Текст книги "Ангел русской культуры"

– Что ты здесь продаёшь? – спросил Никита. как у своего старого знакомого. – Что за банки?

– Банка банке рознь: ту – возьми и брось, а вот здесь не муха – свет Святого Духа.

– Не говори глупости, любезный! – возмутился Никита. – Это уж слишком!

Однако, взглянув на стеклянную посудину, он обомлел. Тени сгущаются ближе к вечеру: внутри банки что-то отчётливо переливалось всеми цветами радуги, создавая свой собственный микрокосмос.

– Что это там внутри? – опешил Никита.

– Имеющий уши да слышит, – обиделся торгаш. – Я не какой-нибудь шарлатан! Я вот ангелов ловлю да по сходной цене уступаю. Они ведь ждут-пождут, сердешные, когда попросят их о помощи. Да народ или молиться не умеет, или просит плохо…. Забыл он: «стучите и отверзется», «ищите и обрящете». Для кого сказано? Вот и помогаю я ангелам с людьми творческими встретиться. А где же ещё, как не на Арбате? Ну, что? Возьмёшь Ангела? В полцены уступлю, а то потом искать будешь – нигде никогда не найдёшь.

– Тебе лишь бы продать, я понимаю, – кивнул Никита. – А что мне с ним делать, если это действительно ангел?

– Как что? – удивился торгаш. – Принесёшь домой, поставишь на подоконник. Как чего надо – потри банку рукавом, и всё увидишь.

– Я надеюсь, это не злой дух из сказки? – засмеялся Никита.

– Вся наша жизнь – это какая-нибудь сказка. А хорошая или плохая, это уже от нас зависит. Тереть банку с верой надо, с любовью – наставительно объяснил продавец. – Обращаться только с необходимыми проблемами и не надоедать попусту. Бери её, ты – хороший парень, я тебе без денег даю! Крышку, только, береги!

– Но это не джинн из волшебной бутылки? – озаботился Никита, взяв банку в руки, чтобы разглядеть её поближе.

– Я же говорю: Ангел! Ты можешь забрать его. Это мой подарок от души!

– Очень странно всё-таки!.

– Что странно? – не понял владелец банок.

– Это уже второй подарок: только что мне один художник уже подарил свою гравюру. – ответил Никита. – И он очень на тебя похож….

– Художник? – улыбнулся торгаш. – Подарил гравюру? Так радуйся! Подарку всегда радоваться надо, иначе ты никогда свои романы писать не научишься…

В этот момент взрыв хохота раздался со стороны студентов. Никита обернулся, чтобы посмотреть. Депутат развлекал юное поколение! Он был в ударе, как всегда:

– Пора объединить все молодые силы в Отечестве нашем, – витийствовал Жириновский. – Объединить всех истинных граждан Державы нашей вокруг единой святой идеи – назло любому врагу. Иначе нас всех ждёт конец мировой цивилизации!

– Ему трибуны не хватает! – воскликнул Никита, обращаясь к торговцу.

Но увидел лишь его спину вдали.

– Послушай! – закричал Никита вслед. – А как ты догадался, что я романы пишу?

Но торговец не услышал его. Никита остался стоять посреди улицы с банкой в руке, которая сияла разноцветными пятнами переливающегося света. Он, конечно, не верил, что в ней был ангел, может быть какой-нибудь газ, метан или гелий?

Банка жгла ладонь холодным светом, и надо было бы её оставить где-то. Было так приятно смотреть на игру огней, на эти узоры волшебно сверкающего калейдоскопа, что Никита решил пойти домой со своими подарками, ни о чём не задумываясь. По дороге он размышлял об этих приключениях, которые он заранее предвидел в своём подсознании, впрочем, весьма расплывчато.

Теперь он, правда, не знал, были ли эти трое, которых Никита встретил на Арбате, на самом деле похожи как братья, или один и тот же человек сумел великолепно сыграть роль, всё время переодеваясь? Но почему? Для чего? И эти два подарка, особенно последний? Почему именно он их получил? Столько вопросов, но ни одного ответа! Вдруг Никита вспомнил про свой роман, сгоревший таинственным образом…. Может эти события были каким-то образом связаны? Он снова посмотрел на подаренную банку, её свет успокаивал и вызывал в нём образы прошлого….

