Текст книги "Профессиональная преступность"

Формирование в преступном мире России стабильного ядра профессиональных преступников сопровождалось установлением специфических атрибутов их субкультуры, криминальных традиций и обычаев. В криминалогическом аспекте наибольший интерес представляет воровской жаргон (воровской язык).

Известно, что условным языком владели уже преступники Древней Греции, в русском государстве им пользовались первые волжские разбойники. В разных странах тайный язык преступников именовался по-разному (например, арго), хотя отражал одно и то же – особенности криминального образа жизни.

На Руси этот язык известен под названием «музыка». По словам В.И. Даля, эта «музыка» была разработана столичными мошенниками, карманниками и ворами разного промысла, конокрадами и барышниками. Однако это высказывание, по нашему мнению, далеко не полностью отражает характер возникновения жаргона.

Среди ученых нет единого мнения о времени зарождения жаргона русских преступников. Языковед А. Шор относил начало его возникновения к XVIII веку (в странах Западной Европы он появился уже в XIII веке). В. Трахтенберг утверждал, что жаргон и условный шрифт преступников произошли от условных обозначений офеней (торговцы-разносчики мелкого товара), слова которых им найдены в рукописях XVII века. Другие связывают зарождение жаргонизмов с появлением волжских разбойников. Представляется, что указанные точки зрения авторов скорее следует отнести не ко времени зарождения воровского жаргона, а к периоду его окончательного формирования в преступном мире России. Возникновение же тайного языка преступников относится к более раннему периоду, когда на Руси происходило деление общества на классы и, как следствие этого, наблюдалось появление и рост преступности. Выработка жаргона происходила, как отмечал языковед Б. А. Ларин, стихийно и диктовалась своего рода необходимостью, в связи с чем тайная речь воровской организации развивалась вместе с преступниками. Поэтому анализ жаргона позволяет сделать вывод о том, что уголовно-профессиональный язык отдельных категорий преступников, преимущественно воров, окончательно утвердился в России уже в первой половине XVIII века.

При этом отмечается интенсивное распространение воровского языка и пополнение его новыми жаргонизмами. Так, из польского языка в русский воровской жаргон перешли слова: «капать» – доносить, «коцать» – бить, «мент» – тюремный надзиратель; из украинского: «хавать» – есть, «хомка» – нож, «торбохват» – арестант; из цыганского: «чувиха» – проститутка, «марать» – убийать, «тырить» – воровать; из тюркского: «яманый» – плохой, «кича» – тюрьма.

Ученые прошлого (М. М. Фридман, Г. Н. Брейтман) и современные (М. Н. Грачев) отмечали, что общими для различных категорий жаргонов русского арго явились многие элементы еврейской «блатной музыки». Это обусловливалось двумя причинами. Во-первых, некоторые группы еврейского населения дореволюционной России по роду своей деятельности стояли близко к преступному миру. Таковыми были содержатели игорных домов, питейных заведений («шинков»), домов терпимости, ростовщики, маклеры, торговцы и даже скупщики краденого. Специфика подобного рода занятий требовала нередко общения с уголовными элементами и известной конспирации, для чего использовался жаргон.

Во-вторых, у евреев имелся разговорный язык идиш, благодаря которому они общались между собой. Элементы идиша также нашли значительное распространение в русском жаргоне. В частности, «хавира» – воровской притон, «хевра» – группа карманников, «шайка» – от еврейского (chover) общество, содружество, «мусор» – агент сыскной полиции (от евр. «доносчик»).

Значительное влияние на процесс развития русского арго оказал также более «опытный» преступный мир стран Западной Европы особенно с развитием капитализмма в России. Причем заимствование шло как из литературного языка, так и из профессионализированных жаргонов преступников. Например, из немецкого языка были заимствованы такие слова-жаргонизмы, как «фрайер» – общее название жертвы, «бур» – сообщник, «гутенморген» – утренняя кража; из французского: «шпана» – мелкий вор, «марьяжить» – завлекать, «алюра» – проститутка; из английского: «шоп» – магазинный вор, «шкет» – подросток; из венгерского: «хаза» – притон.

