Текст книги "Ангел русской культуры"

Он щёлкнул каблуками, поклонился и неспешно спустился с крыльца, кивнув подесаулу: веди, мол. Казаки подбежали с винтовками наизготовку. Скрип песка с гравием под сапогами разносился в морозном воздухе особенно явственно, а на старой липе за скотным двором обрадовано запел ворон. Вот уж воистину собачий нюх у этих траурных птиц.

Дверь сарая натужно закряхтела. Мишель вошёл и осмотрел помещение. Кэти сидела в углу, на дровах; её глаза настороженно и недоверчиво следили за адъютантом.

Но в следующее мгновение вся настороженность исчезла, испарилась, растаяла: у Мишеля на руках сидела большая кукла. Она была такая красивая, эта кукла! В очень красивом платье из белого атласа! С пышными кружевами! Её длинные золотистые волосы, убраные под мелкую сеточку, казались причёской сказочной принцессы.

Кэти заворожено смотрела на куклу. В это чудо невозможно, казалось, поверить, но кукла не исчезала. Напротив, Мишель с картинно беспечным видом подошёл к девочке и протянул ей игрушку.

– Это вам, мадемуазель.

– Мне? – Кэти всё ещё боялась поверить своему счастью.

– Да, да, конечно, берите. Но у меня к вам небольшая просьба. Надеюсь, вы не откажетесь проехаться со мною к вашей тёте в Батайск? Здесь недалеко.

– А где papa? – глаза девочки тревожно блеснули.

– Ему необходимо задержаться, – попытался Мишель изобразить беспечность.

– Но ваш papa задержится здесь ненадолго. Он непременно нас нагонит, вы даже не успеете по нему соскучится.

Кэти недоверчиво посмотрела в глаза корнету.

И тут морозную тишину разорвал нестройный винтовочный залп. Мишель оглянулся на дверь, передёрнул плечами. А когда снова посмотрел на свою юную собеседницу, ещё раз вздрогнул. И было отчего: крохотная хрупкая девочка исчезла. Перед ним стояла маленькая сморщенная старушка. Вмиг посеревшее, покрывшееся скорбными морщинками личико, ничуть не походило на детское.

– Папочка… – всхлипнула она.

Мишель подыскивал слова, чтобы успокоить девочку, разуверить, обмануть, но она вдруг с размаху бросила красавицу куклу на пол и исступлённо принялась топтать её.

– Папочка! Папочка! Папочка! – истерически кричала она.

 
«…Солдаты жалости не знали,
окурки и кровь на полу,
ногами топтала я куклу,
что дал мне Каледин в тылу…», – вспомнил Никита бабушкино стихотворение.
 

Плюшевый зайка в его руках смотрел жалобно, как бы говоря:

– Почему мы, игрушки, чаще всего страдаем от ваших взрослых игр? В чём мы виноваты?

Все пять лет супружества, Никита прятал на даче игрушечного зайца и фотографии, с которыми расстаться почему-то было жаль, а Лильке показывать не хотелось. Здесь же, в секретере, обретались стихи, написанные тоже давно, тоже не жене. Да и заяц серенький… Если б его увидела Лилька, то наверняка обиделась бы, ведь женщина, особенно русская, всегда болеет единоличностью.

В пламени огня заяц скрючился, почернел, его правая лапка откинулась в сторону, будто посылая воздушный поцелуй своему инквизитору. От неё. Прощальный. А была ли любовь, если обыкновенный плюшевый заяц превратился в фетиш?

Сверху, на сгорающего в любовном онгоновом огне зайца, легли стихи, фотографии. И ещё стихи. И ещё. Бумага стала чёрной, свернулась и смотрелась словно траурная кайма вокруг живого портрета огня. Сжигать себя – дело, оказывается, совсем не простое. Пусть стихи, написанные когда-то другой девушке, не имели никакого отношения к сегодняшней жизни, только это была неотделимая часть человеческой души. Так стоило ли сжигать память, уничтожать прошлое, из которого вылепилось существующее сегодня?

– Лавры Гоголя спать не дают? – тихий голос вернул его к камину, к холодному летнему вечеру.