Как это было здорово читать что-нибудь увлекательное с фонариком под одеялом поздно ночью, когда все спят! Но, увы, часто это священнодействие прерывалось строгой мамой. Никита слышал щелчок включаемого света, не шевелясь, задерживал дыхание, чтобы она подумала, что мальчик спит, только всё было напрасно: книга и фонарик тут же изымались.

– «Три мушкетёра», – вздыхала мама. – Третий раз ведь уже читаешь.

– Ну, мамочка, мне только одну главу осталось…

– Спи! Завтра тебе рано вставать!

Никита горестно вздыхал, и мама выходила из комнаты, выключив свет и прикрыв за собою дверь. Никита ждал одну минуту, затем проскользнув под кресло, вынимал оттуда другой фонарик! А вот томик «Графа Монтекристо»! Никита снова нырял под одеяло. Жизнь продолжалась!

За окном уже давно моросил дождь. Никита в мокрой куртке, которую он забыл снять, сидел у письменного стола, держа в руках фотографию. Верочка… Его одноклассница, с первого класса до окончания школы…Его соседка по парте в течение десяти лет…. Красивые большие глаза, милая улыбка…. С чего началась их любовь? С того момента, когда он не позволил одноклассникам дёргать за косички Веры? Или с того дня, когда они целовались, оба в первый раз? Или когда, сметающий все преграды и условности, их поглотил настоящий адов огонь? Хотя… Но ведь не было никаких признаний, никаких обещаний! Он её целовал…. Нет, это она его целовала… От всего этого голова кружилась ещё больше…. Запах её тела, запах свежих яблок, он всегда помнит…. И вот эта встреча под дождём: она, улыбающаяся, и её сын, очень похожий на маленького Никитку, такие же глаза, такой же нос….

Разорванная фотография падает под стол…. Но что-то жжёт там, в груди….

Школьный роман? Только в сказках всё кончается хорошо, свадьбой например…А в жизни….Почему же так трудно дышать?

 
Листья жёлтые по октябрю
уплывают в отжившее лето,
умоляя больную зарю
вспомнить блеск золотого рассвета.
Где-то ветер мяучит в кустах,
где-то дождик брюзжит под окошком.
Снова жизнь превращается в прах
и стареет земля понемножку.
Кто познал поцелуи небес,
не вернётся обратно в пустыню.
Вот он, твой заколдованный лес!
Только нет в нём пахучей полыни,
только нет в нём шелковой травы –
все тропинки листвою заносит.
Под унылые крики совы
бесконечная тянется осень,
осень жизни и осень души,
как рисунок на белой эмали.
Ты когда-нибудь мне напиши
те слова, что ещё не слыхали
обладатели пышных одежд
на твоём незапятнанном ложе.
Я шагаю по лесу промеж
мёртвых клёнов – усталый прохожий,
не похожий на стража небес
и на сказочного исполина.
Где он, твой зачарованный лес
с Купиною Неопалимой?
 

Всегда благопристойный конференц-зал Центрального Дома Литераторов в Москве клокотал от непристойности, как Везувий перед выбросом лавы: обсуждали проблемы многонациональной России, требующие незамедлительного решения.

Надо сказать, писатели сюда забегали чаще всего, чтобы встретиться с кем-нибудь из собратьев и пропустить с ним рюмашку-другую в буфете. У Никиты тоже в этот день была одна встреча. Но на сей момент, в зале находились маститые лица и не очень, так как темы дебатов были насущными. Говорили совсем не о литературе, и неважно по какой теме, но надо было срочно отстаивать своё мнение, с единственной целью не потерять свою значимость и место у «кормушки». Обычно из всего этого возникали очередные «охоты на ведьм» да поиски внутреннего врага: идеология – вещь серьёзная, одной перестройкой от неё не избавиться. С трибуны можно было услышать патриотические возгласы, даже русофобские или юдофильские заявления ораторов, и Никита остался, решив также взять слово.

– Эх, давно не брал я шашку в руки, – вздохнул Никита, проходя к сцене.

Он не готовил специально свою речь, но были свои идеи и он рассчитывал на Бога, как всегда в подобном случае, ибо Иисус Христос объяснял своим апостолам, что «Бог сам знает, какие слова вложить в уста тех, кто говорит правду».

