Текст книги "Письма. Стихи для взрослеющих, но не стареющих"

Письма
Стихи для взрослеющих, но не стареющих
Александр Колесник

© Александр Колесник, 2024

ISBN 978-5-0062-5803-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Глупее глупого…»

 
Глупее глупого
глупить по-глупому:
любить любовию
в любовь влюблённому.
 

Ещё один день

 
Ещё один день,
прожитый лихо,
ушёл набекрень
листком календарным.
Затеяла ночь
сражаться со светом,
точь-в-точь, как бывало
в прошлом году.
И ветер срывал
всё так-же листву.
Скрипели сверчки,
ломались смычки,
и было прохладно,
однако, приятно
и чуть-чуть досадно,
что прожит ещё один день…
 

«Быть мудрым…»

 
Быть мудрым,
не зная истины,
быть смелым,
стоя у стены,
быть первым
позади всех,
прятать слёзы
за громкий смех,
в темени видеть свет,
Бог даст или нет?
 

Спаситель

 
Спустившись с небес
пошёл по воде,
всё быстрей и быстрей,
всё живей и живей.
Буханку хлеба
нёс он с собой
по чистой воде,
по знойной жаре.
Солнце в руках
держал вместе с хлебом,
хлебом душистым -
он нёс его людям.
Люди толпились на берегу,
ждали хлеба,
но не не его,
совсем не его,
а хлеба и зрелищ,
ярких, кровавых,
простых и доступных.
Солнце же быстро
втоптали ногами
в чёрную грязь,
смеялись и ели
жадными ртами.
Его оттолкнули
как просто скотину.
Кто он такой
для них, для людей? —
шут, акробат,
да просто чудак!
Пешком по воде? —
всё это чушь!
Чушь и бунтарство!
Да кто он такой!?
Полезен лишь хлебом!
Во всём остальном
такой-же как все.
Да как он посмел
вообще, быть другим!
А ну-ка, давай,
возьми и наш крест!
Попробуй теперь
пойти по воде!
Крест наш не лёгок-
мы ведь не боги, —
обычные люди,
один к одному.
Ну что, получается?
Слишком тяжёл?
С каждой секундой
он все тяжелей!
Так-что иди-ка
отсюда скорей!
В следующий раз
больше нам хлеба,
зрелищ поярче!
Хватит учить нас,
ведь всё бесполезно!
А тех, кто пойдёт
за тобой по воде,
раз и обсчёлся.
Так что, вперёд,
водою да в небо!
А мы подождём
что-нибудь проще
для наших-то душ,
ищущих мира,
забывших про меру
всему и всего
и очень уставших
на этом пути…
 

Старость

 
На губах поцелуй преждевременности,
на висках седина полета.
Безнадёжность поблёкшей стоимости.
Последняя светлая нота.
 

Осеннее

 
Полюби листву,
что упала с деревьев.
Собери в охапку
проявление осени.
Не обращай внимание —
дождь пройдёт.
Пользуйся случаем —
жизнь прекрасна!
Проводи ясным взглядом
улетающих птиц.
Улыбнись в полный рост,
в этом что-то есть!
 

Проза

 
Наверное, камни – это чьи-то слёзы,
как память о том, что всё не так просто.
В полный штиль или буйные грозы
однажды поймёшь, что жизнь-это проза.
И станет не важно, завяла ли роза
в вазе старинной на пыльном комоде.
Дело в другом: взгляд дальше носа
не значит ещё ответ на вопросы.
Что стоит прыгнуть своей выше дозы,
когда при паденьи всегда ждёт земля.
Но всё-таки пробуй со злостью занозы,
даже зная о том, что жизнь – это проза!
 

След

 
В небе остался след
чьей-то грешной души.
Кто-то слишком спешил
менять закат на рассвет.
Сажа упадёт с дождём
в третий день небытия.
Так вот жизни колея
выгорит с неба огнём.
 

Ухты

 
Пылают рассветы
на теле планеты.
Дымятся закаты
и бьют автоматы.
Струятся удачи
в ушлые рты.
Смеётся и плачет
великий Ухты.
 