Никита скосил глаза. Рядом в другом каминном кресле уютно устроилась Лиля.

Вот так всегда! Она умела приходить незаметно, напоминать о себе в самые нежелательные минуты. Все годы их семейной жизни протекали вроде бы ровно и гладко, но всё же бывали такие вот минуты, когда жизненно необходимо было остаться один на один с одиночеством. Говорят, что одиночество – хорошая вещь, если есть человек, которому можно сообщить по секрету, что одиночество – хорошая вещь! Таким незаменимым человеком постоянно прикидывалась Лиля: она умела, тихонько подкрадываясь, возникнуть ниоткуда, материализоваться, и вытащить своего мужа из всех тяжёлых переживаний.

Интересно, заметила ли она зайца, вот в чем вопрос? Может он успел сгореть до того как?.. Объясняться не хотелось, тем более врать. Он не хотел даже ей отвечать.

– Зря ты это затеял, – опять подала голос Лиля. – Знаешь, из твоего романа можно было сделать хорошую новеллу. Я тебе и раньше говорила, помнишь?

Это была правда. При чтении отдельных глав его жена становилась самым незаменимым, самым беспощадным редактором: сначала слушала внимательно, затем отбирала рукопись, вычитывала, чуть ли не каждое слово, набрасывалась на рукопись с карандашом, отстаивая и утверждая свою правку.

Надо сказать, такое редакторское вмешательство было довольно плодотворным, даже стало незаменимым для Никиты. Но сейчас важно другое: Лиля не заметила казнь зайца! А сгоревшие стихи посчитала уничтоженной рукописью законченного романа. Тем лучше. Пусть пока думает, дескать, опус сгорел и всё тут. Тем более, чтобы походить на Гоголя, для начала необходимо научиться сжигать!

– Послушай, Лилиана, – полным именем он называл жену только при серьёзном разговоре. – Послушай, покойный Николай Васильевич тут ни при чём. Да и не только у него одного литературная жизнь состоит из сожжённых рукописей.

– Разве? – съехидничала жена.

– Дело в том, – возбуждённо принялся объяснять Никита. – Дело в том, таких вот постмодернистских публицистических романов, как мой, написано столько, что их критическая масса скоро взорвёт самоё себя. Я опух от этого! Цитаты, цитаты, цитаты. Коды, перекоды, словари перекодов. Комментарии к словарям. Комментарии к комментариям. Всё! Не хочу! Надоело!

– Да что с тобой сегодня? – скользнула Лиля к нему в кресло, пощупала лоб.

– Перегрелся у камина, бедненький? И коды какие-то. Ты ещё Дэна Брауна с «Кодом Да Винчи» вспомни! Русская литература живёт только в России, а не в Соединённых Штатах.

– Лилиана! Как ты не поймёшь? – попытался объяснить жене Никита.

– Перемалывание чужих текстов, чужих рукописей! Я чувствую себя грабителем могил. Несуществующих могил! Только трупный яд всё равно проникает в кровь, в мозг, в сознание. Превращает меня из человеческой личности в личину!

Ни у одного из моих героев нет любви не только к ближнему, но и к самому себе. Они же живые мертвецы! Да живые ли? Они не могут сказать ничего нового, а довольствуются лишь обыденными заезженными сентенциями, обтрёпанными шаблонами. Такая книга никому не принесла бы радости. Слово от слова, для слова, но не для человека, не для Любви. Кому это нужно?!

– Кто ж тебе мешает научить своих героев любить ближнего? – хмыкнула Лиля. – Любить не потасканными словами, а как Господь заповедовал? И общаться не книжным языком, как положено, а делиться с читателем мыслями с уверенностью, что тебя обязательно поймут?

– Именно этого я и хочу! – сказал Никита взволнованно. – Надо суметь донести людям не только свои соображения, а Божественную мудрость, огонь Высшей Любви…

– Такая книга уже давно написана, – не унималась жена, – это Библия. Но поскольку создавать маленькую Библию, когда есть большая, глупо, то сжигать, по меньшей мере, любопытное произведение – это тоже не от большого ума!