Жаргон, как правило, вырабатывался у каждой категории профессиональных преступников. С одной стороны, он носил универсальный характер, т е. определенная часть терминов и слов являлась общей для всех правонарушителей, а с другой – был сугубо индивидуален для каждой группы. Наиболее развитым оказался специализированный жаргон карманных воров, карточных шулеров, взломщиков сейфов, бродяг и скупщиков краденого.

Конец XVIII и первая половина XIX веков знаменуются разложением крепостнических отношений и как следствие этого резким ростом бродяжничества, увеличением преступлений, хотя ее уровень в расчете на 100 тыс. населения был относительно небольшим (в 1853 году на полмиллиона населения С. – Петербурга приходилось всего 5 убийств, 6 грабежей и 1260 краж и мошенничеств).

В структуре преступности по-прежнему преобладали имущественные преступления, число насильственных деяний было незначительно. Это связано в определенной мере с общим процессом изменения качественной стороны преступности и устойчивой тенденцией перехода от насильственного завладения чужим имуществом к тайному его похищению.

Рост капитализма в России знаменовал собой изменения во всех сферах социальных, экономических и правовых отношений общества, что обусловило качественно новый этап в развитии преступности, в том числе профессиональной.

С отменой крепостного права значительно снизилось (почти вдвое) бродяжничество, в то же время резко увеличилось число имущественных преступлений. Раскрепощение дало крестьянам личную свободу, одновременно ухудшив их материальное положение, поскольку большой выкуп за малый надел земли не давал возможности прокормить семью, а это приводило к разорению многих крестьянских дворов. Реформа 1861 года вызвала интенсивные миграционные процессы в стране, в связи с чем пореформенный период характеризуется также резким увеличением преступности в городах, где оседали разорившиеся крестьяне, прибывающие на заработки. Непривычные условия городской жизни, жестокая эксплуатация, недовольство «дарованной» свободой и нищенство толкали их на путь совершения преступлений.

Однако не все виновные совершали преступления из-за голода и нищеты. Например, подлоги кредитных бумаг, карманные кражи, карточное мошенничество, кражи под предлогом посещения богатых лиц (квартирные кражи), и другие совершались профессиональными преступниками, нередко выходцами из купеческого и дворянского сословий. Аналогичное замечание можно отнести и к проституции. Небезынтересно отметить, что английский ученый Вильям Бутс, проведя исследование преступности, в том числе проституции, обнаружил среди проституток лишь 2% женщин, вставших на этот путь из-за бедности. Основными мотивами оказались: соблазн – 33%, добровольный выбор – 24%, дурное общество (окружение) – 27%.

Не изменилась структура преступности России и в конце XIX столетия – периода наиболее интенсивных темпов развития капитализма.

Так, с 1868 года все виды преступлений почти при стабильном числе населения возросли в несколько раз. Например, убийства – более чем в 10 раз, кражи в 5 раз и т п. Преступность в России в целом до конца столетия постоянно возрастала, опережая темпы роста населения. Ее увеличение происходило исключительно за счет имущественных преступлений, дела о которых составляли две трети от общего числа всех уголовных дел.

Вызывает криминологический интерес также хотя бы примерное количество профессиональных преступников в дореволюционной России. Определить это очень сложно, поскольку раскрываемость преступлений в конце XIX – начале XX веков была низкой. Однако некоторое представление можно получить из ежегодных отчетов и обзоров полиции. В среднем за год полиция С. – Петербурга задерживала профессиональных бродяг до 200—300 человек; лиц без определенного места жительства и работы – до 20 тыс.; воров – свыше 1000 (из них четвертая часть ранее подвергалась судимости); нищих – до 19-20 тыс. человек. Если среди них и не было профессионалов высокой квалификации, то все же бесспорен был тот факт, что они существовали за счет противоправного занятия (бродяжничество и нищенство являлись преступлениями).

