Текст книги "Венецiанская утопленница"

12

Свадьбе быть. Она назвала ему своё имя, но запретила к ней так обращаться и вообще запретила ему первому с ней заговаривать. По исполнении своих церковных обязанностей они едут в Венецию. Она получает контроль над мамиными капиталами, а он даёт ей развод без претензий. Готтофф клянётся тут же на месте. Барышня требует, чтобы он ел землю, но потом сходится на мысли, что нотариус будет надёжнее.

Это так новомодно – в духе эмансипированных парижанок. Готтофф окончательно трезвеет и от всех переживаний хочет укрыться в своей казённой квартирке при трактире и поспать.

Барышня делает большие глаза, когда узнаёт, что он устал.

– Устали пить всю ночь? – она явно ему не сочувствует.

– Общее недомогание. Сон поможет. – Готтофф старается говорить чётко, но апломб не удаётся. Собственный голос слышится из параллельной вселенной.

– Вы нуждаетесь в кардиоупражнениях.

– Чего?

– Вы знакомы с гимнастикой?

– Канат, что ли, перетягивать?

– Что вы мелете? Вы можете подтягиваться на турнике? Отжиматься? Бегать трусцой?

Готтофф глядит на барышню, как на блаженную.

– Инвалид я, барышня. Извольте отметить это.

Она и отметила – поджала губки, мол, если всё так плохо, то о чём мне с вами разговаривать…

13

Лодку сильно отнесло к противоположному берегу.

Стук сердца заглушал колокольный звон. Во рту издох язык, распух и вывалился наружу. Чайки дерзко смеялись над гребцом, не признавая в нём спортсмена.

Чай умылся забортной водой. Лодка находилась в получасе гребли до водной станции. Для Готтоффа это было всё равно что в другом полушарии. Лучше бы он согласился делать гимнастику под командованием барышни!

Калеченые ноги ожгло холодом. В лодке вода. Много воды. Поискал ковш. Нет его. Попробовал вычерпывать руками. Не с его здоровьем и не его ладошками! Течь была явна не одна. Лодочник давно не конопатил днище, но с чистой совестью сдавал в аренду сие сито.

Готтофф тоскливо огляделся вокруг. Лодка шла на дно. Моряк перекинул своё тело за борт и по-собачьи поплыл к берегу. Вода вцепилась в него и потянула вниз. Чай зацепил одну мысль в мозгу, что платить за лодку не будет…

Лес окрасился в чёрный цвет. Солнце утонуло в речке. Чай выгреб на берег и дерзко забросал набегающие волны ракушками.

14

Ветер песню несёт.

Тень в страхе на четыре стороны света разбегается. С обрыва в реку летят колёса огня.

Ноги босые. Сердца юные. Пары сквозь костёр вместе прыгают. Он – в неё влюблён. Она – в другого.

Вода бурлит. От тел чернит. Гвалт стоит – лес не спит. Река течёт – семя несёт. На какой берег завернёт, там сад произрастёт.

Ночь Купальная.

Варяг с другого берега глядит. Жаба душу выжимает. Через реку девушки белой грудью светятся. Чай Готтоффу невесть что мерещится. Его с войны только губернатор целовал, остальные в воздух подбрасывали. Точно то, что он не мужчина, раз калека. В кабаке пятаки теперь до гроба выпрашивать. Героем на колёсиках в полицейском регистре значиться… Раз в год моряк плачет – на то ему в календаре Водяного день красным отмечен.

Плывут венки по воде. Свечи в цветах тихо светят. Ветер шалит – тушит мечты девичьи. Девушки смеются и тут же целуют счастливых парней наперекор поверью.

Ветер налетел на него. Выдул всю дурь из головы. Чай кожей почувствовал, как звёзды разглядывают его на берегу. Здорово до жути. Достал кресало из кожаного мешка на груди и высек искру на сухую листву. Ещё. И ещё.

