Текст книги "Мой друг – Олег Даль. Между жизнью и смертью"

Летом 1964 года на киностудии «Мосфильм» был запущен в производство последний проект хрущевской «оттепели»: в творческом объединении «Юность» к съемкам готовилась группа детского комедийного альманаха «От семи до двенадцати». Литературную основу трех составивших его новелл написали достаточно популярный тогда детский писатель Юрий Сотник, не нуждавшаяся в рекомендациях Агния Барто и еще один автор, мне не запомнившийся.

За давностью лет не могу припомнить, почему эта вещь была задумана именно как коллаж короткометражек. Уже выходил и гремел на весь Союз «Фитиль». Приди кому-нибудь в голову чуть более оригинальная мысль о форме, и, быть может, «Ералаш» родился бы десятью годами раньше!

Но это и есть отличительная черта того времени: с одной стороны, «все лучшее – детям», с другой – никто не хотел особого риска, да еще и с ответственностью за государственные деньги. Если к этому добавить фигуру Ивана Пырьева, который продолжал оставаться на студии фактическим хозяином, то станет понятно: очередь из желающих поучаствовать в эксперименте на Мосфильмовской улице не выстраивалась…

В этой группе я впервые работал как самостоятельный оператор на двух новеллах – «Черный котенок» и «Зонтик». Хотя кинематографический опыт вне операторской работы у меня был без малого пятнадцатилетний и очень разный.

Экранизировала оба рассказа Екатерина Народицкая, тоже прошедшая на студии огонь и воду. Фактически она пришла к режиссуре от работы простым ассистентом на картинах Михаила Ромма, Леонида Арнштама, Юлия Райзмана, Юрия Чулюкина. Для человека творческого, энергичного – а Катя такой была – это хорошая профессиональная школа. В сущности, профессии она научилась не во ВГИКе. Народицкой помогал еще и сопостановщик – Евгений Фридман.

Олег Даль – молодой до невероятности, но уже опытный актер (к тому времени он уже успел сняться в трех фильмах!) – был приглашен на пробу в «Черного котенка». Роль эпизодическая, что после трех главных, согласитесь, странный ход для человека, набирающего экранную силу. То ли у него возникли какие-то сложности в «Современнике», где он тогда служил, то ли это был минутный, но искренний порыв: попробовать себя в необычном амплуа.

Сюжет «Котенка», написанного Барто, вкратце был таков. Двое мальчишек из начальной школы подобрали на улице черного котенка и пытаются его как-то пристроить, да попадают все на жутко суеверных людей! Наконец, приносят несчастного зверя домой к одному из мальчиков, и там происходит то же самое…

Бабушку играла уже немолодая, битая-перебитая жизнью Зоя Федорова. А ее внука и, соответственно, брата одного из мальчишек – Даль.

Кстати, бытует мнение, что Олега тогда брали в картины чуть ли не по учетной карточке актерского отдела. Это не так! Даже на роль Шурика в «Черном котенке» пробовали чуть ли не десять молодых ребят. А выбрали из них – его одного. Собственно говоря, он появился в павильоне, и все сразу поняли – Шурик найден!

Дело в том, что по сценарной характеристике персонаж этот был несколько нервический, даже психопатичный: измученный науками абитуриент, поступающий в какую-то «высшую школу». Ну, ни нерва, ни кошачьей пластики Олегу никогда было не занимать, поэтому на пробе он сразу «выбил» сто очков: реагируя на неожиданное появление воображаемого (!) черного котенка на столе среди бумаг, он то ли взвизгнул от ужаса, то ли вскочил немыслимым акробатическим прыжком, опрокинув стул, то ли сделал все это вместе… Спустя тридцать лет не столь важно, что именно он проделал. Реакцией был такой гомерический хохот присутствующих, что остальным претендентам только и оставалось развернуться и уйти.