Кроме того, в антропометрическом отделении С. – Петербургской полиции на начало XX века хранилось учетных карточек на столичных преступников – 47437 единиц и на провинциальных – 10453. Если принять во внимание, что на учет ставились чаще преступники устойчивого типа, то значительная часть состоявших на учете, очевидно, могла быть отнесена к категории профессионалов. Вместе с тем «попытка установить число этих привычных или профессиональных преступников, специалистов и аристократов в преступном мире, – писал М. Гернет, – дают поражающе малые цифры». Отмечалось, что в Англии, Германии к 1907 году их насчитывалось не более 2-4 тыс. Не была, очевидно, исключением и Россия, если подходить к оценке профессионального преступника с позиций его квалификации и «аристократичности», в чем нас убеждает анализ контингента сахалинских каторжан, проведенный известным журналистом В.Дорошевичем. Если же исходить из признака существования за счет преступной деятельности, то показатели будут значительно выше.

На распространение профессиональной преступности существенное влияние оказывала сама пенитенциарная система России. По свидетельству многих зарубежных и отечественных авторов, места лишения свободы играли большую роль в повышении преступного «ремесла», а стало быть, профессионализации. В дореволюционной России длительное время не существовало разделения осужденных по режиму содержания, возрастным особенностям, а до начала XIX века во многих губернских тюрьмах вместе с мужчинами содержались также женщины и дети. Поэтому места лишения свободы превращались в своеобразные школы по обмену преступным опытом.

Переход российского капитализма к своей завершающей фазе развития – империализму, как известно, сопровождался дальнейшим усилением эксплуатации трудящихся масс, ухудшением их материального положения и физического состояния. Следствием этого, как и раньше, явился рост уголовной преступности.

Нельзя не отметить одну весьма важную особенность: такие преступления, как грабежи, разбои и кражи, в этот период нередко являлись своеобразным протестом рабочего класса против угнетения и несправедливости со стороны правящего сословия.

Однако преступность в России с 1889 по 1908 год в целом выросла незначительно, что можно объяснить следующими причинами. Во-первых, органы правопорядка были заняты преимущественно политическими делами в годы первой русской революции. Во-вторых, замедление темпов роста преступности произошло также в результате отвлечения мужского населения на службу в армии в связи с русско-японской войной. Но этот процесс длился недолго. Уже в 1906 году с подавлением русской буржуазной революции преступность снова растет. Наиболее интенсивно росло количество краж, грабежей и разбоев. Их постоянный рост отмечался вплоть до первой мировой войны.

Рост преступности обусловливался также крайне негативным моральным состоянием общества перед первой мировой войной. В этот период, отмечали многие ученые, регистрировалось самое большое количество уголовных посягательств, связанных с мошенничеством, подделкой документов и преступлениями против нравственности, распространением наркомании.

В целом ежегодно количество возбужденных уголовных дел составляло около 4 млн., из которых от 20 до 30% дел прекращалось по оправдательным мотивам. Однако перед самым началом войны преступность заметно снизилась.

ПРОФЕССИОНАЛЬНЫЕ ПРЕСТУПНИКИ И ИХ ПОЛОЖЕНИЕ В УГОЛОВНОМ МИРЕ РОССИИ

В России конца XIX столетия с организацией стабильной тюремной системы и уголовного розыска при интенсивном росте преступности начинается формирование иного мира преступников, деятельность которых в новых условиях нуждалась в определенной консолидации с целью обеспечения собственной безопасности. Наиболее активно этот процесс проходил в среде рецидивистов. Отмечалось, что все мошенники и воры делились на группы и классы, каждый со своей специальностью.

Преступный мир России, как и других капиталистических стран, был разнообразен не только по социальному составу лиц, их положению в криминогенной среде, но и по роду противоправной ориентации (воры, мошенники, грабители). К началу XX века в местах лишения свободы, преимущественно на каторге, сформировалась определенная иерархия осужденных. Ее составляли четыре касты преступников, объединенных по убеждению, криминальной квалификации, положению в уголовной среде и физическим особенностям. Эти, выражаясь современным языком, неформальные группы, по словам СВ. Максимова, распоряжались жизнями осужденных, были их судьями и законодателями. Они подразделялись на «Иванов», «храпов», «игроков» и «шпанку».

