Текст книги "Каждому аз воздам!"

Моему другу юношества и просто хорошему человеку Морозову Владимиру Ивановичу – посвящается!

г. Ульяновск.

От автора

Я не смею утверждать, что описанные в этом романе события имеют строгую документальную достоверность, но могу с уверенностью сказать, что в романе присутствуют несколько реальных исторических персонажей. А вот военные операции диверсантов-ликвидаторов в тылу врага имеют некоторую документальную основу. Почти все имена главных героев этого романа изменены, но все, что в нем описано, подано максимально правдиво. Также изменено название города, где происходили эти драматические события. Большинство фактов, касающиеся работы Смерш засекречены до сих пор и скорее всего, будут находиться в этом состоянии вечно. Какой ценой далась им эта победа, достоверно знают только они, преданные патриоты своего государства. Сейчас на фоне вражеской оголтелой русофобии, которая ежедневно льется из-за рубежа, мы несколько подзабыли, что такое патриот своей страны. Мы без оснований ругаем нашу власть и презрительно называем свою страну Рашкой! Все второстепенные действующие лица в романе имеют достоверные биографии и описаны со слов моего деда. Конечно, этот роман не лишен художественного вымысла, иначе это будет не роман, а сухая сводка фронтовых новостей. Мне пришлось существенно смягчить большинство жутких и кровавых фактов, которые рассказывал мне дед. Иначе рискую прослыть убежденным мазохистом и гомофобом Выбора у них не было, шла смертельная война и было не до либеральных сантиментов. Роман рассказывает, не просто о военной прифронтовой контрразведке Смерш, а о малоизвестном сверхсекретном отделе Смерш – 4, где главной целью была работа по заброске советских диверсантов контрразведчиков в тыл противника. Если большинство военных разведчиков во время Великой Отечественной войны имели боле широкое поле действий в тылу врага, то Смерш-4 был остро заточен, только на определенную боевую задачу. Это были бескомпромиссные, а порой подчас жестокие ликвидаторы вражеских диверсионных школ курсантами, которых были предатели и идеологические враги СССР. Ведь всем известно, что предателей Родины всегда уничтожают в первую очередь. Эти невероятные военные действия в тылу врага мне рассказывал, на протяжении 15 лет мой дед, капитан контрразведчик Смерш – 4. С того времени, я, в тайне от деда, стал вести записи в своем дневнике, а когда гриф секретности был частично снят, решил все эти воспоминания свести в один роман. Все биографии главных героев почти достоверны и списаны с реальных людей, которые действительно существовали. Первая книга романа охватывает временной период с 1916 г по 1943 г. Все записано без сокращений и цензуры, поэтому, из-за насилия и обилия кровавых и сексуальных сцен, будет возрастной ценз 18+. Это события времен Великой Отечественной войны, рассказывают о противостоянии двух серьезных контрразведок мира, советского Смерш и гитлеровского Абвера, где жизнь человека, порой имела второстепенное значение и не стоила ломаного гроша. Главное цель, а люди – это фронтовые пахари, которых полегло в той жуткой войне, великое множество. И это, как мы знаем, было оправдано. Так же я не придумал главную героиню и соответственно всю любовную линию, я лишь украсил реальную жизнь героини, некоторыми характерными для художественного произведения живописными подробностями. Судьба главной героини трагична, но я должен описать все, хотя мой дед был категорически против разглашения некоторых подробностей. Надеюсь, на вечных небесах, он меня простит. Я лишь исполнил главное непререкаемое условие деда, предать огласке действия группы в то время, только после смерти всех главных героев. В 2011 году, в возрасте 91 года, ушел из жизни последний участник этой группы. К сожалению, мы – потомки людей, совершивших этот подвиг, очень мало знаем о героях этой тайной войны, развернувшейся в 1941–1945 годах в тылах противника и отдавших свои жизни ради грядущей победы над фашизмом, который сегодня опять поднимает голову на Западе и даже на некоторых постсоветских территориях. Доказательством этому служит увлеченность некоторых ультраправыми идеями. История во многом превратилась в орудие пропаганды, которое сильные мира сего используют, так как им выгодно. Непростительно забывать истинную цену той Победы. Это наша общая история!

