Текст книги "Будни анестезиолога"

Coitus letalis

У нас в приемном отделении евроремонт. Красиво, но тесно. Ночью приходится переступать через людей, спящих на полу в коридоре. Хорошо, что горит яркий свет, не споткнешься. Иду и почему-то вспоминаю одного своего однокурсничка. Помнится, на пятом курсе шел цикл по травматологии. И писали мы там какие-то истории болезни. Преподаватель, тетка в годах, очень просила: «Не надо, не надо сверкать своей эрудицией, пожалуйста, не вставляйте никаких латинских терминов. Проще пишите, проще». – «Интересно, а почему?» – «Ну не надо, прошу вас». – «А почему не надо?» – «Ну, как-то один из ваших вместо exitus letalis написал coitus letalis… Я не заметила, потом на разборе кто-то обратил внимание, было неудобно». Как тогда писали в материалах съездов партии: «Смех в зале». Тут откуда-то сзади просовывается безумная голова нашего друга и спрашивает: «А что такое коитус?» Смех прекращается. Понятно, пятый курс, пора знать.

Но таки в истории болезни он все же вставил латинский оборот, написав русскими буквами: статус лакалис, именно через А. Ну, в принципе механизм, вернее, причину травмы доставшегося ему переломанного алкаша он объяснил точно.

Память

В газетке попалась статья, пресса предупреждает, что в России ожидается волна антисемитизма. Опасно… Ну, думаю, угроза несколько преувеличена. В моем представлении, классический русский антисемит, даже если он занимается некими идеологическими поисками, существо недалекое, терзаемое комплексом неполноценности, а просто говоря – придурок.

Помнится, в конце 80-х в Питере устраивала митинги некая группа «Патриот», коллективный член ленинградского «Отечества», которую возглавлял некий Александр Романенко, отчества не помню. Вообще, патриотов у нас в те годы было великое множество, общество «Память» не могло объединить всех желающих проявить патриотизм, хотя может быть и могло, но формы его проявления были разными и не укладывались в рамки одной партии. От нее отпочковывались различные православно-монархические союзы, патриотические и прочие объединения, которые в свою очередь немедленно начинали делиться, как кишечные палочки в дерьме, создавая какие-то народные фронты, группы, вплоть до какого-то союза Венедов. Даже единственная их общая черта, антисемитизм, не позволяла преодолеть более серьезные разногласия между патриотами. Кому интересно, может посмотреть в Интернете. Не мне судить, какая из русских партий была патриотичнее, чья программа была ближе народу да и были ли там вообще какие-то программы.

С упомянутым Романенко я был немного знаком, по крайней мере некоторое время общался, он преподавал мне в институте марксистско-ленинскую философию. Чудак был редкостный, как, впрочем, и большинство преподавателей нашей кафедры научного коммунизма. С перестройкой Романенко из преданных борцов за дело Ленина переметнулся в патриоты России и, забыв про пролетарский интернационализм, написал книгу «О классовой сущности сионизма». К своей деятельности Романенко пытался привлекать и наших студентов. Помнится, один мой однокурсник постоянно светился рядом с ним на митингах. Фамилия его забыта за ненадобностью, но его заявление на госэкзамене по хирургии, что операцией выбора при геморрое является наложение противоестественного заднего прохода, помнили долго. Даже в либеральные горбачевские времена Романенко за свою активность, а руководил он кроме группы «Патриот» еще двумя патриотическими партиями, и за свою антисемитскую книжку поимел неприятности, подвергся гонениям, был уволен с работы и лишен возможности освещать путь молодому поколению врачей немеркнущим светом научного коммунизма. После такой душевной травмы свою книжонку он бесплатно раздавал всем желающим. Да и напечатанный тираж не очень-то расходился в продаже. Одна попалась мне, но я даже не пытался прочитать этот бред, хватило первой страницы. Одну книжку он подарил моей знакомой, с автографом: «Товарищу по борьбе в трудную для автора минуту». Подпись автора у всех вызывала приступ смеха, фамилия товарища по борьбе забылась, но помню, что звали товарища Инной Иосифовной. А внешность товарища даже не позволяла усомниться в его принадлежности к богоизбранному народу. Но эти мелочи в трудную минуту ускользнули от внимания борца. А сейчас не знаю, остались ли вообще какие-то следы от общества «Память» и его последышей. Хотя нет, стало интересно, набрал в Гугле, следы «Памяти» остались на сайте какого-то института русской цивилизации.

