Текст книги "Русские хроники 10 века"

Глава 12

Как и прочие жители Дубравки, Борей с Златушей были ведомы Желану с Млавой. Встречались на Красной Горке, на игрищах меж сёл, молениях. Знакомы были, но дружбы не водили, по праздникам не гостевали. Но пересекались волшебные нити жизни, сотканные Макошью-матушкой.

Меринка Борей не распрягал. Ослабил подпругу, узду, привязал к тыну, бросил охапку травы. Меринок помотал головой, отгоняя привязавшихся по дороге оводов, поглядел на хозяина, принялся лениво жевать. Обычно в Ольшанку ходили пеши, но сегодня был особый случай. Златуша, дожидаясь мужа, поглядывала через калитку во двор, стараясь сохранить на лице безразличие. Для повидавшей жизнь мужатицы, у коей детки своих деток заводить собрались, одного взгляда на подворье хватит, чтобы понять, что за семья тут обитает. Стоит ли с ней родниться или лучше бежать отсюда без оглядки и сыну заказать, чтобы и думать не думал неряху-грязнулю в дом приводить.

Ради торжественного случая оба супруга обули праздничные лапти, плетённые с подковыркой и ремнём. Борей оделся обычно, в чистое, не ношеное. Златуша принарядилась: надела синие бусы из трубчатого стекла, красную понёву, вышитую сорочицу из бели с бубенчиками на рукавах. Бубенчики же и коники с закрученными хвостами украшали кожаный поясок. Голову покрыла синим повоем.

На шум и собачий лай вышла Млава, отворила воротчики. Гости поклонились хозяйке. Борей, сжимая в правой руке кукуль, левой разгладил усы, кашлянул в кулак, спросил, дома ли хозяин. У них вот дело есть до обоих, сесть бы ладком да обсудить неспешно.

– Дома сам, на гумне, – ответила Млава. – Так идёмте ж в избу, а я самого кликну.

За избой, в затишке Купава с Заринкой под присмотром бабушки крутили жернова, ссыпали намолоченную муку в берестяной короб. С гумна доносился перестук цепов. Завидев гостей, Купава прикусила губу. Заринка, округлив глаза, посмотрела на сестру. С первого взгляда будущая невестка Златуше понравилась. Всё успела отметить – и работой дева занята, и засмущалась, знать, скромна. Млава проводила гостей в светлицу, усадила на лавку, убежала за мужем. Стук на гумне стих. Житовий, отвернувшись к скирде, смеялся в кулак. Желан качал головой. Голован, сморщившись, тёр покрасневший лоб. Млава сердито посмотрела на мужа и старшего сына.

– Чего смеётесь над малым? Нет чтоб научить, так потешаются ещё, – убрав руку Голована ото лба, оглядела ушибленное место. – Иди, родименький, к бабушке, пускай тряпицу смочит холодной водой и приложит ко лбу, – повернувшись к мужу, позвала: – Бросай молотьбу, гости приехали.

– Каки таки гости? – пробормотал Желан недовольно. Солнце ещё не село, жаль было терять время попусту. – Ай у них дома работы нету?

– Каки, каки! А то не ведаешь!

– А-а! Понятно. Ну, иди, иди, посиди с ними. Умоюся и приду.

– Поворачивайся поскорей. Заринку пришлю, чистую рубаху принесёт.

* * *

Разговор пошёл о самом главном – об урожае. Обе семьи прошедший год прожили в достатке, хлеб до самой новины ели без мелицы. И ныне жито уродилось сам-четвёрт да сам-пят. Теперь бы с обмолотом управиться. Поди-кось, Стрибог-батюшка удержит чад, не нанесут те туч дождевых. Успеть бы половину обмолотить, закончить можно и по морозцу.

Житьё-бытьё обговорили. Хозяева примолкли, приглашая гостей приступить к сути знакомства. Златуша поглядела на мужа, толкнула локтём, понуждая того приступить к делу. Борей пригладил усы, прокашлялся.