К «иванам» причисляли себя заключенные, которые занимались грабежами, терроризированием каторжан, стараясь утвердить свое влияние. «Храпы» стремились делать все чужими руками. Их еще называли «глотами», так как они способствовали возникновению ссор между каторжанами, во время которых принимали сторону сильных в расчете получить какую-то выгоду. «Игроки» – это каста, состоящая из профессиональных игроков в азартные игры, нередко карточных мошенников (шулеров). «Шпанка» представлялась низшим сословием каторжан, всеми эксплуатируемыми, забитыми и, как говорили о них, «от сохи на время».

Ознакомившись с бытом и нравами каст, В. Дорошевич писал, что они, кроме «шпанки» – «аристократы каторги и ее правящие классы». Однако это несколько преувеличенная оценка роли уголовных каст на каторге. Из данных самого же Дорошевича видно, что их члены не были связаны между собой уголовно-воровскими обязательствами, не имели каких-либо более или менее стабильных правил поведения, «законов» и т п. Элементы дисциплины и власти наблюдались лишь у «игроков». Будучи, очевидно, образованнее и более развитыми по сравнению с другими заключенными, располагая определенными суммами денег, имея свое окружение и даже телохранителей, «игроки» действительно навязывали свою волю всей каторге, в том числе и администрации. Они имели далее своих «рабов» – каторжан, проигравших жизнь в азартной игре (под названием «три косточки»).

На сахалинской каторге среди заключенных были и другие категории. Например, «сухарники», которые за вознаграждение выполняли чужую работу или брали на себя преступления других лиц. Кстати, эта специфическая группа существовала и в других местах лишения свободы. Обычно ее составляли лица, осужденные к длительным срокам наказания. Чтобы выжить, они продавали себя.

Наиболее малочисленная неформальная группа включала тюремных ростовщиков или барышников (на жаргоне «асмадеи»). Большей частью этим занимались профессиональные бродяги, называемые в преступном мире (и полиции) «Иванами, не помнящими родства».

В условиях свободы такой дифференциации не существовало, за исключением деления воров на «урок» и «оребурок» (крупных и мелких преступников). Вместе с тем рецидивисты, например, объединялись в преступные сообщества («малины»), в каждом из которых консолидировалась определенная разновидность («масть») профессиональных преступников – карманные воры («ерши»), магазинные воры («городушники»), взломщики сейфов («медвежатники»), мошенники, использующие фальшивые украшения («фармазошцики»), карточные шулера и т п. Такие объединения имели главаря («пахана»), делились на мелкие группы («братства») по два – пять человек для непосредственного совершения преступлений.

В «малинах» устанавливались определенные неформальные нормы поведения, однако они не выходили за рамки данной микрогруппы. Нами не обнаружено случаев, когда бы блатные «законы» действовали на территории всей страны и были бы обязательны для какой-либо группировки преступников. Но бесспорно установлено пять профессионализированных категорий преступников, отличавшихся друг от друга противоправной направленностью. Рассмотрим их несколько подробнее.

1. Грабители – наиболее опасная, хотя и малочисленная группа преступников, специализирующихся на насильственном завладении имуществом (в уголовной среде они назывались «громилами»). Убийства ими чаще совершались при разбоях в помещениях (квартиры, лавки). Орудия преступления были самыми разнообразными (кистень, топор, веревка), однако в начале XX века, по свидетельству В. Лебедева, среди «громил» (не только) получили распространение финские ножи.

Уголовные традиции этой категории преступников соизмеряются веками. Жестокость способов совершения преступлений, вызывающая большой резонанс в обществе, тяжесть правовых последствий в случае разоблачения, специфика сбыта похищенного имущества обусловливали необходимость объединения грабителей в хорошо замаскированные сообщества, порой численностью до 100 и более человек. Например, в начале XX века Московским уголовно-розыскным отделением в результате длительной и очень хитроумно проведенной операции была обезврежена шайка «грабителей-убийц», в состав которой входило больше ста участников. Эта группа действовала на протяжении многих лет в районе Большой Грузинской дороги и имела разветвленные преступные связи среди местного населения. Жертв своих преступники, как правило, убивали и сбрасывали в пропасть, поэтому никаких следов преступления не оставалось.

По указанию центральных властей полиция направила в район действия грабителей опытного московского сыщика, который «после долгого путешествия по разным духанам, ресторанам и вертепам воровских пристанищ» напал на след шайки и внедрился в ее состав.