Часть 2. «Скорая помощь»

От работы на «Скорой помощи», куда попал по распределению после института, а распределение в советские времена было обязательным, и если нет хорошего блата, изволь три года отдать государству за учебу, осталась толстая записная книжка. Когда окончательно выйду на пенсию, ею займусь. А пока вспоминаются только самые интересные персонажи, встретившиеся в первый год работы. А встретиться пришлось со многими интересными людьми.

Дубровский

Первым, с кем я познакомился, придя в интернатуру, был врач с литературной фамилией «Дубровский». Это был высокий импозантный мужчина лет 55, со свежим загаром на лице, вышедший на работу в первый день после отпуска. Отпуск он провел в шезлонге на пляже в Евпатории. На просьбу начмеда подстанции: «Возьми интерна, он зачем-то вовремя пришел, не знаю, куда его пристроить, пусть с тобой сегодня покатается». Дубровский с видом вальяжного барина, показывающего приезжему свои угодья, лениво махнул рукой:

– Ладно, пусть покатается, покажу нашу делянку. Только предупреждаю, я человек молчаливый, со мной будет скучно.

– Да ничего, я и сам не очень разговорчив, могу помолчать.

Это были последние слова, которые мне удалось произнести. Остальное время говорил Дубровский. Говорил он без остановки, преимущественно матом. Рассказал обо всем: о районе, о постоянно вызывающих клиентах, давал советы, что делать в конкретных случаях. Говорил о своей коллекции картин, обещая показать, о творчестве передвижников, о последнем кинофестивале. Пел частушки.

 
Моя милка спит в гробу,
Я пристроился, е…
Нравится, не нравится,
Спи, моя красавица.
 

Информация сыпалась обо всем:

– Главное в нашем деле – это внимательное отношение к больному. Никогда не показывай, как ты его ненавидишь. Вот, к примеру, едем мы к Марье Ивановне, когда ж она сдохнет, сука! Да еще живет эта блядь на пятом этаже. А поднявшись, начинаем с порога: «Здравствуйте, дорогая моя, дайте я вас обниму, милая! А чего так давно не вызывали? Я даже волноваться начал, вот только сегодня из отпуска и сразу к вам».

Сделав ей анальгин с димедролом, Дубровский разрешает себя чмокнуть в щеку и уходит, матерясь на лестнице в адрес старухи. С пушкинским персонажем его роднила, пожалуй, только одна любимая фраза: «Спокойно, Маша, я Дубровский». Это означало: на вызов можно не тащить чемодан, кардиограф и прочие тяжести, пациент известен, ему достаточно доброго слова. Пауза в монологе возникала только тогда, когда Дима прикуривал одну сигарету от другой. Горящая сигарета у него в зубах была постоянно. Фельдшерица даже начинала беспокоиться:

– Дмитрий Сергеевич, ну чего вы замолчали? Расскажите что-нибудь еще.

– Ну что тебе сказать, Люся, – задумывался Дубровский, – когда я буду тебя е…, я надену два гондона. – И с угрозой в голосе добавлял: – И они порвутся!

Загадка, что такой интеллигентный образованный врач, причем уже не молодой, с опытом работы в серьезных клиниках, делает на «неотложке», мучила недолго: Дима попивал. В течение суток он потихоньку прихлебывал из плоской фляжки, поддерживая себя в тонусе, а после работы уже не таясь выпивал из горлышка поллитровку. Но если тонус в течение дня переходил границу, Дима срывался и начинал сознательно напрашиваться на неприятности. Было, однажды он оказался на вызове у своего старого приятеля. Случайно или нет, возможно, тот сам попросил прислать именно Дубровского, не суть. Суть в том, что встречу решили отпраздновать. После того, как они на троих с фельдшером скушали две по ноль-семь, приятель неожиданно умер. Видимо «Скорую» он все-таки вызывал не зря, оказался у него инфаркт. Реанимировав приятеля, для чего хватило одного разряда дефибриллятора, Дима продолжил вместе с ним праздновать, благо появился еще один повод, пока более-менее трезвая фельдшерица не взяла инициативу на себя и не организовала транспортировку обоих в больницу. В больничном дворе какая-то сволочь из окна наблюдает картину у приемного покоя: подъезжает «Скорая», выходит врач, падает. Тетка-фельдшер выкатывает носилки с больным и падает вместе с ними тоже. По двору ползают уже трое, потом больного волокут по земле и кое-как затаскивают в приемное отделение. Сволочь звонит на 03: тут ваши доктора по двору ползают, на ногах не стоят, как можно? Не иначе пьяны. Тут же линейный контроль, Дубровского тащат на экспертизу. Дима признает: «Зачем экспертиза? Да, в говно, отпираться не буду, поехали сразу к главному». Летом главврач в отпуске, за него оставалась тетка, кажется заместитель по оперативной работе. Только она собралась произнести речь о недопустимости пьянства и принятии самых жестких мер, как Дима подошел к ее столу и, вытащив из штанов свое, по рассказам очевидцев, нехилое хозяйство, разложил его на столе:

– Смотри, Марина, это – х…! Ты это видела? Смотри и запомни, ты такого больше никогда не увидишь!