Лиля встала с кресла и отправилась к себе, на второй этаж.

Но странное дело: сюда Лилька пробралась тихо и незаметно, а назад….

Деревянная лестница под её ногами стонала на все лады. Тяжёлые шаги никак не походили на привычную лёгкую поступь жены.

Никита опять уставился в камин, пошевелил кочергой уголья. Те отозвались весёлым треском, рапортуя, что не было ни стихов, ни первых поцелуев, ни бессонных ночей, ни ощущения вселенского счастья, когда можно с ума сойти от одного взгляда, от мимолётной улыбки… да и зайца тоже не было….

Что было? Что будет? Чем сердце успокоится? Романом. Или в романе. Но ведь он тоже сгорел?! Никита даже оглянулся на секретер. Кажется, всё в порядке. Деревянный толстяк всем своим видом показывал, мол, не извольте сомневаться, молодой хозяин. А, может, сжечь его всё-таки и дело с концом? Нет. Это будет самая большая глупость в жизни. Надо закончить работу, обязательно с блестящим результатом. Это будет его победа, его гордость!

– Гордыня-это самый серьёзный грех, – Никите показалось, что ветка яблони нахально скрипнула по мокрому окну. На всякий случай он оглянулся. Никого. Откуда-то из детства вынырнула картинка: тёмный вечер у камелька в деревенской избе, бабушка учит Никитку читать по житийной книге библейского Моисея. Бабушка говорит, что он великий, что народ свой из Египта вывел и сорок лет по пустыне водил.

– Сорок лет! Да ведь всю жизнь, поди, – всё ходили, ходили? – искренне удивился мальчик.

– Не говори так! Нельзя! – бабушка даже перекрестилась, глядя в Красный угол, где красовались старинные образа в серебрённых блестящих окладах.

– Моисей народ свой в землю обетованную привёл. Не всем дано, ему только.

– Да я бы за год управился! – задорно заявил мальчик. – Не такая уж там страна большая, чтобы где-то ходить сорок лет! Россия много больше Израиля, да и то не надо сорока лет, чтобы из конца в конец пешком дойти. Я бы запросто из конца в конец дошёл!

– Ой, внучек, гордыня-матушка…

Уголья, всё ещё в маленьком пламени, поджидали новую жертву. Что они хотели ещё? Новые стихи? Или роман? Никита заставил себя снова встать, подойти к секретеру. Он стал открывать ключиком свой потайной ящик, но это ему удалось лишь после нескольких попыток. Как будто сам секретер сопротивлялся изъятию рукописи! Никита протянул руку, чтобы взять роман, но вытащил… горстку пепла. Что это? Рукопись! Лилина работа?! Нет, что-то не то. У неё нет ключей от секретера и про рукопись только что не говорила бы, если б сожгла. Тогда как? Почему?

– Кто сказал, что рукописи не горят? – отчётливо прозвучал в темноте чей-то скрипучий голос.

– Что это?! Кто это?! Что за чертовщина? Господи, помилуй! – Никита даже перекрестился, совсем как его бабушка, но голос из Зазеркалья больше не раздавался.

– Косино, – прохрипел динамик в вагоне электрички. – Следующая станция – Выхино.

Когда-то она носила имя Жданова, пламенного революционера-убийцы. Названия меняются, но что нового появилось? Ничего! Та же станция с сутолокой торопящихся людей, с торгующими тётками, с грязью под ногами. Никита вспомнил 90-ые годы: смена в стране политической власти. И что? Тогда и момент отчаяния он написал:

 
Опять холодная война!
И хорошо б не стать горячей!
Страна в болото сметена.
Кто подготовил всё для сдачи?
Но ни снарядов, ни фронтов
мы в этот раз не испытали.
Под равнодушие ментов
Россию Западу продали.
За что же дед мой воевал?!
За что отец ходил в атаку?!
Никто из предков не жевал
американских булок с маком.
Они вставали за страну!
Они сражались за Рассею!..
Американских денег кнут
всё наше мужество развеял.
Жидомасоны и воры
Воззванью Господа не внемлют.
А мы должны от мишуры
Очистить дух и нашу Землю!
 