Огонь ярко вспыхнул, сжигая всё вокруг себя, и осветил поднимающуюся из воды голову утопленницы. Русалка протягивала моряку свадебный венок, сплетённый из канатов затонувших кораблей.

Глава третья
Из огня, да в полымя

1

Губернатор утолял ночной аппетит кусочком французского сыра рокфор, ломтиком в полпальца толщины ярославской ветчины, и всё это на корке подсоленного житного хлеба.

Его сиятельство разбудил правительственный курьер. На конверте прибывшим скорым поездом из Петербурга красовался царский вензель. Курьер нагло улыбнулся, глядя, как у них дрогнули губы. Чаевые он в результате не получил.

Губернатор выбрил лицо, одел вицмундир. Сделал себе бутерброд, зная, что в случае хороших вестей будет много пить шампанского вина, а это вредно натощак. А в случае дурных вестей – потеряет аппетит на несколько дней.

Его сиятельство тщательно прожёвывает каждый кусок. Хрустят желваки. Трутся зубы. Слюны во рту нет. Жуётся с трудом. Охота выплюнуть. Положение не позволяет.

Долго и тщательно губернатор вытирает пальцы салфеткой, смоченной одеколоном. Пульс нитевидный.

Аккуратно вскрывает конверт ножом. Читает письмо с конца. Текст послания решительно краток:

«Хочу взглянуть лично. Николай II».

В предыдущем содержании письма государь советовал принимать его скромно, без излишеств.

Губернатора стошнило непереваренным бутербродом.

2

Девичий источник полон рабочих людей. Местные подрядчики с безработными строителями глухо ропщут, почему понаехавшие исполняют государственный заказ, когда они сделают в два раза дешевле, лучше и деньги тут же оставят. На месте составляется петиция губернатору. Видно, что людям нечего делать и никуда они не торопятся.

Криволап пожалел, что рекомендовал в этом году губернатору не приглашать цирк в город.

Гастарбайтеры развлекают публику, как могут: заливают фундамент без подошвы в сырую землю на глубину в полштыка; опоры вытёсывают из ракушечника, и каждая вторая идёт в строительство уже с трещинами; щиты для запора воды сбивают то ли из фанеры, то ли из картона…

Подрядчики стали проталкиваться ближе к бейшлоту, чтобы рассмотреть всё в подробностях.

Криволап выслал им навстречу сторожей, и завязалась словесная перепалка на тему свободы совести.

К источнику подлетела на полном ходу карета его сиятельства. Лошади от скорой езды в хлопьях мыла. Губернатор выпрыгнул из кареты чуть не на ходу и сразу к стройке. Схватил молоток и стал прибивать случайную доску наугад. Вторым же ударом он травмировал себе палец и очень расстроился. Растрощил доску в щепы голыми руками.

– Гниль! – орал он.

Заставил с помощью переводчика трамбовать грунт ногами. Гастарбайтеры и тут насмешили, разбились по парам и взялись за руки. Его сиятельство кричит:

– Топайте!

Они вальсируют и хлюпают ногами в разжиженной водою почве.

В среде подрядчиков пошли разговоры, что, может, оно и лучше, что заказ не получили, – и порвали петицию от греха подальше.

Секретарь возник возле губернатора, когда тот взялся осушать Девичий источник насосом. Его сиятельство махал перед носом письмом государя.

– Надо всё переделывать! Срочно!

Криволап письмо даже не читал. Фотограф осветил его сиятельство магниевой вспышкой – губернатор профессионально улыбнулся, а секретарь растворился во тьме, откуда зашептал персонально для посвящённых ушей:

– Накануне прибытия государя имеется точная информация – террористы бросят бомбу в плотину. Останутся только обломки, фотографии, очевидцы, – он указал на местных рабочих и подрядчиков, – и… расходные книги.

Губернатор толкнул ногой насос, вообразив теракт.