Предисловие

Стояли последние теплые деньки бабьего лета. Середина осени 1996 года. Тихий провинциальный городок Ряжск, что на Рязанщине. На площади Советской, бывшей Базарной, на которой когда-то, до 1924 года, стояла церковь Святой Троицы, в уютном уголке возле магазина «Золотой», сидел крепкий седой старик. На его груди блестел красной эмалью и позолотой довольно внушительный иконостас из орденов и медалей. Почему-то каждую осень, когда природа начинает готовиться к зимней спячке, на него накатывала грусть. Со времен прошедшей войны он не любил осень. Слякоть, ветер, перемена погоды, утренние заморозки, на него действовали удручающе, вызывали депрессию и какую-то непонятную тоску. Она словно напоминала о бренности бытия, в такие минуты почему-то ему всегда вспоминались детские годы и близкие люди, многих из которых уже нет рядом. Он никогда не рассказывал про свою непростую жизнь. Старик просто не любил, когда лезли в шкаф и начинали пересчитывать выстроенные в рядок его скелеты. А там их было предостаточно, он с успехом мог сказать, что список его смертных грехов, как-то подозрительно смахивает на список его жизненных планов. Растревожил себе память, разворошил, как потухший костер, и понесло его по воспоминаниям, сначала детских, безоблачных, потом тревожных, отроческих и не совсем радостных в зрелые годы. Прошло очень много лет, но память коварная штука, ничего не хочет забывать, выдает и выдает все новые и новые эпизоды его шальной жизни. Личный опыт подсказывал, что подарки делает судьба, а в дерьмо влезаешь, как правило, сам, по собственному желанию. Когда-то, в пятидесятые годы, он, по настоянию своего друга и фронтового товарища, переехал в этот уютный старинный город. Он ему нравился своей провинциальностью, жизнь здесь, как будто застопорилась в прошедшем времени, когда он еще молодой и сильный считал, что может перевернуть весь мир. На новом месте он прижился и никогда об этом не жалел. Друга своего, с которым они прошли сквозь огонь и медные трубы, в ужасное для страны военное лихолетье, он похоронил два года назад. И каждый год, осенью не спеша, в день смерти его закадычного друга, он приезжал в сопровождении внука Дмитрия на Братское кладбище, где на военном мемориальном некрополе города Ряжска, нашел своё последнее пристанище его военный друг и соратник, который несколько раз спасал ему жизнь во время войны. Он присел на ступеньки часовни у входа в мемориал и, пока Димка шел по широкой аллее в глубину мемориала, чтобы возложить цветы под центральный обелиск, незаметно достал плоскую карманную фляжку и торопливо отпил несколько глотков. Сыновья и дочь, а также трое уже взрослых внуков категорически, до жуткого скандала, запрещали ему пить спиртное, но в этот день он решил отступить от этого правила. Неожиданно подъехал шикарный джип, из него вышла высокая, красивая в своем возрасте старушка, в сопровождении двух молодых людей и направилась к обелиску. Молодые люди несли огромную корзину гвоздик.

– Степанида? – окликнул её дед! Она подслеповато вгляделась в лицо и всплеснула руками, – Господи, Саша, родной ты мой! Как я рада тебя видеть! И мелкими шажками заспешила к деду. Молодые люди остановились и с интересом стали разглядывать деда. Они трепетно обнялись и застыли. Старушка не выдержала и расплакалась, дед, вынув платок, стал нежно вытирать слезы с её все еще красивых щек. Наконец она отстранилась от деда, перехватила у него носовой платок и начала вытирать запотевшие очки. Дед украдкой сунул ей фляжку с коньяком, она, посмотрела на него с удивлением, но фляжку взяла, сделала большой глоток и крякнув, как мужчина, отдала фляжку деду.