Есть поэты. которые не помнят то, что они написали. Никита был другим, он любил себя цитировать. Конечно, он знал поэтическое творчество других авторов, но нынешнее его состояние оставляло желать лучшего: удрал с дачи в Москву среди ночи, не говоря Лиле ни слова о сгоревшей рукописи. А ведь понимал, что жена волноваться будет! Но Бог его знает, откуда повылазили всякие воспоминания и что-то вроде жалости к себе-любимому. Глупо? Да, конечно. Но возвращаться сейчас ещё глупее. Надо побыть одному, в конце концов, просто пошляться по городу, сходить в народ, на людей посмотреть, себя показать….

Он захотел процитировать себя ещё раз, так как писал стихи о поэтах, уходящих от народа и сбегающих в дикие леса…. Но вдруг успокоился, как пообедавший удав. Решил: если понесло в город, значит, там ждёт что-то такое, что изменит жизнь или даже мировоззрение. Хорошо, посмотрим, что день грядущий ему готовит.

Глава 2

Город встретил его своей всегдашней суетой, беготнёй, безумными глазами приезжих, проклинающих Москву, но снова и снова приезжающих купить что-нибудь на московских рынках. Этот город всегда был уникальным в своём жанре. Но в один роковой момент, когда бывший мэр принялся продавать квартиры выходцам с Кавказа, всё очарование и неповторимость столицы испарились как дым, как утренний туман. Небоскрёбы на американский манер окончательно разрушили старинный облик города, и он не мог теперь считаться своеобразным памятником прошлого. Почти не осталось настоящих москвичей. Но зато имеется больше одного миллиона только одних азербайджанцев, которые господствуют теперь на всех московских рынках с собственными ценами и не пускают бабок из пригорода торговать по умеренным ценам. К тому же за всем этим наблюдают хищные чеченцы, получившие с лёгкой руки президента звание нацгвардии. Словно пауки в банке они дерутся меж собой, но объединяются против заселения китайцев. Удивительное время, когда приезжие становятся очень быстро хозяевами жизни, наплевав при этом на местных жителей. Деньги – это всё для некоторого сорта людей. У алчности нет границ, особенно она концентрируется в крупных городах, в мегаполисах. Но самое удивительное то, что существует мировой опыт, например, в Сингапуре по количеству принимаемых переселенцев и их расселению. Важно сохранить некий баланс, чтобы город или вся страна сберегли свою уникальность, традиции и мирное сосуществование. В Москве, которую многие уже называли Москвабадом, правительству было не до кореных жителей, хотя мэр пытался изобразить иммитацию бурной деятельности.

Потом этого мэра всё же сместили с насиженного кресла. Но дело уже было сделано. Государственные бесплатные поликлиники теперь полностью превратились в коммерческие. В школах на переменах часто танцуют «лезгинку»…. Москвичам остается только пользоваться частными клиниками и отдавать своих детей в частные образовательные учреждения. Да вот далеко не все это могут! Короче, Москва уже – город не для москвичей. Подобная история происходит повсюду во всём мире и становится обычным явлением. И все потому, что люди Земли перестали жить по законам космоса, в частности, они нарушают закон меры и целесообразности!

Вот поэтому большинство свободного времени Никита с Лилей проводили в загородном доме, где московская суета и неразрешимые проблемы уходили на задний план. Во всяком случае, когда позволяло время, они без разговору уезжали в Кратово и тамошний сохранившийся сосняк возвращал им интерес к жизни.

