Текст книги "Механизм революции. Конспект по основам полилогических материалистических естественно-исторических революционных переходов между социально-воспроизводственными градациями"

5.1.1. Переломная первобытность

В анализе «состояние вопроса» второго раздела «Полилогии…» отмечается:

«…у классиков мы найдем множество сильных идей относительно первобытности, но ее теории, адекватных понятий, у них нет, в том числе в завершающей эту тему работе Энгельса „Происхождение семьи, частной собственности и государства“ (1894). Наглухо зашоривающая социальное познание догма „экономизма“ уже зависала, так что, перефразируя слова того же Энгельса, можно сказать, что не экономическая, а производственная история человечества „еще в пеленках“, а то и вовсе без оных» [43, с. 67].

Да, в нашем контексте «переломной первобытности» даже говорить о пелёнках ещё «рано», ибо соответствующий формационный период в развитии человеческого общества является ещё только предтечей революционного, разрывного, узла прорыва в форме «переломной точки, суть которой есть узел бифуркации», то есть узловой точки перехода к некому подобию человеческого общества. Сам же формационный период эволюционного восходящего развития простой переломной первобытности начинается с появления такого животного как человек.

Однако, понятийно и концептуально, помимо непосредственного влияния экономизма, история первобытности во многом запутана им и в прочих сферах исследований. Так, например, часто упоминаемое в обоснованиях – «появление избыточного продукта», которое, по мнению зашоренных экономизмом исследователей, привело к формированию общественных отношений эксплуатации и связанных с ними отношений господства и подчинения. А, по сути, за этим нет ничего, кроме лишь необоснованного переноса логики рыночных отношений механизма товарообмена на совершенно иной механизм, не имеющий никакой связи со всем известными экономическими отношениями.

Другое обоснование, в условиях уже полного отсутствия избыточного продукта, на основе следующего пассажа уравнивающей эгалитарности в части уравнительного распределения ресурсов и благ как основного способа устранения противоречий в экономике и обществе – «все едят по-честному из одного котла и, так сказать, по мере вклада».

В этой связи А. С. Шушарин пишет:

«В общем от каждого – по способности, каждому – по труду. Хотя неясно, за что же тогда кушают дети и старики, не говоря о том, что иногда не пренебрегают в кушании и друг другом. Ну, ладно. Но как быть в милой эгалитарности с мощнейшей ролевой асимметрией, ранговыми структурами или, например, с привилегиями по части женщин (…), которые не только доставляли „сексуальные услуги“, но и были едва ли не самым главным хозяйственным богатством вождей, бигменов („больших людей“) и т. д. Тоже, что ли, „средство производства“? И между прочим, чем дальше вглубь, тем более пылкими были страсти в этом немаловажном вопросе, вплоть до регулярного проламывания черепов в случаях расхождения любовных мнений. Вроде бы и „эксплуатации“ не имеется, но асимметрия, мягко говоря, куда похлеще, нежели в части „избыточного продукта“. … С экономической точки зрения это уж и вовсе ни в какие ворота, так сказать, друг у дружки в собственности» [43, с. 68—69].

Однако в нашем случае переломной первобытности нет не только чего-либо экономического, но нет и какого-либо общества. А большее, на что в данный период переломной первобытности может рассчитывать наш человек-зверь, с разумом человека, но повадками животного, зверя, так это на звериные, зверские, отношения. И в этом вся суть производственных отношений этого способа производства всей действительной жизни человека-зверя.

Это, напомним, всего лишь некий исходный, начальный, а поэтому во многом искусственно сконструированный момент в теории исторического материалистического восходящего развития, ибо весь естественно исторический процесс живого един и непрерывен, а, образно говоря, настоящая вставка в него в форме метатеории «Полилогия современного мира…» есть некое упрощение реальной действительности. Кроме этого эндогенного момента имеется и экзогенный момент (экзогенная, межстрановая, логика полилогии), связанный, грубо говоря, с определением субъекта общественных отношений, самой экзогенной единицы производственных отношений единого человечества, Общества единого человечества. В частности, например, требует специального анализа и позиция автора полилогии по этому аспекту, – «группа по определению сама по себе (эндогамно) не воспроизводима, т.е. просто никак не может быть субъектом (в логическом смысле) первобытности». [43, с. 98].

При этом ранее оговоренная искусственность во многом связана не просто с самой сложностью моделируемого в форме теории воспроизводственного процесса, но и с гигантской удалённостью данного этапа развития от текущего исторического момента, фактура которого во многом лишь предполагается и физически не повторима в ряде её существенных характеристиках и условий существования. Поэтому перейдём к описанию производственной сущности апополитейной (тогдашней, подлинной, «первозданной» и критической) переломной первобытности.