День

 
Будет
день
скоро:
чистый,
новый.
Будет-
знаю,
верю.
Видел
сон.
 

Письма

 
Золотым пером писала
письма-перья в золоте.
Только время уставало,
стыло бремя в холоде.
Грели руки порохом
пара раков грома.
В дыме мысли ворохом,
шорох жизни дома.
 

«Летал во сне…»

 
Летал во сне,
теперь тошнит -
увидел мертвую луну.
 

Мышь

 
Глотая воздух в свете дня
шуршала мышь.
Глазами метя лик меня,
держала путь.
 

«Я небо ладонями жёг…»

 
Я небо ладонями жёг
я солнце ловил в петлю,
прошёл немало дорог,
лелея слово «люблю».
 

Порука

 
Без тени испуга
слетела подпруга,
и вышла из круга
святая подруга.
Я долго тёр руки
и скрючивал крюки,
гнал злые муки,
давился со скуки.
Ведь это порука
то мысли, то звука.
Пустая наука.
Хоть спи, хоть аукай.
 

«Погрязла мысль…»

 
Погрязла мысль
внутри породы.
Брысь не брысь,
но вышли воды.
Хлынул клич
на семь сторон,
взлетела дичь,
родился стон:
охуенно хочется
взлететь как птица!
 

«Позорный лик гнилого чрева…»

 
Позорный лик гнилого чрева
сойдёт на нет под гнётом дней.
Имеют право все на лево,
да только врядли так теплей.
 

Век

 
Словно мышь, точно вещь,
как стог сена в иголке,
точно бы просто так
вы ушли на войну.
Не заметив себя,
оборвав все плоды,
прорубив дырку в вечность,
а может быть так,
обозначив прогресс
в отношении к вере
в арбузные корки,
которых так много
в сознании века,
упавшего в небо.
 

У

 
У убил свои штаны,
превратив их в шорты,
не почувствовав вину,
засмеялся гордо.
У извлёк звук из струны
с выраженьем лорда,
и сиянием луны
засветила морда.
У порезал свои шорты,
не понравился фасон,
и на них пятно от торта,
да к тому же он масон.
А масоны носят брюки
и читают книги.
Закрутил У руки в крюки —
получились фиги.
Вот такая вот не мода
у масона в ложе.
Изголяется природа.
Не дурак он тоже.
 

15 листьев

 
15 листьев сентября
мне подарил балкон.
Я вышел бросить якоря
в глубины звёздные, а он
мне преподнёс листву сухую,
как-будто знак чего-то свыше,
а я увидел в том иную
причину явную, что с крышей,
вполне возможно, не лады,
и, наверно, всё-же,
съел сумашедшие плоды
любви такой хорошей.
 

Прогулка

 
Сколько той жизни?
Вошёл и вышел,
что-то заметил,
что-то услышал,
где-то нагадил,
а где-то герой.
Вот и конец
прогулки такой!
 

«Я не верю в порядок в гречневой каше…»

 
Я не верю в порядок в гречневой каше
и в то, что жизнь дана просто так.
Даже, если солнце смеётся не наше,
ещё не значит, что в мире бардак.
 

Человек

 
Человек – обезьяна с мозгами,
убивающая обезьян,
убивающая людей —
человек совсем без мозгов.
 

«Всё как обычно…»

 
Всё как обычно
в этот жуткий час:
нудно, привычно,
кое-что для нас.
Однообразно, напрасно
и просто ужасно.
Мосты сожжены,
а жизнь так прекрасна.
 

Космогория

 
Во имя сладострастия
великой космогории
да здравствует любовь,
воспетая в стакане,
излитая в дурмане
на свежесть простыней,
взлетевшая без крыльев,
упавшая на дно
и просто не добитая
тем, кто ничего
не делает, все ведая.
Однако, просто так
не падает звезда,
снотворное не пьют,
не дарят добрый сон.
Но, может быть, когда-то
приснится кто-нибудь,
который всё расставит
по собственным местам.
 