Сейчас Никита решил побродить по Арбату. Эту старую улицу в центре Москвы недаром называют русским Монмартром. Сама улица и прилегающие к ней дворики хранили еще энергетику прежней Москвы. Здесь продолжали рисовать портреты прохожих; продавали картины, написанные маслом, сувениры; выступали различные артисты, пели цыгане…. Хотя и певцам уже начали затыкать рот. В общем, кусочек огромной столицы жил и дарил жизнь окружающему миру. Никита же, как настоящий художник слова, попытался внести свой эскиз в жизнь Арбата:

 
По Арбату чудные лица,
зачастую забыв побриться,
выползают повеселиться
или просто срубить монету.
Нету здесь ни князей, ни нищих,
только каждый чего-то ищет
и оборвышей бродят тыщи –
все художники и поэты.
Лето жалует одержимых
беспокойных рабов режима
и повсюду по щёкам – жимолость,
а в улыбках – цветы жасмина.
Гласность, вроде бы, не нарушена,
отчужденья стена разрушена,
и открыт уже домик Пушкина.
Кто теперь у его камина
выжимает пыл вдохновения,
вычисляет путь накопления
или ищет минут забвения,
укрываясь от лап инфляции?
Кто продолжит Арбата хронику:
любера? проститутки? гомики?
или сказок волшебных гномики?
Ладно. Требуйте сатисфакции
за сближение несближимого,
разрушение нерушимого.
Я с улыбкою одержимого
говорю:
– Господа, к барьеру!..
 

Эти стихи Никита написал уже давно, в то время, когда Старый Арбат только-только сделали пешеходной улицей. Шутка ли, впервые в России какая-то улица стала недоступной для проезда железных коней любой масти. Шоферюги, конечно, добывали для беззаконного проезда левые липовые бумажки и пропуска, но москвичам нравилось иметь свою пешеходную, вовсе неавтомобильную улицу и бродить по ней бесцельно, слушая выступающих здесь скоморохов и прочих уличных «народных» профессиональных артистов.

Кучка зевак на Старом Арбате, возле театра Вахтангова, как всегда благоговейно внимала самостийным арбатским поэтам, перемежающим чтение стихов подгитарными песнями и даже анекдотами. Вероятно, что б не так тоскливо было слушать витиеватые поэтические изыски. А когда один из этих забавников начал обходить собравшихся с шапкой, дабы изъять какую ни есть дань, толпа заметно убавилась. Но всё же, в шапку сыпались железные и бумажные жизненно необходимые дензнаки. Значит, кому-то из праздно шатающейся публики всё же нравились живописные самостийные чтения, не говоря уже о необыкновенных бардовских песнях, которые вперемежку с проходным тюремным «блатняком» принялись с недавнего времени величаво именовать «русским шансоном».

Подобные выступления стали когда-то расползаться по миру с лёгкой руки Эдит Пиаф. Только наши московские уличные театралы решили даже в этом перещеголять Францию. А что, ведь театральное действо всегда должно нравиться почтеннейшей публике, иначе, зачем весь этот анекдот?! И анекдоты сыпались в честной народ даже в стихотворной форме с незабываемыми полутеатральными телодвижениями.

Естественно, что Россия была самой читающей страной, и такой же остаётся, но такие вот доходные представления не очень часто устраивались в России. Хотя нет, на ярмарках были всякие балаганы, и скоморохи усердно потешали публику. Только со времён поработившего страну патриарха Никона, который приказывал принародно казнить скоморохов, театральные действа захирели на Руси. И только после создания первого в стране государственного театра в городе Ярославле, никто не воспринимал в штыки уличных театралов. Улица бесплатно дала место для выступления артистам, а народу возможность оттянуться и поглазеть на что-нибудь интересное или не очень, но не требующее никаких забот и затрат. Платили скоморохам только те, кто мог или снисходил. Ведь так было во все века и во всех странах, где публика приветствовала артистов.

А нынешние балаганщики решили наверстать упущенное в веках и старались развлекать народ как можно лучше, чтобы доставить ближнему небольшую частицу радости. Ведь сейчас Россия – уже не коммунистическая, а, социо-дермократическая, значит, можно всё, хоть и не всё полезно. Скорее, всё полезно, но не всем разрешается.

Никита стоял посреди толпы, и отсутствующим взглядом следил за сборщиком народной благодарности. Но когда сборщик оказался рядом, Никита всё ещё не мог решить для себя: стоит ли положить в шапку денежку? Дело было не в деньгах, а в принципе заработка таким способом. А с другой стороны – почему бы и нет? Ведь любой писатель или поэт, печатая свои опусы, обнажается перед толпой, продаёт не только тело, но кое-что и посущественнее. Почему?

