

– Не волнуйтесь, – успокоил женщину нарвский ратман. – У меня в городе немало друзей. Все они ревнители истинной веры, боятся попасть под власть этого выкормыша иезуитов – короля Сигизмунда и готовы отдать Нарву тому монарху, что согласится сохранить наши вольности и нашу веру.

– Но город контролируют солдаты шведской армии, не перешедшие на сторону герцога Карла, а сохранившие верность Сигизмунду. Они надежно охраняют проезд к русскому Ивангороду. Чем же могут помочь нам горожане? – задал, наконец, очевидный, с точки зрения Котор, вопрос принц Густав.

Ратман спокойно пояснил:

– То, что Его Высочество направился не туда, куда планировали власти, думается, встревожило польского наместника в Ливонии Юргена Фаренсбаха не так сильно, как может показаться. Куда существеннее другое. Не так давно в Ливонию перебежал из русской крепости некий Осипофф. Он-то и запугал королевских прислужников. Мол, под видом купцов с Руси приезжают лазутчики, а в Ивангороде уже все знают о заговоре с целью отдать Нарву под власть московского царя. Юрген Фаренсбах даже уведомил меня о некоем заговоре против Речи Посполитой и порекомендовал искать заговорщиков. Вот… усердно ищу…

Конрад Буссов рассмеялся хорошей шутке главы нарвских заговорщиков. Принц Густав демонстрировал показное безразличие. А красавица Катарина Котор с неудовольствием сказала:

– Надо действовать! Мы и так поехали не туда, куда, по мнению прислужников короля Сигизмунда, должны были бы ехать. А тут еще этот Осипофф поднял тревогу. Если мы сегодня же не окажемся в русской крепости, нас могут просто арестовать. И, скорее всего, так и сделают.