Обобщая отношение к первобытности множества исследований, следует заметить, что издавна широко распространена её идеализация, начиная с древних мифов. Так и сегодня, например, Васильев Л. С. следующим образом романтизирует первобытность: «Здесь нет еще… жажды наживы, стяжательства… В центре системы ценностей находится нечто иное: жажда престижа и уважения, авторитета и социального признания, достигнутых за счет отказа от излишних материальных благ, которые, будучи предоставленными другим, воспринимались как щедрый дар и реализовывались в рамках эгалитарного потребления» [4, с. 14]. Однако, как уже отмечалось само понятие «эгалитарность» отражает все ту же одномерность экономического монологизма.

Особенностью нынешнего понимания апополитейной первобытности является то, что этнографические данные о ней, как известно, основываются на анализе совсем не апополитейных, а синполитейных форм, которые иногда называют периферийными, но которые вполне можно считать современными, ибо отстоят они от действительной, подлинной, апополитейной первобытности на десятки тысяч лет.

Интересен поэтому следующий вывод (по публикации Википедии), сделанный известным австрийский зоолог и зоопсихолог, одним из основоположников этнологии – науки о поведении животных, К. Лоренцем:

«…у сильно вооружённых видов эволюционный отбор выработал также сильную врождённую мораль – инстинктивный запрет применять всё своё вооружение во внутривидовых стычках, в особенности если побеждённый демонстрирует покорность. И наоборот, слабо вооружённые виды имеют слабую врождённую мораль, поскольку сильная врождённая мораль таким видам эволюционно ни к чему. Человек – это от природы слабо вооружённый вид (нападающий мог только поцарапать, неопасно ударить, укусить или душить, а жертва имела достаточно возможностей убежать). С изобретением искусственного оружия человек стал самым вооружённым видом на Земле, а мораль осталась на прежнем уровне».

Наконец, сам К. Лоренц пишет [15, Гл. 13]:

«Рассуждение не будет слишком натянутым, если мы предположим, что первые настоящие люди, каких мы знаем из доисторических эпох – скажем, кроманьонцы, – обладали почти в точности такими же инстинктами, такими же естественными наклонностями, что и мы; что в организации своих сообществ и в столкновениях между ними они вели себя почти так же, как некоторые еще и сегодня живущие племена, например папуасы центральной Новой Гвинеи. У них каждое из крошечных селений находится в постоянном состоянии войны с соседями, в отношениях взаимной умеренной охоты за головами. „Умеренность“, …, состоит в том, что не предпринимаются организованные разбойничьи походы с целью добычи вожделенных человеческих голов, а лишь при оказии, случайно встретив на границе своей области какую-нибудь старуху или пару детей, „зовут с собой“ их головы».

Таким образом, как пишет А. С. Шушарин:

«…суть апополитейной первобытности прежде всего как раз и состоит во «внешних» взаимоотношениях, каковые по отношению ко всему первобытному состоянию и его преодолению как раз были главными внутренними.

Вот это-то напрочь и замазывает «комплекс Эдема» либо умилительностью отношений внутри первобытных форм в коммунистической версии экономизма, либо такой же обменной умилительностью отношений между ними в буржуазной версии того же экономизма» [43, с. 75].

И дальше.

«Апополитейная, «тогдашняя» и преодолеваемая первобытность, у которой еще никаких социальных «центров» и «периферии» быть не могло в принципе, – это самая жестокая, беспощадная, «кровожадная» и консервативная форма.…

Другим серьезным препятствием на пути переосмысления именно первобытности является эволюционизм» [43, с. 76].

В печатных материалах о первобытности главенствует «беспросветный, глухой эволюционизм». Логика изложения исследований учёных и теоретиков первобытности, как правило, хронологическая и описывает естественные изменения в последовательном нарастании следов самого антропосоциогенеза. Однако, при этом, не обнаруживается в каком-либо законченном виде революционного скачка и отрицания (снятия) отжившей формы первобытности, – одни только факты и факты. Эта постепенность в фактах ничего не объясняет, предъявляя миру лишь эволюционистские усилия тысячи последовательно связанных малых величин. Иными словами, как известно, – «путь от теории к фактам существует, но пути от фактов к теории нет, какая бы груда их ни накопилась».