Снимался «Черный котенок» в двух экспедициях: в павильонах Ялтинской студии и на натуре – в очень красивом южном городке Белгород-Днестровском, что под Одессой. Натурных сцен у Даля не было, но я припоминаю, что на съемках в октябре-ноябре 1964 года он появлялся. Или приезжал проведать Германа Качина, с которым приятельствовал со времени каких-то более ранних съемок. Или сдружился с нашими главными героями-мальчишками, ибо Олег и сам был, по сути, большой ребенок. А может, просто была оказия: взял, да приехал! Тогда ведь были другие отношения между людьми в кино. Был интерес к общему делу, к работе коллег, к продолжению действия, в котором ты уже не занят, – из творческой солидарности… В этом отношении Даль был абсолютно свой парень, что называется.

Перед началом съемок в Белгород-Днестровском наши художники слегка переусердствовали. На одной из городских улиц, где должна быть довольно длинная панорама, выкрасили все дома в разные цвета! Получился то ли Цветочный город коротышек Николая Носова, то ли набор формового мармелада.

А тут, как на грех, Агния Львовна Барто решила самолично посетить съемочную площадку. Репутация ее в кино после «Подкидыша» и «Слона и веревочки» (а это было лет за 25–30 до того!) была столь высока, что все находились в состоянии большого напряжения, ожидая реакции мастера детской литературы. А «бабуля» увидела всю эту разноцветную улицу и ахнула, всплеснув руками:

– Боже мой! Какая прелесть!!!

В шутку ее действительно называли «бабушкой». Держалась она очень бодро и выглядела моложаво – ей не было и шестидесяти лет. Вообще Агния Львовна с большим удовольствием общалась с тамошней детворой на всевозможных пионерских мероприятиях и слетах, чем пыталась погрузиться в процесс съемок фильма, что всех вполне устраивало.

Всю свою роль в Ялте Олег Даль сыграл за три дня. В определенном смысле это был достаточно необычный эксперимент в области комедийного кино, потому что в формуляре артиста значилось: «Грим – 0, реквизит – 0, костюм – купальные трусы».

Разденьте-ка до плавок любого популярного и профессионального комика и предоставьте ему полную свободу действий. Много ли смеха он наработает при таких условиях? Сомневаюсь. А Олег не просто справился с ролью, а еще и дал понять: работая в жанре, он может быть профессионалом без каких бы то ни было подпорок и приспособлений. Печально, что никто не вник в этот его бесхитростный посыл: «Смотрите, что я могу. Глядите, как я умею. Вот таково мое мастерство».

Думаю, то, что «Черный котенок» спустя несколько лет получил приз на одном из престижных кинофестивалей в Аргентине – в качестве лучшей детской эксцентрической комедии, – это заслуга и Олега Даля. По молодости лет, он очень ярко и много комиковал на экране. С годами эта его абсолютно невостребованная страсть попригасла. Хотя, даже в его последних, тяжелых, мрачных психологических ролях всегда оставалось место потрясающему, неповторимому комедийному заряду. Представляю себе, как горько было Олегу осознавать, что эта грань его огромного таланта осталась, по сути, практически невостребованной, ведь в «чистых» комедиях он работал от силы два-три раза…

В одной из сцен он должен был, обхватив голову руками, сидеть за письменным столом. Началась съемка, и я припал к окуляру камеры… Мама родная! Было ощущение, что мы снимаем не детскую комедию, а какое-то экранное пособие по анатомии! Даль был настолько худ, что через весь кадр обозначился не просто его позвоночник, но каждый позвонок в отдельности! Хорошо еще, что никому не пришло в голову обратить на это особое внимание как на результат истощения советского школьника учебой. Вмиг бы всю работу прикрыли!

Поскольку Олег был очень молод, в нем, по-видимому, еще не перекипела склонность к школярскому хулиганству. Иногда это проявлялось очень неожиданно. Так, в один из съемочных дней он прошел в костюмерную, где разделся до своих плавок, после чего появился на съемочной площадке. Кто-то прыснул со смеху. Женщины покраснели. Рабочий уронил какую-то железку. Я проследил за взглядами наших онемевших режиссеров на «середину» тощей далевской фигуры… Казанова был бы жалок рядом с ним! Даль запихнул в плавки спереди огромный марципан, купленный по дороге на съемку в одной из ялтинских булочных.