– Привела нас к вам забота наша. Сын наш, Здрав, достиг лет мужеских, надобна ему жена, чтобы жить по божеским законам.

Борей излагал самую сущность без прикрас. Пришла пора, всякая божья тварь пару себе ищет. Такими их бог-отец, Сварог милостивый, сотворил. Златуша предоставила мужу начать разговор, но по её женскому разумению, тот повёл речь неверно. Какие наряды ни надевай, разносолы, жаренья, печево на столе ни мечи, а без песен, плясок и праздник не праздник. Что за сватовство без похвал невесте и жениху. Дождавшись, когда муж запутается в толковании божьих законов, по которым Желан с Млавой должны отдать свою Купаву за их Здрава, повела речь сама. Смотрела на будущих свояков простодушно, говорила гораздо, певуче, не заикаясь, без блазни и лести.

– Сын наш Здрав – парень здоровый, работящий, смирённый. А уж добрый-то, скотину лишний раз не ударит, не стегнёт. На лицо пригожий, чистый, собой видный. Пришла ему пора ладушку свою искать да вместе с ней гнёздышко своё вить, да как боги указуют, детишков родить да ростить. Прознали мы, есть у вас дочь невеста. Дева – загляденье, что цветочек весенний, краса распрекрасная, и нравом добрая – работящая, скромная, к старшим покорливая, заботливая. Вот мы с мужем и думаем, как бы нам чад с вами своих соединить.

– Да мы не против. Дочери своей только счастья желаем. Да молода ещё, – молвил Желан.

Потаённые желания дочери ведал от жены, да обычай требовал давать согласие не сразу. Надобно потолковать, порассуждать, непременно сведать, что за семья, в которую дочь пойдёт. Потом уже, после сидений, выслушав убеждения, испить пива и нехотя дать согласие.

– Да как же молода! – всплеснула руками Златуша. – Шестнадцать лет минуло. Я сама в такие лета уж мужатицей стала. Да и грех вам будет, коли дочь в девках останется.

– Жалко чадо своё, кровиночку родную в чужие люди отдавать. Ну, как голодовать придётся? У отца с матерью живёт сыта, обута, одета. А в чужой семье как придётся? – добавила свои возражения Млава.

Златуша с жаром воскликнула:

– Да мы ить не таимся! Поедемте, поглядите наше подворье. Мы всегда рады, сей же час и поедем. В паволоки, горностаи не одеваемся, с серебряных блюд жареных лебедей не едим, что правда, то правда. Но живём в достатке, не бедствуем. Борей уж сказывал, ныне хлеба до новины хватило. Поедемте, сами поглядите, как живём. Мы не препятствуем. Как же, всяк о своих детушках радеет. Как не понять?

– Мы вот рядимся, отдавать, не отдавать дочь, а Купава-то сама, может, и замуж-то иттить не хотит, – Желан поставил ещё одну препону, велел жене: – Ну-ка, покличь дочь-то.

Купава вошла в светлицу пунцовая, как новая понёва, надетая в ожидании приглашения.

– Вот, дочь, – во взгляде отца суровость мешалась с лаской, – люди с Дубравки приехали, просят замуж тебя отдать за ихнего сына Здрава. Знаком ли тебе Здрав?

– Знаком, – пролепетала девушка, опустив голову.

– Замуж за него пойдёшь ли?

– Пойду, – шелестом листьев на утреннем ветерке прошептала Купава.

– Отец усмехнулся, рукой махнул.

– Ладно, иди, делами своими займись.

* * *

В Дубравке, можно сказать, попали в собственный двор. Изба, мазанная глиной, на аршин ушедшая в землю, такие же житные ямы, одрины, рига, гумно, чисто прибранная светлица с пшеничным снопом в красном углу и оберегами на полке. Лишь корова отличалась от Желановой. Трёхлеткой обломила рог, да так однорогой и осталась. Юница, ровесница Заринки, молола пшеницу. Старуха, мать Борея, ссыпала муку в короб. Младшая дочурка засмущалась чужих людей, убежала в одрину, выглядывала в щель у неплотно прикрытой двери. Заходила сестра Борея, якобы за закваской для теста, Млава усмехнулась про себя, это что ж за хозяйка, у которой закваска кончилась. Все были приветливы, относились к гостям с полным уважением. Здрав, виновник происходящего, отставил цеп, поклонился в пояс.

