Текст книги "Два старых муравья"

**

Теперь, когда я познакомил вас с главными героями этой истории, действие начнёт развиваться быстрей. Только пару дней ещё дадим Санычу и Полине Ивановне позаниматься обменом, но только самим, без нас – я терпеть не могу ходить по бюрократическим инстанциям, думаю, вы тоже. А вот сейчас, когда они гуляют по парку, я предлагаю к ним незаметно присоединиться.

По набережной идут Арский, Гиви и Саныч. Арский – в спортивном костюме и кроссовках. Саныч и Гиви – в тонких футболках. Несмотря на близость воды и тень от деревьев, пыль и гарь уже успели осесть на их лицах, и футболки пропотели. Гиви несёт две удочки, Саныч – патефон.

Они проходят мимо беседующих на скамейке двух пенсионерок, которых пасут своих внуков. Внукам лет по пять, один – рыжий и кудрявый, второй обстрижен, как новобранец.

Поравнявшись с ними, друзья слышат их разговор.

– Давай играть в телевизор, – предлагает рыжик.

– А как это? – спрашивает стриженный.

– Включим какой-нибудь сериал и будем друг друга убивать.

Услышав это, Саныч, улыбаясь, спросил у Арского:

– А ты ещё помнишь, во что мы играли в их возрасте?

– Конечно, помню. В жмурки, в догонялки, в сыщики и воры…

– Видишь, как устарели наши игры.

– Ты не прав: в сыщики и воры по сей день играют, только уже взрослые… О! Это моя стартовая скамейка, – объявил Арский и рванул вперёд по набережной.

Глядя ему вслед, Гиви отметил:

– Хорошо бежит. И каждый день увеличивает по сто метров, в такую жару… Как у него хватает сил так далеко бежать!

– Главное, чтобы хватило сил вернуться, – съехидничал Саныч.

Они пошли дальше в поисках удобного места для рыбалки.

Через метров пятьдесят, Гиви подошёл к парапету, заглянул за него.

– В прошлый раз у меня здесь хорошо клевало.

– Здесь так здесь.

Саныч поставил на парапет патефон, открыл и дал ему пинка. Забросили удочки. Из патефона зазвучала песня:

 
Может быть, он некрасивый —
Может быть!
Может, слишком молчаливый —
Может быть!
 

– Вера не появлялась?

Гиви грустно покачал головой. Патефон, не щадя Гиви, продолжил:

 
Говорят, не те манеры —
Может быть!
Есть получше кавалеры —
Может быть!
 

Саныч пинком тормознул патефон.

– А что с картиной?

Гиви безнадёжно махнул рукой.

– Повесили в самом тёмном углу, к ней никто не подходит. Так и провесит незамеченной.

– Неужели нельзя договориться, чтоб её повесили где-нибудь на виду?

– За это надо дать на лапу организаторам выставки, а у меня нет таких денег.

– Очень важно подняться на первую ступеньку, чтоб тебя заметили. Особенно в искусстве. У многих полжизни уходит на это. Я подумаю, как тебя подсадить на эту ступеньку.

Трусцой возвращается Арский. Спортивная куртка пропотела насквозь, на лице капли пота.

– Надеюсь, согрелся? – поиздевался Саныч.

– Есть важная новость. Хотел прийти к тебе вечером, с бутылкой, но не терпится… Поймал свою золотую рыбку?

– Все золотые рыбки уже выловлены и зажарены – поэтому и чудеса кончились.

– Неправда! – победно воскликнул Аркадий Сергеевич. – Чудеса продолжаются: меня вызвали в институт и извинились. Я снова на службе – продолжаю набирать курс. И телефон опять звонит без перерыва.

– Поздравляю!.. Значит, у тебя начинается новая жизнь? – Саныч искренне пожал ему руку. – А у меня кончается старая: вчера мы оформили документы.

– Так быстро? Мне говорили, что сейчас напрямую обменяться нельзя, надо как-то химичить и это длится месяцами.

– Как видишь, можно и побыстрей. Только дороже стоит.

– Взятки давал?