Намечался большой скандал. Режиссеры пришли в неистовство от «безнравственности» его поступка: ведь тут же дети! От греха подальше, Олег ретировался в костюмерную. Вразумить его отправили молоденькую девочку-ассистентку, которая, как ошпаренная, выскочила из комнаты через пару минут, с пылающими щеками и в слезах.

– Ты что?!

– Он… Он…

– Да что он с тобой… тебе сделал?!!

– Он… сказал: «Если тебе что мешает – так сама и вынимай!»

Москва, 25 января 1994 г.

Часть II
Встречи – расставания

У меня в жизни очень странно получилось: мои друзья или хорошие товарищи всегда были значительно старше меня. Не понимаю, чем я вызывал у них интерес к себе, но почему-то многие оставляли за собой право со мной дружить. И сегодня это сохраняется. И мне с этими людьми интересней, хотя есть вокруг и ровесники, и те, кто младше. Вообще, я считаю, если человеку интересно с другим, то возраст не имеет никакого значения. Поэтому и с Олегом Далем я не чувствовал особой возрастной разницы. Во всяком случае, мы познакомились в то время, когда это уже не чувствовалось. Произошло это очень неожиданно.

Я был студентом второго курса циркового училища, когда Галина Борисовна Волчек пригласила меня на постановку пантомимы в спектакле «Обыкновенная история» в Театр-студию «Современник», в старое здание на Маяковке. Пантомима тогда была совершенно забытым жанром для нашей страны – только с появлением Марселя Марсо мы узнали новую европейскую форму пантомимы. В принципе, она для нас не нова – и Таиров, и Мейерхольд обращались к этому искусству в свое время, а вот европейская школа пантомимы была нам не известна, и в шестидесятые годы, после того, как ее привез Марсель Марсо, стала очень модным течением.

Я тогда был студентом, работал в Московском университете и начал заниматься в студии пантомимы. Существовал в те дни ИСТ – Интернациональный студенческий театр в МГУ. У нас были студенты из Марокко, Румынии, других стран. Были и советские ребята. Я полюбил пантомиму сразу и начал заниматься. Меня увидел Сергей Андреевич Каштелян – известный режиссер, работавший в этом жанре, и надоумил пойти учиться в цирковое училище. Я попал на единственный в то время курс, который вел театральный режиссер очень хорошей актерской школы, ученик Дикого – Олег Павлович Солюс из Театра сатиры. А педагогом моей группы (курс делился на две группы, и первой как раз и занимался Солюс) был актер этого же театра Юрий Авшаров. Уже тогда в ГУЦЭИ на первом-втором курсе в пантомиме я был единственным, и, видимо, когда Галине Борисовне пришла мысль решить что-либо в спектакле пластическими средствами, ей кто-то рассказал о «молодом, увлекающемся Саше Жеромском»…

А я уже тогда, в училище, бредил попыткой создания своего театра: написал Устав, собрал актеров. Тогда было такое время… Все активно общались, собирались в ЦДРИ, в каких-то молодежных студиях при ВТО.

И вот в 1965 году меня пригласили в «Современник». Это была первая встреча в работе с артистами-профессионалами и мои первые попытки режиссуры. «Обыкновенная история» имела огромный успех, потом получила Государственную премию, и там было много пантомим, чем я очень гордился. Мне захотелось быть в этом театре, среди всех этих людей, которых я считал очень талантливыми, необычными… Лелик Табаков, Олег Ефремов, Галина Борисовна Волчек – совершенно уникальный человек, Евгений Евстигнеев, Генка Фролов, Леночка Милиотти… И, конечно, Олег Даль – совершенно изощренная, тонкая такая фигура с невероятной пластикой.

Очень плохо помню момент нашего знакомства. Да его даже и не было: мы просто вдруг стали общаться. Я не видел его до этого в спектаклях, ролях, просто столкнулись в коридоре, и он мне сказал:

– Слушай, у тебя такие длинные руки… Тебе надо Паганини делать.