Назад в Ольшанку будущих тестя и тёщу отвёз Здрав. Млаве было жаль притомившегося на молотьбе парня, хотела идти пеши, но будущий зять на радостях, что дело ладится, забыл про усталость, подал телегу. Люди добрые, приветливые, работящие, а всё ж чужие. Потому возвращалась Млава домой пригорюнившись. Да и Желан смотрел невесело. Нелегко расставаться с донюшкой. Хоть и понравился Здрав, и сердце радовалось за дочь – экого парубка отхватила, но к радости примешивалась печаль.

Следующим вечером Борей со Златушей вновь приехали в Ольшанку.

Свадьба для сельчан – событие, которое ждут, к которому готовятся и которое оценивают. Тут оплошать нельзя, иначе долго будут посмеиваться: на свадьбе гулял да голодным домой вернулся. Чтобы гости веселились, все обряды соблюдались, на то потворница и дружка есть. Отцам надобно самую суть обсудить.

Смерд не князь, не боярин, седмицу пировать, бочки с медами по улицам выставлять и времени нет, и никаких запасов не хватит. Порешили гулять два дня. Борей заколет свинью, Желан – телушку. Да Желановых сыновей со Здравом отправят утку добывать и рыбу ловить. Желан с Млавой дадут за Купавой полную одёжу на зиму и лето, а Здрав вручит тестю гривну. Про пиво и меды и говорить нечего, сколько ни поставь, всё равно мало.

Пока мужчины обговаривали затраты на свадьбу, женщины занимались своими делами. Млава раскрыла перед Златушей коробья с приданым. Всё осмотрели – кожухи домашний и выходной, понёвы крашеные, из бели и холста, убрусы, сорочицы, обувки. Златуша глаз оторвать не могла от зелёных черевьев. Любит отец дочь, коли справил черевички. Купава, которую на сей раз в светлицу не позвали, слушала бабушкины наставления. Недовольно возражала:

– Я ж сама сказала, что согласна.

Гудиша ворчала.

– Ты слушай, что я велю делать. Так с досюльщины повелось. Это как же, дочь с радостию отчий дом покидает? Ай обижали тебя отец с матерью, не любили, не пестовали? Все ольшанские бабы на наш двор зыркают. Не позорь меня, скажут, уму-разуму внуку не научила. Делай, что велю.

Сватовья обговорили все детали, пришли к согласию, обмотали десницы платами, обменялись рукопожатием. Млава выставила ендову пива, круг сыра.

У крыльца поджидала невеста. Упала отцу-матери в ноги, заголосила:

– Да что вы, матинко, татонько! Ай не люба я вам? Почто из дому гоните, в чужи люди отдаёте?

Дрогнуло девичье сердечко, всполошилось. Ведь расстаётся с отчим домом, родными, в чужую семью уходит. И к Здраву хочется, и страх берёт из дому уходить. Кто её защитит, кто пожалеет, приголубит. Брызнули из девичьих глаз всамделишные слёзы. Довольная Гудиша подбежала, подхватила под руки, увела причитающую девушку.

С этого дня зачастил в Ольшанку Здрав. То ленточку невесте привезёт, то подружкам ладушки своей пряники-медовики раздаёт. И парубков ольшанских не обошёл – попотчевал пивом.