– Конечно. А в твоей Москве сегодня можно что-то сделать без взяток? На всё свой тариф… Там есть специальный человек, который нас встретил и откровенно сообщил величину взятки за ускоренное оформление каждой процедуры: за обмен, за куплю, за продажу… Мы платили по максимуму, поэтому времени потратили минимум.

– И тебе не стыдно?

– Стыдно. Но ещё стыднее было бы месяц ходить по инстанциям, и добывать кучу ненужных бумаг. А так я себе сэкономил целую неделю на прощание с Москвой.

– Всего неделю?

– А чего тянуть!

Помрачневший Арский толчком отодвинул патефон и уселся на парапет, рядом с Санычем. От толчка, патефон встрепенулся и продолжил песню:

 
Но люблю его такого,
И не надо мне другого…
 

Арский хлопнул его ладонью и прервал песню.

– Да выбрось ты эту рухлядь!

– Повторяю: патефон не рухлядь, а мой старый боевой товарищ. Ты тоже рухлядь, так что, и тебя выбросить?

Обиженный Арский спрыгнул с парапета, чтобы уйти.

– Ладно, продолжай! К счастью, мне уже недолго терпеть!

Саныч остановил его.

– Прости, думаешь, мне легко – нервы натянуты… – Аркадий Сергеевич снова уселся на парапете. – Дети знают о твоём возвращении в институт?

– Нет. Но их это и не очень интересует.

– Ты у них бываешь?

– Редко. Не могу отделаться от чувства, что я им нужен только для интерьера: они коллекционируют старину, и моя седина очень подходит к их канделябрам… И потом зять раздражает: всё время учит надгробные речи – он главный организатор похорон, любит своих сотрудников в гробу. Особенно обожает хоронить известных деятелей науки, искусства… Он так самоутверждается!

На скамейке, где сидят две бабушки-пенсионерки, идёт беседа на эту же наболевшую тему.

– С внуками мне хорошо, – говорит одна другой, – они меня слушаются. А дочке, что не скажу – не нравится. И сыну тоже… С детьми трудно.

– Надо рожать сразу внуков, – заключает вторая.

И как бы продолжаю эту тему, Саныч спросил у друга:

– Ну, а внучка? Ты же с ней дружил.

Вспоминаю, как после войны мы жили в Киеве, в коммунальной квартире с двумя соседками. Одна из них, старушка Анна Павловна, считала себя непререкаемым авторитетом в семейных отношениях, потому что у неё было четыре мужа, которые от неё удрали вместе с детьми. Если между моей мамой и бабушкой возникал конфликт, она зазывала бабушку к себе, поила чаем и успокаивала:

– Зарубите себе на носу, голубушка: даже самые хорошие дети – большие сволочи.

Но прошу запомнить: это не моё высказывание, это говорила Анна Павловна.

– Дружил, пока не выросла. Она уже Таниного роста и комплекции – носят одни и те же вещи. Вместе бегают по магазинам, скупают тряпки, ценности… А по ночам она проводит время в ночных клубах, в том числе, и в стриптизных… – Помолчал и продолжил. – Моя покойная жена в нашу первую брачную ночь, ей тогда было уже девятнадцать, звонила маме по телефону и спрашивала, как себя вести с мужем в постели… А сегодня дочери дают советы мамам.

Снова грустно замолчал. Саныч попытался сгладить ситуацию.

– Это то, о чём я тебе говорил: время уже не наше, другие нравы, другие отношения и приоритеты. Вспомни, как раздобыв по блату дефицитную копчёную рыбу, можно было приехать к другу, без предварительного звонка, даже поздним вечером – и друг радовался твоему приходу, вскакивал с постели и под эту закуску ставил на стол бутылку «Столичной» или самогона… И мы не говорили о делах, не просили о протекции, а просто радовались общению… А сейчас, если ко мне вдруг приходит какой-нибудь мой однокашник, то только затем, чтобы я для него что-то сделал, кому-то позвонил, куда-то устроил…

Арский уже пожалел, что затеял этот разговор, и попытался снять напряжение:

– Я же к тебе по-прежнему прихожу без звонка и с копчёной рыбой!

Но Саныч даже не улыбнулся.

