Текст книги "Рок-н-ролл инженера Иванова"

Ну, а что касается привальной, события здесь развивались не совсем по плану руководства, несмотря на его предостережения и посылы. Лидерами протеста предсказуемо и раньше всех оказались стремительно нафигачившиеся «трудные подростки», их пришлось ловить и чуть ли не вязать, чтобы сами об себя не убились. Те, кто постарше тоже, конечно, гуляли, но в рамках, понимая, видимо, что бежать некуда.

Однако, внезапность некая всё же случилась. Ваш покорный и девушка Наташа, так вроде бы звали нашу повариху, внезапно почувствовали непреодолимую взаимную симпатию и решили прогуляться, встретить, так сказать, закат на берегу реки. Вообще-то говоря, закатов там летом не бывает, поскольку близость к Полярному кругу и белые ночи, но когда кому это мешало….

Спуск к реке был очень крутой, я думаю градусов 70, песчаный с торчащими корнями каких-то растений и булыжниками, мы легко и задорно сбежали вниз и забрались в редкий кустарник. Оказалось, что Наташа прихватила с собой почти полную бутылку водки, стакан и огурец, что предвещало замечательный романтический ужин, который тут же и состоялся. Подробностей дальнейшего я вам рассказывать не буду, все-таки жанр этих записок другой, но уверяю, ничего там особенно интересного не было. Из впечатлений самыми яркими, пожалуй, оказались лютующие комары, настоящие звери, обглодавшие всё это бедное тельце, некий новый опыт, ну и ободранные коленки автора.

Как-то незаметно наступила глубокая ночь, и надо было возвращаться. Путь домой был мучительным, поскольку девушка настолько ослабла, что прямо стоять-то не могла, не то, что подняться по крутому склону. Я её тащил за руку, толкал в зад, она бесконечное количество раз срывалась и катилась вниз, увлекая за собой меня, песок и камни. В общем, так мы кувыркались долго, но, в конце концов, стихию я победил, и мы выбрались к бараку, грязнущие и очень утомленные. Там уже, практически, на грани истерики металось руководство отряда в поисках пропавших нас и, похоже, готовилось вызывать на помощь собак с милиционерами, вертолеты и егерей. Нам посулили бериевские репрессии и пинками разогнали по комнатам.

Наутро я был позорно разжалован из бригадиров, с меня сорвали погоны перед строем, и я вместе со всеми отправился в поле вытягивать коряги из болота – наш отряд работал на мелиорации. Девушка-повар пришла в себя на вторые сутки и приступила к своим прямым и косвенным обязанностям. К слову, её все-таки отправили домой досрочно, уж больно она разлагающе действовала на личный состав.

А вот Лёха, например, привез с собой магнитофон со всякими модными записями (как я понял потом, он всегда возил с собой набор – магнитофон плюс гитара, куда бы не ехал – в походы, в дома отдыха, и даже вроде бы в командировки) и устраивал нам дискотеки в так называемом «баре», позже в оформлении которого поучаствовал и я, мы обустроили его в стиле салуна времён дикого запада. Тогда же мы приноровились играть в две гитары и подготовили программу к конкурсу политической песни для слёта стройотрядов, который планировался в Ухте, но туда мне пришлось ехать с другими людьми, Лёху забрали на «шабашку», видимо, как вызывающего доверие и во всех отношениях положительного бойца. Хотя, потом и к нему у руководства отряда возникали вопросы по поводу употребления веселящих жидкостей. Не буду спорить, досуг там был весьма прост, если не сказать, примитивен, но нас он вполне устраивал.

Вернувшись, на заработанные в стройотряде деньги я купил стереопроигрыватель «Мелодия-103» и активно занялся обменом и перепродажей вражеских грампластинок. Помнит ли кто-нибудь, что это было достаточно дорогое и рискованное, но очень увлекательное занятие?