– А помочь собрату по перу вовсе не возбраняется, – прозвучал над ухом насмешливый голос.

Никита обернулся и встретился с ухмыляющимися глазами человека, одетого в полукафтан из голубой парчи со стоячим высоким воротом, подпоясанный широким красным кушаком с кистями. На голове незнакомца красовалась под стать кафтану соболья «боярка». Правда, худощавое, гладко выбритое лицо не сочеталась с одеждой былых времён, ведь русичи всегда носили бороду и считали обманщиком любого безбородого.

Впрочем, ничего удивительного: это же ведь Арбат со своими уличными спектаклями, постоянным карнавалом в центре Москвы! Отсюда всегда уходят с улыбками, с радостным светом, со всем тем, что помогает жить, дышать….

В этот момент ряженый вытащил из‑за спины деревянный размалёванный лоток на широком ремне через плечо. Книги в нём тесно стояли вперемешку с эстампами, картинами, деревянными ложками и свистульками, берестяными коробочками, желудёвыми бусами.

Одетый как коробейник из прошлого, который бродил по всей деревенской Руси, переходя от дома к дому, предлагая свой товар, – этот богато ряженый смотрел на Никиту с обезоруживающей улыбкой. Может, продать хотел чего-нибудь, или просто поболтать с подвернувшимся прохожим, обратившим на него внимание. Коробейнк принялся с шутками-прибаутками, показывать Никите разные сувениры. Никита его едва понимал, потому что тот говорил на цветистом народном наречии старорусского языка. Но поделки были хороши, и Никита их рассматривал с удивлением и интересом. Ряженый продолжал громко расхваливать свой товар и на этот зов подошли ещё несколько человек.

– Ой, прелесть какая! – воскликнула молоденькая девушка.

– Настоящая ручная работа! Не подделка какая-нибудь! – отозвался коробейник.

– Сколько стоит? – спросил друг девушки. – Мы, пожалуй, купим у вас кое-что. Например, сколько стоит вот это? – указал парень на игрушку-свиристелку, вырезанную из липы.

Но странный продавец повернулся спиной к парочке потенциальных покупателей и, нагло толкая Никиту к колоннаде театра Вахтангова, заговорил уже более современным языком.

– Купи, господин хороший, что-нибудь для души ищущей, для сердца беспокойного. Чтоб у тебя дела шли хорошо. Тебе мой товар как никому нужен, уж я-то знаю. А хочешь книжицу редкую из стран заморских, али какую другую самим Пушкиным писанную, да ещё не читанную? А вот роман Сухово-Кобылина. Опять же нигде, окромя меня, не купишь, сгоревший потому как.

– Сгоревший? – чуть было не задохнулся Никита.

– А то, как же! – подхватил коробейник. – Кто сказал, что рукописи не горят? Горят, ещё как! Горят, синим пламенем, в таком дыму, что вокруг ничего не видать, не понять! Любит ваш брат-писарчук огоньком-то побаловаться. Не сыскать ещё закона против пламени онгона.

– Что такое Вы говорите? – глянул подозрительно Никита на странного продавца. – О каких братьях и о каком пламени идёт речь?

– Брат, собрат… Не тот брат, что свят, а тот, что у Царских Врат о тебе рыдат.

Пространство вдруг сузилось, и это было сначала как молния в голове, потом как какой-то прорвавшийся сквозняк…. И вдруг Никита вспомнил давно забытый эпизод из детства…. Старенькая деревянная деревенская церковь, бабушка, он сам, маленький, неуверенно держится за её юбку. Бабушка водила малого туда тайком от родителей, взрощенных на научном коммунизме. А прямо супротив Царских Врат стоит Данило – деревенский юродивый.

Юродивый был в любой русской деревеньке великой достопримечательностью, потому что слова юродивых всегда были пророческими. Взрослые понимали это, и иногда, обращались к нему за советом. Только вот мальчишки часто не давали Даниле проходу, улюлюкали, дразнили и закидывали камнями. Но травля быстро заканчивалась с появлением кого-нибудь из взрослых.