Самое интересное, что прошли годы, и я предложил эту принадлежавшую Далю идею – Каштеляну. И Сергей Андреевич поставил мой номер, который назывался «Легенда о Паганини». Я с этим номером очень многие годы выступал на эстраде. А материал был дан мне как-то походя, между прочим, Олегом, который потом всеми словами поносил Каштеляна за то, что тот заставил меня покраситься в черный цвет, чтобы я был похож на Паганини. А Даль мне все время говорил, что это абсолютно не нужно:

– При чем тут внешность? Главное – руки, руки!.. Ты посмотри на свои руки – длинные, вот эти руки до колен!.. Вот Паганини в чем, вот…

Он был жутко эмоциональной личностью и мог «завести» себя в одну секунду, а мне казалось, что и любого человека. Мы просто сразу стали друзьями и даже ходить стали вместе. Я ждал, когда у него закончится репетиция, и мы шли в магазин «Труд» – был такой, где в разлив продавали вино. Олега там знали, а он очень любил подойти и выпить двести грамм шампанского – больше не брал. Я шел рядом с Далем и смотрел по сторонам: на нас все обращали внимание (из-за него), и мне было жутко приятно. Я даже не знал, что к тому времени он был одним из самых популярных молодых артистов театра.

Взаимоотношения наши были построены на том, что он с самого начала стал «в меня вмешиваться», «влезать внутрь», мной заниматься и каким-то образом все время хотел из меня что-то вылепить. Вдруг я увидел, что нужен ему, а для чего – непонятно, потому что заканчивал цирковое училище и готовил себя для совершенно других дел, но в какой-то момент почувствовал, что для чего-то ему нужен. А он меня заставлял не спать, жить, будоражил мои мозги, фантазию. Я и сам-то по себе человек не инфантильный – энергичный холерик, а у Даля эмоции были как-то сжаты внутри. Всегда он, вроде, рассуждал спокойно, даже манера разговора всегда была такая:

– Ну, ты понимаешь, я тебе что хочу сказать-то… Ты, вот, выслушай… ты вникни…

То есть он пытался донести каждую букву, но я понимал, что там, внутри, мощные импульс и нерв…

Вот так мы находили возможность интересно проходить эти пятьсот метров от театра до магазина и обратно.

Когда вышла «Обыкновенная история», Олег сказал:

– Давай поставим с тобой спектакль.

– Давай. Что?

– Давай поставим «Сегодня и ежедневно», Драгунского пьесу.

Эту вещь начал параллельно ставить еще один театр, кажется, имени Ермоловой. К постановке ее не разрешили ни там, ни в «Современнике». Ничего крамольного в этой пьесе не было, но – не разрешили. Очевидно, Олег переговорил в театре, в план ее не взяли, а мы хотели ее ставить вне плана.

На роль дяди Коли, старого циркового клоуна, мы пригласили Евстигнеева. Олег не разграничивал, кто из нас режиссер, кто – нет. Он говорил: «Давай, поставим». Когда я пришел к Волчек, то знал, что она – режиссер, который ставит спектакль, а я – пантомиму в нем. Здесь – нет. Вдруг вместе с Далем могла осуществиться такая идея – коллективный труд в профессиональном театре, чего я не имел у себя в ГУЦЭИ, как ни хотел… Но ничего не осуществилось, и Олег тогда мне сказал:

– Старик, все затягивается. Вряд ли все это произойдет… И вообще… Жалко, к сожалению. Но мы когда-нибудь ее поставим.

Он всегда говорил: «Когда-нибудь мы это осуществим». Потом сама пьеса потеряла актуальность. Но идея, что мы должны что-то когда-то сделать вместе, нас постоянно преследовала. Жизнь нас раскидывала, оттягивала сроки, но каждый раз, где бы мы с ним ни встречались – в ВТО, в театре или в Таллине на съемках, мы все время говорили об этом, и Олег всегда повторял:

– Старик, мы обязательно сделаем спектакль с тобой, обязательно.