– А ты Стеша, со времен войны так и не научилась пить коньяк!

– Спасибо мой дорогой это было, как нельзя, кстати, вот приехала к Сереже, так как еще не была после похорон на месте его погребения, то болела, то внуки затеяли мой переезд в Рязань, поближе к себе. Она махнула рукой и молодые люди понесли корзину с цветами к монументу.

– Ну, как ты, Саша? Болеешь, наверно? Я тоже, после смерти Сережи стала частенько хандрить.

– Стеша, как говорил твой муж, царствия ему небесного, если тебе уже полтинник, а ты поутру бодро встаешь, и ничего у тебя не болит, значит ты в морге! По аллее возвращался внук Димка, Степанида внимательно стала разглядывать юношу.

– Так-так! Вижу в лице этого молодого человека знакомые черты и характерное телосложение, для сына он слишком молод, а ты слишком стар на такие подвиги, выходит это внук твой?

– Да Стеша – это старший внук Дмитрий, курсант Академии МЧС, приехал на побывку. Через три дня уезжает на учебу.

– Как же он вырос, я его видела еще, когда он под стол пешком ходил. Как твоя жена? Привет ей передай! Будет время, я заеду поболтать с моей старинной подругой. Ну, я пошла, надо цветы возложить и убрать вокруг. Будь здоров, дорогой мой человек! Димка поздоровался, почтительно остановился в сторонке и во все глаза разглядывал Степаниду.

– Какая статная женщина! Аж дух захватывает! С ума сойти! Наверно была она писанная красавица в молодые годы?

– Да Димка, это наилучший образец женщины, которых мне приходилось встречать на своем долгом веку, это эталон красоты и порядочности русской женщины. Подобные женщины в наше время уже большая редкость!

– Дед, а кто такой этот человек, что изображен на обелиске, ты никогда о нем не рассказывал? Бравый такой, умный пронзительный взгляд, живое одухотворенное лицо.

– Дмитрий, если бы этого человека не было в моей жизни, то возможно и вы, никогда не появились на этом свете!

– Вот как! – И чем же знаменит этот человек, я смотрю он заслуженный, генерал-майор, вон сколько орденов у него на груди, больше чем у тебя!

– Да Дима, он начал свою работу в разведке за десять лет до того, как встретил меня в далеком 1933 году. Дед достал из внутреннего кармана орденскую книжку и вынул из неё пожелтевшую фотографию, – Обрати внимание на петлицы – четыре кубаря, этот снимок сделан до 1935 года, когда постановлением ЦИК и СНК СССР четыре кубаря капитана, сменили на одну шпалу. Я познакомился с ним в 1933 году, он уже тогда был капитаном, я, как раз, провалил экзамены в военное училище в Киеве и был на перепутье. Ему дважды писали представление на присвоение звания Героя Советского Союза, но его ершистый характер и сумасшедшие выходки в тылу врага во время войны, так и не позволили присвоить ему это высшее звание воинской доблести в СССР. Но он никогда об этом не жалел. Наград у него и так хватало, три ордена "Красной Звезды", два ордена "Отечественной войны" обеих степеней, орден Ленина и Орден Богдана Хмельницкого II степени, а медалей за «Отвагу», "За Победу над и взятие…" без счета, эти награды говорят сами за себя.

– Я, уже видел эту фотографию, мне бабушка показывала, тут ты еще совсем молодой, стоишь с каким-то суровым военным, это он? – Да Дмитрий, это он бандит и налетчик, гроза Ряжского уезда во времена далекого НЭП в Советской России.

– Не может быть, как он умудрился из бандита стать генералом?

