Текст книги "«Сибирские заметки» чиновника и сочинителя Ипполита Канарского в обработке М. Владимирского"

Неясно, имелась ли какая-либо связь между начавшимся расследованием и восшествием на престол императора Николая I. Однако с уверенностью можно сказать, что именно это событие в конечном счете помогло Канарскому и остальным членам Комиссии избежать наказания по всей строгости закона. Следствие, как это почти всегда происходило в подобных случаях в России того времени, продолжалось семь лет и закончилось лишь в 1835 г., когда в Департаменте гражданских и духовных дел Государственного совета было сформировано дело на более чем 500 листах4747
  РГИА. Ф. 1151. Оп. 2. 1835. Д. 51.


[Закрыть]. Чтобы адекватно определить вину каждого из участников, следователи запрашивали информацию о времени их отсутствия на рабочем месте по причине командировок или болезни. За время своей службы в Комиссии Канарский всего лишь один раз побывал в командировке – в Калужской губернии с 12 мая по 16 июня 1822 г. Впрочем, он довольно часто отсутствовал на рабочем месте из-за слабого здоровья4848
  «Больничные» Канарского:
  ▶ 11(17) июля – 20 сентября 1825;
  ▶ 9 апреля – 17 июня 1826;
  ▶ 2–26 ноября 1826;
  ▶ 11–24 апреля 1827.


[Закрыть]. Например, 11 апреля 1827 г. он докладывал Комиссии: «Усилившиеся нарывы в горле, от коих лечусь с давнего времени, препятствуют мне выходить на воздух, и потому не могу явиться к должности»4949
  ЦГА г. Москвы. Ф. 243. Оп. 3. Д. 288. Л. 9.


[Закрыть]. Суммарно Канарский более полугода не являлся на службу; в это время его обязанности исполняли столоначальники Богоявленский и Клочков. Они содержали бумаги в таком порядке, что один из следователей – Погодин – похвалил заместителей Канарского, отметив, что благодаря их работе расследование продвигалось очень быстро5050
  РГИА. Ф. 1151. Оп. 2. 1835. Д. 51. Л. 317.


[Закрыть].

Следователи максимально подробно описали все махинации членов злополучной Комиссии, смысл которых можно лаконично описать современным словом «откат». Комиссия выходила за рамки предоставленного ей бюджета и по цене выше рыночной покупала низкопробные материалы – лес, камень – для строительства храма, тогда как разница между рыночной и зарегистрированной в отчетах суммой шла в карман членам Комиссии и их сговорчивым поставщикам. Не всегда данный вид взятки переводился в денежный эквивалент. Так, отмечается, что камнем, который покупала Комиссия для храма, вымощен тротуар около дома Канарского5151
  Там же. Л. 22.


[Закрыть]. Канарский в ответ на эту претензию заявлял, что он не имеет собственности ни в Москве, ни в другом месте, а живет в доме своей жены, которая и занималась благоустройством придомовой территории. По его словам, именно она «желала выстлать тротуар камнем», а потому купила около Дорогомиловского5252
  Дорогомиловский мост находился на месте нынешнего Бородинского моста.


[Закрыть] моста «плитняк, хоть не крепкой, но по цене выгодной»5353
  РГИА. Ф. 1151. Оп. 2. 1835. Д. 51. Л. 22.


[Закрыть]. Заметим, что таким образом выясняется, что жена Канарского была владелицей дома в Москве. Может быть, он достался ей по наследству, а может быть, был куплен на неправедно заработанные мужем деньги, но записан на жену, и если так, то это свидетельство того, что подобная практика не была изобретением XXI в. Впоследствии дом, возможно, пришлось продать: все имущество обвиняемых, согласно приговору, было продано с торгов, а жить на что-то было нужно.

Хотя эпизод с плиткой так и не был доказан, но Канарского признали виновным5454
  Там же. Л. 446–446 об., 447–447 об.