– Террористы ни перед чем не останавливаются. Столько труда! Деньги какие! Страшно! – Его сиятельство отрепетировал лицо праведного негодования. – Все беды России от них. Государь как слышит, что где-то террориста видели, так сразу печалится. И все вокруг печалятся. Страшно подумать, что на земле делается! Я бы нам орден дал за переживания.

Криволап поклонился, как бы говоря: «Это ваша замечательная идея!»

Его сиятельство отряхнул мундир для будущего ордена и больше на строительство не являлся.

3

Сахарная барышня когда-то плавала лучше всех в городе. Это было ещё до отъезда в пансион. Ей, конечно, не с кем было соревноваться. Но она всегда знала, что плавает лучше всех.

Она часами ловила ладошками юрких мальков, строила замки из грязи и ила, караулила стрекоз под водой или просто лежала на спине и смотрела, как солнце катит по небосводу. Всё было скучно. Мальки сбегали, недостроенные замки размывались волнами, а стрекозы улетали на солнце и откладывали там яйца. Барышня скучала, переворачивалась набок и, нахлебавшись воды, долго отплёвывалась, посинев, на берегу.

Тут-то и появилась ОНА. Девочка с кошачьими глазами. Представилась дочерью мелкого чиновника. Кашляла чаще барышни и не выговаривала множество букв.

Анастасия очень жалела свою подружку. Таскала для неё пироги с кухни. Но неизменно обнаруживала, что девочка их не ела сама, а скармливала рыбам. Даже рыбные пироги она отдавала плотве. Этого уже барышня понять не могла. Разве могут рыбы есть рыбу, звери зверей, а человек человека? «Могут!» – авторитетно было напечатано в энциклопедии под редакцией профессора Южакова. Смотри ст. «Каннибализм».

Чайки близко к подругам не подлетали – хохота боялись. К тому же девочка-кошечка показала мастерство, когда выпрыгнула из воды и на лету вырвала у птицы перо из хвоста. Трофей она подарила барышне, и та писала им примеры по арифметике.

Была, правда, у девчонки одна неприятная привычка – любила она кусаться в воде. Ещё хуже было то, что она топила барышню как бы в шутку, когда той было уже не до игр.

Однажды Анастасия сильно разозлилась на подругу. Они стояли на берегу и прощались, когда мещанка, целуя, укусила барышню за щёку. Капелька крови капнула в воду. Вода мелкой рябью покрылась.

Анастасия в отместку окунула хищницу в воду.

Вода закипела ровно на мгновение.

Она видела, как подруга смотрит на неё из воды и беззвучно смеётся. Видела, как со дна поднялся взбаламученный ил и голубая вода стала чёрной.

Анастасия, как была в мокром платье, прибежала домой и в тот же вечер уехала в пансион на долгие десять лет.

4

Земля – это огромный моток шерстяных ниток, разматывающийся в бесконечности.

По нитям, связанным в ковёр, ходят короли. Намотав нить на шею, прощаются с миром бедные поэты. Нить стягивает корсет куртизанки. Нить держит муху за лапку на потребу гимназиста-садиста.

Нить может быть связана из нервов, льна или стали. Может быть в палец толщиной, а может быть и не видна вовсе. Вот не видно её, и хоть монокль наводи, хоть микроскопом орудуй – не разглядишь.

И снаружи, и внутри их полно. Сложно не запутаться. Легко оборвать.

Чудо, что к каждому человеку и его жизни тянется нить. Можно размотать так по нитке любое дело. А можно, наоборот, смотать, и следа не останется.

Если правильно ухватить нить – дёрнуть, а она привязана к чьему-то рукаву, то у этого кого-то рука дёрнется – апельсин украдёт, например.

* * *

Сорок четыре года назад.

Стоит посреди городской площади громадный чёрный ящик. В нём куклы дерутся, любятся, опять дерутся – без перерыва на обед и сон.

Публика в восторге. Свист стоит над площадью.

Шпана плачет, глядя, как заплетаются нити красавицы куклы, прежде чем ей выпить пузырёк яда и затихнуть на дне ящика.