С заместителем главного врача случается истерика, вопли, нашатырь. Дима хватает фельдшера и исчезает. Про неподписанный приказ об увольнении вспоминают на следующий день, а назавтра Дубровский уже трезв, выбрит, пахнет одеколоном и готов к любой экспертизе. За демонстрацию гениталий руководство уволить его не решилось, да и нету такой статьи в Трудовом кодексе.

Умер Дубровский от рака легкого. Не удивительно, за сутки он выкуривал по 5–6 пачек сигарет. Всем казалось, должен был понять, что у него рак, иди к онкологу, еще есть шанс полечиться, но Дима отправился к знакомому участковому, втер ему, что простудился, заболел пневмоний и выпросил направление на физиотерапию. После очередного сеанса, дойдя до дома, выпил водочки и помер, кажется от кровотечения. Все удивлялись: вот придурок, ну не мог же он не знать, что у него рак, какая тут к чертям физиотерапия? И я тогда поддался общему мнению: совсем Дима пропил мозги. А сейчас сомневаюсь, а может и нет? Может, зная, что его ждет, и решил ускорить конец?

Потеря

Почти одновременно со мной на «Скорую помощь» пришли двое докторов, оба отставных флотских офицера. Про одного вспомнил недавно, прочитав статью в газете: «Замглавы ХМАО (видимо Ханты-Мансийского автономного округа), выпавшему из лодки, могло стать плохо с сердцем». Естественно, плохо, наверняка ребята перебрали перед поездкой. Не удержался в лодке замглавы и выпал.

Помню, однажды был у меня похожий случай, когда я, будучи еще врачом-интерном, был приставлен к старшему товарищу. Катался с ним на «Скорой», таскал чемодан. В общем, насколько мог старался быть полезен. Каким доктор был специалистом, мне тогда судить было трудно. Мне вначале казалось, что был. Настораживало, что после армии отработав кучу лет в солидной клинике, в кардиореанимации, заканчивал свою жизнь простым врачом «Скорой помощи». Но я был молодой, не лишен иллюзий, нравится человеку работать на «Скорой» – пусть работает. Мне поначалу нравилось. О настоящей причине я, да и никто поначалу, не догадывался. Надо сказать, что доктор выглядел весьма прилично и, что самое странное, разговаривал практически без мата. В общем, производил впечатление интеллигентного человека. Догадаться, что он успел принять на грудь, можно было, только когда водка валила его с ног.

Поздний вечер, просим у диспетчера разрешения заправиться. Водитель предупреждает: бросайте сигарету, подъезжаем к заправке. А в те годы на «Скорой» были исключительно «рафики», продукт латвийского автозавода в городе Даугавпилс, фантастический гибрид автомобиля «Волга» и микроавтобуса. Спереди одно место, остальные сидят сзади, в неотапливаемом салоне, глядя на свет через окошечко в перегородке. О том, что через год эксплуатации еще работали стеклоподъемники, говорить было смешно. Доктор отвечает: «Ага, сейчас», – открывает дверь и выбрасывает окурок наружу. Нас предупреждение не касалось, мы с фельдшером дремали в салоне. Одно плохо – в этот момент водитель совершает резкий маневр, левый поворот с Песочной набережной, где поворот налево был, как и сейчас, запрещен. Поворачивает резко и, естественно, смотрит налево. Дверь, хлопнув, закрывается. Заправились, водитель садится на свое место, выезжает с заправки и, проехав почти до Петровского стадиона, неожиданно тормозит, просунув голову в окошко перегородки, спрашивает: «Слушайте, а доктор что, у вас сидит?» – «Да нет у нас доктора, чего ему у нас делать?» – «А где он?» – «А черт его знает». И действительно, на сиденье в кабине лежит только полушубок, который доктор накидывал на плечи, а вот хозяина полушубка внутри нет.