– Неисповедимы пути Господни, про его героическую жизнь надо писать романы. Тут к внуку подошли две симпатичные девушки, одна из них игриво обратилась к нему, – Димка, Шульга, – ты придешь сегодня на дискотеку в Дом Культуры? – Да, Марина я буду с братом Сашкой! Дед подмигнул, – Что пострел, пользуешься успехом у слабого пола? Смотри, доведут они тебя до цугундера! – Ну что ты, дед, сейчас время другое и за сомнительные знакомства уже давно не привлекают. У нас просто приятельские отношения и ничего больше. Одна из них неровно дышит к Сашке. Я другую девушку люблю! Они неспешно поднялись со ступенек часовни, и пошли к автомобилю. Прощай мой старинный друг! Мирная жизнь продолжается…

Глава первая

Александр Шульга с наслаждением растянулся на деревянных нарах, день прошел, туда ему и дорога. Впереди еще более пяти лет этого ада, этих нечеловеческих условий. Думать ни о чем не хотелось, хотелось мучительно спать, только сон мог выключить этот кошмар, который уже два с лишним года, длился не по его воле. Шульга по каторжному этапу, добрался до Колымы к концу 1938 года. К тому времени, либеральное правление в лагерях закончилось, а рассказы о новом распорядке содержания радости не прибавляли. Этот лагерный пункт, был одним из 58 лагерей Дальстроя, раскинулся у подножия сопки сплошь покрытой вековыми деревьями. Бараки довольно старые, но ближе к подножию сопки, белели срубы новых строений. Строится новая санчасть, за санчастью, несколько зеков в черных спецовках и с большими цифрами на груди, копают огромные ямы под фундамент штрафного барака усиленного режима (Бур). Столовая тоже новая, её отстроили всего два месяца назад. Шульгу поселили во втором бараке, расположенном несколько выше, совсем рядом находился КПП лагеря. Он устроился на верхних нарах, где нет вертикальных стоек, подальше от окна, это суровый Север и холодного пронизывающего ветра здесь хватает и банальная простуда, в течение недели, может с легкостью осложниться до воспаления легких и оправить тебя в мир иной. Лечения здесь никакого нет. Вообще летом здесь очень красиво из окна открывается изумительный вид на местный ландшафт. Сопки со скалистыми вершинами, изумрудное плато, речка с бурлящим потоком переходящая в перекаты и гомон северных птиц. Но всю эту райскую красоту, этот альпийский пейзаж, угрюмо венчают неказистые черные вышки с молчаливыми автоматчиками. Те, кто уже давно здесь, прекрасно знают, что в этих лагерных пунктах, закон имеет второстепенное значение и все, что ты можешь тут получить, за свой нечеловеческий труд, будет пустая баланда, да маленький островок каши. Формально, его судили по 197 статье, за превышение служебных полномочий, а потом вдруг, собрали все в одну кучу, так как существующая судебная практика изменников родины и бабников при случае, смешивала в одну кучу их действия и квалифицировала одинаково – статья 58. ч.1 УК РСФСР (контрреволюционные преступления). То есть, как говорил Шульга, Володе Назарову, соседу по нарам, – Я получил свой срок за то, что залез не на ту революционерку, на что, засмеявшись, Назаров ответил, – Выходит дорог нынче лохматый сейф, раз за пользование женским