«Как не любить того, кто любит…»

 
Как не любить того, кто любит
и ненавидеть тех, кто спит.
Любовь сиянием загубит
того, ещё кто не убит
 

Свобода

 
Ещё один шаг,
и мы в плену у свободы,
ещё одна ночь,
и вот на холме режем крылья.
Вступили на воду
не ведая брода.
Прошли половину —
милее земля.
 

Сеча

 
Слово за слово —
кровавая сеча.
Обнова не нова,
и вечер не вечер.
А просто вперёд
желаемое за явь.
Ведёт автопилот
в немыслимую даль.
Туда, где яркий свет
не равен темноте,
туда, где смысла нет,
и те-же дни не те.
 

Вера

 
Я верю в круг
солнца и то, что вдруг
проснется кто-то
и найдет кого-то
рядом с собою
в постели. И злою
не покажется песня
из радио. Вместе
сидя на кухне
пить чай, не ссохнет
роза в старинной вазе
на столе. Такая оказия
совсем не спроста
сейчас. Вера в Христа
всеравно поможет
всем и спящим тоже.
 

«Гитара, картины…»

 
Гитара, картины,
чья-то вуаль,
рваные спины,
опавшая шмаль.
Зло на ноже,
добро в небесах,
старость уже,
усталость в глазах.
Горький чефир,
пачки газет,
протёртый до дыр
глазами рассвет.
 

«Подсознания птица…»

 
Подсознания птица
снесла яйцо,
да такое, что спица
раскроила лицо.
 
 
Лицо не яйцо,
а кровь по щекам,
крутое словцо
ударит в там-там.
 
 
Весть разнесётся
по темным углам,
а мысль оторвётся
к новым мирам.
 

«Смеёшься – верю…»

 
Смеёшься – верю,
лжёшь – молчу,
мёрзнешь – грею,
ушла – дрочу.
 

«Сидел на месте…»

 
Сидел на месте.
Встал.
Пошёл.
Упал.
Бессмысленный поход.
 

«Не люблю умирать …»

 
Не люблю умирать —
слишком скучно,
не удобно в земле
и тошнит.
Лучше взять разорвать
круг порочный.
Пусть звезда мне
вечно горит.
 

Апокалипсис

 
Золотом листья
отражают мысли,
завывает ветер,
а лампада жжёт.
Камни все уж в куче,
злое время тучей,
и слегка наскучил
рискованный полёт.
Через миг вдруг вечность,
ну а вечность в миг.
И сорвав ярлык
разлетится крик
на тысячу миль.
Такая беспечность —
извечная быль,
затертая в пыль.
Скоро конец.
 

Мальчик-спальчик

 
Мальчик-спальчик пальчил пальчик,
кривил криво в крови криву,
кричал кричем крача кручу,
мучил муча мучей мучу.
 

Вечер

 
Мы с тобой пробыли вечер
вместе. Свечи. Речи.
Полумрак давил на плечи.
Лица в зеркалах смеялись
с наших-же лиц.
Мы бездумно отдалялись
друг от друга стаей птиц.
 

«Слышу стон звёзд…»

 
Слышу стон звёзд,
закипает мой мозг.
чёрною сажей
простыню мажет.
Мокрою тряпкой
падает свет.
Ни шатко, ни валко
текут реки лет.
 

«По сердцам, по умам, по ушам…»

 
По сердцам, по умам, по ушам
рвались мы в сторону истины,
уподобляясь глупым мышам,
шуршащим осенними листьями.
 

Рассвет

 
В рассветный дым
стечет моя печаль.
Голодные слепые звери
сожрут сознание.
Ночь на лице как грим.
Заваркой дремлет чай,
болеют сквозняками двери.
Уходят мысли тайные.
Сверчки пропили скрипки.
Со стен осыпались улыбки,
за ними-же клыки…
Опять забыл похоронить
вчерашний день
листком убийцы-времени.
Мне лень,
привык я к темени.
Уже не победить,
проплыть осталось малость.
Я знаю жалость
к тем, кто спит,
убит или забыт.
На небе шар,
в глазах квадрат.
Кругом пожар,
и день распят.
 