Если кратко, дело обстояло так. Диски стоили от 30 до 100 рублей, и всегда существовала вероятность того, что тебя в лучшем случае надуют (хорошо известная хохма, как переклеивали «яблоки» и упаковывали в фирменные конверты пластинки с речами Брежнева, с подобным, врать не буду, не сталкивался, чаще тогда мутили с местом производства и состоянием винила), а в худшем – заберут в милицию, или банально ограбит шпана.

Вообще-то, существовал официальный клуб филофонистов где-то в центре, но туда пускали только членов, основная же масса свободных меломанов, иногда человек 300 или больше, по субботам и воскресеньям собиралась в Автово у магазина «Юный Техник». Рынок много раз переезжал, то в Ульянку за «трубу», то в Девяткино, то куда-нибудь ещё, поскольку постоянно подвергался милицейским облавам и налётам «комсомольских оперотрядов». Причем, последние были самыми настоящими сволочами, они без разбору и, похоже, с наслаждением кололи и били абсолютно всё, что попадалось под руку и что было нажито непосильным трудом любителями музыки. Поэтому там периодически происходили коллективные забеги на разные расстояния и с разными результатами. Надо сказать, будучи, скажем так, клубом по интересам изначально, эти сборища всякий раз обрастали различными коммерсантами и превращались в обычные толкучки, где начинали торговать всем подряд – шмотками, бижутерией, книгами и даже, по слухам, неведомыми запрещёнными веществами. Соответственно, забеги происходили всё чаще и чаще, и в конечном итоге, бедные дискофилы были вынуждены искать новые места. Особенно мне запомнился разгон рынка на станции Пост Ковалёво зимой то ли 79, то ли 80 года, когда приехал целый автобус внутренних органов с собаками, и мне пришлось по пояс в снегу переть как бульдозеру в чистом поле с километр, а потом скрываться в сарае на каком-то пустом дачном участке. Ведь в случае поимки была гарантирована бумага в институт и очень даже вероятное отчисление. Ну, а если товара было достаточное количество, как, например, у меня, то, в принципе, возможны были и неприятности с законом. Но – миновало.

Коммерческая музыкальная деятельность осенью того года как-то постепенно сошла на нет. Мужики из НИИ уволились, а Велинзон вообще собрался уезжать и, как я понимаю, вскоре уехал. В конце концов, отыграв пару не запомнившихся мне выступлений, мы распрощались, договорившись, если что, созвониться.

Я продолжал общаться с моим вновь приобретенным приятелем Лёхой, несколько раз он побывал у меня, а я у него дома. Наверное тогда я познакомился с его родителями Мариной Павловной и Борисом Алексеевичем, замечательными гостеприимными людьми, которые поразили с самого начала тем, что отнеслись ко мне как к абсолютно равному и обращались исключительно на Вы. Очень странно мне в свои 18 лет было слышать от взрослого человека: «Здравствуйте, Шура…» и так далее, ну и, кроме того, они совершенно лояльно относились к небольшим количествам алкоголя, которые мы себе иногда позволяли. С точки зрения моих теперешних представлений, «шестидисятники» – это как раз о них, о молодежи оттепели, со всеми этими стихами Бродского, Евтушенко, Окуджавы, походами, физиками-лирикаими и прочим. У нас дома тоже чувствовалось влияние той эпохи, но в значительно меньшей степени, всё было как-то иначе.

Мы с Лешей поигрывали на гитарах, вроде бы записывались даже, ну и как-то само собой вскоре стала заходить речь о том, что хорошо бы создать ансамбль (а я-то уже все уши прожужжал про свой богатый опыт) и где-то повыступать, пусть не за деньги, а просто для удовлетворения амбиций.

В школе рядом с Лехиным домом его знакомые парни-девятиклассники Игорь Иванов и Андрей Иванов (не братья и вообще не родственники) собирали группу, и позвали его поучаствовать, ну а он позвал меня. Ребятам удалось уговорить директрису дать денег на аппаратуру и инструменты, ну и что-то там уже вроде было. Нам выделили помещение, и мы принялись за дело, назвавшись смело и неизбито «Три Ивана».