[Закрыть] в заключении с подрядчиками контрактов на невыгодных для казны условиях; несоблюдении установленных правил проведения закупок для казенных нужд; превышении полномочий при принятии решений на заседаниях Комиссии5555
  Там же. Л. 404. На своих частных заседаниях Комиссия не имела права заключать контракты на поставки более чем на сумму в 50 тыс. руб.


[Закрыть]. Канарский приводил различные доводы в пользу своей невиновности: он ссылался на свою длительную и беспорочную службу5656
  Там же. Л. 99.


[Закрыть], на стремление незадолго до начала следствия уйти в отставку из-за проблем со здоровьем, на характер самой занимаемой им должности (он якобы был «лицом подчиненным, не имевшим права ни останавливать постановления, ни протестовать на резолюции, принятые на заседаниях Комиссии»)5757
  Там же. Л. 142.


[Закрыть].

В итоге главным виновником был объявлен А.Л. Витберг, который вовлек своих подчиненных «в неправильные действия»5858
  Там же. Л. 517. По иронии судьбы Александр Лаврентьевич (Карл-Магнус) Витберг был сослан в ту самую Вятку, где когда-то служил и Канарский. Тут он познакомился с другим ссыльным – А.И. Герценом и оставил потомкам его портрет, а тот, в свою очередь, посвятил ему несколько страниц в «Былом и думах».


[Закрыть], тогда как Канарского признали чиновником слабым и неблагонадежным, не достойным впредь ни состоять на государственной службе, ни участвовать в выборах5959
  «Рунича и Канарского за безмолвное соглашение с распоряжениями Витберга, противными порядку службы, как слабых и неблагонадежных чиновников впредь ни к каким должностям не определять» (РГИА. Ф. 1151. Оп. 2. Д. 51. Л. 404).


[Закрыть]. Любопытно, что, несмотря на все вышеперечисленные нарушения, ни в действиях Канарского, ни в действиях других членов бывшей Комиссии не было обнаружено того, что в те времена называли «лихоимством»6060
  Там же. Л. 447 об.


[Закрыть], т.е. прямого подкупа частными лицами государственных служащих, а это, судя по документам следствия, беспокоило власть больше, нежели незаконное обогащение за счет казны.

Открывшиеся злоупотребления членов Комиссии по строительству были совершены до издания Всемилостивейшего манифеста от 22 августа 1826 г., опубликованного в честь коронации Николая I. Этот документ, по сути, предоставлял амнистию всем чиновникам, которые находились в это время под следствием и которым не вменялись такие преступления, как смертоубийство, разбой, грабеж и лихоимство. В результате 31 декабря 1834 г. Правительствующий Сенат официально постановил всех их освободить, тогда как Канарский к этому времени, по-видимому, и так уже был на свободе.

Отметим, что в выписках из журнала гражданского департамента от марта и апреля 1835 г. сказано, что коллежскому советнику Канарскому, который «чрез долговременное нахождение под судом и арестом»6161
  Там же. Л. 517.


[Закрыть] уже понес достаточное наказание, не возбраняется вступать на службу, поскольку таким образом он сможет загладить свой прежний проступок. Однако это решение или не было учтено, или не имело силы.

На первый взгляд, все изложенные выше злоключения автора «Сибирских заметок», подкрепленные документальными свидетельствами, выглядят вполне достоверно. Есть, однако, по крайней мере одно обстоятельство, вызывающее недоумение. Как мы помним, младший сын Канарского родился в Москве 23 июля 1832 г. Если его отец был отпущен из-под ареста в октябре-ноябре предыдущего 1831 г., то нетрудно предположить, что воссоединившиеся после долгой разлуки супруги на радостях сразу же зачали своего последнего отпрыска. Однако их старший сын родился 20 октября 1828 г. и, если он появился на свет в срок, то был зачат не позднее января того же года, т.е. когда Канарский уже вроде бы был под арестом. Впрочем, как уже говорилось, об условиях ареста нам ничего неизвестно.