Переломная первобытность как вполне определенная, критическая, неравновесная и бифуркационно неустойчивая форма жизни животных-людей (людей без общества) преодолевалась сквозь хаос реального процесса, образно говоря, скачком, и, именно, прорывным скачком социальной революции. Этот скачок, эта революция, был как бы распределённым на множестве групповых форм действительной жизни этих людей-животных, людей без общества. И это была первая в жизни зарождающегося человечества необычная, распределённая, социальная революция в его истории.

Но, говоря оборотом классиков, понять этот не одномоментный и распределённый взрыв, слом и скачок – «это значит описать систему господствующих отношений в состоянии бифуркации, гибели или негэнтропийного восходящего прорыва, все того же революционного снятия, т.е. сброса в небытие господствующей формы при сохранении (симметризации) ее естественного содержания под контролем типологически уже новой «постформы» или даже множества «постформ» [43, с. 78].

Однако с неизбежностью возникает самый сакраментальный вопрос, – в каком же процессе возникли сами общества. Исходя из предлагаемой нами структуры теорий материалистического восходящего исторического развития социума по сложности, общества возникли на этапе перехода, революционного прорыва между градациями простой первобытности и переломной первобытности, который (переход) описывается прорывной теорией переломной первобытности. Главное в этом описании – это процессы перехода от отживших отношений «людей без общества» (градация «просто первобытность») к новым отношениям уже «общества людей», начиная с примитивнейших обществ («переломная первобытность»).

В этой связи представляют интерес работы, например, Розова Н. С. [33, с.11], который, «возражая (и поделом) «теории формаций», полагает, что сама «первобытная формация делится на две универсальные фазы». Вообще же в множестве работ (и определений) антропосоциогенеза так или иначе прямо или косвенно, но делается акцент на некие два этапа. Как правило, и в соответствии с самим термином, первый этап это «антропогенез», второй – «социогенез».

Вот несколько цитат из таких работ:

1. «Антропосоциогенез (anthroposociogenesis; от греч. anthrōpos – человек, лат. societas – общество и греч. genesis – происхождение) – процесс перехода от животного мира к человеческому состоянию; процесс становления и развития человека как социального существа субъекта сознания и деятельности» [47].

Там же на соответствующей схеме рисунка дано следующее изображение:

Антропосоциогенез = 1) антропогенез +2) социогенез.

2. «Антропосоциогенез (…) – процесс перехода от биологической формы движения материи к социальной, являющийся неразрывным единством превращения животного в человека и объединения животных в человеческое общество» [48].

3. «Антропосоциогенез – процесс историко-эволюционного формирования физического типа человека, первоначального развития его трудовой деятельности, речи, а также общества. Выделение человека из животного мира – столь же грандиозный скачок, как и возникновение живого из неживого [49].

Уточним некоторые «априорные» признаки этого эскиза теории переломной первобытности.

Автор «Полилогии…» следующим образом начинает характеризовать переломную первобытность:

«Прежде всего общепризнанно и подтверждено массой свидетельств, что труд возник раньше человека; именно труд и создал „готового человека“, со всеми его „вечными, естественными“ качествами, телесностью, психикой, коллективной и орудийной деятельностью, мышлением, ментальностью и языком (второй сигнальной системой, мозгом, как органом, способным как к безграничным надорганическим перестроениям, так и к догматическим стопорениям), всей массой артефактной „второй природы“, в том числе когнитивной, неповторимой индивидуальностью, генетически закрепленными началами эгоальтруистической нравственности (…), морем человеческих чувств (…) и т.д.» [43, с. 83—84].

Однако социальная суть дела совсем не в «море человеческих чувств». Суть этой новой определенности – заключается в появлении прежде никогда небывалого. Это, – появление «глубинной и даже материальной „идеальной реальности“, языка, когнитивности, „умственного“, интеллектуального, ментального, второсигнального, речевого, образного, рассудочного» и прочего, короче, – главных «параметров порядка» социальности.

Именно эти соображения «противоправны» и крамольны для экономистов, для которых незыблем известный примат орудий и средств производства.

Так возникновение языка – внешне было наиболее важным во всей сфере человеческой жизнедеятельности, чем, например, «обработка горы ручных топоров». Делать акцент на рассмотрении человека как животного, изготавливающего орудия – это значит не рассмотреть основные этапы человеческой предыстории, которые составляют основу восходящего человеческого развития. Именно человек, используя ум, производит символы и самосовершенствуется, будучи животным, а «основной акцент его деятельности – его собственный организм», а не доминирование «орудий труда» [5, с. 20]. Разумеется, без «орудий труда» и возникновение языка было бы невозможно. Однако и только одни «орудия труда» «без „слова“ к гоминизации не вели».