И вот наступило время, когда я состоялся как актер – и достаточно удачно, сыграв главную роль – Пэка в спектакле «Сон в летнюю ночь» в Большом театре. Олег был на спектакле и очень высоко оценил эту огромную работу: ведь это Большой театр, и при чем здесь я, студент клоунского отделения циркового училища? Никакой связи! И вдруг – говорю речитативом в Большом…

Самое главное, что, когда у меня возникали сложности в разговорном плане или еще в чем-то, я обязательно разыскивал Олега и с ним консультировался, считая, что у меня есть такой человек, который всегда может что-то подсказать и дать какую-то очень тонкую, интеллигентную подачу по форме.

Вообще я ему очень верил. Верил его вкусу. Мы никогда не спорили. Он говорил какие-то очень точные, убедительные вещи. И говорил их не сразу. Выслушает тебя, может пройти полгода, и при встрече он вдруг скажет:

– Это надо делать вот так. Теперь я это знаю точно.

Он помнил об этом! Как-то в себе носил… Почему так происходило?..

Я хочу подчеркнуть, что у нас не было такой дружбы, чтобы встречаться каждый день, сидеть за столом… Мы встречались с Аликом иногда раз в три года, иногда – раз в год, иногда – каждый месяц. И редкий случай, когда мы встречались, созвонившись. Это тоже бывало, но редко. У него эти годы – до встречи с Лизой – были неспокойными. У меня – тоже. Это наши гастрольные времена. Иногда мы находили время уехать вдвоем в какую-то компанию. Иногда могли созвониться, хотя это и бывало крайне редко, и пойти в ВТО. Это были наши встречи, наши маленькие тайны, которые выпадали не так часто.

А вот встречи, приносящие большую радость, как правило, были случайными. В 1973 году в Таллине я снимался у Ролана Быкова в фильме «Автомобиль, скрипка и собака Клякса». Олег там же – в «Варианте „Омега“». Дал посмотреть фотографию в немецкой форме – ну, просто прекрасную, просто красавец!

– Старик… как я?

Естественно, вечером куда-то идем, проводим час-другой вместе, а после этого опять долго не видимся. И все время преследовала идея, мечта что-то сделать вместе…

В 1971 году я получил «в наследство» коллектив Бориса Амарантова – был такой актер, он создал труппу и уехал в Америку. Никто не знал, что с этой труппой делать. Амарантов был очень популярен. Как и я, он учился у Каштеляна, только раньше, первым. Григорий Наумович Чухрай ставил ему спектакль «Чудеса в саквояже». Коллектив этот назывался «Пантомима».

Параллельно существовал коллектив Енгибарова. Мы очень близко дружили с Леней, и я один раз попросился к нему. Он говорит:

– Зачем? Я тебя никогда не возьму.

– Почему?!

– Саш, ну что ты хочешь? Ты хочешь быть у меня в ассистентах? Подавать мне зонтики? Я тебя возьму на эту роль. Но ты можешь значительно больше. Иди своим путем. Создавай что-нибудь, сам делай.

Леня сказал это за два года до своей смерти… Кстати, их с Олегом могилы находятся как бы на одной линии. Когда я надолго уезжаю из Москвы, то беру по одной гвоздике и иду к Лене и Олегу на Ваганьково, прощаюсь с ними, а потом возвращаюсь обратно…

Так вот, «Пантомима» осталась бесхозной, а я тогда был единственным мимом в Росконцерте, и мне предложили ее возглавить. И я входил в чужой спектакль, к чужим актерам, в чужой костюм… Было тяжело… Но потихонечку менял исполнителей, чувствуя себя уже руководителем, у меня появлялись какие-то идеи о новом спектакле, и я звонил Далю:

– Олег, давай сделаем спектакль. Теперь у меня есть труппа…

– Что ты хочешь делать?

– Ты знаешь, я с Витькой Славкиным связался. У него есть сценарий. Он очень давно лежал. Витька его сделал когда-то для Московского университета, но он не был осуществлен. Называется «Как прекрасен этот мир». Спектакль из новелл… Давай посмотрим, может быть, что-то в этом будет интересное, и мы его сделаем. Потому что хочется не просто номерками-номерочками работать, а сделать спектакль.