Еще одна неясность связана с тем, что к 1841 г. Канарский оказался в Вяземском уезде Смоленской губернии, откуда он писал шефу жандармов А.Х. Бенкендорфу с просьбой об отмене наказания и получения официального разрешения занимать государственные должности, причем о своем местопребывании он писал как о месте ссылки (см. Приложение). Приняв ходатайство Канарского, Бенкендорф сначала запросил на него характеристику у князя П.И. Трубецкого, который в тот момент был смоленским губернатором. Сославшись на губернского предводителя дворянства, Трубецкой ответил, что «коллежский советник Канарский вел себя хорошо и ни в каких законопротивных поступках замечен не был»6262
  ГАРФ. Ф. 109. Оп. 71. Д. 419. Л. 1.


[Закрыть]. После этого глава III отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии перенаправил это прошение вместе с полученной характеристикой на рассмотрение министру юстиции графу В.Н. Панину. Панин справедливо отметил, что Канарский «уже воспользовался монаршим милосердием по манифесту 1826 года»6363
  Там же. Л. 4 об.


[Закрыть] и в силу ряда причин его допущение на службу невозможно. Во-первых, «при сделанном ему от правительства доверии оказался совершенно неблагонадежным»6464
  Там же.


[Закрыть] и продемонстрировал свою неблагонадежность. Во-вторых, отстранение состоялось слишком недавно, «и потому едва ли можно принимать в уважение поведение его со времени состояния о нем приговора»6565
  Там же.


[Закрыть]. В-третьих, его ссылка на дело бывшего члена Комиссии Рунича, осужденного аналогичным образом, неуместна, так как тот был освобожден единственно по воле государя императора «во внимание к его бедному с семейством положению»6666
  Там же. Л. 5.


[Закрыть], и его случай является исключением. В-четвертых, «подобное прощение ослабило бы силу законов и мер, принимаемых к ограждению казенной собственности»6767
  Там же.


[Закрыть], тем самым противореча самому смыслу наказания.

Второй и финальный эпизод относится к осени 1843 г. В сентябре на имя Бенкендорфа пришло прошение от родственника Канарского, генерала Ренненкампфа, с запиской от самого «примерного отца детям, лучшего гражданина с качествами христианских чувств»6868
  ГАРФ. Ф. 109. Оп. 73. Д. 667. Л. 1 об.


[Закрыть]. Бенкендорф передал эти документы на рассмотрение кабинету министров. На этот раз доводы Канарского, ссылавшегося на то, что он не служил уже 16 лет, и на решение по аналогичному делу Рунича, были приняты. С согласия императора было решено в качестве милости даровать ему право вернуться на службу6969
  Там же. Л. 9 об.


[Закрыть], однако сведений о том, удалось ли ему найти новое место, не обнаружено.

Завершая рассказ об этом периоде жизни нашего героя, стоит заметить, что, помимо упомянутого выше Н.А. Загряжского, его коллегой по работе в комиссии был Василий Владимирович Берг, с которым они были знакомы еще по Иркутску. Берг служил в Комиссии о строительстве Храма Христа Спасителя казначеем и, как справедливо говорится в биографии его сына – поэта Николая Берга, который, кстати, был крестником А.Л. Витберга, «по странной прихоти судьбы, именно казначей, через руки которого прошли огромные суммы денег, непостижимым образом уцелел. Сознавая нависшую над головой опасность, он все же почел за лучшее удалиться из Москвы и, получив какое-то место в г. Бронницы, отправился туда с семьей. Потом, когда гроза пронеслась, перевелся в Москву, но прожил там недолго и в 1830 г. уехал в Сибирь, получив место председателя Томского губернского правления»7070
  Электронный ресурс. <http://www.hrono.ru/biograf/bio_b/berg_nv.php> (дата обращения: 26.03.2020).