2. Профессиональные воры – самая многочисленная категория преступников, которая дифференцировалась на множество различных «специалистов» в зависимости от объекта, предметов и способов противоправного посягательства. Официально их насчитывалось 25 разновидностей, но на практике было гораздо больше, так как многие в это число почему-то не вошли.

Похитители денег из сейфов. В преступном мире России они стояли на первом месте по воровской квалификации, особому положению и независимости от иных категорий уголовников, что создавало им известный авторитет среди других преступников и даже полиции, где все они были на учете.

В зависимости от способа совершения преступлений они разделялись на «медвежатников» и «шнифферов». Первые «работали» без взлома, открывали сейфы с помощью ключей, особых отверток и другого воровского инструмента (они имели специальный набор всевозможных приспособлений, который размещался в кожаном поясе). Вторые проникали в сейфы путем взлома замков, дверей[1]1
  Шнифферами» называли и других ворон-взломщиков.


[Закрыть].

В начале XX века взломщики сейфов впервые применили при совершении преступлений газосварочный аппарат, что вызвало много споров среди криминалистов России и стран Западной Европы и лишний раз подтвердило мысль о том, что научно-технический прогресс никогда не был безразличен преступному миру.

«Медвежатники», как правило, не поддерживали связей с иными категориями преступников и не совершали иных преступлений, находясь даже в крайней нужде.

Они специализировались на кражах грузов из почтовых и багажных вагонов. У них была четкая, отработанная до деталей технология и инструментарий для совершения преступлений. По оценке полиции России и западных стран, железнодорожные воры составляли одну из опаснейших категорий преступников.

Магазинные воры. В уголовном мире России они назывались «городушниками» или «шоттенфеллерами». Предметами их посягательств были одежда, ювелирные изделия и другие вещи. Магазинные воры имели несколько разновидностей. Одни занимались хищением денег из касс, для чего оставались в помещении после закрытия магазина. Другие пользовались специальным инструментом (пластины, вымазанные клеем) для извлечения бумажных денег из прилавков. Третьи занимались похищением денег при размене крупных купюр у кассы – «менялы», или «вздержчики». (В отдельных случаях этот вид преступления квалифицировался как мошенничество.) Четвертые специализировались на похищении вещей с витрин («витринные воры»).

Похитители грузов специализировались на кражах с ручных и гужевых тележек, на которых обычно развозились товары по магазинам и лавкам. Особенность их преступной деятельности заключалась в совершении краж группой соучастников.

Воры, кравшие с экипажей, – «поездушники».

Воры, занимавшиеся кражами из гостиниц. У них также имелось несколько более узких специальностей, обусловливаемых временем (день, ночь, утро) и способами совершения краж.

Квартирные воры («домушники»). По способу совершения преступлений они разделялись на квалифицированных и обычных. В обоих видах имелось по несколько самостоятельных воровских направлений. В качестве орудия преступления преступники использовали различный воровской инструмент – «фомки», «гусиные лапки», «вертуны» и т п. Наиболее опытные рецидивисты имели «международный» воровской инструмент, получивший название «уистити». Менее опытные воры совершали кражи через форточку («форточники», «скокари»), либо с помощью прислуги, под видом должностных лиц или знакомых (кража по «тихой»). Всего насчитывалось 7 – 8 категорий квартирных воров. Однако профессиональными среди них, по мнению Г. Н. Брейтмана, были только взломщики. К остальным относилась «серая масса», которая жила по ночлежкам и была лишена своей общественной организации.

Конокрады – «скамеечиики» (учитывались в одной графе со скотокрадами) – в то время одна из наиболее значимых категорий воров с вековыми уголовными традициями, специальным жаргоном, межгубернскими преступными связями, хорошо отработанными приемами конспирации. Организованность и сплоченность конокрадов вызывались спецификой совершения краж и сбыта похищенных лошадей. В их среде было много цыган, связанных со скупщиками («лошадными барышниками»). Кражи лошадей раскрывались редко, чему способствовали способы сокрытия следов преступлений. Лошадей, например, перекрашивали, изменяли у них форму копыт, подтачивали зубы и т д. Данные преступления чаще всего совершались группами, которые с полным основанием можно отнести к преступным организациям, имевшим место дислокации, связь с полицией, свою «агентурную сеть» и жесткие неформальные правила поведения. Не случайно Г. Н. Брейтман писал, что первое место среди преступных обществ следует отдать обществу конокрадов, представляющему в некотором роде государство в государстве. Оно самое многочисленное и самое грозное. Иногда такое общество насчитывало несколько сот членов, и их, очевидно, можно отнести к проявлению организованной преступности в России.