– Погоди, я серьёзно. Ведь мы – выкидыши двадцатого века. Мы ещё верим в бескорыстие, в дружбу, в идеалы… Я был так счастлив, когда купил свою нынешнюю квартиру, а сейчас иногда ловлю себя на том, что с нежностью вспоминаю своих соседей по коммуналке, шумных, крикливых, порой надоедливых, бестактных, но всегда бросавшихся на помощь… Сегодня у нас у всех отдельные квартиры, но и отдельная жизнь – я до сих пор не знаю половины жильцов нашего дома, уверен, и ты тоже. Испытание благополучием, одно из самых трудных – не каждый его выдерживает. В небольших городах связь между людьми ещё как-то сохранилась, а вот в таких монстрах, как Москва…

– Стоп, стоп!.. Друзья явно забыли, что они герои водевиля, и затеяли чересчур серьёзный разговор на весьма наболевшую тему.

Пора возвращать их кн ашему жанру – впускаю в повесть типично водевильный персонаж.

Арский не успел ответить Санычу – из-за кустов к нему коршуном бросилась яркая девица «со взором горящим».

– Вы ничего во мне не увидели? Ничего?.. А я талантлива! Я всё могу! Вот, это Вознесенский – Стала в позу и продекламировала: – «Бей, женщина! Бей, мстящая!..» И петь умею! – Затянула. – «По диким степям Забайкалья…» – И танцевать! – Лихо отбила на асфальте несколько чечёточных па. – У меня разряд по акробатике! – Перекувыркнулась в кульбите. – Я два года занималась пантомимой! – Набросила невидимое лассо на Гиви и потащила его к себе, настолько достоверно, что Гиви чуть не свалился с парапета. – Решила стать актрисой и буду, буду!..

Зарыдала.

Мужчины молчали, ошарашенные. Паузу прервал Гиви:

– Аркадий Сергеевич, не знаю, как другие роли, но бешеных грузинских старух она играть может.

Все рассмеялись, и напряжение спало.

– Как вы узнали, что я здесь? – спросил Арский.

– Бежала за вами от подъезда.

– Фамилия?

– Заремба. Третий год подряд поступаю. На взятку у меня денег нет, и блата нет. Поэтому сквозь ваши отборочные туры не прорваться!..

– У меня пятьсот заявлений на пятнадцать мест – как прикажете поступать?

– Присматриваться к каждому, а не устраивать конвейер. – Копирует Арского. – «Прозу, пожалуйста. Спасибо, деточка. Басню, пожалуйста. Спасибо, деточка. Теперь, спойте что-нибудь. Достаточно. Можете идти, деточка».

Она очень похоже изобразила Арского, поэтому все рассмеялись. В этот момент появилась Вера. При виде её лицо Гиви осветилось счастливой улыбкой.

– Вера! Здравствуй! Как я рад! Но Вера обожгла его холодом.

– Если бы знала, что ты здесь – не пришла бы.

Гиви сник, грустно смотал удочку и поспешно ушёл. Арский укоризненно посмотрел на Веру и попытался что-то сказать, но та жестом остановила его – её волновало совсем не это. Она повернулась к Санычу и спросила:

– Так это правда, что вы уезжаете?.. Гиви мне позвонил, я не поверила, решила, домой заманивает.

– Правда, Верочка. Через неделю.

– А как же я без вас? – Она с искренним недоумением смотрела на него. – Полдетства провела у вас на коленях!.. Ваши макеты были моими первыми игрушками… Не уезжайте, Саныч! Не уезжайте, родненький!

– Поздно пятиться, Верочка, – уже документы оформлены.

Заремба всё ещё стояла рядом с Арским. Он понял, что она ждёт какого-либо ответа и как можно помягче пояснил:

– Мне нравится ваш напор, но мне сейчас не до вас.

– Но я снова теряю год!

– А я теряю друга. – Повернулся к Вере. – А со мной уже не здороваются? – упрекнул он её.

Вера стала извиняться, мол, как узнала, что Саныч уезжает, совсем одурела. Потом спросила, с искренним удивлением:

– А как же вы без него останетесь?

– Причём тут я или ты? Он себе имение приобретает, на берегу моря.

Саныч разозлился.

– Ладно, не выступай. Бежал себе, ну и беги!

– Хорошо, бегу, – послушно ответил Аркадий Сергеевич и побежал.

Заремба бросилась за ним, догнала.