[Закрыть]. Далее биограф Берга-младшего приписывает ему (с ложной ссылкой на страницу его воспоминаний!) слова, в действительности принадлежащие А.И. Герцену: «Само собою разумеется, что Витберга окружила толпа плутов, людей, принимающих Россию – за аферу, службу – за выгодную сделку, место – за счастливый случай нажиться. Не трудно было понять, что они под ногами Витберга выкопают яму. Но для того, чтобы он, упавши в нее, не мог из нее выйти, для этого нужно было еще, чтоб к воровству прибавилась зависть одних, оскорбленное честолюбие других»7171
  Герцен А.И. Былое и думы. Глава XVI. Сам же Н.В. Берг лишь заметил: «История этого плана [Храма Христа Спасителя. – А. К.] и самого Витберга чересчур известна, чтоб ее здесь рассказывать. Другой великий художник, Герцен (встретившись с Витбергом в Вятке), лучше и ярче всех обрисовал это высоко-поэтическое лицо» (Посмертные записки Николая Васильевича Берга // Русская старина. 1890. Т. 65. Кн. 2. С. 302).


[Закрыть].

Здесь стоит снова сделать паузу и обратить внимание на упомянутое выше имя Рунича, сослуживца Канарского по Комиссии по строительству Храма Христа Спасителя. Речь идет о коллежском советнике Аркадии Павловиче Руниче7272
  См. о нем: Русский биографический словарь А.А. Половцева. Т. 17: Романова – Рясовский. СПб., 1918. С. 592.


[Закрыть], и именно он является своего рода ключом к некоторым эпизодам в биографии автора «Сибирских заметок». Судя по всему, знакомство и, возможно, дружба Рунича и Канарского начались задолго до судебных разбирательств по поводу их злоупотреблений. В 1802–1805 гг., т.е. ровно в те же годы, что и Канарский, Рунич также пребывал в Вятской губернии, где служил в канцелярии Вятского гражданского губернатора, которым в то время являлся не кто иной, как его собственный отец тайный советник Павел Степанович Рунич. Назначение Аркадия Рунича в Вятку состоялось 22 мая 1802 г., а Канарского – 26-го. Покинул Канарский Вятку в марте 1805 г. и, видимо, тоже вместе с Руничем, который в мае того же года был зачислен в штат Московского почтамта. Тогда же, в 1805 г., свой пост губернатора покинул и назначенный сенатором Павел Рунич, как это и описано в «Заметках» Канарского. Судя по всему, не является случайностью и то обстоятельство, что, вернувшись из Вятки, Канарский попал поначалу на службу именно в Седьмой, московский департамент Сената: дело в том, что именно туда получил назначение и П.С. Рунич7373
  Месяцеслов… на 1806. СПб.: Имп. Академия наук, 1806. Ч. 1. С. 94.


[Закрыть]. 11 ноября 1815 г. Канарский, как мы помним, был «уволен для определения к другим делам», всего лишь на полтора месяца задержавшись на службе по сравнению со своим другом А.П. Руничем, который оставил службу с той же формулировкой еще 1 августа того же 1815 г. Дальше оба приятеля оказываются в комиссии по строительству Храма Христа Спасителя. Вполне возможно, что Канарский и Рунич вместе ехали из Москвы в Вятку, как это и описано в «Заметках», и именно тогда и произошло их знакомство. Таким образом, еще один фрагмент «Заметок» – тот, что повествует о службе автора в губернии «В», можно счесть достаточно достоверным или, во всяком случае, близким к истине. Но почему в таком случае Канарский счел необходимым зашифровать эту часть своих записок?

Определенный ответ на этот вопрос дать невозможно, но стоит обратить внимание на еще один любопытный факт: Канарский, как мы установили, родился в 1782 г., в то время как хронология его «Записок» указывает на 1785 или 1786 г., но Аркадий Рунич родился как раз в 1785 г. Не потому ли Канарский счел необходимым зашифровать вятский эпизод своей биографии, что хотя бы отчасти, например, в перечислении поручений, которые он выполнял, описывает здесь не свою службу, а своего друга? Но в таком случае вполне возможно, что и какие-то другие приводимые в записках детали биографии – это детали биографии Аркадия Рунича?