– Ну, ты подожди. Не спеши. У меня есть хорошая идея. Ты знаешь, мы сделаем его с твоими ребятами, с тобой и с Валькой Никулиным. Валька будет читать и петь.

И мы встретились втроем – я, Никулин, Даль – в ДК «Правда», тогда у меня там была репетиционная база. Олег посмотрел у нас какие-то наброски, номера, которые ему понравились, и завелся:

– Да. Вот теперь начнем ставить, начнем делать…

– Ну, а как же мы все это соберем? Ведь Валя работает в театре, ты – в театре.

– Ну, мы сначала его сделаем. Мы сделаем, а там посмотрим. Может быть, мы… И создастся такой новый театр, где я…

Как я понимал, Олег тоже хотел в этом спектакле играть, то есть читать. Валя Никулин, поскольку он с гитарой, должен был проходить через все это связующей драматургической нитью. Что Даль задумал, до конца я не знал. В то же время он говорил:

– Это не значит, что мы похерим «Как прекрасен этот мир». Мы его тоже создадим. Мы тоже свяжем его со словом. Это не будет чистая пантомима, чистая пластика, а мы все это постараемся увязать с гитарой, со словом, с поэзией.

И вот мой коллектив уже об этом знал и ждал какой-то новой работы, потому что я говорил о том, что скоро Даль придет в театр на постановку. К тому времени имя Даля – это было очень серьезно в творческом мире. Но Олег тогда только что из театра ушел и жил «периодами». Пошел во МХАТ… Ушел… Помню, я его спросил при встрече:

– Где ты?

– Я сейчас нигде.

А потом вдруг я узнал, что он уехал в Ленинград… И опять говорил: «Но мы должны, я вернусь, мы приступим!»

Июль 1980 года. Олимпийские игры. Похороны Высоцкого. Рано утром я поехал в театр. Кобзон поручил мне привезти заказанные на Маяковке цветы. Подъезжаю – меня не пропускают: от высотного здания на Котельнической все уже было перекрыто, нужен был специальный пропуск. У меня его не было, но встретил Борю Хмельницкого… Мы вместе прошли через оцепление, и так я оказался в театре, где был с самого утра до последнего момента. Когда Володю повезли на Ваганьковское, все разбежались по автобусам, по машинам – кто с кем мог поехать. Когда я вышел на улицу, то увидел, что автобус с актерами, с кем я думал ехать, уже двигался в общем потоке. А я был все время со Светой Власовой – это моя ученица, актриса Театра на Таганке. Мы с ней растерялись. Вдруг смотрю – стоит «Мерседес» Бабека Серуша. Я говорю:

– Бабуля, ты туда? Подвези, а то я всех растерял…

– Садись в машину.

И получилось так, что мы приехали значительно раньше, чем весь кортеж, который сопровождал Володю. Когда я вышел из машины, то увидел очень много военных и… генералов на кладбище. Уже пошел народ, стали подъезжать автобусы. И тут я встретил Олега и Валю – они шли вдвоем. Мы, как всегда, обнялись, поцеловались, и так втроем остались на все время похорон. Видимо, мы о чем-то говорили – сейчас я уже плохо помню. Помню только одну фразу Олега, сказанную очень четко и достаточно громко:

– Ничего, Володя. Спи спокойно, скоро я к тебе приду.

По-моему, это было произнесено, когда мы уже прощались с Володиной могилой и уходили с кладбища. Олег в последний раз обернулся на могилу и сказал эту фразу.

С Ваганькова мы вышли втроем. Были всякие предложения: поехать либо к Высоцкому домой, либо в ВТО, либо куда-то еще… Тут нас догнала Света Власова, и мы все вместе стояли около входа на станцию метро «Улица 1905 года». Я говорю:

– Ну, что, ребята, может быть, поедем в ЦДРИ, посидим, помянем?

А Олег сказал:

– Нет. Я не могу. А так просто – не хочется. Сидеть, не поднимая рюмки, ничего…

– Ну, мы тогда – в ЦДРИ. Созвонимся.