телом, судят, как за контрреволюционную деятельность! У Шульги не было претензий к судебной тройке, срок он свой получил за дело, как говорится, вначале надо было со своими бабами разобраться, но он одного не мог понять, почему их политзаключенных держали заодно с ворами и грабителями? Ведь это же не люди – это людоеды! Мало того, что они уничтожали себе подобных, можно сказать, собратьев по несчастью, так они еще умудрялись прицепом третировать нас политических. Не проходило и дня, чтобы кого-то не выносили по утрам, ногами вперед! Резали и убивали за неосторожно оброненное слово, за мизерную краюху хлеба, за отстаивание своих взглядов, которые могли отличаться от их пещерных правил. Причем в большинстве там не на что было смотреть, маленькие, плюгавенькие, щербатые, греху то зацепиться там не за что, но гонору и косноязычия хоть отбавляй. А эта, так называемая воровская феня, которая порой доводила его до белого каления. Эти воры говорили, как будто бы на русском языке, но Шульга с удивлением ловил себя на том, что не понимает и доброй половины произносимых этими странными людьми, слов. И порой он испытывал непреодолимое желание, набить всем этим невеждам морду орфографическим словарём русского языка. У этих недочеловеков, поголовно, со временем вырабатывался менталитет волка, уступил – значит слабый! Раз слабый, надо дожимать и топтать дальше! И тут же, если получил достойный отпор, начинают попутно подшучивать над неугодным, чаще, иронично унижать его своим довольно таки, злобным и воинственным сарказмом и пренебрежением. То есть напрямую они доставать уже опасались и ждали, когда он сам нарушит свод воровских понятий, дальше сходняк воров, вызов его на правило и, как закономерность, ставят на ножи. Не идти нельзя, убьют сразу на месте! Особенно бесновались не воры, а их прислужники из шестерок, но с их молчаливого согласия. Как известно в таких местах бедновато с развлечениями, а тут целый спектакль с тремя актами. Но шутки и приколы злые и бесчеловечные. Как правило они всегда заканчивались жестоким мордобитием. Известный воровской девиз: «Ты умри сегодня, а я завтра», как никогда подходил именно для этой среды! Работать они не любили, да и делать ничего не умели. Помимо воров политических очень третировала администрация лагеря, а военный конвой из солдат и офицеров, вообще зверел от малейшего неповиновения, стреляли в любого, кто посмотрит криво или не туда шагнет в колонне по пути на работу. Майор Старцев, садист и сумасброд, начальник лагерного пункта, очень любил водочку с селедочкой и порой, изрядно поддав горячительного, размахивая пистолетом, издевательски орал с крыльца администрации: – Запомните, паскуды, сталинская конституция для вас – это я! Вы никто, вы грязь лагерная! Что хочу то и сделаю с любым из вас! Я для вас закон, и я для вас мама и папа! Прибегал, матерясь, зам. начальника лагеря по режиму, отбирал пистолет и уводил его спать. А люди и так умирали ежедневно по несколько человек. Равнодушный вахтер сверял номер личного дела с номером уже готовой таблички, прокалывал покойнику грудь специальным стальным штырем и выпускал умершего, как говориться, на вольные хлеба!