Но тут, конечно, самое время вспомнить, что у Аркадия Павловича, человека, который сколько-нибудь заметного следа в истории не оставил, был старший брат – Дмитрий Павлович – известный масон и литератор, прославившийся как мракобес, гонитель профессоров Петербургского университета, и в частности А.П. Куницына7474
  См. о нем: Кондаков Ю.Е. Либеральное и консервативное направления в религиозных движениях в России первой четверти XIX века. СПб., 2005. С. 48–84; Возчиков В.А. «Дело профессоров», или оправдание Рунича // Историко-педагогический журнал. 2013. № 1. С. 75–88.


[Закрыть]. Рунич-старший был ближайшим сотрудником министра духовных дел и народного просвещения князя А.Н. Голицына, и, надо полагать, именно по протекции Рунича князь покровительствовал Канарскому.

Вернемся, однако, немного назад. Как мы помним, в Седьмом департаменте Сената Канарский прослужил не более трех месяцев, после чего, вроде бы по собственному желанию, перешел на скромную должность архивариуса Академии художеств. Неужели в нем проснулась любовь к изящным искусствам, да еще столь сильная, что заставила его пренебречь карьерой? И тут на сцене появляется еще одна важная фигура. Дело в том, что конференц-секретарем Академии художеств был в ту пору не кто иной, как действительный статский советник Александр Федорович Лабзин7575
  Месяцеслов… на 1806. Ч. 1. С. 477.


[Закрыть] – давний знакомый семейства Руничей, известный масон, основавший в 1800 г. в Петербурге ложу «Умирающий сфинкс», в которую в 1804 г. им был принят и Дмитрий Рунич. Последний как раз в начале 1805 г., т.е. примерно в одно время со своим отцом и с Канарским, приезжает в Москву и, вероятно, знакомится с будущим автором «Сибирских заметок». На эти же годы приходится его интенсивная переписка с Лабзиным, причем, как заметил Ю.Е. Кондаков, «в ряде случаев в своих письмах А.Ф. Лабзин переходит грань, разделяющую отношения учителя и ученика, и заставляет подозревать отношения более интимного характера»7676
  Кондаков Ю.Е. Либеральное и консервативное направления… С. 55.


[Закрыть]. Примечательно, что в 1809 г. Лабзин открыл в Петербурге ложу шотландского ритуала «Вифлеем», в которую среди прочих входил А.Л. Витберг, под чьим началом Канарскому суждено было служить в Комиссии по строительству Храма Христа Спасителя, и членом которой стал также и Д.П. Рунич.

О том, что Канарский был не только лично известен своему начальнику по Академии художеств, но и был к нему достаточно близок, свидетельствует письмо А.Ф. Лабзина к Д.П. Руничу от 26 декабря 1805 г.:

«В праздник сей подарили меня Канарский и мой Турчило 7777
  Иосиф Адамович Турчило. С 1806 г. член ложи «Умирающий сфинкс».


[Закрыть] , еще накануне, большим подарком. Брат Вечерин 7878
  Имеется в виду, А.Г. Черевин, имевший масонский псевдоним Вечерин и женатый на сестре Д.П. Рунича.