«Вечер. Роза…»

 
Вечер. Роза
чахнет. Проза
давит. Доза
манит. Слёзы
лгут. Ночь.
 

Осень

 
Просентябрил сентябрь —
сентябри все горят
в предверьи октября
ядрёных октябрят.
Подряд грядёт ноябрь
ноябрьскою броней,
три выстрела на ябрь
осеннею стрелой.
 

«Ну что смотришь…»

 
Ну что смотришь
зимой на лето,
в груди держишь
холод пистолета.
Возьми мою плеть,
если мало одной,
впридачу вот пряник,
да хер заводной.
Твой холоден взор
в стеклянных глазах.
Но не смыть позор
и не спрятать страх.
 

Мамонты

 
Основные
мамонты
осознанных
моментов
бредут
непосредственно
в бреду
посредственности,
порождая
при этом
пародийные
предметы.
 

Жила

 
Без дела,
без тела,
без мыла,
без шила,
но всё-же
сумела
и как-то
прожила.
Что-то
лепила,
кого-то
забыла,
куда-то
спешила,
и даже
любила.
Просыпалась,
умывалась,
одевалась,
смывалась.
Летала,
глотала
воздух.
Всего
не знала
просто.
Бывало,
было.
Бывало,
сплыло.
Почти всё
в жилу.
Вот так
и жила.
 

Ветер

 
Снежный ветер бьёт в лицо,
хорошо сидеть на небе.
Тихим детям злым отцом
став, собой он больше не был.
Золотым веслом по морде
ветер лупит не шутя,
дырку прорубив в природе,
верит в силу, жизнь крутя.
 

Успеть

 
Прыжок выше взгляда —
и ты полетел.
Плевок дальше жизни —
и ты прилетел.
Рывок дальше всех —
и ты не у дел.
Желанье быть светлым —
только б успел!
 

«Потапыч Архип играл на дуде…»

 
Потапыч Архип играл на дуде,
Архипыч Потап ловил голубей.
И были они всегда и везде
как-будто бы тени странных людей.
 
 
Держались друг друга, молчанье любя,
лишь изредка пели «Великий могучий»
Привыкли они, на мир не трубя,
оставлять за собой обычные кучи.
 

«Крамола света в чаще тьмы…»

 
Крамола света в чаще тьмы
так отвратительно невзрачна.
Светло – тушканчик, тьма – слоны.
Фигуры тень совсем невзрачна.
 

Снеговик

 
Человек из снега не может любить,
человек из снега привыкший таять,
человек из снега способен убить,
а, впрочем, может и позабавить.
Человек из снега подобен людям,
однако, внешне, внутренне – реже.
Человек из снега – холодный трутень,
его не поймёт, кто солнцем изнежен.
 

«Прекрасен миг…»

 
Прекрасен миг,
ужасна вечность,
ведь миром правит
скоротечность.
 

Бэблюхи

 
Бэблюхи висят
на солнечных нитях.
Небо стремится
в землю войти —
поглубже войти,
да чтобы не вылезть,
крепко засесть
по самые гланды.
А между всем этим
бабы резвятся
на синей планете
в розовых шкурах
и чешуе,
готовые смехом
пронзить душный воздух —
злую обитель
грязных дыханий,
тех, что исходят
от кнопок нажатий,
наших и ваших
друг другу на корку
чёрствого хлеба
на царских плечах
двуногих животных,
обидчевых в корне,
растущем на почве
зловредных исканий
ученых по ходу
истории свинства
в честнейших хлевах.
Да здравствуют люди!
Они так прекрасны
на фоне лягушек!
 

«В какой-то момент свершилось…»

 
В какой-то момент свершилось:
напилось, влюбилось, проспалось, забылось.
 

Увы

 
Увы, увы – проёбан день,
и ночь проёбана совсем.
К ногам смолой косая тень,
на циферблате ровно семь.
 
 
Куда иду, зачем иду,
домой, или туда, где мир,
смерть или рождение найду,
в сплетеньи знаков, букв и цифр.
 