С репертуаром трудностей не возникло, что было тогда на слуху не очень сложного, то и играли – «Smokie», Антонова, Пугачеву, и так далее, причём, всё звучало очень-очень примерно, насколько хватало умения и знаний, гармонии упрощались до предела. Роли в ансамбле распределились так: Андрей – бас-гитара, Леха и Игорь – гитары, и я, естественно, за барабанами. Вокал, как ни странно, мне пришлось в основном взять на себя, немного пел Леша и совсем мало остальные. Вообще, поющие барабанщики не то чтобы редкость, но всё же не самое распространенное явление, поэтому группа смотрелась достаточно оригинально.

Инструменты и звук были, мягко выражаясь, так себе, всё тот же отечественный музпром, постоянно что-то горело и ломалось, тем не менее, во время танцевальных вечеров мы вполне раскачивали школьную столовую, если заворачивали все ручки вправо до полнейшей перегрузки и хрипа. Я не говорю уже о порванных струнах и пробитых барабанных пластиках.

Как водится, мы приобрели определенную локальную популярность, появились всевозможные сочувствующие и интересующиеся и среди них, конечно, барышни. Тут-то Алексей Борисыч и отличился.

Парень он был видный, хорош собой, да ещё и с гитарой, и уже только этим вполне логично привлекал внимание созревающих школьниц. А кроме того, он был чрезвычайно галантен и приятен в общении. К слову, все эти характеристики вполне актуальны и сейчас, единственное, ничего не могу сказать насчет успеха у теперешних школьниц – чего не знаю, того не знаю.

Короче говоря, одна из этих козочек по имени Света, видимо наиболее активная, увлекла нашего Алексея не на шутку, в результате чего он вскоре с ней близко подружился, то есть настолько, что ближе уже некуда. Тут конечно стоит сказать, что деваха была весьма симпатичная, весёлая и раскованная, поэтому понять потерпевшего, безусловно, можно. И всё бы было ничего, если бы девушка однажды внезапно (потомки, будьте бдительны!) не залетела. Это тоже, в общем, не было чем-то фатальным, но ведь барышне-то едва-едва исполнилось 16 лет… Понятно, что в этих обстоятельствах Лёха, как истинный джентльмен и интеллигентный человек… ну и так далее.

Через какое-то время у них родилась дочь Катя. Я, между прочим, случалось, качал её на руках и даже как-то кормил котлетами, пока молодые супруги делились друг с другом отрицательными впечатлениями от совместной жизни, которая в конечном итоге вышла у них не очень долгой и не очень счастливой – лет через пять они развелись. Кто там в чем был виноват разбирать не буду, неинтересно это всё.

Ну, а пока что наша творческая активность продолжалась, дошло до того, что ансамбль решили отправить на районный конкурс школьных, видимо, ВИА. Мы выбрали достаточно шумную хард-роковую песню «Ты можешь ходить как запущенный сад…» всё той же «Машины Времени», уж очень они нам тогда нравились, и начали готовиться.

И вот день настал. За барабаны на этот раз посадили какого-то нашего знакомого, не помню, из каких соображений, скорее всего, просто на-просился, а я был определен свободным вокалистом. Помню, было как-то непривычно ничего не держать в руках, тем более выступление планировалось только перед жюри при пустом зале.

Поскольку предстояло стать фронтмэном, оделся я в духе модных тогда тенденций. А на тенденции повлияли реалии и были они таковы. Во-первых, в институте началась военная кафедра, и мне пришлось постричься, а во-вторых, на смену стилистике хиппи и глэм-рока семидесятых пришли нью-вэйв и панк мотивы. В моем случае это выглядело так: упоминавшиеся полосатые 40-сантиметровы клеша́ с маминой помощью и под моим руководством превратившиеся в совершенно неприлично узкие дудки, очень тонкий и очень длинный чёрный галстук, неимоверная цветастая рубаха из шестидесятых, найденные на дне шкафа и отцовские остроносые военно-морские ботинки. Последними штрихами стали темные очки, как у Лёлика в «Бриллиантовой руке» и намазанные какой-то дрянью волосы, стоящие дыбом.