* * *

Четыре седмицы семейство Желана, не покладая рук, трудилось от зари до зари. Юный молотильщик освоил науку, цеп, как и у старших, словно играл в руках и более не норовил проверить прочность лба. Женщины веяли зерно, крутили жернова. Работали весело, в охотку. Заринка ни на миг не умолкала, словно и усталость не брала. То с братцем-погодком зубоскальничает, то песенки напевает. Песенки большей частью сама же на ходу и придумывала. От тех песенок-шутеек у Желана душа радовалась, да сердце иной раз ёкало. Пройдёт два-три года – и уйдёт Заринка из отчего дома, как Купава нынче уходит. Хотя и знаешь: так божий мир устроен, приходит пора, и уходят дочери, как и жена твоя некогда ушла к тебе от отца с матерью, – а всё ж ноет сердце. Пусто станет в доме без дочерей. Эх, нашла бы только себе парня доброго. Здрав на вид парень подходящий, да каким в жизни окажется, как сложится с ним у Купавы… Назад возврата нет.

По вечерам Млава с Купавой заканчивали приданое. То повой перекрасят, то оберег к рукаву или пояску пришьют. Гудиша с советами не отставала, тут же и Заринка возле них крутилась.

Отправив сыновей на ловы, Желан ссыпал зерно в ямы. Млад, поражённый до изумления, сунув палец в рот, ходил следом. Никогда не видел, чтобы взрослые забавлялись, словно дети. Вскоре, подражая отцу, трудился во всю матушку, таскал зерно берестяным ковшичком. Набранное сверх меры зерно просыпалось, и от гумна до ямы пролегла золотистая стёжка.

– Ты, сынок, полнёхонький ковшик не нагребай, – проворчал Желан, – вишь, жито просыпается.

Гудиша, ревниво опекавшая младшего внучонка, тут же взяла Млада под защиту.

– Вот беда-то! Две горсточки зерна просыпал! Сгребу да курям отдам. Не ругайся на него, пускай приучается.

Желан, зная материнский характер, пошёл на попятный.

– Да я не ругаюсь, пускай таскает.

Полба, пшеница, часть ячменя и ржи были обмолочены. Оставшиеся копы уложили в ригу.

Подошли осенние праздники урожая. В Приильменье, в Поонежье в эти дни славили овин, возжигали живой огонь. На севере без овина не обойтись, в Поднепровье хватало солнца. Поляне, древляне овин не славили, но в рюенские дни, когда день, убывая, сравнивался с ночью, отмечали окончание уборки урожая. В работе, от которой поясницу ломит, руки-ноги гудят, наступала передышка. К праздничным рюенским дням приурочивали иные события.

Семья возблагодарила праотца Рода за данный урожай, отзавтракала. Сыновья, приодевшись в чистое, подались со двора по своим парубочьим делам. Купава помогла матери по дому, нарядилась в крашеную понёву, вышитую сорочку, надела бусы, отпросилась идти с подругами на Песчанку.

– Иди, ладушка, развеселись, измаялась на молотьбе. Да чего делать на речке-то? – спросила мать. – Вода холодная, не искупаешься.

– А мы и не думаем купаться. Хороводы поводим, песни споём, лето проводим.

Со старшей сестрой увязалась и Заринка.

За трудами не заметили, как и осень пришла. Берёзы сменили зелёные платья на шафрановые, осины – на багряные, трава на взгорках побурела. И цветы отошли, лишь неугасимые, вездесущие одуванчики весело поглядывали на белый свет из пожухлой травы. Девушки украсили головы желтоцветными коронами, кружились в хороводах, играли в догонялки. Вслед за девами на выданье к речке набежала мелюзга, не упускавшая случай потолкаться среди старших сестёр.

Желан сидел на солнышке, занимался нетяжкой работой. И день был праздничный, да особо прохлаждаться смерду некогда. Молодёжь может и повеселиться, а отцу семейства негоже прохлаждаться. Да и не умел Желан бесцельно время терять, обязательно находил работу, то упряжь поправить надобно, то крышу подлатать, то на телеге борт сменить, да мало ли что. Сегодня подшивал к зиме поршни. Работал неспешно, сам себя не торопил. Рядом примостилась Гудиша, грела косточки, ворчала потихоньку, вразумляла сына. Сама хозяйка управлялась в избе. Пришли две соседки, творили втроём тесто.

На задворках, выходивших к речке, где сажали капусту, репу, послышался галдёж, девичьи взвизгивания. Во двор вбежало семеро девушек, впереди неслась Заринка.