Маятник

 
Я просто маятник,
упавшиий в вечность,
забывший формулы
всеобщих знаний,
признавший мерою
глобальность я
и ставший воздухом
для мертвых душ.
 

«Очки не скроют тяжесть дна…»

 
Очки не скроют тяжесть дна,
а чистоплотность все пороки.
Две капли в вену, но вина
не хватит, чтоб сойти с дороги.
 
 
Укол сомнения, и боль
пронзит немую тишину.
Сплетенье цифр в извечный ноль —
цикличность веры ко всему.
 

«Мент…»

 
Мент
споймал
момент,
ударил
дубинкой
гад.
Хулиган
метнул
стакан,
попал
и был
рад.
Лежат
теперь,
спят
мёртвые
совсем
люди.
Было,
значит,
дело.
И теперь
их уже
не будет.
 

«Любви момент дороже воли…»

 
Любви момент дороже воли,
когда желания магнит
по зову крови, чего болей,
к другому полюсу манит.
 

«Полёт мимолетной фантазии…»

 
Полёт мимолетной фантазии
в русле общего пофигизма
привёл к задушевной аказии
трансцендентального онанизма.
 

«Разбившаяся лампочка…»

 
Разбившаяся лампочка
больно ударила по самолюбию.
Свет погас мягким взрывом,
как-будто бы внутри сферы.
В ускоренном режиме
начали реализовываться
все процессы космогории.
Загадка юной девственности
разрешилась поцелуем Иуды.
И тёмная вода взгляда
лучезарно излилась в колодец
наивных святых изысканий.
 

«Порой загадочная тень…»

 
Порой загадочная тень
в тиши слепого естества
мелькнёт монетой, и тогда
ударит колокол и дрогнут небеса,
поблекнет свет горящею прохладой.
Начнётся действие
ужасное, нагое,
больное катастрофой.
И потому совсем седое,
что света тьма и пустота
на ощупь слишком тяжела.
Придет победа, всех сомнёт,
кто не успел спокойно выйти,
проиграв на картах всю
скользкую, неясную судьбу.
 

Совесть

 
Совесть залезла под подушку:
спряталась там и тихонько сидит,
не хочет вылазить наружу.
Уютно там и тепло,
никто не тревожит:
ни пагубные мысли,
ни злобные помыслы.
Как у Бога за пазухой.
Разве что, немного давит взаперти.
А, впрочем, ей не привыкать.
Часто ведь приходится
по поводу и без оного принимать
нужную в данный момент форму,
переступив, или даже
растоптав себя.
Но это не так уж и важно.
Главное, что сейчас всё
в полном порядке,
так сказать на местах.
И совесть неплохо пристроена,
и волки овцами сыты.
Хотя их всех немного и жаль.
Вроде, старались, а тут на тебе —
совесть и вдруг под подушкой.
Не слыханная для тихого омута дерзость.
Аж мурашки по коже скачут!
Приятно осознавать, что удалось
эту сволочь припрятать,
а то ей всё надо знать,
а зачем то, а почему это.
Как-будто мы обязаны во всём
её родимую слушаться.
Но, видимо, всё-же должны,
потому, что не нам обсуждать то,
что придумал Всевышний.
 

«Погрязнув…»

 
Погрязнув
в грязи
грязных
дел,
он грезил
гейзером.
Хотел —
летел,
летел —
хотел.
Без тени
тела
он сумел
пролезть
сквозь
лесть.
Семь
десят
шесть
измерил
раз
месть.
Конечно,
есть.
Такой
рассказ.
 

«Схематичность кусочка неба…»

 
Схематичность кусочка неба
в четырёхугольном окне
очень напоминает мебель,
стоящую в углу подвала.
В подвале гуляют мыши,
залазят в шуфлятки шкафа,
грызут остатки газет
и обратно вылазят на пол.
 