Вообще-то подразумевалось, что на конкурсе должны звучать песни про комсомол и весну, или про войну, или, на худой конец, хотя бы, борьбы и протеста, а тут… Короче говоря, заняли мы третье почётное место ввиду идеологической незрелости, но грамоту для школы таки заработали. Да, забыл сказать, что участвовали в конкурсе как раз три ансамбля.

Потом в начале лета мы ездили играть в КМЛ (трудовой комсомольско-молодёжный лагерь, если мало ли, кто не знает), из подробностей помню только дорогу туда. Мы с аппаратурой ехали в кузове ГАЗ-66 и пили «Бехеровку», натурально, в позах горнистов и на глазах у всего нашего славного Ленинграда, имеется ввиду прямо на Кировском проспекте, ну и потом уже ближе к окраинам.

Осенью перебрались репетировать в другую школу, бывшую Лёхину, в районе метро «Электросила» и сыграли там пару вечеров, на последнем мы спалили чужой усилитель и повздорили с какими-то местными хулиганами. Все это становилось мне как-то неинтересно и радости уже не приносило – ни развития, ни перспектив. Ситуация, похоже, себя исчерпала.

Тем временем, наша студенческая жизнь была в самом разгаре, и не стоит думать, что мы только и занимались тем, что выступали да репетировали. Вокруг было немало и другого интересного, молодость продолжалась, и мы по полной эксплуатировали её широкие возможности.

В моей группе учился парень Сергей Балихин, который поступил в институт по спортнабору, существовала тогда такая традиция, и у нас на курсе этих ребят было человек восемь, почему-то в основном борцы. Как правило, эта публика не блистала особыми успехами в учебе, но этот был просто полным раздолбаем, зато большим проходимцем, болтуном и бабником. Выяснилось, что он учился в той самой школе, откуда я ушёл после 8 класса, но мы тогда не были знакомы. Кстати, там же до 4 класса, пока не переехал на «Елизаровскую», с ним вместе учился и Игорь Клур, врач и мореход, о нем я уже рассказывал. А вдобавок, их бывшим одноклассником, как выяснилось, оказался ещё один мой давний дружок Паша Оскаленко, в этом повествовании он появится позже. Такой вот тесный мир, оказывается, даже в Питере. С этим Балихиным мы как-то сошлись, через него я познакомился с его друзьями по школе и по спорту и стал проводить с ними время, много и интересно. Далее кратко исторические зарисовки.

Тогда (да и сейчас, наверное) у каждого ВУЗа была «своя» пивная, в ЛЭТИ это был бар «Янтарный» на Карповке, здесь мы частенько заседали за длинными липкими столами, некоторые там практически жили. Пользовались успехом «Пушкарь», «Очки» около Казанского, «Висла», а в моем Невском районе самым популярным было безымянное заведение на углу улиц Бабушкина и Шелгунова. Последнее было самым настоящим мужским клубом, здесь практиковались игры в шашки, шахматы, иногда потихоньку в карты на деньги, нередко можно было наблюдать человека с книгой или газетой, и все друг друга знали. Бывали и всякие интересные персонажи, именно здесь, например, я впервые увидел так называемые «ресторанные фокусы» в исполнении недавно, похоже, откинувшегося сидельца – он выступал за пиво: подвешивал к краю стола связанные шнурками ботинки на трех спичках, запускал по кромке стакана две сцепленные вилки, делал что-то забавное с папиросами. Смотрелось это всё очень эффектно и казалось противоречащим законам физики.

Вообще, тогда ежедневно происходило столько событий, каких-то невероятных приключений, новых знакомств, что всего и не расскажешь, разве что вкратце.