Поехали обратно к заправке – нету. Спросить некого, вечер, на улицах пусто, мороз. Заправщица отвечает, что вроде проходил какой-то мужичок в белой одежде, но не приглядывалась. Катаемся вокруг – никого. Выхода нет, надо звонить на центр, сообщить, что доктора потеряли. Видимо, мы оказались не первые, у кого возникала такая проблема. Диспетчер только спросил, много ли доктор выпил, посоветовал поискать еще, ну а нет, так нет, езжайте на станцию. Доктор не иголка, хотя тоже может завалиться так, что не найдешь. А где там искать? Напротив заправки суд, дальше какие-то промышленные здания, все закрыто. Поехали домой. На станции уже ждет ЛКС, линейный контроль, начинают допрос: с кем он пил, почему вы этого не заметили, не подали сигнал, как он вообще мог выпасть, почему был не пристегнут? Я интерн, с меня спроса ноль, зато доверяют: «Будешь до утра за доктора. Появится ваш – звоните, приедем».

Так я практически в первый раз стал самостоятельным врачом «Скорой помощи». Уехали на вызов, возвращаемся, диспетчер встречает:

– Нашелся ваш доктор, не волнуйтесь.

– Выпивший?

– В говно! Вон он, спит на топчане.

– Ну что, теперь его уволят?

– А нет, ЛКС снова приезжала, уехала, он оказывается на больничном. У него больничный с сегодняшнего утра. Только непонятно, где он его взял. Так и лежит, накрывшись этим больничным листком.

– А смотрели, ничего не сломано? На приличной скорости выпал.

– Да вроде ничего, пришел сам, сказал, что он везучий, и упал спать. Только рожа поцарапана.

И действительно, доктор храпит на спине, а на груди листок, бюллетень, выданный якобы еще вчера, в районной поликлинике. И диагноз: стенокардия. Не придраться, плохо стало с сердцем. Где он достал больничный, как успел сориентироваться – непонятно, но ничего не поделаешь, действительно опыт. Проверили участкового врача, все чисто, по документам у него накануне на приеме этот пациент был, больничный выдавался. Личных отношений между ними не прослеживалось.

А доктора жаль, доктор был не самым бездарным, хотя и оказался редкостным контрацептивом. Месяца через два его все-таки уволили за пьянку, настучал кто-то из фельдшеров, учуяв запах. Он поболтался еще пару лет по разным «неотложкам», куда в те годы брали всех, и во время очередного запоя залез в петлю. И надо сказать ему спасибо, повесился грамотно, так, чтобы наверняка, не доставив коллегам лишних забот. Разве что заехать, констатировать смерть.

Подводный Болт

Второй флотский врач был тоже забавный. Во-первых, он носил фамилию Болт. Бывший подводник, и его так и прозвали: Подводный Болт. Как сам он признавался, с флота был уволен за демонстративный алкоголизм, напоследок получив орден. Впрочем, это другая история. Во-вторых, за время службы он забыл почти все, чему учили в Военно-медицинской академии. Не удивительно, шесть дальних походов, две сотни здоровых мужиков в экипаже. От начмеда он по утрам прятался в мужском туалете, но старался пополнить пробелы и постоянно задавал вопросы. Нам, вчерашним студентам, пожилым врачам, многие из которых сами были уже в маразме, но главное – консультантам. Все, кто сидел в качестве консультанта на телефоне, изучили его график: Болт на линии, от телефона будет не отойти.

Рассказ доктора Дедуха, в свое время известного всей «Скорой помощи» города Санкт-Петербурга врача-кардиолога:

– Сижу на телефоне, опять звонит Болт, излагает случай. Тетке лет сорока, болит сердце. По его рассказу – классический хренодефицитный синдром, ХДС. ЭКГ передал по телефону, нормальное ЭКГ. Говорю, сделай ей что-нибудь и уезжай. Через час звонок: «Сделал, не помогает». – «Ну хорошо, сделай еще и отваливай». Опять звонок, говорит, не помогает. Хорошо, говорю, выруби ты ее, пусть спит. Заснет – уезжай. Звонит снова: «Сделал все, не спит». Я уже не выдержал: «Слушай, Вова, ты мужик или нет? Ты что, не можешь с бабой справиться?» Болт что-то пробормотал, вроде как «хорошо», и повесил трубку. Через часа два мне звонит ответственный врач: «Ты с Болтом разговаривал?» – «Разговаривал». – «А куда он исчез?» – «Не знаю, больше не звонил». Стали искать, на адрес отправили линейный контроль. Коммунальная квартира, соседи открыли дверь, зашли в комнату. Смотрят: Болт в постели проводит тетке патогенетическую терапию ее ХДС, да так увлекся, что не оторвать.