Больше всего людей, помимо холода и изнурительной работы на Колыме губит странная система пайков – сколько наработал, столько и получишь. Ленинский постулат: «кто не работает, тот не ест», работает здесь на всю катушку. Иногда приходили очень большие этапы с большой земли и, так как в лагерь никогда не присылали газет и другой периодики, то новости передавались от человека к человеку, а если вдруг находился клочок газеты, то мигом разрывалась на «тарочки» – узкие полоски, для самокруток. Бумага здесь ценилась очень высоко, а радио и кино отсутствовали в принципе. Все ждали новостей, выискивали земляков с вновь прибывшего этапа и слушали новости с Большой земли, а в основном успевали перекинуться парой фраз, как там, на воле и есть ли курево, прибывших сразу загоняли в карантинный барак. Месяц полтора доходяги, прибывавшие с этапа, помещались в карантин и не выходили на работу, им просто давали передышку после многодневного изнурительного этапа. Кормили сносно и не тревожили. Это делалось для сохранения, точнее, для временного сохранения, рабочей силы. Любой лагерный пункт был рассчитан, в конце концов, на постепенное истребление всех заключенных – от голода, цинги, туберкулеза и от других болезней. Даже если природа награждала от рождения отменным здоровьем, человек жил в таких условиях всего несколько месяцев. Была середина 1941 года! Новость о начавшийся войне всколыхнула весь контингент лагеря. И принес её начальник режима во время общего собрания. Урки, обзывали его кумом, а его помощника, женственного вида лейтенантика, называли подкумком! Вообще кум или заместитель начальника лагеря по режиму имел довольно большие полномочия в этой специфической среде, даже больше, чем сам начальник лагеря. Если начальник лагеря, так называемый «хозяин» был из специальных войск МВД, которого в основном волновал только план суточной выработки, то кум, следящий за режимом содержания, обязательно подбирался из органов НКВД. От него здесь зависело все! Это, как особист при штабе полка! Это кум постепенно усиливал режим, урезал суточную пайку, работал с доносчиками, пресекал попытки побега, а работать порой заставлял по шестнадцать часов при любой погоде. Все с нетерпением ждали вестей с фронта, но информации было очень мало, знали только то, что фашисты потерпели поражение под Москвой. Многие кулаки, бандеровцы, шпионы, изменники родины, прибалтийцы не принявшую советскую власть, шушукались по углам, вот, наконец-то, большевикам придет кердык. Только Шульга ночами скрипел зубами от злости и бессилия, что он, кадровый офицер-контрразведчик, на которого Родина потратила столько средств, выучила, одела, обула, вынужден был прозябать здесь, в этом забытом богом крае. Урки еще больше распоясались, еды стало меньше, работы больше, террор конвоя усилился. Месяц назад перевели к ним в жилой барак из барака усиленного режима (бур) братьев Поповых из Читы. «Попики» как их тут метко окрестили, чувствовали себя в этой среде, как рыба в воде. Старший брат горбатый и беспалый инвалид был злющий как черт. Средний, худой, маленький, в чем дух держится у канальи, был законченным садистом и беспредельщиком. С предпоследним этапом прибился к ним еще один хлыщ, Овсянников, по кличке Овес, он приходился им племянником, высокий рыжий детина, лошадиное, землистого цвета вытянутое лицо в оспинах, сразу наталкивала на мысль, что интеллект там даже не ночевал. У Овса всегда с собой были закоцанные стиры (карты), он их крапил своим, только ему известным способом, он порой так искусно, перед игрой зарядит пулемет, то есть колоду карт, что играть с ним пустое дело. Он всегда бахвалился перед молодыми зэками воровскими прибаутками, чтобы закоцать стиры по уму, нужно не один год провести на казенных харчах у хозяина. Как только приходит новый этап, Овес тут как тут и напевая свое неизменное: «Вася, крой – грачи летят, не накроешь – улетят» Смысл этой гнусной песенки в том, чтобы выбрать простоватого арестанта по первой ходке и вовлечь в азартную карточную игру, если этого не сделать сразу, потом уже не получится, так как арестанты земляки или знакомые сразу объяснят, что за этим кроется. Позже новичку будет понятен этот бесчеловечный прием, когда он проиграет месячную норму сахара или пайку хлеба, а без пайки в лагере верная смерть, на тяжелую работу ты должен выходить каждый день. Но главным, у Овса были не карты, а животный интерес, эта тварь страсть как любил одно омерзительное занятие – он любил молодых и неопытных мальчиков. Приходит по этапу симпатичный парень в возрасте от 18 до 25 лет и ошарашено мыкаясь по углам, несколько дней привыкает к местным звериным порядкам. Он еще очень смутно представлял куда попал, зачем он здесь и чем это ему грозит. Ни лагерных понятий, ни знакомых он еще не успел приобрести. Если ты слаб духом, интеллигент по жизни, то эти скотские воровские понятия в лагере со временем травмируют его до основания. Шульге всегда было мучительно стыдно наблюдать за истощенными людьми, окончательно утратившими свой человеческий облик. А с едой в лагере была просто катастрофа. Опустившиеся люди, ели все, что мало-мальски напоминало еду, прогорклый цвета красной побежалости маргарин, промасленную оберточную бумагу, все то, что когда-то было съедобным или напоминало съедобное, или лежало рядом с ним. А так называемые воры, глумясь над человеческим желанием просто выжить, кидали им дубелую шкуру от балабаса (сало), которой утром они толпой чистили свои сапоги и с чувством собственного превосходства, ржали над человеческими слабостями, как умалишенные. Ну не сможет нормальный человек с нормальной психикой с мягким и добрым характером пожить в этом злом зоопарке. А те, которые окончательно опустились, выискивали в мусорных баках, всевозможные очистки картофеля, головы от кильки, делали смывы из порожней посуды, а вечером, собрав все эти, отдаленно напоминающие продукты, варганят себе что-то наподобие супа. Это жуткое порождение ежовской пенитенциарной системы придумано так специально, чтобы унизить и окончательно сломить волю человека. Здесь ты не человек, здесь ты подобие человека.