Оглядывая зал, он привычно поискал среди присутствующих того, на ком можно сосредоточить взгляд. Наконец, выбрал даму не слишком старую, довольно упитанную, но главное, она была одета как китайский мандарин: красно-жёлтые драконы, посреди экзотических лиан и папоротников, ослепляли… Наверняка – поэтесса!

На трибуне, как положено, стоял графин, вероятно, ещё со времён зарождения исторического материализма. Налив себе воды, Никита обратился прямо к своей выбранной жертве:

– Я вот здесь послушал выступления нескольких уважаемых членов, – он сделал сакраментальную театральную паузу, – и не без основания подумал, что устраиваются нынешние пленумы для исписавшегося или вообще бесталанного большинства, которое больше интересуются привилегиями, чем развитием национальной культуры. Ведь во времена Державина, Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Бунина, да и в Серебряном веке никогда не было Союза Писателей или Художников.

Мигом рухнувшая в зал тишина воодушевила Никиту. Мысли, образы, соображения, всё что давно созрело в его сердце, всё стало ясным, понятным, упорядоченным. Первый шаг был сделан…

– Поднимите руки, – продолжил он, – кто из вас вместо того, чтобы работать со словом, над словом, писать стихи, песни, прозаические эссе, новеллы и романы, собираются здесь и составляют лозунги типа: «Русские мешают возрождению Руси!» или «Восстановлению порядка в России мешают жиды!», или «Русская литература – для русских!». Я ничего не путаю? Даже заявляют, что гнать евреев надо из Союза! Я знаю одну кандидатуру на выгон. Это женщина, Юнна Мориц. Эта поэтесса искренне считает нашу страну своей Родиной, живёт в ней, никуда не эмигрируя, работает для страны, то есть для русских. Более того, считает себя истинной уроженкой державы под именем Русь. А её стихи, знает любой первоклассник.

Так кто же для этой страны сделал больше: вы, уважаемые члены, с грудой изданных томов, которые, увы, никто не читает или эта поэтесса? Люди должны работать и не мешать другим. Никто не должен никого никуда гнать! Одно только изгнание Пастернака или Бродского стоит презрения к Союзу так называемых писателей!..

– Иуда! – завизжала дама в драконах.

Зал взорвался от криков.

– Гнать его! Вон из России!

– Пошёл вон!

– Вали отсюда, жидовский прихвостень!

– Меня? Из России? – удивился Никита. – Это вряд ли получится. А вот я, в вашем Союзе подонков общества, больше не останусь. Кто кому нужен, вы мне или я вам?

Никита достал из своего кармана зажигалку, писательский билет и принялся поджигать его. Билет загорелся вместе с едким дымом. Никита спрыгнул со сцены и, не торопясь, вышел из зала.

– С чувством выполненного долга он без сожаления покинул зал, где писательский шабаш уже достигал апогея.

Уходя – уходи!

Глава 3

Он стал приходить ночью.

Сначала просто как часть сонной рапсодии или мозаики, потом более зримо, осязаемо. Казалось, незримое полупрозрачное пространство вдруг сворачивается, раскручивается маленьким смерчем прямо в квартире, потом крутящийся вихрь густеет, и плотный сгусток постепенно превращается в абрис человеческой фигуры, продолжающей шевелиться в такт вращения смерча. Наконец, из мрака, из ниоткуда возникал настоящий человек.

Кто он? Никита не знал, не пытался даже разобраться в истоках своих снов. Просто когда приходил Ангел – именно так стал называть его Никита – в холодной комнате становилось тепло и уютно. На припорошённом снегом балконе распускались чайные розы удивительных расцветок и оттенков, а откуда-то из близкого-далёка доносилась нежная спокойная музыка, напоминающая мурлыканье ручейка по весне. На большом старинном гобелене, подаренном друзьями на свадьбу, расцветал миндаль, и лёгкий бриз кружил по комнате его удивительные дымные запахи. Этот волшебный неизвестный мир был как бы отражённым в огромном венецианском зеркале, которое Никита из года в год постоянно забывал отвезти на дачу.