Вторая кукла – солдат на одной ноге. Подходит вприпрыжку, в состоянии качки, к мёртвой кукле и долго-долго трясёт головой. Из его глаз сыпется серебряная стружка.

Баба, выторговавшая тут же на площади за рубль гуся, не спешит идти домой, а смотрит трагедию и семечки патетически на брусчатку сплёвывает:

– Сейчас убиваться будет!

На неё смотрят недовольно 99 пар глаз.

«Надо же, она уже видела!».

Пацаны воруют у зрителей платки и гроши из карманов и успевают критически заметить:

– Найдёт себе другую.

Солдат колотит фарфоровой головой по дну деревянного ящика. Барабанная дробь призывает третью куклу – размалёванную до безобразия. Она танцует вокруг убивающегося. Её бёдра задевают его при каждом движении. Как их нити не перепутались – осталось одной из больших загадок города N.

Публика ропщет.

– Что за танцы? У человека горе. Дайте ему поболеть.

Баба с гусем окидывает всех снисходительным взглядом.

– Он уже вляпался!

По публике пробегает шумок, что если она не прекратит предвосхищать события, то надо будет её на гуся оштрафовать.

Солдат танцует с новой вульгарной куклой. Некоторые, особенно присутствующие здесь монашки, считают, что куклы не танцуют, а греху предаются. Публика в едином порыве крестится и придвигается ближе к ящику.

Куклы беснуются.

Мёртвая красавица кукла забыта… Нити утягивают её прочь, в чёрный угол…

И тогда солдат останавливается. Это происходит так внезапно, что размалёванная врезается в него с размаху… А он даже не шелохнётся в ответ. Он вращает головой и голосом флейты зовёт ту, что сгинула в чёрном углу. Тишина в ответ.

Так тихо, что слышно часы в кармане у одного фраера, и пацаны отправляют Малого прощупать его. Малый никого не слышит. Он весь во внимании и не хочет пропустить тот момент, когда появится хоть какой-то намёк на то – куда тянутся нити?

Солдат сидит на дне. Размалёванная кукла кладёт к его ногам шарики золотой фольги. Ему и дела нет. Она водружает ему на голову бумажную корону. Он трусит головой. Корона падает и загорается…

На мгновение Малому показалось, что искры высветили лицо во тьме чёрного ящика – лицо Бога.

Размалёванная танцует, и на голову герою льётся вода красного цвета.

В публике снова спор. Что это может быть: кровь или вино? Спорщики с надеждой смотрят на бабу с гусем, как на авторитета. Оказывается, она не всё знает и врёт что-то про мистический смысл.

Размалёванная бросается солдату на шею. Их нити переплетаются и натягиваются, как струны испанской гитары.

– Сейчас развязка будет! – оглашает площадь баба с гусем. Гусь гогочет, призывая зрителей к вниманию.

В руке размалёванной куклы тускло светится нож…

Публика ахает. У господина увели серебряные швейцарские часы. Новость дня. Пацаны исчезают с площади. Полиция хватает Малого за руку. Потерпевший бьёт его по лицу. Мальчишку вытряхивают из одежды, при обыске при нём находят часы. Ему выкручивают руки. Он герой часа. Публика смотрит только на него… А Малый не обращает внимания на обыск и побои. Он единственный на площади видел, что было дальше…

Размалёванная кукла не бьёт солдата ножом в спину. И не колет себя в грудь. И не отбрасывает его, поддавшись вечному сияния любви… Нет. Она перерезает солдату нити. Все до одной. И он падает на дно ящика. И всё. Глухой стук и тихий шелест – ветер играет обрезанными нитями. История окончена.

Баба заспешила домой резать гуся. Гусь никуда не торопится и посмотрел бы ещё. Например, как публика дразнит неудавшегося вора – криволапым…

Чёрный ящик сложился, и из него вылез маленький чёрный человечек в затасканном пальто и стал цинично вымогать мелочь у публики под предлогом оплаты сеанса. Его высмеяли, денег не дали, а полиция разломала его театр и потребовала убираться из города.