В течение 1980—1982 я успел влюбиться, так, без особенного развития ситуации и расстаться, весело провести время с Балихиным в доме отдыха в Зеленогорске, а с Лёхой на Нахимовской турбазе, дважды по месяцу поработать в трамвайном парке монтажником пути 3 разряда, съездить в спортлагерь ЛЭТИ в качестве (обратите внимание!) борца самбо в тяжёлом весе. К слову, ещё я был изгнан из секции скалолазания, где собирался скоротать два года обязательной физ. подготовки, после того, как на каких-то выездных развлечениях под Приозерском не свалился с трёхметровой высоты и чуть не улетел дальше уже с тридцатиметровой. Тренер, помню, сказал тогда, что уж лучше он будет ставить мне зачеты просто так, чем сядет в тюрьму.

Летом 1981 с упомянутым Балихиным и ещё с одним парнем Пашей Агаповым, остающимся и поныне моим добрым приятелем, мы съездили в Крым, под Севастополь. Там тоже было немало интересного: от блох в сарае, куда нас угораздило было поселиться за рубль с носа, до криминальных похождений на рынке в Ялте, где мы нагло тырили у торговцев всякие дары их огородов, и даже умудрились стащить арбуз.

В свете последних событий как-то навеяло: вспомнились девицы с запада Украины из Ужгорода, вроде, какие-то олимпийские спортсменки на сборах, жившие там на турбазе в отдельном домике. Этих барышень наш Серёжа изящно уболтал на совместный у них в гостях товарищеский ужин с продолжением.

Ну что я вам скажу… Напиток «Кальвадос украинский» – редкая дрянь, а физкультурницы – да, хорошие такие, крепкие селянки, единственное, с запредельными понтами и антироссийскими (тогда, наверное, антисоветскими) настроениями. Имеется в виду, что наиболее ярко девушкам удавались шутки про москалей и труны. Мы особо не спорили, при всех прочих талантах и умениях наших красавиц некоторый мусор в их головах казался допустимым. Кроме того, мы ж интернационалисты, ясен пень, в любых сферах и обстоятельствах! Как-то так. А из запомнившегося и особенного – очень вкусные их домашние закарпатские, видимо, колбаски. Вот они то, пожалуй, и остались самым ярким впечатлением от общения с гражданками нашей братской на тот момент республики.

Ну, а, собственно, учебный процесс шел себе своим чередом и давался мне не скажу, чтобы очень трудно. Я сдавал свои экзамены-зачеты и продолжал без особого энтузиазма осуществлять функции старосты группы: покрывал прогульщиков и пытался добиваться стипендий для слабо успевающих. А ещё у меня в это время появилась важная цель, мечта и путеводный смысл.

Дело в том, что после 4 курса все студенты должны были пройти практику, и поскольку специальность наша называлась «Электрооборудование судов», варианты были соответствующие. Или на судостроительный завод, куда могли попасть все желающие, и была гарантирована тоска зеленая без денег и впечатлений, или почему-то в Енисейское речное пароходство, где было повеселей, и если повезёт очень даже неплохо. Балихин, например, сумел туда как-то просочиться и четыре месяца занимал должность начальника бассейна на большом пассажирском теплоходе. Ну, а самым сладким вариантом являлось легендарное Балтийское морское пароходство. Именно последнее стало предметом моего жгучего стремления, и олицетворяло заграницу, джинсы, жвачку и рок-н-ролл. Попасть сюда было практически нереально, брали не больше десяти человек из сотни с лишним претендентов. Вначале резонно отсеивались троечники, затем КГБ фильтровал по анкете, и потом уже начинались всякие комиссии и собеседования. С успеваемостью у меня было всё более-менее, а вот по поводу анкеты я был совсем не спокоен, папа-то офицер с какой-то запредельной секретностью, да и у мамы вторая форма. Отец проконсультировался со своим особистом (а служил он тогда, между прочим, уже в НИИ №1 ВМФ СССР, для тех, кто понимает), и тот сказал, что шансов у меня мало, но попробовать можно, попытка, мол, не пытка.