– Стойте!

Арский остановился.

– Что вам ещё?

– Вы очень любите своего друга?

– Вам этого не понять – наша дружба вдвое старше вас.

– А если я вам помогу? Если уговорю его не уезжать?

Сумею убедить?.. Вы допустите меня к экзаменам?

Арский грустно улыбнулся.

– Это не удалось мне, как это удастся вам? Но она продолжала наступление.

– Я применю свои актёрские способности, использую переодевание, розыгрыши, как в старинных водевилях. Я их много читала… Я справлюсь! Я сильная!..

Покачнулась. Он успел поддержать её.

– Что с вами?

– Это от страха, – объяснила она. – Знаете, как я тряслась, когда к вам шла. И вела себя так нахально, с перепугу.

Тронутый её искренностью, Арский по-доброму улыбнулся.

– Расскажите о себе. Кто вы? Чем занимаетесь? Откуда вы такая?

– Из зоопарка. Рабочая по уходу. За слоном ухаживаю. Я всегда в дом собак тащила, котят, белок. В кресло никто не садился – там ёжик жил. В ванне лягушки плавали, мама у соседей купалась. Но слон – это чудо. Я ещё ребёнком молила папу купить слона, он же умный, как директор школы: всё знает наперёд, я только лезу в карман за конфетой – он уже улыбается. А добрый, как дедушка: никого не обидит. Зоотехник говорит, что у меня талант, что я животных здорово понимаю. Но слона больше всех люблю. Принесу из дому шампунь и ему ноги мою, дальше не достаю, дальше из брандспойта…

…А Вера продолжала попытки удержать Саныча.

– Учтите, вы – моё последнее душевное пристанище, ваш отъезд ускорит моё решение.

– Ты это о чём?

– Я ухожу от Гиви.

– Перестань. Поссорились – помиритесь.

– С ним даже поссориться нельзя. Его оскорбляешь, а он молчит. Только губы дрожат, как у ребёнка. И улыбается, чтобы не заплакать, как его проклятые клоуны.

– А зачем ты его оскорбляешь?

– Мне надоело! Денег нет, мастерской нет, жизни нет!.. В доме – филиал Кутаиси. А он всё продолжает: клоун с шариком, клоун с собачкой, клоун с бабочкой… Я умоляла: нарисуй президента на танке – он пробьёт тебе дорогу!.. «Это не моя тема, – говорит, – я не люблю политику. А чтобы писать, надо любить…» Он – пожизненный неудачник. Я устала быть женой неудачника.

– Он – талантливый художник.

– Я устала быть женой талантливого неудачника…

В метрах ста от них продолжалась беседа Арского и Зарембы, которые уже присели на скамейку.

– Вы занимаетесь любимым делом, значит, вы счастливый человек, – убеждал её Аркадий Сергеевич.

– Была. Пока беда не случилась.

– Какая беда?

– Второй талант открылся: артистический. Он меня просто распирает. Дома, перед зеркалом, умираю, как Джульетта, схожу с ума, как Офелия. Бабушку чуть не задушила – Отелло изображала. По ночам снится, что «бис» кричат, цветы бросают – вскакиваю с постели, кланяюсь. Мать пугается, «скорую» вызывает… Удивительная несправедливость: одни всю жизнь свою суть ищут и не находят, а во мне сразу два таланта бушуют!

Арский улыбнулся.

– У вас есть ещё и третий талант.

– Какой?

– Скромность, – поддел её он. Но она ничуть не смутилась.

– Да, я хвастлива, но не без оснований…

Рядом с ними на скамейку плюхнулись двое мужчин, которые уже миновали кризис среднего возраста. У одного гладко выбритое лицо и зачёсанная назад седеющая шевелюра. У другого, наоборот, лицо – сплошные заросли: пышная борода слилась с усами, перекрыла рот, оккупировала щёки, подобралась к бровям. Очевидно, обладатель этих джунглей ими компенсирует свою большую потную лысину. Если бы их совместить, получился бы Карл Маркс.

Не обращая внимания на сидящих рядом, они продолжили какой-то спор.

– …Пытки, убийства, катастрофы – всё это притягивается с телеэкранов и модулируется в нашу жизнь, – горячится бородатый. – Надеюсь, ты согласен, или ты против и этого постулата?