Глубина и чистота отражения зеркала была пронзительной. Зеркало завораживало и отражало самую суть возникшего в нём человека, который оттуда появлялся. Когда Никита брал зеркало за угол и встряхивал, то Ангел выходил из него в комнату. Более того, он оживал физически, а зеркало исчезало, будто его и не было.

Это новое чувство, которое рождалось в душе Никиты, можно сравнить с чувством, данным первой любовью. С любовным волнением нецелованного мальчика. Тот, кто помнит такие первые ощущения, начинает понимать, что есть любовь, и её восхитительное состояние!

Но всё же, что такое любовь? Жалость? Сострадание? Боль? Понимание? Алчное обладание? Или всё это вместе взятое? Возможно, если это чувство является целью. Но когда человек живёт понятием Христоцентричности мира, любовь становится процессом, философией и даже самой жизнью.

Именно Ангел был теперь центром мира Никиты, потому что тот видел в нём посланника неведомого Божественного пространства, иначе с приходом Ангела никогда бы не появлялось чувство высокого полёта и радости. И не было бы такой невообразимой красоты при его появлении! Это было как сон-откровение!

Более того, Никита стал ждать его прихода, так как никогда раньше не испытывал такого подъёма жизненных сил и веры в свои писательские способности.

Лиля, узнав об Ангеле, ничего не сказала, улыбнулась только немного грустно, дескать, поживём – увидим! Что ж, Никита был согласен. Только, когда сможем это увидеть? Причём, Лиля скоро уезжала в свою очередную археологическую экспедицию, и, конечно Никита, в этом случае, не хотел оставаться без жены любимой. Лиля всегда была его берегиней и дельным советчиком. Он очень дорожил ею: таких женщин днём с огнём не сыщешь, особенно в наше «трудное время американского кризиса».

Волшебные сны, кстати, стали сниться почти сразу после того, как Никита принёс домой дареного Ангела в банке. Но сам житель банки никак не проявлял себя, кроме как светом, искрящимся и переливающимся внутри, каскадом разноцветных огней, и… красочными снами Никиты. Однако банка не всегда была весёлой и цветной. Иногда она оставалась тёмной, даже чёрной. В такие моменты Никите казалось, что Ангел на что-то беспредметно обиделся, и испытывал что-то вроде беспокойства.

– Тоже мне, ужас на крыльях ночи! – ворчал Никита в такие вечера.

Лиля уехала. И как-то раз Никита, посмеиваясь над собой, попробовал потереть банку рукавом свитера, но Ангел игнорировал его робкие попытки. Правда, именно после этого он стал приходить в гости, перенёс цветомузыку в сон, даже раскрашивал сонное пространство, используя сочные пахучие краски! Постепенно Ангел становился для Никиты другом, каких мало в настоящем подлунном, поэтому его сакральные посещения стали необходимы как укол для наркомана, и сны превратились в, своего рода, допинг.

И все же сны были сюжетными. Лиля здорово умела их разгадывать, но она потерялась на Земле Спасителя. Археологи всех стран снова кинулись в Палестину, потому что кто-то, где-то под стеной Иерусалимского Храма, нашёл подлинные апостольские Евангелия.

Хотя эти древние рукописи, вероятно, были отпесатаны «на подлинной финской бумаге прошлогоднего выпуска одной фабрики в какой-то деревне»… – так Никита подтрунивал над женой, однако она была совершенно индифферентна к подобным шпилькам. Более того, прослышав про новые археологические находки, тут же, без лишних обсуждений, быстро собралась в дорогу.

Из редких её посланий по Интернету, Никита узнал, что действительно нашли рукописи, действительно древние и что… его жена задержится ещё на несколько месяцев. Это значит, ему придётся жить холостяком, смотреть разноцветные дурацкие сны и мечтать о возвращении Лили, как о чём-то небывалом, несбыточном.

Поначалу Никита пытался отвадить жену от археологической страсти. Возможно потому, что заявлялась она из экспедиций совсем в неадекватном состоянии: исхудавшая, облезлая, пыльная, с нездоровым блеском в глазах.

Её приходилось оттирать в ванной, откармливать неделями любимым карпом по-китайски, которого Никита отлично мог приготовить. Но только она начинала превращаться в принцессу, как звучал рог Судьбы, и она срывалась на очередные раскопки. Все усилия мужа – коту под хвост!