И мы разъехались…

После этого, месяцев через семь, был один момент, когда мне актеры сказали, что они видели Даля – жутко обросшего, с бородой – в ВТО и что якобы он там выпивал.

– Этого не может быть, – ответил я. – Я знаю, что сейчас Олег не пьет.

Был февраль 1981 года. Я приходил каждый день в театр, где все в очередной раз ждали, что вот-вот придет Даль, и актеры пытали меня: когда мы начнем ставить спектакль? И Олег мне говорил, что в этот раз «уже твердо нацелился». Честно говоря, когда мне сказали про ВТО, а это было за неделю до его отъезда в Киев, я не поверил. Потому что знал, что он «зашился» и занялся работой. Естественно, я позвонил Олегу – это было 25 или 26 февраля. Он был дома:

– Привет.

– Привет.

– Ну, чего?..

– Все, старик. Еду на два дня в Киев, на пробу. Приезжаю – и приступаем.

Все. Весь наш разговор. Через несколько дней прихожу на работу, и вдруг мне сообщают, что сегодня утром в Киеве скончался Даль. Я тут же позвонил к нему домой:

– Лиза…

– Да, это правда…

– Как это произошло?

– Я еще ничего не знаю. Мы сегодня с Валей Никулиным поедем туда. Я тебе потом все скажу.

Позднее она действительно мне рассказывала о каких-то нюансах…

Потом были похороны… Весь наш Театр пантомимы Росконцерта был там. Уже на Ваганьковском кладбище ко мне подошла женщина и говорит:

– Какой стыд! Какой стыд!!!

– В чем дело?

– Никого даже от «Мосфильма» нет, некому слова сказать… Алик столько сделал для кино, и никто не пришел! Это просто возмутительно!

И вдруг добавляет:

– Я хочу вам передать фотографию.

Беру и вижу: стоят Олег, Валя и я. 28 июля 1980 года. Похороны Высоцкого. Я нашел глазами Валю, он был в стороне, у могилы Олега. Когда Валентин подошел, протянул ему снимок:

– Валя, посмотри…

– Да. Одного уже нет. Ну, следующий, видимо, я.

– Что ты говоришь?! Чушь какую-то несешь!

– Ты можешь дать мне ее? Я пересниму, а потом тебе верну.

– Хорошо.

Больше я ее никогда не видел. Это единственная фотография, где мы сняты вместе с Олегом.

Вот на этом заканчивается краткая история наших с ним встреч.

Мне всегда казалось, что за эти шестнадцать лет мы с ним вообще никогда не расставались. Думал ли я о спектакле, о своих номерах, о каких-то вещах – он всегда был рядом со мной. В сердце, в мыслях.

Кто-то однажды сказал, что мы даже немножко внешне похожи – манерами. На каком-то этапе мне жутко хотелось быть на него похожим, но потом я уже жил своим образом, своим имиджем, своим лицом. И мы, конечно, разные.

Я любил буквально все, что он делал. Мне просто казалось, что в перерывах между теми нашими встречами мы встречаемся через экран. Может быть, я иногда с иронией или с любопытством смотрел на все то, что он там делал, но я не брал никогда на себя роль критика, судьи, не анализировал его творчество. Мне было все равно, кого он играет. Я смотрел просто на Олега и получал огромное удовольствие от того, какой он есть, – от его Искусства.

У меня бывает чувство, что он где-то здесь. Сейчас много об этом говорят, но я не могу сказать подобное, например, о Володе Высоцком или Никите Подгорном, с которыми встречался значительно чаще, но никогда не был так близок. Наиболее близкими людьми в моей жизни были Леня Енгибаров и Олег. Просто с Леней все было короче по жизни, и он отошел куда-то дальше, туда, а Алик, все-таки, где-то рядом…

Говорят, Даль был жесткий человек. Может быть, потому что я так к нему относился, но для меня его жесткость была вполне нормальным качеством: я воспринимал это как должно.