– Я сейчас только против этой жары? – расслабленно произнёс обладатель шевелюры, вытирая носовым платком потное лицо.

– Да, – согласился с ним «борода», успокоился и мечтательно улыбнулся, – сейчас бы ледяного кваска!

– А мне бы – девочку из холодильника!

Услышав эту фразу, Арский поспешно встал, поднял Зарембу и увёл её подальше от скамейки. Они пошли по тенистой стороне аллеи, прячась от солнца.

– Я помогу вам! – убеждала его Заремба. – Я всё сделаю, чтоб ваш друг не уехал, вот увидите! Только мне нужны подробности.

– Чушь какая!.. отмахнулся Арский, затем ещё раз внимательно поглядел на Зарембу. – А, впрочем… Чем чёрт не шутит… Терять ведь нечего… Хорошо, Согласен. – Заремба издала победный клич и подпрыгнула от радости. Арского это испугало. – Только, пожалуйста, без насилия, а то при вашем темпераменте…

– Клянусь! К нему никто пальцем не притронется. Он будет под моей личной охраной!

– Ладно. Запишите мой домашний телефон.

– Он у меня уже есть. Вечером позвоню. Соблюдаем конспирацию, расходимся по одному: вы – налево, я – направо.

И они разошлись в разные стороны.

А Вера продолжала изливать душу.

– …Когда его признают? После смерти? Спасибо! Я сейчас жить хочу. Хочу носить дорогие одежды, ездить на курорты, путешествовать за границей… Чего вы на меня смотрите, как на чудовище? Если так ужасно то, что я говорю, то завесьте витрины с норковыми шубами, не продавайте роскошные автомобили, запретите манящие рекламы о путешествиях по Франции и Италии!.. Но если другие этим пользуются, то я тоже хочу!

– Это надо заслужить, заработать. Или ты считаешь, что тебе всё просто так положено?

– Положено.

– За что?

– За молодость и красоту. Во все времена – это товар повышенного спроса. Но скоропортящийся, его надо вовремя реализовать. Тем более, когда есть покупатели.

– Ты пугаешь меня. В твою речь вошли чужие фразы, в твой ум – чужие мысли. Ты раньше никогда так не разговаривала.

– Была полна сил и глупости. А сейчас устала и поумнела. Усталость – катализатор мудрости. Какой афоризм, а? Его надо было выстрадать!

– Ты больна, Вера, Тебе надо срочно родить ребёнка, не одного – дюжину, это тебя излечит.

– Я тоже хочу иметь детей, но… А вдруг они все будут такими же, как Гиви. Гиви не должен размножаться – нельзя плодить неудачников.

– Это он так считает?

– Кто?

– Твой покупатель?

Не отвечая, Вера достала сигарету и закурила.

– Дай и мне, – потребовал Саныч.

– Вы же бросили, ещё полгода назад.

– За полгода многое может измениться – я это понял, беседуя с тобой.

– Ладно! – Вера решилась. – Хотите знать, кто он? Скажу: Дубинин, мой шеф. Человек, который имеет всё: и деньги и власть.

– Не слышал о таком.

– Он умный, поэтому не высовывается. Открыл для прикрытия какой-то хитрый научно-исследовательский институт, стал его директором – небольшой институт, небольшая зарплата, учёный-труженник… На него пашет армия различных дельцов, и бандитов, и интеллектуалов, а он снимает сливки. И все это знают и молчат, потому что боятся.

– Чем же он так страшен?

– В Москве живут кланами, а его клан очень могучий. Мафия!

– Я прожил всю жизнь в Москве, без кланов, без мафий.

– Саныч, родненький, вы же из прошлого века, из прошлого тысячелетия. Вы отстали от жизни.

– А может, ты слишком вырвалась вперёд?.. Он женат, твой Дубинин?

– Да. Какая-то богатая старуха. Когда-то женился по расчету, сам признался. А теперь хочет любви.

– Ты его любишь?

– Ещё нет. Но, наверное, полюблю. В мужчинах всегда привлекает сила… Саныч, вы знаете меня всю жизнь, а Гиви – всего три года, почему вы на его стороне?