Овес, всеми известными ему «добрыми» способами, приближал молодого парня к себе, подкармливал, не давал в обиду, всюду таскал за собой, даже ел с ним из одной миски, но потом, как бы невзначай, предлагал сыграть в карты, «на просто так». А в воровском мире существует понятие, что «на просто так» никогда играть нельзя, а раз сел играть и если проиграешь, а проиграешь ты обязательно, то будешь расплачиваться натурой. Так как долг ему отдать нечем! Пайку отдавать нельзя, сидельцы уже успели объяснить, чем это ему грозит. И бедолага всегда проигрывал, так как карты были основательно крапленые. Карточные игры – очень распространенное средство разведения первоходов. Умелый карточный шулер, всегда чуточку извращенный психолог и играя на чувствах важности и значимости, ненавязчиво гнет свою людоедскую линию, он коварно расставляет сети и подталкивает в западню, о которых наивный первоход даже не подозревает. Конец всегда один и он закономерен и никогда не в пользу молодого парня. Опытный Овес долго подводит жертву к игре, зачастую часто ему, проигрывая, расточая похвалы или подкалывая, заставляет его потерять бдительность и поставить на игру все, что у него есть и даже больше и затем наносит решающий удар. Овсу было наплевать на воровские понятия и правила, что нельзя играть под интерес с человеком, который пробыл в лагере меньше полугода. Игра под интерес, кроме плотских утех, было выгодна и остальным ворам, так как игроки под интерес платят в общую воровскую кассу некую положенную сумму или, как в нашем случае, дефицитными продуктами. До 1938 года хранение дензнаков на территории исправительно-трудовых лагерей каралось тюремным сроком, как для зэка, так и для администрации, вплоть до начальника лагерного пункта. Это делалось для того, чтобы лишить любителей азартных игр предмета выигрыша и проигрыша. Для лагерного хождения были введены так называемые «боны» или купоны. Однако каталы умудрились играть и на боны. И человек проигрывался в пух и прах, а еще со времен чеховского «Острова Сахалин» и поныне карточный долг является для арестанта делом чести. А чем отдавать долг? Кроме молодого тела – ничего больше нет! И, как результат, по ночам из отгороженного воровского угла, доносились сдавленные крики и возня. Его за карточный долг попросту насиловали. Потом этот парень шел по рукам. В дальнейшем любой из воровской масти имел право подойти и поставить его раком, при отказе лицо разукрасят так, что он всю жизнь будет помнить свою игру в карты. Отныне он не властен над своим телом, он становится изгоем лагерного сообщества, там, где воры или работяги обитают, едят, кучкуются, байки травят, ему появляться категорически запрещено, иначе убьют. Дырявому, как их здесь называют, не положено спать на нарах и тем более на них нечаянно присесть. Он становится в бараке штатной прачкой, стирает белье воров, моет пол, ловит живность в их одежде, а вечером голый обходит по очереди все нары и вступает в половые отношения с любым, кто его пожелает. Глубоко за полночь ему, наконец, разрешают поспать под нарами. Свою миску и ложку он всегда держит при себе и, если вдруг он об этом забудет и поставит свою посуду вместе с воровскими чашками и ложками на стол, его ждет жестокое наказание. Это грубая и непростительная ошибка воровских правил и бить будут до потери сознания. И так каждый день! А отбывать свое наказание в таких жутких условиях ему придется весь срок. О человек, ты самый мерзко-пакостный подвид млекопитающих на Земле. Человек – ты сама мерзость! Но не человек в этом виноват, а породившая его система.