В числе других примерно пятидесяти желающих вдохнуть чуждой тлетворной атмосферы я подал документы и принялся ждать. И таки через полгода дождался положительного ответа: цени, парень, Родина доверяет тебе и твоей семье! Дальше начались долгие мытарства и беседы о международном положении в комитетах ВЛКСМ И КПСС: факультетских, институтских и, самых главных, районных. Везде меня признали достойным, и в мае 1982 я в числе немногих счастливчиков получил направление в пароходство, где ещё прошел медкомиссию с различными унижающими человеческое и мужское достоинство исследованиями, и, наконец, оказался в отделе кадров этой теперь уже ушедшей в историю организации.

Сказать, что в пароходстве нас никто не ждал – это слишком мягко, мы вообще на хрен никому не сдались, там и так постоянно околачивалась целая орава своих работников, и все хотели попасть на ближайший выгодный или хотя бы не пустой в плане заработка рейс. Стоит ли говорить, что при этом, например, на турбоэлектроход «Балтика», построенный ещё до войны и неторопливо перевозивший на Кубу и обратно наших военных, рейс которого длился месяца три-четыре, никто не рвался. Вот туда-то сразу и определили несколько самых слабонервных моих однокашников, в отличие от меня, затаившегося пока в тактическом выжидании. С утра до вечера я болтался в отделе кадров и ежечасно униженно скребся в кабинеты, вызывая сам у себя ассоциации с угнетенными безработными неграми Америки. В конце концов, один из инспекторов, которым я надоедал своим нытьем уже дней пять, сжалился и вписал меня в судовую роль контейнеровоза «Александр Прокофьев», выполнявшего рейсы по Европе от Хельсинки до Лондона и отходившего буквально через несколько часов. Это была настоящая удача!

Правда, перед тем, как оказаться за пределами социалистического реализма состоялись ещё длительные препирательствах на трапе с дежурным помощником, который сходу начал отправлять меня по разным неконкретным адресам. Однако, я сумел таки убедить офицера, смягчившегося в конце концов в ответ на мой скромный презент – бутылку армянского коньяка.

Ночью я стоял на корме и смотрел на море, на далекие огоньки, на всякие проходящие мимо пароходы… Никогда ни до, ни после я не испытывал более сильных эмоций, какие-то совершенно незнакомые мне, ни с чем несравнимые запахи, звуки, вообще ситуация… А кроме всей этой лирики меня к тому же ждала та самая заграница, не Болгария какая-нибудь, а самая настоящая, которую я видел в кино, о которой читал и чью музыку слушал. Необыкновенно привлекательная и волнующая воображение. Такое вот было у меня состояние, я искренне считал, что мне просто очень, очень повезло. И это было правдой, ведь на тот момент миллионы моих ровесников и вообще сограждан знали абсолютно точно, что не побывают ТАМ никогда. То есть, вообще никогда на 100%.

Должность моя называлась «матрос без класса», и занимался я мытьем посуды и гальюнов, уборкой в каютах капитана и старпома, помощью по кухне и другими не очень интересными делами, получая за все про все 70 валютных копеек в сутки, что равнялось тогда примерно 1 доллару. За время практики я сменил три судна, причем как я узнал, все они, включая первое, были «блатные», поскольку рейсы они делали короткие, двух-трехнедельные и заходили в так называемые «отоварочные» порты Антверпен, Роттердам и Гамбург (это тебе не какая-нибудь Луанда или та же Гавана).

Если говорить кратко, то за эти четыре с лишним месяца я:

побывал в портах Финляндии, Швеции, Норвегии, Бельгии, Голландии, Англии и Западной Германии, особо отмечу поход на легендарный Риппербан в Гамбурге, где увидел много такого, чего раньше даже представить себе не мог;

поездил на европейских автобусах и автомобилях по европейским же дорогам, был совершенно поражен;

однажды почти полностью затопил свою каюту, пару соседних и коридор, не вовремя открыв иллюминатор;

узнал, что такое шторм 8 баллов в Северном море и как выглядит и пахнет морская болезнь;

впервые попробовал множество незнакомых продуктов и напитков, например виски (в 4 часа утра под руководством и с участием старшего помощника);

конечно же накупил всяких товаров – несколько пар джинсов для себя и сестры, японский зонтик и какие-то другие мелочи для родителей, десяток музыкальных и один с голыми тётками журналов, пару пластинок малоизвестных групп (на известные денег пожалел, поскольку их цена была соизмерима с ценой джинсов), книжку про Пола Маккартни и так далее.