[Закрыть] , едучи ко мне встречает Турчилу и предлагает ему подвезти его в своих санках; он отказывается, и по долгим допросам, куда идет и за чем, открывается, что Турчило из определенного ему в год 180 р. жалованья несет 10 рублей в тюрьмы; что они условились с Ипполитом, и один пошел в крепость, другой в градскую тюрьму, раздать, что припасли, несчастным, тамо содержащимся; и это без всякого подучения или научения от меня и совсем тайно, так что наружу вышло уже совсем нечаянно. Судьбе угодно было сделать мне то известным и показать осторожности моей, что это кандидаты; и так вчера мы очень жалели, что на сих днях вас не будет с нами, и что мы не сможем приобщить вас к нашей радости, которой ни их ни себя лишать долго я уже не хочу. Ах! Мой друг, каков этот пример для нас, мы и богаче их; но иногда о таких подвигах милосердия и не вздумаем» 7979
  Кучурин В.В. Материалы для изучения эзотерической традиции в России в первой четверти XIX в.: письма А.Ф. Лабзина к Д.П. Руничу // Aliter. 2012. № 1. С. 100.


[Закрыть].

Дважды упоминается Канарский и в письме Лабзина Руничу от 9 января 1806 г.8080
  Там же. С. 103–104.


[Закрыть], причем просто по имени, без фамилии, поскольку адресат, очевидно, хорошо знал, о ком идет речь. В переписке более позднего времени, а именно в письме от 23 октября 1817 г., также встречаем примечательный пассаж, имеющий отношение к нашей теме:

«Закладка в Москве огромного храма по прожекту Витберга подает мне мысль написать к тебе, мой любезный друг Дмитрий Павлович, следующее: без сомнения, учреждена будет комиссия для строения церкви сей, которая продолжится не год и не два, и верно с хорошим жалованьем. Вот, кажется, место тут и для тебя, если тебе в Москве жить хочется. Не рассудишь ли переговорить о сем с кн. Ал. Н. Голиц[иным]: и я думаю, государь тебе не откажет в месте сем […] Если б случилась тебе нужда тут в моем посредничестве, я с охотою готов отписать к князю: но чтоб сею проволочкою не упустить времени» 8181
  Кучурин В.В. Материалы для изучения эзотерической традиции в России… С. 125.


[Закрыть].

Таким образом, служба в Комиссии, в которой в конечном счете оказались младший брат Д.П. Рунича и Канарский, изначально виделась выгодной и желанной.

В 1809–1810 гг. в отношениях Рунича и Лабзина наступает охлаждение, в 1810 г. происходит закончившаяся для него без последствий, но очень волновавшая Лабзина реформа масонских лож, а в июне 1810 г. Канарский получил назначение в Сибирь. Заметим также, что в 1806–1807 гг. Лабзин издавал журнал «Сионский вестник», и можно предположить, что именно этот журнал имеет в виду автор «Сибирских заметок», а значит, таинственный «генерал Л» – это не Аракчеев, а Лабзин. Правда, он был не настоящим, а разве что статским генералом, поскольку чин действительно статского советника (IV класс табели о рангах) соответствовал армейскому генерал-майору.

Все эти факты позволяют предположить, что Канарский был связан с семьей Руничей не только дружескими и патрон-клиентскими, но и какими-то иными связями – как минимум масонскими. По всей видимости, он был рекомендован Руничами Лабзину как человек, который будет полезен при издании журнала, и за эти услуги «генерал» доплачивал ему из собственного кармана. При этом сам Канарский мог и не быть масоном. Хотя Лабзин и называет его «кандидатом», по-видимому, имея в виду именно прием в ложу, в наиболее авторитетном на сегодняшний день справочнике о русском масонстве наш герой блистательно отсутствует8282
  Серков А.И. Русское масонство: 1731–2000. М.: РОССПЭН, 2001.


[Закрыть]. Можно также предположить, что именно Лабзиных – Александра Федоровича и его жену, известную мемуаристку Анну Евдокимовну8383
  Об А.Е. Лабзиной см.: Marker G., May R. The Lives of a Russian Noblewoman: The Memories of Anna Labzina. Northern Illinois University Press, 2001.


[Закрыть] , – имел в виду Канарский, когда писал: «В Петербурге я имел дружественный мне дом, в кругу семейства которого я всегда находил душевное удовольствие», и что именно к ним адресованы его патетические восклицания: «Как вы, мои дорогие, мало знаете свет, искаженный злобою!»