Но Лилю тоже понять можно было. Любой человек, если он личность, должен относиться к своему делу с любовью и более чем серьёзно.

Вероятно, Никиту мучил обычный мужской эгоизм, но он любил Лилю, а любовь никогда не подразумевает дрессуру, а скорее наоборот, самопожертвование, и жена отвечала ему тем же. Однако в ответ на его бурчание по поводу многочисленных экспедиций, сказала, как отрезала:

– Я ведь даю тебе заниматься любимой литературой!? И нет у меня пока к твоему новому другу, так сказать, Ангелу, претензий. Заметь, я не отнимала лиру у твоей второй жены Мельпомены, или у писателей другая муза?

– Вообще-то Эрато.

– Пусть Эрато, – улыбнулась Лиля. – Только она тоже женщина, и забирая тебя на какое-то время, лишает меня уверенности, что ты ещё здесь, а не там, в Зазеркалье вместе с этой музой. Кстати, у твоей Эрато восемь сестёр в этой стране, не слишком ли много на одного писателя?

Затем Лиля подошла к полке с книгами, вытащила одну, принялась листать и нашла искомое:

– Вот высказывание Пифагора, специально для тебя! «Не является ли ваша душа, микрокосмом, малой Вселенной? Она полна бурь и несогласий. Вы должны наполнить её гармонией. Лишь тогда Бог проникнет в ваше сознание, лишь тогда вы разделите Его власть и создадите из вашей воли жертвенник огня!».

Я люблю тебя, муж мой, но люби и ты меня вместе с моими археологическими выходками. Прими меня такой, какая есть, ведь я же тебя принимаю. И, если будет между нами гармония, то богиня огня подчинится тебе безоговорочно. Умей не только брать, но и отдавать!

На это сказать было нечего, пришлось смириться. Недаром мудрецы говорят, что женщина, если она действительно женщина, всегда права и лишь человеку свойственно ошибаться. Никита ещё не знал, какие глобальные перемены его поджидали.

Однажды банковый постоялец пришёл один без предупреждения. Не было ни свечения с переливами, ни игры разноцветных огней. Он возник в комнате как простой человек, в джинсах, в свитерке, ничего особенного. Вот только глаза были разного цвета, и, может быть, из‑за этого Никита чувствовал какое-то беспокойство, состояние, как будто он висел над пропастью, в межвременье, в ничегонеделании, ожидая неизвестно чего.

Существует одна общеизвестная фраза, что глаза-де – зеркало души. Глаза Ангела действительно походили на зеркало, на два бездонных родника, в которых можно было увидеть самого себя, свою суть, свою собственную тайну… Но вдруг взгляд становился невинным, как взор юной девы с длинными, густыми ресницами, потом потухал, чтобы через секунду вспыхнуть бешенным адским огнём! Такую силу энергии, исходящей от человеческого тела, Никита ещё никогда не ощущал! Но ведь ангел – не человек!

Тем временем Ангел уселся во вращающееся кожаное кресло, стоящее возле окна у компьютерного стола, молча смотрел на Никиту своими глубокими, почти человеческими глазами. Казалось, что он молился.

Это длилось мгновение, час или год? Время остановилось. Даже оконная занавеска перестала колыхаться от непрерывных форточных течений.

Никита лежал на тахте, укрытый тёплым пуховым одеялом, и не знал что делать. Явь это или сон? Он никак не мог почувствовать грань, тонкую и расплывчатую между двумя мирами. Всё-таки это была явь.

Ангел моргнул, закинул ногу на ногу и удобно откинулся в кресле.

– Послушай, Никита, – нарушил молчание Ангел, – я пришёл, чтобы показать тебе невидимый мир, который был всегда, в котором существуешь и ты, но которого многие из вас совсем не знают и не хотят принимать. Ты живёшь, не живя, и существуешь, не существуя. Но, при желании, всё можно исправить в жизни.

Голос Ангела показался знакомым Никите. Этот новоявленный гость встал с кресла, как-то неловко повернулся и чуть не уронил компьютер, задев монитор своим деревянным коробом, висевшим за спиной.

– Офеня-коробейник? – изумился Никита. – Ведь, это Вы?