Здесь же, в церкви, Данило стоял впереди всех прихожан, истово крестился, по его бородатому лицу текли слёзы. Никита был так этим поражён, что подошёл украдкой к Даниле, чтобы утешить. Никита подергал юродивого за рукав меховой кацавейки, которую тот не снимал даже летом и потихонечку, чтоб никто не услышал, спросил:

– Данило, а, Данило. Ты чё ревёшь?

Юродивый оглянулся:

– За вас молюся я. Молюся, что б душеньки вы свои в огонь не побросали. Молюся я… ежели пламя онгона в душе разгорится, ничем ты его не потушить. Не спеши сгореть вживе, не для того тебя Бог на землю отправил…

– Да, позабыл тебе сообщить: утром запоют петухи….У кого душа чиста, ты скажи, Никита-ста?

Никита поднял глаза, но коробейник уже растаял в толпе. Его не было видно ни среди любителей поэзии, ни среди различных зевак, просто нигде. Что же от него хотел этот ряженый? Может быть старался о чём-то предупредить?

– … чтобы душеньки свои в огонь не побросали….

Не успел Никита придти в себя, как он увидел изумительные произведения графического искусства, выставленные здесь же, на Арбате, посреди улицы. Они были как из Средневековья, как выполненные Альбрехтом Дюрером или же Обри Бердслеем…. На одной из гравюр поражало изображение женщины, сидящей в позе лотоса. Но автору удалось ещё нарисовать её в профиль. Кроме того, всё тело женщины было прозрачным и внутри, вместо позвоночника, находился змей, с головой в мозгах, под причёской дамы. Никита что-то читал об энергии Кундалини, начинающейся внизу в том же месте, где у змея был хвост. Он также знал, что данная энергия должна спиралью крутиться вокруг позвоночника. А этот нарисованный дракон больше напоминал дерево, чем спираль, потому что у него торчало много лапок-веточек. Но, во всяком случае, это была хорошая работа, выполненная в контрастном, чёрно – белом стиле. В углу гравюры Никита увидел подпись: Александр Лаврухин. Возможно, эта работа являлась его визитной карточкой? Художник, который выставил свои гравюры, спокойно ждал, когда Никита закончит рассматривать его творения. Конечно, он заметил нескрываемый интерес молодого человека к своей живописи.

– Александр Лаврухин – это вы? – поинтересовался Никита.

– Мне кажется, других поблизости не наблюдается, – весело рассмеялся художник. – Вижу, вам понравились мои работы, или я ошибаюсь?

– Нисколько не ошибаетесь, – уверил его Никита. – Только я давно уже среди современных художников не встречал ничего подобного. Вероятно, есть где-то кто-то, но так чувственно улавливать человечью суть мог до сих пор только Обри Бердслей, но и он, кажется, недолго на свете прожил….

– У каждого человека в этом мире есть определённая задача – улыбнулся художник. – И каждый должен открыть свою собственную дверь. А что касается времени, когда её закрывать, только Бог это знает…

– По вашему мнению, у каждого своя судьба?

– Конечно. Во всяком случае, творческие люди, если они решат подарить этому миру свои гениальные идеи, обязаны знать, нуждается ли в этом сам мир? – заметил Лаврухин с усмешкой. – А что касается всякого рода деятелей искусства, то они не могут себя считать мэтрами в своём деле, если их творчество не приносит радость хоть на несколько минут в нашу иллюзорную жизнь.

Художник посмотрел в глаза Никите и тот потерял на мгновение дар речи: Александр Лаврухин был точной копией коробейника!

– Послушайте, Александр, у вас нет случайно брата? – решился спросить Никита. – Я буквально несколько минут назад видел вон там, – указал он пальцем в начало Арбата, – одного продавца сувениров, и вы похожи как две капли воды!

– Вы, скорее всего, ошиблись, – пожал плечами Лаврухин. – Возможно этот человек Вам сказал что-то похожее, интересное…. Вы, может быть, хотите выбрать что-нибудь у меня?