– Нашу Купаву умыкнули! – выпалила Заринка, не переводя дух, и остановила на отце взгляд широко открытых глаз.

Девушки охали, причитали, прижимали ладони к щекам, выказывая неутешное горе, а в глазах играли смешинки.

– Тише вы! Ну-ка, ладом рассказывайте! – прикрикнул Желан, выронив поршни и вскакивая на ноги. Занятому работой, ушедшему в думы известие прозвучало внезапно и застало врасплох.

– Мы хоровод водили, песни пели, – начала одна.

Другая перебила:

– А он как наскакал, коня вздыбил, а конь-то страховидный какой! Того и гляди, копытами стопчет.

Сзади раздался насмешливый хохоток.

– Чё врёшь-то? Уж какой страховидный! На мерине обыкновенном подъехал.

– Да кто, он-то? – не вытерпел Желан и велел дочери: – Ты рассказывай. Галдите все враз, ничего не пойму.

– Ну, витязь такой, могутный из себя. Вихрем налетел, мы в стороны, а он Купаву подхватил, посадил перед собой и ускакал. В Дубравку, наверное.

– Малка за ними побежала, – добавили девушки. – Может, уследит.

Из избы выбежала Млава, крикнула мужу:

– Скорей запрягай, поедем дочь выручать. Эх, Житовия нету.

Седоков набралась полная телега, мелюзга бежала сзади, две девушки остались дома. По Дубравке ехали, сопровождаемые взглядами сельчан. У двора Борея толпились обитательницы сельца, от самых юных до согбенных летами. Действо разворачивалось, недостатка в зрителях не ощущалось.

Вперёд выскочила Малка, замахала руками, закричала:

– Сюда, сюда, здесь она!

Перед родителями похищенной девушки расступились, давая проход, смотрели во все глаза, не скрывая любопытства. Следом шли Купавины подружки. Купава сидела за столом в светлице, ела блины с коровьим маслом. Рядом стояла родительница похитителя, говорила что-то ласковое. На шум обернулась, загородила девушку большим телом.

– Не отдадим Купаву, теперь она нам дочь. Не уберегли, теперь она наша, вам не отдадим.

Появление Здрава юные ольшанки встретили негодующими возгласами:

– Вот он, негодник! Погубитель! Разоритель! Налетел вихрем, увёз нашу подругу! Вот тебе, вот тебе!

Девушки дёргали парня за рубаху, привстав на цыпочки, доставали до волос, щипали, толкали. Здрав, не защищаясь, лишь морщась и втягивая голову в плечи от пребольных щипков с вывертом, полез в висевшую на плече суму. Доставая из сумы орехи, медовики, творожники, совал в мучившие его руки.

– Вот вам за вашу подругу.

Одарив девушек, протиснулся к столу, поклонился в пояс родителям невесты.

– Отдайте за меня Купаву, ладой мне станет. Люба она мне, – выпрямившись, протянул Желану кошель. – Вот моё вено.

Желан отвёл руку парня, спросил у дочери:

– Что скажешь, дочь? Люб тебе сей витязь, с ним будешь жить или домой вернёшься?

Купава встала, поклонилась.

– Люб мне сей витязь. Отпустите меня к нему.

– Коли люб он тебе, отпускаем.

Здрав вновь протянул кошель. На этот раз Желан принял вено. Забрал кошель, привязал к поясу. У стола уже стоял Борей с чашами ставленого мёда. Родители выпили, Купава попросила:

– Пустите меня в отчий дом на последний вечерочек. С милыми братиками, всеми родичами, подругами попрощаться. А ты, суженый мой, приезжай за мной на зорьке, пока солнце не встало.

Млава с дочерью домой не пошли. Прихватив буравок с требами, приготовленными заботливой бабушкой, отправились к Зоряне, славить Макошь и Ладу.

* * *

Дома невесту ждали и готовились к предстоящему веселию. Женская часть родни трудилась в избе, у печи. Около женщин и Гудиша толклась. Подружки выскребли, вымыли баню, братья натаскали воды, затопили каменку. Дворовой пёс притомился лаять, лежал, положив голову на лапы, и постукивал хвостом.