В общем, как поется в одной песне «всё было впервые и вновь…», конечно масса впечатлений и знакомств с интересными людьми, события случались тоже интересные. В качестве иллюстрации опишу празднование дня рождения капитана моего второго теплохода «Пионер Выборга» в порту Тилбери под Лондоном.

Капитан был достаточно либеральный, уже почти пенсионер, судно старое и ржавое, а экипаж – сплоченный коллектив разгильдяев (кстати, после этого рейса как раз его и расформировали). Поскольку отход в этот день вроде бы не планировался, праздник, начавшийся скромно перерос в серьезное, а главное, всеобщее мероприятие с распеванием песен хором. До молодецких прыжков за борт дело, правда, дойти не успело, поскольку пришла внезапная команда отчаливать. Ну что же, надо, так надо, поэтому отвязались и поехали, помолясь.

Тут надо пояснить. Тилбери стоит на Темзе за несколько миль от места, где река впадает в море. На выходе из этого порта есть такой специальный достаточно тесный шлюз (или док, не знаю, как правильно) с воротами, сделан он для выравнивания уровня воды, поскольку в Темзе он на пару метров ниже, чем в акватории гавани. Вот в этот-то шлюз тире док наше судно, чуть ли не под Гимн Советского Союза и направилось. Для начала мы слегка зацепили входные ворота, выбили бревно из облицовки сооружения и чудом затормозили. Ничего удивительного, ведь за штурвалом стоял хоть и очень опытный, но уж очень пьяный рулевой, а командовал им столь же опытный и не менее пьяный штурман. У местных докеров глаза повылезали на лоб, а по громкой связи на всю окрестную Британию понеслась отборная русская лексика в виртуозном исполнении капитана, финальными и самыми цензурными словами которого были: «Вам, бл… ть, только на тракторе по полю ездить, а не судном управлять, салаги долбанные!» После этого он примчался на мостик, сам встал за штурвал и уверенно отвалил от стенки, настолько уверенно, что выбил ещё два бревна с противоположной стороны шлюза и проехался бортом по всей оставшейся длине конструкции. Потом до самого выхода в Северное море над нами кружил вертолет, а старпом вел переговоры с кем-то по радио, иногда переходя на повышенные тона. Я так думаю, что это англичане выражали свое восхищение мастерством русских моряков и благодарили нас за то, что мы не застряли там на хрен совсем, а может быть за то, что не разворотили вовсе этот памятник истории и чудо инженерной мысли.

Вообще, все эти впечатления, события, новые места, само море и судовая жизнь меня здорово увлекли. Настолько, что домой я вернулся лишь в первых числах октября, когда уже вовсю шла учеба. Из института в пароходство пришла бумага с резонным вопросом – куда это, собственно, подевался их студент, ну и в результате меня, естественно, списали, хотя я бы с удовольствием остался. А ещё итогом этих четырех месяцев стало то, что в течение последующих лет пяти я предпринял достаточно усилий, чтобы как-то внедриться в сферы близкие к торговому флоту. Поскольку мой диплом не позволял мне напрямую проситься работать на судах, искались какие-нибудь знакомые или дальние родственники, и даже кто-то был найден. Но пока я отрабатывал положенное после института по распределению, мои приоритеты с ориентирами изменились, вернее сказать, победили былые увлечения. Но об этом впереди.

Буквально через пару дней, как я появился в институте, страна впервые увидела по ТВ незаявленный в программе балет «Лебединое озеро». Я предполагал, конечно, что после смерти Брежнева будут какие-то изменения, но то, что стало происходить в стране меньше, чем через десять лет, не мог предвидеть никто, это уж точно. Ну, может, кроме американцев. Пока же всё шло своим чередом.