Итак, Ипполит Канарский родился в 1782 г. и по происхождению был выходцем из обер-офицерских детей. Это означает, что его отец выслужил дававший дворянство чин уже после рождения сына8484
  Обнаружить имя отца Канарского в адрес-календарях не удалось. Нет его имени и в именном указателе к справочнику, в котором зафиксированы все патенты на обер-офицерские чины, выданные Военной коллегией до 1796 г. («Известно и ведомо да будет каждому…»: Книги записи патентов, выданных Военной коллегий в 1723–1796 гг.: Регест. / сост., вступ. ст., оформл. К.В. Татарникова. М.: Старая Басманная, 2020). Однако начиная с 1773 г. в адрес-календарях появляется Андрей Иванович Канарский – вероятно, родственник (старший брат? дядя?) автора «Сибирских заметок». Поначалу он служил секретарем в четвертом департаменте Вотчинной коллеги (Месяцеслов… на 1773. С. 88), а в 1784–1790 гг. – стряпчим в Верхнем земском суде Московской губернии с чином коллежского асессора. При этом в разные годы его фамилия писалась по-разному, и в справочнике В.П. Степанова он записан как Конарский (Русское служилое дворянство второй половины XVIII века (1764–1795) / сост. В.П. Степанов. СПб.: Академический проект, 2003). В «Московском некрополе» значится могила, возможно, его сына, надворного советника Петра Андреевича Канарского, родившегося в 1776 г. и умершего в 1842 г. (Вел. кн. Николай Михайлович // Московский некрополь / сост. В.И. Саитов, Б.Л. Модзалевский. СПб., 1908. Т. 2. С. 12).


[Закрыть]. При этом он был достаточно состоятелен, чтобы отдать сына в Московский университет, но, видимо, недостаточно богат, чтобы обеспечить сыну безбедное существование в столице по окончании курса. В 20 лет, не закончив университет (в числе выпускников он не значится), Канарский начинает свою служебную карьеру, причем прервать учебу его, возможно, побудила подвернувшаяся перспектива быстрого карьерного роста под началом человека, который либо был знакомым его семьи, либо которому его кто-то рекомендовал. Карьера складывалась достаточно удачно, а ее пиком стала закончившаяся крахом служба в Комиссии о строительстве Храма Христа Спасителя. Сохранившиеся документы, к сожалению, не дают возможности определить, был ли Канарский действительно виновен, удалось ли ему прикарманить какие-то казенные деньги8585
  Судя по всему, определить это не удалось и следствию. В литературе из одного текста в другой повторяется утверждение, что вся вина была свалена на А.Л. Витберга, пострадавшего, таким образом, совершенно невинно. Подозревать Витберга в казнокрадстве оснований действительно нет, но как руководитель комиссии он, безусловно, нес ответственность за все, что в ней происходило, а наказан, как мы видели, был не только он. Представление о том, что Витберг стал козлом отпущения, скорее всего сложилось под влиянием А.И. Герцена, который, впрочем, писал: «Главное обвинение, падающее на Витберга со стороны даже тех, которые никогда не сомневались в его чистоте: зачем он принял место директора, – он, неопытный артист, молодой человек, ничего не смысливший в канцелярских делах? Ему следовало ограничиться ролью архитектора. Это правда» (Герцен А.И. Указ. соч.).


[Закрыть], и если да, то как это соотносится с образом бескорыстного праведника, предстающего на страницах «Сибирских заметок». Впрочем, вероятно, ответ на этот вопрос не столь уж и важен, поскольку очевидно, что мы имеем дело не с мемуарами человека, пожелавшего сохранить для потомства свой бесценный жизненный опыт, а с литературным сочинением в прямом значении этого слова, т.е. с плодом сочинительства.