«Дзынь, дзынь, дзынь …»

 
Дзынь, дзынь, дзынь —
чьи-то яйца звенят.
Рыг, рыг, рыг —
чьи-то песни бурчат.
Вот такие звенят,
вот такие бурчат
песни-яйца, яйца,
и совсем без лица
подлеца-человека,
который калека,
раздетый от бега
распятого бега.
 

Вечность

 
Время-каменщик
выложит дорогу к гробу,
слёзы верующих
смягчат дырявую робу,
бросит вызов
вечность материи времени —
энергия брызнет,
сбросив оковы бремени.
 

«Волосы веков…»

 
Волосы веков
растут на теле мира.
Разносятся в эфире
наивные слова.
По линии кармической
засилье заблуждений,
нелепых умилений
порвётся врядли нить.
 

«Было время …»

 
Было время —
беременное бремя,
неуверенных брея,
а временным мыло.
 

Мания величия

 
Мания величия огромных небоскрёбов —
вот что ужасно на самом-то деле.
Приятно заметить, что маленький хобот
много удачнее в розовом теле.
 
 
Взрыв мизинца по поводу лени
врядли вообще ведет к параличу.
Можно проспаться в ласковой тени,
если в запасе есть пара обличий.
 
 
Строгая совесть совсем переспела.
Спас лишь прыжок в последний вагон.
Нужно найти ещё одно тело,
чтобы на корку запомнился сон.
 

«По мере приближения…»

 
По мере приближения
движения сопят —
сомнения поления
на линии лежат.
 
 
Грызут кору идеи,
иди-поди не вдруг.
Врут слепые феи,
брея грабли рук.
 

Роза

 
От любви потеют лица
под личиной превосходства.
Для причины не разбиться
слишком мало благородства:
пара песен, нота для,
в сердце раненном заноза.
Смелый вызов, только зря
обросла шипами роза.
 

Попытка спрятаться от осени

 
Нетленным следом
накрылся —
смутился осени летом.
 
 
Прохладной влагой
умылся,
занялся
в сон бедолагой.
 

Упало

 
Меня на дороге валялось
и мордою всей улыбалось,
глядело синими в синее,
хватая щетиною иней.
 
 
Приятно булькался чай
внутри разлитого тела,
как всегда невзначай
случилось мне не умело.
 
 
Упало сознанием в жир,
в миг осенило знание,
в рог скрутился бараний
весь окружающий мир.
 

Муза

 
О муза, муза!
Что-ж ты спишь?
Века сведут меня в могилу,
а ты молчишь!
Глядишь,
я спрыгну,
ты придешь —
обломно будет.
 

Праздник

 
Праздник хрустит под ногами.
Достали, эх, достали
с верхней полки счастье,
да оставили там зубы —
тридцать две штуки:
белые, слегка порченные,
тридцать третий совсем.
Умерли сухари —
не вынесли свежесть.
Зубы и сухари —
вот где тандем
твёрдого и хрупкого,
золотого и не очень,
плесени и качества.
Но как не закручивай,
всёравно, на солнце
не будет льда!
 

«Зачем пальцам человек…»

 
Зачем пальцам человек,
зачем морю берега,
кто сказал, что я поэт?
Просто я люблю слова.
 

Муравьи

 
Ударьте в колокол,
муравьи моего тела!
Ударьте молотом,
да так, чтоб гремело!
Задайте жару
тем, что прогнили!
Солёного мало? —
А как-же вы жили!?
Как-же вы пели,
играли, летели!?
Ну что, захотели? —
не сели б на мели!
 

Ножницы

 
О ножницы!
Вы режьте,
пока остры!
А пальцы будут,
и тогда
сольетесь вместе
вы в экстазе
раздела чьей-то
грубой плоти.
 

Пиво

 
Мороз по коже,
день погожий,
я играю с тенью.
Ты хороший,
я похожий —
оба мы пропали.
Знали так,
да вышло этак,
через жопу к звёздам.
Сам дурак,
в душе пятак,
пиво вскипятилось.
 

«Голубым мараю белое…»

 
Голубым мараю белое,
засветившись в свете дня.
Не сверли мозги мне, милая,
и так много на меня.
 