В хлопотах прошёл день. Сверкающий солнечный диск превратился в красный каравай, коснулся верхушек деревьев. Женщины вернулись со святилища. Впереди шествовала гордая Купава с еловой веткой в руках. Млава с потворницей шли позади, тихо разговаривая меж собой. Ветку опустили в приготовленный кувшин, поставили на столе. Невеста обвила девичью красоту лентой, села в красном углу под пшеничным снопом на застеленную овчиной лавку, заголосила:

 
– Ой вы, батюшка и матушка,
И вы, милые братики и сестричка,
И ты, бабушка!
Да как же я жить-то без вас буду?
Изведусь в кручине!
Прощайте, подруженьки!
Похитил меня чужой витязь,
Витязь могучий, своенравный.
 

Через распахнутую настежь дверь плач вырывался во двор, крутился меж одринами, хлевом, наполнял гумно, разносился по сельцу. Мужатицы одобрительно кивали. Как без плача отчий дом покидать?

– Ну, невестушка, баня готова, – проговорила, улыбаясь, потворница. – Идём, вымою тебя, чтоб к мужу в чистоте пришла.

Купава послушно встала, вышла из избы. Заворачивая по тропе к бане, оглянулась на ворота. В раскрытую калитку виднелись фигуры сельчан, над тыном высились головы в повоях. Купава лебёдушкой поплыла по тропе.

Любопытные взоры односельчан не раздражали, не приводили в смущение. Наоборот, радовали. Пусть все видят, какая она ладная да пригожая, не засиделась в девках.

Зоряна жестом остановила невесту, первой вошла в баню. Заглянула под лавки, под полок, в углы. Шуруя веником, приговаривала:

– Уходи, злой банник, уходи! Купава мыться пришла.

Потворница нагоняла распаренным веником жар на молодое, упругое, порозовевшее тело. Шептала заговоры от злых, пекельных сил, Чернобога, банников, леших и прочих нелюдей. Купава томно ворочалась на полке.

* * *

Предсвадебный обряд двигался своим чередом. Подружки расплели невесте косу. Невеста разломала ветку, изорвала ленту, раздала обломки и обрывки подругам, сестре. Сидели за столом, подперев головы кулачками, ладошками, пили грушевый узвар, сладкий мёд, ели заедки. Невеста, не переставая, причитала, голосила. Подружки утирали слёзы.

Все эти действа: мытьё невесты в бане, расплетание косы, разламывание девичьей красоты, причитания и многие другие пришли с седой досюльщины. Эти действия были не надуманными, бессмысленными ритуалами, выглядевшими нелепостью на теле жизни, каждое действие несло вполне определённую нагрузку, заключало в себе конкретное содержание. К «самокруткам» мир относился с пренебрежением. Признавая молодых законным мужем и женой, мир требовал выполнения определённых ритуалов, обрядов, согласных с обычаями данной местности. Свадебное веселие могло продолжаться и два дня, и седмицу, и месяц. Продолжительность веселия говорила о достатке, положении, щедрости родителей. Соблюдение ритуалов не являлось принуждением, каким-либо видом насилия. Молодые сами составляли тело мира, и выполнение его требований было для них таким же естественным, как для крови естественно струиться по сосудам.

С тех пор как бабка нынешнего великого князя взяла в полон древлянских князей, выросло новое поколение, успевшее пережениться, народить и вскормить детей. Некоторые родившиеся в том году имели уже и внуков. Селище Городня давно стало вотчиной киевского боярина. Деление на полян, древлян уходило в прошлое, славяне-русы соединялись в одном роду-племени – русичи. Обычаи одного племени перетекали в обычаи другого. Но у древлян было принято «умыкать» невесту. Родители сходились на сговоры, скрепляли союз двух семейств, ели сыр, отцы, обмотав ладони платами, обменивались рукопожатием, но, как и в стародавние времена, жених выхватывал суженую из хоровода девушек, сажал на коня и увозил домой.