– Да, вот это, – взял Никита занимательный графический рисунок.

– А, эзотерика в Вашем вкусе! – улыбнулся художник. – Мысль, изобразить женщину под таким ракурсом, пришла ко мне из космоса. Это обозначает, что внутри личности растёт дерево, связывающее все физические основы тела человеческого. Это миниатюрная модель Дерева Мира. И в самом деле, позвоночник человека похож на ось Мира.

– А почему в её голове находится голова змеи? – поинтересовался Никита.

– Видите ли, – начал объяснять Лаврухин. – не голова змеи, а змея, как я думаю, это тот самый плод дерева, который рождается в сознании матери. Если женщину преследуют плохие мысли в момент зачатия, то плод, созревший в голове, падает в её утробу и поселяется в теле младенца. Никто не знает почему первыми словами ребёнка иногда бывают «Дай!», «Не хочу!» или «Хочу!» вместо «мамочка!».

У этой женщины, пришедшей из пространства, может родиться ребёнок с головой змеи: с ранних лет, чуть ли не гениальный, он будет готов ужалить самых близких.

– Сколько стоит эта работа? – спросил Никита, поскольку решил подарить картину Лиле. Пусть думает, каким может родиться будущий ребёнок!

– Знаете, – художник на несколько секунд замолчал. – Знаете, Вы первый за сегодняшний день, с таким вниманием отнёслись к моим работам….

Лаврухин взял гравюру, завернул в чистый лист бумаги и протянул Никите.

– Я вам эту картину просто дарю.

Никита растерянно принял подарок, поблагодарил и распрощавшись с художником, побрёл дальше. Но мысль, что коробейник и художник-график похожи, как братья-близнецы, опять промелькнула в голове, и в ней снова зазвучал голос юродивого: «…чтоб душеньки свои вы в огонь не побросали…».

О, сколько раз уже люди сталкивались с пламенем онгона! Как раз с тех самых времён, когда книги только-только стали завоёвывать их сердца и сознание, лепить характер, – человеческий испепеляющий огонь начал проникать в тело, сознанье, душу. И часто против их воли!

Но откуда коробейник что-то знал про Никиту?.. И этот Александр Лаврухин со своим подарком?.. Всё было очень странным.

Размышляя так и заставляя себя не думать, не вспоминать о куче сгоревшей бумаги в секретере Никита брел по Арбату в толпе гуляющих. С двух сторон стояли художники со своими картинами, продавцы сувениров, барды с гитарами, поэты, толпы зевак… За столиками, стоящими прямо посреди улицы, сидела шумная студенческая компания с большими кружками пива всех сортов и непременными креветками. Оттуда слышались смех, шутки, поцелуи.

Но это никого не интересовало. Все смотрели на серебристый кабриолет, медленно продирающийся по пешеходному Арбату. За рулём сидел один из депутатов, Владимир Жириновский, глава либерально-демократической партии, хорошо известный в народе за свой скандальный характер.

– Смотрите, Жириновский! – оживились студенты. – Идите к нам! Кружечку пива с нами!

Тот на них посмотрел удивлённо, подумал секунду и вылез из машины.

Студенты приветствовали его шумными криками, освобождая место для именитого гостя.

Никита, наблюдая эту сцену, подумал. Что всё изменилось в стране, даже политические деятели. Вот они, плоды демо-кратии! И как это важно для молодёжи, кто с ними разговаривает, как и о чём! Молодые – это же будущее мира! Более того, с ними можно разговаривать при помощи книг, искусства, телевидения….

Вдруг Никита увидел ещё одного необычного продавца, одетого на русский национальный манер, который сидел на мостовой, окружённый несколькими рядами закрытых загадочных банок.

– Купи, господин хороший, баночку, – услышал Никита его голос. – Не дорого, а для тебя очень нужно.

Это обращение на ты, этот «господин хороший», эта рубаха с широким красным кушаком, – всё было сплошное дежавю для Никиты. Во всяком случае, голос был такой же, как у коробейника в боярском кафтане…. А смеющиеся глаза совсем как у… художника Лаврухина!