Врач ЛКС не стал мешать, пусть лечит, но как только в поликлинике открыли отделение неотложной помощи, Вову без лишнего шума перевели туда. Там поначалу брали всех.

Горе от ума

Был еще один интересный персонаж.

В те времена работал на «неотложке» забавный старичок по фамилии Чацкий, но нет, не тот, грибоедовский, хотя по возрасту он вполне мог бы подойти. Наш Чацкий горя от ума не имел, пребывая в восьмидесятые годы в веселом маразме. Вдобавок он был почти слепой и никак не желал оперировать катаракту. Различая только яркий свет, летел мотыльком к лампочке у подъезда. Этого было достаточно. Дальше действовал на ощупь, вытягивая вперед руки, еще в подъезде начинал кричать: «Больной, где тут больной? Подойдите ко мне!» Правда, иногда вместо жопы мог протереть ваткой со спиртиком диван, сделать в него укольчик и сидеть, ждать эффекта: «Вам что, еще не легче?» Пациенты жаловались, иногда из подъезда водители «неотложки» слышали крики:

– Уберите этого гопника, нам и своих хватает!

– Да я не гопник, я доктор!

Но многие старушки писали благодарности и просили присылать только его. Загадочная причина выяснилась: Чацкий не признавал фонендоскопа и выслушивал хрипы в старушечьих грудях непосредственно ухом. Бабки тащились, когда он своей небритой щекой елозил под их сиськами. Одна рассказывала мне на следующий день:

– Представляете, он мне ухо к спине приложил, говорит, дышите! Я дышу-дышу, думаю, какой же внимательный старичок, а у меня аж голова закружилась. Оборачиваюсь, а он там прислонился и спит. Пригрелся. Я ему кроватку постелила, он поспал часик, дальше поехал. А вы, доктор, разве спать не будете? Отдохните, ночь на дворе…

Жил Чацкий в деревне под Псковом, хитрым способом добираясь на работу в Питер. Надев парадный китель со всеми своими орденскими колодками, а в прошлом, во времена войны он был полковником, подходил к посту ДПС на выезде из города и просил гаишников подсобить, срочно надо в Питер. Гаишники не отказывали, тормозили дальнобойщика, долго мурыжили, проверяя документы, и наконец предлагали: «Ладно, езжай, только нашего деда до города подвези». Любой с радостью соглашался, лишь бы быстрее отделаться от проверки. Один раз, на День Победы он решил вместо колодок прикрутить все свои награды. Вышло нехорошо: во время торжественного собрания он попытался встать и под тяжестью кителя со звоном рухнул на пол.

Зачем он продолжал работать, почему ему спокойно не жилось на полковничьей пенсии дома, в своей питерской квартире, выяснилось случайно. Оказалось, что его жена хворала шизофренией. Жить с ней было тяжело, и когда ее выписывали из сумасшедшего дома, дед перебирался под Псков, на дачу. А их сына из психиатрической больницы не выписывали никогда. И Чацкий раз в неделю ездил его навещать, заодно и приезжал на дежурство.

Узнали об этом так: звонок на станцию, какая-то тетка просит к телефону заведующую. Спрашивает:

– А у вас Чацкий работает?

– Работает.

– А вы знаете, зачем он у вас работает? Он к старухам на вызовы ездит!

Заведовать подстанцией тогда пришла новая молодая тетка и удивилась вопросу:

– А у нас вроде бы все врачи в основном ездят к пожилым пациентам.

– А знаете, зачем он к ним ездит? Он им свой х… дает сосать!

– А вы кто, простите?

– Я его жена, я про него все знаю!

Дальше навести справки было не сложно, узнали, что жена Чацкого постоянный посетитель дурдома. Мы старика жалели. Руководство постоянно делало попытки его уволить, но тут же кто-то звонил якобы из обкома КПСС, с приказом: не сметь! Заслуженный человек, ветеран, орденоносец! Начальство оставляло попытки, хотя, похоже, звонил он сам или кто-то из его знакомых. Избавиться от него удалось только при разделении «Скорой» и Неотложной помощи. Приказом его со «Скорой» перевели в «неотложку», а туда он идти не захотел. «Неотлога» ему не нравилась, ограниченный район, нет размаха. За пределы района выезжать не положено, не съездить в психбольницу к сыну, не прокатиться по магазинам, не закупить продуктов в деревню.