«Все люди – звери…»

 
Все люди – звери
и редко – птицы.
Все верят в деньги
и редко – в лица.
Все носят ноги,
и редко – души.
Топчут дороги,
бывает – уши.
Все знают правду
и редко – ту,
кормят надежду,
и реже – мечту.
 

Прыщи

 
Прыщи на роже смоет нож
отточенный. Мы взорвёмся улыбаясь
широко. Веселимся, ну а что-ж
осталось. Струна уже порвалась,.
 

«Отношение полов…»

 
Отношение полов
хуже хрупких потолков.
Мимо плюнул – ты убит,
ножик чик – рука летит.
Задом двинул – и беда,
содрогается вода,
раз волнуются соседи —
спи спокойно уж не светит.
 

Цветок

Брошен на землю иссохший цветок,

многообразие форм потерявший.

Редкостно ярок конечный итог

плоти, возвышенности разуму внявшей.

Гордостью перенной пыжится миг,

вечностью съеденный не второпях.

Блестящую плоскость прячет парик,

согретый в холодных синих лугах.

Время не тикает – время стоит,

поздно, чтоб резко прыгнуть вперед.

Молотом силы огромный магнит

тянет уверенно в сладостный гнёт.

Смех предвкушает солёные слёзы

на рубеже последних веков.

Образ засохшей, но правильной розы —

символ разбитых личных оков.

«Усталым взором ты манила…»

 
Усталым взором ты манила
меня. Луна налилась кровью
злой. В тот день, когда загнила
мечта, я встретился с тобою.
 

Крик

 
Погодя кричали —
знали:
криком кашу
не испортишь.
Тот, кто верит,
тот и знает.
Кто не знает,
тот мертвец.
Две судьбы
в одно мгновенье
превращаются в одну.
Если было,
значит есть,
если будет,
значит да.
Кто смеётся умирая,
тот не знает
слова смерть.
Даже если
две судьбы
на две тысячи осколков,
есть надежда – соберём.
 

Зацеп

 
Цепляясь за прошлое,
влез в настоящее.
Планы на будующее:
вдруг не пропащий я.
 

«Прости меня я…»

 
Прости меня я
за то, что себя
не очень то я
поддерживал – зря.
Наверно, меня
узнал как-то я
моим всем паря.
 

Врата

 
Ночью душит тишина,
в горло слабое вцепившись.
В дебрях эго заблудившись,
опускаюсь ниже дна.
 
 
Выше крыши пустота
наполняет душу страхом,
беспокойный сон на плахе
вскроет личные врата.
 

Мне бы

 
Мне бы мир сосчитать на пальцах,
околечевшись злом неизбежным,
позапрятаться в собственный панцирь,
нанизав на шею беспечность.
 
 
Мне бы солнышко скушать наше,
оказавшись немного бренным,
и запить нескончаемой чашей,
а потом умереть ненамеренно.
 

Плоскости

 
Размноготочились новые плоскости —
я улыбнулся: видел в гробу.
Полные торбы сытой жестокости
тянут с собою на злую тропу.
 

«Любовь разложили по полкам…»

 
Любовь разложили по полкам,
устроили ей тёмную,
вскрыли все вены,
просчитали в уме,
сделали понятной,
удобной и послушной,
провели промывание,
а она умерла…
 

Тела

 
Тела упали на койки,
койки взвыли от боли,
боли ведро, но не более —
более менее стойки.
 

«Дорожает жизнь…»

 
Дорожает жизнь,
дешевеет совесть.
Вот такая, ёб
всех вас вместе, повесть.
 

Карандаш

 
Беру и пишу.
Хотя не я, а он —
карандаш такой,
знаете ли, с графитом.
 

Будка

 
До свинячьего визга
смешно и забавно
хрюкать напившись
в плену телефонной будки.
Не ради потехи
попробовать встать,
ударить по трубке
и вызвать службу спасенья.
А лучше прогноз
послушать вчерашний
по ноль, ноль, один.
Узнать, что скоро землетрясенье.
И радостно пукнуть
в предверии счастья,
спускаясь на пол
родной телефонной будки.