Как мы видели, жизнь сталкивала Канарского с разными людьми, оставившими след в русской истории, в том числе с людьми в той или иной степени связанными с литературным творчеством. В среде, в которой прошла жизнь Канарского, сочинительство было и модой, и практикой, приличествующей образованному чиновнику, претендовавшему на успешную карьеру. Недаром гоголевский Хлестаков, набивая себе цену в глазах провинциального общества, говорил: «Я, признаюсь, сам люблю иногда заумствоваться: иной раз прозой, а в другой раз и стишки выкинутся», и среди прочего хвастался не только тем, что его однажды приняли за главнокомандующего, но и знакомством с Пушкиным и авторством едва ли не всех литературных бестселлеров того времени.

То ли полученные в Сибири впечатления оставили в душе Канарского столь яркий след, что ему хотелось непременно запечатлеть их на бумаге, то ли, напротив, они оказались единственным ярким воспоминанием, достойным того, чтобы именно вокруг них выстроить свое сочинение. Не исключено, что это был не первый и не последний, но единственный дошедший до нас его литературный опыт. Что же получилось?

Если бы не соединение в «Сибирских заметках» вымысла с воспоминаниями, это было бы вполне типичное произведение русской литературы эпохи сентиментализма. В них есть все, что было характерно для этого направления, – концентрация на описании переживаний и чувств обычного человека в повседневной жизни вместо свойственного литературе предшествующего времени описаний исторических событий или деяний героев (не потому ли и все имена в первой части зашифрованы?), попытки вызвать умиление у читателя изображением трогательных переживаний простых, незаметных людей (старушка Дурова, ссыльный татарин), влюбленность в девушку, стоящую выше героя на социальной лестнице, острое, чувственное восприятие музыки, восхищение природой, рассказ о путешествии, во время которого путник внимательно осматривает все на своем пути, а если что-то пропускает, как, к примеру, монетный двор в Екатеринбурге, то непременно об этом упоминает8686
  «Сентиментальный роман, – пишет К. Юханнисон, – постепенно стирает границы между вымыслом и читателем. Внешние события заменяются изображением процессов, происходящих в душе человека. Повествование от первого лица, субъективность изложения, форма переписки или дневниковых записей создают эффект аутентичности и оправдывают различные проявления чувствительности: слезы, дрожь и т.п.» (Юханнисон К. История меланхолии. М.: Новое литературное обозрение, 2009. С. 69).


[Закрыть]. Сделав ядром своего повествования воспоминания о Сибири, наполненные картинами природы и точными этнографическими наблюдениями, автор как бы обрамил их упоминаниями о сильных мира сего – гофмаршале, генерале, светлейшем, которые, с одной стороны, лишь создавали искусственные препятствия развитию его стремившейся к свободе, добру и природе личности; а с другой – помещали автора в определенный контекст, возвышая его в глазах читателя8787
  «Завязку в сочинении составляют несчастия, или какие-нибудь препятствия, кои должно преодолеть, чтобы достигнуть своей цели», – писал литератор И. Георгиевский в 1818 г. (цит. по: Зорин А.Л. Появление героя: Из истории русской эмоциональной культуры конца XVIII – начала XIX века. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 186).


[Закрыть]. Не называя ни одного имени и не вдаваясь в подробности, он лишь намекает на интриги своих сослуживцев по Иркутску, против которых восстает его нравственное чувство, на не сложившиеся отношения с губернатором и иные, лишенные возвышенности досадные обстоятельства, омрачавшие его существование. Со страниц своего повествования автор предстает чувствительным, благородным, чистым душой и помыслами, чуждающимся всякого порока, готовым прийти на помощь страждущим, постоянно размышляющим о смысле жизни и одновременно ловким и изобретательным. Наверное, мы никогда не узнаем, действительно ли Канарский организовал детский театр в доме своей казанской родственницы (да и существовала ли она?), но сам этот сюжет, вплетенный в его повествование и преподносимый читателю как достоверный, – еще одна характерная черта времени, в которое погружает нас чтение «Сибирских заметок».