Шульга несколько раз пытался этому помешать, но, сосед по нарам, Володя Назаров его останавливал, – Не вмешивайся Санек, он сам сел добровольно играть, а если ты вступишься, то тебя воры потащат на правило. Твои действия будут трактоваться не по понятиям! Предложат исправить этот косяк и вернуть долг тебе. А там их будет не один десяток и при положительном решении воров, что ты не прав, тебя поставят на ножи. От всех, ты не отмахнешься. Их слишком много. Вокруг братьев Попиков всегда крутилась пара-тройка шестерок, которые были на подхвате. Принеси, подай и пошел к черту – не мешай! Попики были потомственными ворами, старший начинал тюремную жизнь еще наверно при царе Николае Вторым, младший Попик, худой, изможденный, намного моложе старшего, но какой-то он был заторможенный, всегда ходил угрюмый и злой, но заточкой и ножом махал неплохо. Хоть шмон (обыск) проходил ежедневно, он всегда умудрялся вовремя спрятать заточку. Он каким-то шестым звериным чутьем узнавал, что сейчас будет произведен шмон и с криком, – Атас, шухер, цветные на шмон канают, – вбегал в барак, и они успевали все запрещенные предметы попрятать. Минут через пять, залетали несколько солдат с офицером, всех зеков выгоняли на мороз, выход и вход перекрывались, и начиналась вакханалия, вспарывались подушки, матрацы, поднимались половицы, опрокидывали печку-буржуйку, простукивались стенки, перетряхивалась и ощупывалась вся одежда и соломенные матрацы. Что интересно, вертухаи, никогда не приходили в одно время, время прихода всегда держалось в строгом секрете, но каким образом младший Попик узнавал об этом, так и оставалось загадкой. Казалось бы, ну что можно спрятать в таких диких условиях? Нет же, ворье всегда что-то придумывало новое и порой вертухаи дивились находчивости этих сидельцев. Как-то, эти сучата, изобрели новый способ изготовления и сохранения браги, сахар был на вес золота, так они умудрились ставить брагу на ягодах морошке или голубике и мизерной щепотке сахара, если удавалось у кого-нибудь выиграть в карты месячную пайку. Шестерки, выходили работать в лес, но не работали, а заготавливали ягоду и по горсти, на дне кармана, проносили в лагерь. Когда набиралось нужное количество ягод, все приготавливалось, и они ждали удобный случай. Обычно это был, какой-нибудь предпраздничный короткий день. По бараку в нескольких местах висело несколько красных огнетушителей на случай пожара. Так эти доморощенные бутлегеры, вскрывали их, выливали все огнегасящее содержимое, промывали и все огнетушители заполнялись ягодами, сахаром и водой, дрожжами служил кислый хлеб. Все это чинно вывешивалось на положенные места и ждало своего часа, когда брага поспеет. Шмон, как всегда производился каждый день, но вертухаи ни о чем не догадывались. Проходила неделя, другая и начинался пир, как правило, он проходил ночью под выходные дни, когда шастало меньше начальства. Вот тогда Шульга насмотрелся, какой все-таки дурной народ, эти воры, их злобность и неадекватность превышала все нормальные пределы человеческих отношений. Перепившись браги, это были уже не люди, а озверевшие животные. Им доставляло видно большое удовольствие, измываться над людьми, которые не могли себе позволить постоять за себя. Поднимали сонных работяг и начинали глумиться над ними. Хорошо, если все это заканчивалось банальным мордобитием, но так бывало редко. Малейшее неповиновение и тебе в бок вонзалась острая заточка. Им ничего не стоило, схватить за голенище сапог или выломанный черенок от метлы и, пробегая по продолу (коридору) барака, разбивать спящим головы всем подряд. Этим любил заниматься изверг Овес. Никто не мог ответить, иначе забьют до смерти. Разбили один раз голову и Шульге, когда он спал, Шульга, молча, слез с нар, набрал воды из бачка, умылся, протер чистой тряпкой рану и пошел в воровской угол. Володя Назаров схватил его за руку, – Санек, ты куда? – Убьют же, их трое, и они все упившиеся! Шульга ничего не ответил, в бешенстве вырвал руку и направился к ворам.