Беру на себя смелость сказать, что он меня тоже очень любил. Мы никогда не мешали друг другу ни в чем, никогда не перебегали друг другу дорогу – нам было незачем. Единственное, что мы не осуществили, – это совместную работу. Но у меня все время какое-то дурацкое ощущение, что все еще сделаем. Даже когда недавно находился одной ногой на том свете, я все время думал об этом. Во мне сидит то, что он как-то передал. Олег хотел такой спектакль, и я тоже хочу. Какой? Не знаю, но хочу. Поэтому очень многие годы, находясь на эстраде, я всегда рвался в театр. Мне все время хотелось быть ближе к нему, и в этом огромная заслуга Олега, хотя сам он часто бегал от театра, например, прекрасно зная, что Малый – это не его театр. Но это был поиск.

Мне говорили, что мое имя и имя Мариса Лиепы довольно часто встречается в записях Олега за последний год жизни. Мы были в хороших отношениях с Марисом. Он делал спектакль-пантомиму для Елизарьева. Быть может, когда Олег готовился к лермонтовскому спектаклю, он имел нас в виду как сопостановщиков пластической части, поэтому наши имена и оказались в его рукописях в связи с этой работой. Но Даль был достаточно скрытной фигурой, и многие его мысли, идеи сидели в нем, а он на каком-то этапе не посвящал в них ни одного из нас. Но он знал, что мы за ним пойдем, был уверен в этом – по крайней мере, во мне, поэтому мог себе такое позволить.

Что касается набросков Олега, относящихся к 1977 году, то это имеет прямое отношение к спектаклю «Как прекрасен этот мир», сценарий которого мы написали вместе со Славкиным: он – автор, я – соавтор, поскольку многие сцены переделаны под пантомиму. Я дал этот сценарий Далю, когда предлагал поставить его. Олег прочитал, и то, что мы видим теперь в наброске «Картина», – это ассоциации с целыми эпизодами того сценария. Но по тому, как он записал и расставил здесь свои мысли, – все это очень необычно.

Вот он начинает со света: «Солнце. Восход. Закат». «Музыка»… «Клоун»… «Рама» – это оттуда и подчеркнуто им. «Клоун и птица в клетке». Там было пугало и птица. «Часы-кукушка», «Капля» – этот эпизод оттуда. «Квартира» – оттуда. «Телевизор» – это что-то его. «Хара»… Что он имел в виду? Виктора Хару? Видимо, как символ. Но почему тогда кавычки?.. «Лестница» у нас была, но мы делали ее примитивно. «Путь к ней», «Борьба» и т. д. – это его. Типично его. Я же хотел сделать лестницу и человека, который идет по ней. На лестнице лежат руки, которые всячески мешают ему взойти наверх: хватают его за ноги, за полы, за руки и, наконец, за горло. А наверху стоит стул, и человек идет к нему, к своей карьере. И, наконец, когда он все раскидал, преодолел и сел в это кресло, все эти руки начинают аплодировать и смирно ложатся на лестницу. Я Олегу это рассказал, и вот здесь он пишет: «Лестница – это путь к солнцу». И скидывает этот стул, не желая идти к какому-то примитиву, и движется значительно глубже, к духовному. «Серый и клоун – двойники». Он их связал, а у меня были просто «серые люди». Олег же исходил из того, что даже в этом случае есть какие-то индивидуальности.

Теперь вторая картина. «Она его ведет». Там у нас этого не было. Думаю, что здесь он во многом шел еще и от формы, учитывая и выразительность средств. «Космос»… И, наконец, опускает нас всех на землю, на реальность, на быт. «Любовь. Параллельно – охота». «Пугало»… «Тир»… Есть здесь эпизоды из нашего сценария, но очень схематично.

«Данте»… «Чистилище»… Видимо, он искал финал.

Когда Олег в 1977 году пришел в Театр на Малой Бронной, у него было время, и он снова вернулся к своим идеям. Но, читая эти наброски сейчас, я, как никогда, жалею, что он не успел осуществить, поставить эту работу.

Москва, 4 апреля 1992 г.