Саныч затянулся, выпустил струйку дыма, помолчал и ответил:

– Перед тем, как бросить меня, моя жена тоже называла меня неудачником – я знаю эту боль… – Снова затянулся. – Давно ты водишься со своим суперменом?

– Месяца три назад писала за него статью. Статья ему не понравилась – понравилась я. Вот и началось. Теперь я в его предвыборном штабе – он баллотируется в Думу. И пройдёт, потому что хозяин жизни!

– Как быстро он тебя нравственно искалечил! Этого нельзя оставлять безнаказанным, и я с ним…

Вера грустно улыбнулась его наивности. Соскочила с парапета.

– Саныч, миленький, он вам не по зубам.

Забрала у него сигарету, бросила её в урну, повернулась и ушла. Он крикнул ей вслед.

– Как ты могла променять Гиви на этого морального урода?!

В сердцах, хлопнул ладонью по патефону. Тот включился и завопил:

 
Полюбила,
Полюбила,
И не надо мне другого!
 

– Дурак! – обозвал его хозяин и захлопнул крышку.

***

Перед домом, где живёт Саныч, большая поляна, заросшая зелёной щетиной. Здесь уже много дней с утра до вечера трудятся два дворника-таджика в оранжевых безрукавках, кажется, что две божьих коровки ползают по зелёному ковру. От них требуют, чтобы они эту небритую поляну превратили в элегантный английский газон. Они очень стараются, подстригают, пропалывают, поливают, но не получается: они говорят на таджикском – английский газон их не понимает.

Нагруженный покупками, Саныч подошёл к своему подъезду. У подъезда – стол, на котором пенсионеры играют в домино. Увидев Саныча, один из «доминошников» радостно поприветствовал его.

– Говорят, нашего полку прибыло? Пенсию оформляешь?

Не отвечая, Саныч вошёл в подъезд и столкнулся со взъерошенным мужчиной лет сорока.

– Привет, Илюша!.. Ты чего не в своих хоромах? Тянет на прежнее место?..

«Взъерошенный» печально махнул рукой.

– Я ночую здесь. Мне там одиноко: она или в офисе, или в самолётах.

– А дети?

– В Швейцарии, уже несколько лет. Она их отправила учиться в какое-то престижное заведение, языку и хорошим манерам… А там – только дети наших русских олигархов – представляете, какой они язык выучат и какие манеры!..

Да, было, было такое время. Чтобы подготовить своих детей к предстоящей жизни в «высшем свете», скороспелые олигархи отправляли их за границу, в пансионаты, чтобы те пожили среди воспитанных европейских детей, обучились иностранному языку и изысканным манерам.

Волна отпрысков новоиспеченных хозяев жизни захлестнула Англию, Швейцарию, Францию, пансионаты заполнились российскими детьми, которые, погрузившись в «бомонд», в основном, общались друг с другом и на чистом «заграничном» языке совершенствовали свой российский мат…

– Так ты один в своём дворце кукуешь? – продолжал расспрашивать Саныч.

– Нет, мне там страшно, брожу, как по телестудии: во всех комнатах телекамеры наблюдают, чтоб ничего не украли, даже в туалетах…

– А в туалетах зачем? Илюша объяснил:

– Там же унитазы, как в Арабских Эмиратах, фарфоровые, золотом отделаны – как на такое садиться?.. Я их вместо ваз использую, для фруктов. И мыть удобно…

Саныч рассмеялся.

– В такие хоромы гостей надо приводить, как в музей. Илюша снова грустно отмахнулся.

– Да кто к нам пойдёт! У нас забор такой высоты, что об него птицы разбиваются! Плюс сигнализация, которая сначала стреляет, а потом воет, оплакивает. А во дворе Гоги, пёс-людоед, кавказская овчарка – он человека проглатывает, как хачапури!..

– Тебя послушать… – Саныч сочувственно вздохнул и предложил: – Зайдём ко мне, выпьем по рюмочке.

Но Илюша отказался.

– Сердце уже неделю болит. Да и не хочу на других тоску наводить!

Махнув рукой, повернулся и вышел из подъезда. Саныч какое-то время смотрел ему вслед, затем повернулся, вошёл в лифт и поднялся на свой этаж.