Вероятно, поэтому неслучайно и возникновение новой науки о микрообъектах, – о «мире интеллектуализируемых объектов». При этом следует заметить, что интеллектуальная деятельность направлена на создание нематериальных вещей в сфере науки, искусства, литературы и в других сферах творчества, где основой жизнедеятельности является умственный труд, а не физический. Сама «природа человека» создавала этот действительно новый мир – мир интеллектуализированных объектов. Эта изначальная интеллектуализированность этого множества объектов радикально отличает их от прочих объектов «предшествующих» миров.

Кроме того, известные всем: «хорошо – плохо», «жарко – холодно», или, например, – «сделай», «дай», «вперед», «бей», «беги» и тому подобное до бесконечности – есть нечто вполне интеллектуализированное, но и невидимое. Уже отношения «людей без общества», формируя определённую интерсубъективность как некую общность и как «обобщенный опыт представления предметов» (объектов), делают соответствующее слово интерсубъективным. То есть это слово есть уже явно выраженный артефакт, а по сути есть нематериальное орудие действий и взаимодействий. Напомним, что согласно Википедии («Свободная энциклопедия»), – «Артефакт – продукт творческой деятельности человека. Культурный артефакт – любой искусственно созданный объект, имеющий как определенные физические характеристики, так и знаковое, символическое содержание».

«Так что появление «мира интеллектуализированных объектов», осмысленных действий, мышления, речи и суть главное в «природе человека», – утверждает А. С. Шушарин [43, с. 86].

Однако, не устойчивый образ природы человека, описываемый множеством людских качеств (свойств) отдельных индивидов, формирует основные социальные «умозаключения» о социуме, а другое – многообразие человеческих взаимодействий. А это не только мускульные действия, но и самодействия, а равно и упреждающие действия по «шевелению мозгов» в познании и самопознании. В главном же это есть уже внеприродный или постприродный компонент социального бытия людей, так сказать, «природа» не человека, а «природа человечества» или «рода людского».

Таким образом, – это и есть искомые «базовые взаимодействия, «акультурные» симметрии взаимодействующих людей», которые делают их людьми, и которые присущи любым культурам, то есть общекультурные или, иначе, – акультурные, универсальные взаимодействия Попросту говоря, человеческие организмы, специалисты (профессионалы), жители, «экономические люди», сотрудники, а так же этнические, идеологические, «культовые», политические люди образуют рациональную, «природу уже постприродных основ» социального бытия».

«Короче говоря, – резюмирует автор полилогии, – развитие привело к бытию уже людей со всеми их качествами и взаимодействиями в кризисном состоянии (переломной) первобытности – вот для социологической теории и вся „история“ дела. Революционная перепостановка вопроса состоит в уяснении закона крушения, восходящего преодоления переломной первобытности как первой, „пещерной“, животной системы жизни, но уже людей» [43, с. 87].

Рассмотрим некоторые аспекты теории, генерализованно разрывающие с марксистской и экономической ортодоксией в части понимания «труда».

Очевидно, что выражение «труд создал человека» – это всего лишь афоризм. При этом принято считать, что до появления человека, и вне его, собственно явления труда не существовало. Однако, этот афоризм лишь кратко и крайне упрощённо обозначает тот исторический момент (исторический чрезвычайно растянутый во времени) в развитии известной биогеохимической формы движения материи, когда произошла самосборка скачкообразного усложнения её, с образованием нового, более высокого негэнтропийно трудового уровня как некой человеческой формы движения. С этого момента можно говорить о произошедшей антропоморфации всего этого биогеохимического движения. Наконец, можно говорить, что начало человечеству положили, к примеру: «вселенная, экология, тектонизм, вулканизм, атомные реакторы, залежи урана, мутации», дрейф генов, естественный отбор и т. д.

И этот полилогический (полипричинный) набор для обоснования происхождения людского рода можно продолжить и циклами олединения и пр., и пр. В итоге же, на этой основе, утверждать, что все это, так или иначе, привело к образованию трудовой деятельности человека.

Поэтому, когда в этой связи утверждают, что труд с ХVI в. стал «великим интегратором», то речь в такой интерпретации может идти лишь о некоторой «исторической и логической форме труда, так сказать, – как замечает А. С. Шушарин, – по признаку входа и выхода из заводской (цеховой) проходной» [43, с.88].

С другой стороны, этот труд, или предтруд, сначала и орудийно долго (даже 2 млн. лет) был животно-образным и инстинктивным. В результате длительного процесса этот предтруд приобрел форму, которая по Марксу «составляет исключительное достояние человека» [21, с. 189].