– Да, да, – подтвердил тот. – Я тот самый офеня или, может быть, твой Ангел. Ты ведь так меня называешь, не правда ли?

– Ангелы разные бывают, – осторожно ответил Никита.

– Да, конечно, – улыбнулся Ангел.

Он сделал два шага, опять неловко повернулся, и в этот раз в серванте зазвенела посуда.

– Не вертись, пожалуйста, – проворчал Никита. – Так можно побить всю посуду.

– Нужно некоторое время, чтобы привыкнуть. – объяснил Ангел.

С этими словами он сделал несколько шагов, и… смахнул со стола хрустальную вазу, с засохшими розами, которые ставила ещё Лиля. Никита не решался их выкинуть. Ему казалось, что, если розы на столе, значит жена где-то рядом, может, в соседней комнате или на кухне. С миражами жить иногда легче.

Ваза грохнулась на пол. Она разбилась вдребезги. И её осколки весело сверкали на дубовом паркете.

– Что же ты наделал! – закричал Никита, не заметив своего тыканья. – Надо быть осторожным, особенно в гостях!

– Sorry, – извинился посетитель. – Я это сделал не нарочно, только машинально. Но я вижу, что я разбил кусочек семейного счастья, тогда, вот – на, получи…

Он подобрал одну из засохших роз, взмахнул ею, как волшебной палочкой. Пространство изогнулось, в комнате возник маленький вихрь. Хрустальные осколки поползли по полу, затем по столу, собираясь вместе, и наконец, целая ваза, но уже без роз, стояла на столе.

– Всё-таки сон, – вслух произнёс Никита.

– Чего? – переспросил Ангел.

– Нет, ничего. Значит, ты из банки?

– Не совсем, – задумался на секунду Ангел, подбирая более подходящие слова для объяснения. – Банка только накапливает психофизическую энергию. Так сказать, её конденсирует.

– Понятно. Но зачем же ты пожаловал? – спросил Никита. – Предлагать сгоревшие опусы? Если бы мне это нужно было, я бы тогда на Арбате у тебя купил.

– Может быть, ты и прав, – хитро прищурился Ангел. – Только тогда у тебя денег никаких не было. Во всяком случае, чтобы купить рисунки и книги. И ты не отказался принять мои подарки.

Ангел кивнул на рисунок художника Лаврухина на противоположной стене.

– Как? Этот художник тоже на тебя работает? – удивился Никита.

– Это ангелы на вас работают, – обиженно заметил гость. – Я с тобой вожусь не для собственной радости, и без тебя дел хватает. Но хочется хоть чем-то помочь. Ведь ангелы никогда не бывают только хорошими или же только отвратительно плохими. Любой из нас с радостью окажет помощь человеку, но только такому, который готов её принять.

– Интересно, ты сам-то знаешь, на что я готов и что смогу, а что нет? – спросил Никита.

– Да ты не беги впереди паровоза, Никита, – ответил Ангел. – Из тебя выйдет прекрасный создатель авантюрных, даже авантажных романов, они ведь тоже нужны, но прежде надо кое-что посмотреть, пощупать, пропустить через себя.

А чтобы это сделать, необходимо претерпеть некоторые внутренние изменения.

– Это как? – не понял Никита. – Ты заменишь мне сознание с помощью психотропного вмешательства?

– Не совсем так, – отрицательно покачал головой Ангел. – То есть это совсем не так. Ты слышал когда-нибудь о трансгенной инженерии?

– О генно-модифицированных продуктах?

– Да, именно об этом.

– Насколько я знаю, это сельскохозяйственные продукты. – сказал Никита. – И как это соотносится с менталитетом человека, с незыблимым состоянием его души?

– Эта связь очевидна, – улыбнулся Ангел. – Тебе всего лишь необходимо знать, что в человеческом организме более, чем достаточно агробактерий, способствующих биологическому развитию личности, которые несут в себе искусственный или чужеродный ген.

– В итоге каждый человек может превратиться в мутанта? – констатировал иронично Никита. – Так что же мы до сих пор живые? Американцы в девяностых годах прошлого столетия придумали трансгенизацию растений, но человечество до сих пор не скончалось в тяжких муках. Хотя… хотя мне приснилось однажды, что в феврале две тысячи семнадцатого года сама планета превратится в мутанта.