Сорок четыре года спустя Криволап всё ещё верит истине, открывшейся ему в тот день:

– Хочешь быть Богом – оставайся в тени.

Титулы и золото ему даром не надо – дай ему в руки нить от человека, а он уже сплетёт из неё кружева.

5

Чай Готтофф сдержал слово и больше алкоголь не употреблял. Не сразу, правда. Сразу не получилось. Обстоятельства мешали. То городовой коллекционным коньяком угощал, то депутаты за флот тост подняли, то ещё кто-то что-то… Нет, всё не упомнишь, что происходило, и слава богу, никто не записывал.

Вчера он был у губернатора. Вечер тет-а-тет.

Чай ранее такой красоты, как у губернатора, не видел даже в кают-компании. Картины, вазы, гобелены, антикварная мебель, манерная прислуга – нисколечко не волновали хозяина дома, и это ещё больше поражало Готтоффа. Он долго не решался переползти из каталки в предложенное ему венецианское кресло. А когда пересел, то боялся шелохнуться, чтобы не измарать обивочную ткань.

Губернатор угостил моряка сигарами. Готтофф определил по вкусу, что это подделка, но всё равно был благодарен. Вспомнилось, как-то раз он удумал попросить табачку у боцмана. Бедный боцман пережил микроинфаркт от такой невиданной наглости.

Пили за столом шампанское «Вдова Клико». На вкус Чая, кисло. Но губернатор явно находил своё удовольствие в этом напитке. Он пил долгими глотками и улыбался при этом. Глаза его покоились на госте, отчего самому гостю было очень непокойно и он ёрзал, забыв об обещании самому себе – не портить хозяйскую мебель.

Подали горячее блюдо – макароны по-флотски. Макароны были начинены свининой и говядиной. Кориандр давал основной тон блюда. Готтофф немного разочаровался. Он ожидал какого-то изыска из французской кухни, а данные макароны ничем не отличались от тех, что готовил им кок по праздникам. Удивление наступило потом, когда губернатор объявил, что рецепт блюда шеф-повар уточнял в адмиралтействе.

Уважение к будущему тестю и его возможностям у Готтоффа развилось в собственную заносчивость. После второго бокала он в шутку назвал губернатора папой. Тот долго хохотал. Так долго, что личный доктор вынужден был сделать ему укол успокоительного лекарства. Его сиятельство, отдышавшись, попросил моряка так называть его только на людях.

«Странный дом», – решил про себя Готтофф. И ещё он подумал, что если его не будут провожать до дверей, то можно будет взять серебряный подсвечник с собой насовсем.

Губернатор полвечера говорил с Чаем о политике, в которой тот понимал только, что наше дело правое и мы победим. Затем разговор перешёл на погоду. От неё опять на политику. И наконец, о свадьбе, но как-то издалека, только намёками. Перед этим его сиятельство выждал небольшую паузу, а затем констатировал факт:

– Я – отец.

Моряк безусловно согласился.

– Отец, у которого одна-единственная дочь. Общество смотрит на меня. Смотрят, как и за кого я выдаю её замуж. Это политика не меньше, чем наши интересы в Манчжурии. Жених, молодой человек – герой России. Это замечательно. Но что он может дать моей дочери кроме орденов? Которых, кстати, я не наблюдаю…

Готтофф побледнел. Вопрос о его орденах уже неоднократно поднимался в трактире. Варяг в такие моменты делал особенное выражение лица, и все понимали, что он их не носит по причине врождённой скромности.

Чай изобразил скромность, закатив глаза к лепнине на потолке. Губернатор всплеснул руками.

– Ну, конечно, жених моей дочери скромен. Хорошее качество для молодого человека.

Готтофф покраснел. Его сиятельство подошел к нему, положил руку на плечо и просто, по-дружески порекомендовал:

– И всё же впредь являйтесь ко мне, да и на люди вообще, при параде. Вы ведь лицо общественное. На вас дети смотрят.