Однако К. Маркс ограничился лишь таким определением труда:

«Простые моменты процесса труда следующие: целесообразная деятельность, или самый труд, предмет труда и средства труда.

Земля (с экономической точки зрения к ней относится и вода), первоначально обеспечивающая человека пищей, готовыми жизненными средствами, существует без всякого содействия с его стороны как всеобщий предмет человеческого труда. Все предметы, которые труду остаётся лишь вырвать из их непосредственной связи с землёй, суть данные природой предметы труда» [21, с. 189].

Это простейшее определение позже было канонизировано в марксизме, но автор полилогии характеризует это определение как допущенный Марксом «большой промах». Суть этого промаха по труду проявляется в виде его (труда) «гомогенной экономической характеристики („предмет“, „средства труда“) и верной, но субъективистской формулы („целесообразная деятельность“) труда» [43, с.89].

Этой простотой и экономической точкой зрения воспользовался экономический догматизм, убрав из человеческой (жизне) деятельности все невещественное. Однако и в неэкономических трактовках труда наблюдаются перегибы или в части абсолютизации разума с акцентом на сознание, идеологию или религию, что превращает социальное движение материи в интеллектуальный или нравственный процесс. С другой стороны, делается акцент противоположный, – утверждающий понимание бездуховности «муравьиного труда».

Однако, правильный и простой момент исходного понимания процесса труда состоит в том, что труд, как жизнедеятельность по Шушарину, – «бесконечномерен и неопределенно-открыт» [43, с.89].

В частности, например, это и продукт труда, и часть труда, и одна из его сторон. В отношении происхождения языка существует множество теорий, гипотез. А так как язык всего лишь одна из сторон и частей труда, наряду с множеством факторов его происхождения, то, тем более очевидна неисчерпаемость происхождения труда.

Сам же человеческий труд расчленен и соединен. Он многомерен, многомерен процессуально и половозрастно, ситуационно и субъектно, коммуникативно и объектно, психологически и генетически, модально и мотивационно, и т. д. Так только что новорожденный младенец уже тяжелейше трудится по своему очеловечиванию, начиная, в частности, со сложнейшего процесса приобщения к общению. Вся последующая действительная жизнь человека коммуникативно и объектно связана с другими людьми, с живым и неживым, с информацией, вещами и многообразными процессами, с различными формами жизнедеятельности и пр. То есть, а в целом, это бесконечномерная жизнедеятельность людей в их взаимодействиях между собой и миром.

И, наконец, кратко о «целесообразной деятельности».

Понимание труда как целесообразного верно лишь отчасти, ибо несёт в себе нечто субъективистское и некую одномерность в толковании. Многим известны слова Маркса о том, чем архитектор отличается от пчелы. Однако у Маркса, в материалах по производительному и непроизводительному труду, есть и другие, обратные этим слова об «архитекторе»: «Мильтон создавал „Потерянный рай“ с той же необходимостью, с какой шелковичный червь производит шелк. Это было действенное проявление его натуры» [24, с.410]. «Тоже вовсе не как „целенаправленный архитектор“, – резюмирует А. С. Шушарин, – а вполне как „пчела“, разве что гениальная» [43, с.90].

«Потому в буквальном согласии с многими теоретическими намерениями социологов («социология жизни»), дело состоит в том, «чтобы повернуть фундаментальную социологию лицом к живому человеку (homo vivens – человеку живущему как представителю человеческого рода, а не вида), обитающему в многослойной жизненной среде, путем прояснения человеческих, базовых взаимодействий.

Итак, развитие привело к появлению, подчёркивает А, С. Шушарин, – «человека, с его бесконечномерным трудом (жизнедеятельностью), морфологической телесностью, мозгом, мышлением, языком, речью, саморастущей «второй природой» (моря артефактов означающих «слов», процессов, вещей, орудий, приемов действий и т.д.) и пр. в форме переломного, первобытного состояния [43, с.90—91].

А сегодня, следует особо подчеркнуть, появляется не просто homo cogitans (человек познающий), венчающий цепочку homo sapiens – человек разумеющий, homo ludens – человек играющий, homo agens – человек действующий и т.п.), а нечто новое, производное от человека, от общества homo sapiens – «искусственный интеллект» – некое компьютеризированное и роботизированное «искусственное интегральное сознание» (ИИС). И это, вполне сравнимое с обществом людей, есть открывающий новый момент в смене фаз (направлений) эволюции, некий период крупных эволюционных перестроек, действительно новый, – «арогенез ИИС».