– Ты веришь в неизбежный апокалипсис? – Ангел покачал головой. – Для каждого времени свои забавы. Но трансгенизация совсем не смерть. Это преобразование организма человека в такую же форму существования, только в очищенном виде. Такое же очищение я собираюсь провести с твоим сознанием, ибо писателями не рождаются – ими становятся. Это возможно сделать довольно-таки безболезненным способом, если, скажем, прогуляться по сгоревшим романам и узнать – почему они сгорели? Почему автор в итоге приговорил героев к сожжению?

Никакой писатель не начнёт думать так, как думает динозавр, не побывав в его шкуре. И только тогда ты совершишь подвиг, когда на исповеди священнику скажешь, мол, нет ни одного греха на свете, которые я не совершал, потому что я писатель и всё, что делают мои герои – делаю я сам… Ну что, по рукам?

Не дожидаясь ответа, офеня подошёл к стене. Засохшая роза в его руке превратилась в ветку мирта, лавра или же омелы – Никита не слишком разбирался в райских кущах, то есть кустах. Ангел плавно, даже немножко «на публику», взмахнул ею, и на стене стала прорисовываться дверь. Обычная дверь, деревянная, с массивной бронзовой ручкой, поблескивающей в темноте комнаты.

– Иди, Никита, не бойся, – подбодрил его Ангел, – в своей жизни каждый человек должен открыть хотя бы одну дверь. А переступать ли порог – тебе решать.

– Должен открыть дверь, – эхом отозвался Никита. – А разве можно открыть нарисованную дверь?

– А разве можно носом проткнуть горящий очаг, как это сделал Буратино? – поддразнил Ангел-офеня. – Попробуй, Никита, попробуй!

И тут же добавил, возможно, чтобы рассмешить Никиту:

– У ворот рыжий кот, он тебя задерёт! Не ходи за врата, там живёт пустота!

Как ни странно, эта прибаутка подзадорила Никиту. Он надел спортивный костюм, тапочки, но подумав секунду, решил, что кроссовки больше подойдут. Надев их, Никита направился к нарисованной двери. Но чем ближе он подходил к двери, тем реальнее она становилась, тем сильнее стучала кровь в висках. Он почувствовал вдруг, как сердце сжимается от холодной тоски. Что, собственно говоря, происходит? Почему он слушается этого, этого… как там. бишь его? Мало ли что во снах привидится? Ведь надо же помнить: «…испытывайте духов, от Бога ли они?». Действительно, кто он, его Ангел? Как его испытать? Неизвестно. Вдруг Никиту осенило: в серванте стояла бутылка со святой водой, которую они с Лилей принесли из церкви ещё на Крещение. Он оглянулся, но Ангела уже не было.

– Я здесь и не здесь, я везде и нигде, я белые льдинки на чёрной воде, – пронеслись молнией эти стихи в голове у Никиты. Но Ангел всё-таки сгинул. Сгинул очень даже по-английски, оставив Никиту напротив двери, которую тоже, кстати, надо окропить святой водой. По правде говоря, бутылка вон она, рукой подать, но… надо ли это делать, кропить или не кропить? Вот животрепещущий вопрос! «Быть или не быть?» – вечная дилемма.

– Тоже мне, Ангел! – принялся ворчать Никита. – Но, если я войду, не потребует же он с меня душу? А с другой стороны, если открыть дверь, смогу ли я её закрыть? Действительно, скорее всего, будущее моё может измениться. И возможно, именно это и является ценой за вход! А если не войти, то можно никогда ничего не узнать!

Бронзовая ручка была чуть холодноватой. Открыть? Может быть, именно этот незначительный поступок станет вдруг каким-то поворотным моментом, привнесёт что-то новое в жизнь. Какое-нибудь новое понимание мира, например. Тогда, может быть, и вправду удастся написать что-нибудь интересное? Но существует ли бесплатный сыр?.. To be or not to be?

Или никуда не ходить? Это уже становится невыносимым!

Тем не менее, Никита медлил. Он вдруг почувствовал, как в нём начинает расти любопытство. Страха не было. Было ощущение чего-то запретного, необратимого, до чего обязательно нужно дотронуться своими собственными руками. Но не станет же он каким-нибудь банальным еретиком, если откроет дверь?