Губернатор убрал руку с плеча моряка и принял картинную позу:

– Стране нужны герои!

Его сиятельство улыбнулся одними губами и далее повел речь о перспективах моряка…

– Вас ожидает прекрасное будущее, если вы всецело будете прислушиваться к советам старших людей, желающих, несомненно, вам только добра, – плёл он паутину из слов, одновременно настраивая у окна телескоп. – Вот, взгляните!

Готтофф подкатил к окну и попробовал заглянуть в любезно предложенный губернатором окуляр телескопа. Не дотянулся. Извинился и по шторе, как по канату, вскарабкался на подоконник.

В телескоп было видно пасторальную картину – заходящее солнце над бескрайним лугом и пасущихся на нём рабочих лошадок.

– Извозчичьи луга. Через несколько дней мы их затопим. К сожалению, не все понимают важность данного дела и ведут возмутительные речи в собрании.

Моряк недоверчиво взглянул на губернатора. Тот истолковал это должным образом:

– Да-да, возмущаются открыто. А надо сказать. По большому секрету, конечно. Но вам как моему будущему зятю это знать полагается, – будущий тесть перешёл на театральный шёпот, – мы ожидаем приезд нашего государя. В самое ближайшее время.

Готтоффу показалось, что в комнату внесли ещё с десяток свечей и вроде как где-то в углу грянул ранее скрывавший свой присутствие духовой оркестр.

– Да-с, государь к нам едет.

Оркестр в ушах Чая ещё раз отыграл «Боже, царя храни!».

Вернулись к застолью. Губернатор собственноручно разлил шампанское и провозгласил тост за здоровье государя. Выпили. Его сиятельство грохнул бокал об паркет. На счастье. А Готтофф не решился бить посуду в чужом доме и поставил свой бокал обратно на стол.

– Бей! Богемское стекло. Червонец золотом за пару отдал. Долгие лета государю-самодержцу!

Чай нерешительно столкнул бокал со стола на пол. Казалось, что стекло выдержало, когда вдруг с тонким звуком отпала ножка. Губернатор довольно улыбнулся. Готтофф втайне надеялся, что бокал ещё можно склеить.

– Надо поговорить с извозчиками, – робко произнёс он свою самую длинную фразу в этот вечер.

– Вот именно! – Его сиятельство расцвел сиренью. – Поговорить и объяснить ситуацию.

– Тут бы авторитетно с ними надо… – продолжал моряк, радуясь, что его слушают и не требуют закрыть рот, как это обычно бывало на флоте.

– Именно, авторитетно! – пел хозяин…

И вот уже новые бокалы на столе возникли, и теперь в них льётся, нет, даже тянется ледяная водка.

– Да, всю правду им выложить! Усовестить. Или, наконец, в морду по-хозяйски дать! – Готтофф почувствовал себя окончательно раскрепощённым, настолько, что решился ещё раз назвать губернатора папой.

– Светлый ум, – нахваливал его папа, – герой воистину! Я ведь им, этим извозчикам, и встречу назначил сегодня.

– Ага, – поддакивал сынок, – рубить такое дело надо. Нечего путать!

– Вот и поезжай к ним. И чтобы они у тебя пикнуть против не посмели! – Губернатор поставил в разговоре точку, вытер губы салфеткой, как бы стирая с себя звание папы, тестя и хлебосольного хозяина. Скомканная салфетка ещё кружила в воздухе, а его сиятельство уже покинул комнату.

Вечер окончен.

Вошедшие слуги затушили свечи. Моряк ещё не понял, какая важная дипломатическая миссия свалилась на него, а его уже снесли вниз, заперли в карете и галопом доставили на извозчичьи луга, где к тому времени собралось около сотни недовольных, озлобленных мужиков, половина из которых на встречу с губернатором на всякий случай взяли ножи и топоры.