В районе нового 1983 года я познакомился с Лилей, лёгкой и веселой девчонкой, с которой мы начали отлично проводить время вместе. Любовь, все такое… В общем: «Наша песня хороша, начинай сначала». Длился этот совместный праздник около двух лет и прекратился не по моей инициативе, обычная история – девушке постепенно надоело болтаться в неясном статусе и настало время хотеть замуж. Ну а мне всё было прекрасно и так, в свои-то двадцать с небольшим. Ну и в результате я остался страдать один (скажу честно – было мне совсем плохо), а она, естественно, вскоре вышла за кого-то там замуж ненадолго. Потом ещё раз, успешней, то ли за бандита, то ли за спортсмена, хорошего, кстати, парня, мы общались с ними, когда я уже ухаживал за своей будущей женой. В недобрые девяностые она осталась вдовой, ну и как-то исчезла с моего горизонта, однажды, правда, встретились случайно в кафе на Петроградской, где я тогда трудился. Каково же было моё удивление, когда где-то в начале нулевых она позвонила и попросила отыграть на её свадьбе. Конечно же я согласился и по-честному отработал мероприятие, был представлен гостям старинным другом брачующейся и даже сказал тост. Там я встретил нескольких её слегка видоизменившихся подружек-хохотушек, её маму, с которыми был когда-то знаком и пообщался с Лилиным условно молодым супругом, дядькой на вид лет пятидесяти-пятидесяти пяти. Он оказался нормальным таким мужиком, опять же капитаном торгового флота – обратите внимание, сколько уже в этой книжке было всякого связанного с морем и, вероятно, ещё будет. В общем, свадьба удалась, но, скажу честно, я как-то странновато себя ощущал, такой, знаете ли, привет из прошлого… Кстати, не так давно (вообще-то давно, лет семь-десять уже, если не больше) она звонила и интересовалась, как я вообще, играю ли. У них, оказывается, предполагалось десятилетие совместной жизни, вот она и решила узнать. Я, конечно, сказал, что всегда готов и буду рад. Но, похоже, планы семьи поменялись, и второго моего пришествия не случилось. Ну ничего, ведь остаются надежды на серебряную, золотую и прочие свадьбы. Такие дела, но вернемся в восьмидесятые.

Примерно в эти годы Лёха познакомился с коллегой своего отца неким Сергеем Комаровым, который оказался не только инженером-электронщиком с «Красной зари», но и самым настоящим лабухом. Он был оформлен по совместительству в упоминавшемся выше ОМА, работал на подменах в центральных ресторанах – «Баку», «Москва», «Садко» и других, профессионально играл на гитаре и пел. Борисыч стал бывать у него в кабаках, о чем много рассказывал, вызывая мой жгучий интерес и зависть. Конечно же, спустя какое-то время с Комаром познакомился и я. Человек он оказался веселый, наглый и безбашенный, яркий, в общем. Забегая вперед, скажу, что, к сожалению, у него впоследствии постепенно развилось нечто похожее на манию величия, отягощенную пьянством, а может и ещё чем, и с ним стало сложно работать и сосуществовать (Лёша испытал это в полной мере, когда они вместе трудились в девяностых). Его не полная адекватность стала причиной постоянных конфликтов в коллективе и недовольства публики. Несколько раз гости дорогие даже били ему морду – не все были согласны целый вечер слушать его бесконечные соло на гитаре с фуззом и неумеренно форсированный вокал. Сейчас он сильно сдал – диабет, проблемы с ногами и зрением, Лёха как-то не очень давно с ним пообщался – грустная картина. А тогда ему было около тридцати, он классно играл, пел и выглядел, и, конечно же, имел успех. Мы часто бывали у него дома, он показывал что-то на гитаре, рассказывал всякие истории, многому нас как-то незаметно научил и вообще, я считаю, серьезно укрепил наш интерес к коммерческой стороне музицирования.