Впрочем, в средние века были такие личности, которые не боялись ни костра инквизиции как Савонарола, ни любых других казней, как боярыни Морозова, Урусова, Данилова. Они не побоялись угроз патриарха – «новодела» Никона и не отказались от молитв, данных русскому народу ещё апостолом Андреем Первозванным. Никон безнаказанно их уморил голодом, хотя все они были царскими родственницами. По его приказанию отрубали пальцы тем, кто крестился двумя пальцами вместо трёх. Сжигали не только книги церковные, но и самих верующих «по-старому». Тогда Русь была потоплена в таких потоках крови, каких не видела ни одна страна в подлунном мире. Где ж тогда были ангелы? И какого духа, чьей силы был Никон? Кстати, утвердили «никонианство» в декабре 1666 года. Воистину Зло – бессмертно.

«Испытывайте духов, от Бога ли они?» – снова пришло на ум. Но как всё-таки испытать этого? Потереть банку рукавом, чтобы Ангел опять предстал пред светлые очи, расспросить его обо всех ангельских законных беззакониях?! Потребовать расписку кровью, что душу не тронет? М‑да, было бы любопытно: Ангел, дающий человеку расписку, подписанную собственной кровью…

 
…с той ли, с этой ли стороны
ожидается дым-пожар?
Иль не молишься ты за ны,
куренной монах Кудеяр?
Ярость века сгорит в огне,
ляжет копотью в пол-Земли.
И поэтому снова не спится мне,
если рядом жгут корабли.
 

Никита почти забыл это стихотворение. Что же, сжигать корабли – нынче в моде. И ещё: каждый человек должен открыть хотя бы одну дверь! Сезам, откройся!

Она поддалась легко. Даже слишком. Открылась сама? Никита этого просто не заметил, он старался понять, что же всё-таки произошло. Но ничего не произошло! Ни-че-го! Ровным счётом. Только за окном почему-то явственно прокричал петух. Откуда он? В городе?

«Рече ему Иисус: аминь глаголю тебе, яко в сию нощь, прежде даже алектор не возгласит, трикраты отвержешься Мене».

Надо же, Евангелие вспомнил… Но было, в связи с петухом, что-то ещё…. Петух прокричал снова. И это чуть ли не в центре города? Может, соседи начали, в связи с кризисом, на балконе кур разводить? Какие глупости иногда приходят в голову!

«Да, позабыл тебе сообщить: утром запоют петухи…». Ну да, слова коробейника! Оказывается, его невообразимая болтовня на Арбате была весьма неспроста!

Сначала Никита ничего не видел. Он слышал машины, шуршащие вдалеке, чувствовал запахи коммунального жилья…, но всё было как в густом тумане. Единственное, что чувствовалось чётко – твёрдая плита под ногами.

Наконец Никита понял, что стоит на крылечке какого-то дома с большими окнами и балконами, украшенными старинными балюстрадами. Над подъездом висел фонарь, возле которого вьётся беспокойная мошкара. Было тепло в эту, скорее всего, летнюю ночь.

Тепло и… тревожно. Но почему? Никита разглядел недалеко от дома чёрную легковую машину с квадратным багажником. На таких разъезжали киношные американские гангстеры тридцатых годов. Шофёрская дверца открылась, и появился человек в гимнастёрке и синих галифе, заправленных в сапоги. На голове у него была военная фуражка с околышем такого же синего цвета. Военный вытащил из кармана портсигар, продул мундштук папиросы, потом долго рылся по всем карманам в поисках спичек. Наконец, он их нашёл и прикурил. Маленький огонёк осветил его лицо, и… о, ужас! Вместо лица у него было бледное пятно без глаз, носа и рта! Никита был так поражён этой невозможностью, этим фантастическим фактом, что он не верил своим глазам и открыл рот от удивления. Сзади из подъезда раздался топот ног, и ещё трое военных, тоже безликих, пробежали мимо Никиты прямо к машине. Они были сплошь затянуты ремнями, в куртках и штанах из искусственной кожи. Военные сопровождали мужчину в гражданском костюме с перекинутым через левую руку пальто. В другой руке человек держал большой канцелярский портфель из красной кожи на двух медных застёжках.