Карманные воры. Они относились к высококвалифицированным уголовникам, однако по сравнению с другими категориями считались мелкими ворами и не пользовались большим авторитетом в преступном мире, особенно среди осужденных (исключение составляли международные карманники – «марвихеры»).

Наиболее распространенными были квалифицированные кражи, совершаемые под прикрытием («ширмой»), для чего служили плащи, наброшенные на руку, газеты, букеты цветов, портфели и другие предметы. К орудиям преступления относились пинцеты, крючки, щипцы для среза цепочек и часов, крошечные лезвия, вставленные в кольца или браслеты, и т п. Приемы совершения краж были разнообразными. Воры действовали даже с помощью дрессированных собак.

В ряде источников отмечены исключительное мастерство и ловкость русских карманных воров, отличавшихся этим от карманников стран Западной Европы. Но дело здесь не во врожденных или национальных свойствах личности, как предполагал Ч. Ломброзо, а в условиях ведения преступного образа жизни и уголовно-воровских традициях. В Англии, Франции, например, существовали специальные школы, между тем в России карманники воспроизводились практикой поколений профессиональных преступников. И если небезызвестный Картуш пользовался только манекенами в обучении карманных воров, которых бил палкой по голове за каждую неудачную попытку, то, по словам Белогриц-Котляревского, на Руси «они (учителя. – А.Г.) показывали ученикам своим тут же на площади, с какой ловкостью надо это сделать: вынимали у проходящих из карманов табакерку, нюхали табак и клали ее снова в карман проходящему, а тот шел, ничего не замечая». Отмечалось, что карманные воры очень боялись попасть в места лишения свободы (очевидно, это связывалось с возможной потерей там воровских навыков) и игнорировали любые отношения с грабителями.

Иные категории воров. К ним относились более мелкие, но не менее опасные преступники, которые действовали в одиночку или небольшими группами. Воровским «авторитетом» они не пользовались в связи с низкой криминальной квалификацией. В основном эти воры действовали с помощью опаивания потерпевших снотворным («малинщики») и при участии профессиональных проституток («хипескики»). Сюда же можно отнести воров, кравших собак дорогой породы («собачники»), белье с чердака («голубятники»), шапки в прихожих («капорщики»), мешки у крестьян («торбовщики»), похищавших вещи во время пожара («пожарники»), похорон («мо-рушники») и других. В уголовной среде эту категорию презрительно именовали «портяночниками».

К последней группе относились преступники, стоящие на самой низкой ступени воровского профессионализма, – это обиратели пьяных, крадущие белье с веревок, продукты из сумок и корзин и т п. Однако в отличие от воров стран Западной Европы у профессиональных воров России, по мнению начальника уголовного сыска г. Москвы В. Лебедева, не наблюдалось большой дробности в специализации. Например, в Германии воры подразделялись на похитителей конских покрывал, птиц, зонтиков, костылей и т д.

Характеристика уголовно-воровской среды не будет завершенной, если не показать другие категории преступников, без которых существование первых было бы значительно затруднено. К ним относились скупщики краденого («барыги»), укрыватели преступников («становщики»), содержатели воровских притонов («малин»).

Скупщики краденого представляли собой финансовую элиту преступного мира. Как правило, они имели стабильных поставщиков похищенного товара, а нередко и сами являлись организаторами преступлений. Некоторые скупщики становились купцами и открывали легальное дело. Аналогичное положение отмечалось в странах Западной Европы. Воровские притоны играли существенную роль в жизни профессиональных преступников. Там они укрывались от полиции, потребляли наркотики, знакомились с новыми членами воровских шаек, обсуждали многие вопросы своей деятельности. Содержателем притона чаще являлась женщина («воровская мама»).