Текст книги "Русь. XI столетие"

Мужики допили мёд, разошлись по домам. На дворе Святки, а на душе невесело.

Боярин Коснячко был правой рукой у великого князя. При отце его, Ярославе Мудром, сидел Коснячко с самого края лавки, когда князь скликал бояр думу думать. На рати боярин в сторонке, зато в городе – голова. По наветам его не один боярин съехал с Киева в вотчину. Бояре и не заметили, как Коснячко возвеличился. Ни одно дело без его совета князь не вершил, змеёй вполз в его душу. Доверил ему сбор мыта. Усердно собирал мыто Коснячко, себя не забывал. Невзлюбили боярина Коснячку в Киеве – и чадь, и купцы, и бояре. Тому и горя мало, стыд на вороту не виснет, а скотницы златом-серебром набиваются.

Глава 4

Подталкивая нижний круг ногой, Несда шлифовал шкуркой кринку. Рознег трудился над гарнцем, доводя стенки до нужной толщины. Завид с младшим братишкой месили глину. Во дворе залаял Варяг, но не злобно, с цепи не рвался. Заскрипел свежий снежок. Не останавливая круг, Несда повернул голову к двери.

Гость потоптался, обметал ноги. Дверь отворилась, в гончарню вошёл рыжебородый Жизномир – тесть Рознега.

– Здравы еси, работники! – приветствовал хозяина. – Тепло у тебя тут.

– Будь здрав и ты! – ответил гончар, продолжая шлифовать кринку.

Рознег остановил круг, поклонился в пояс. Жизномир снял кукуль, расстегнул кожух, сел на лавку. Несда закончил работу, срезал кринку с кружала, отнёс в угол, сел рядом с гостем.

– Весть я принёс, сват, – начал Жизномир. – Не знаю, к добру ли, нет ли. Микула вчерась оборотня видел.

– Во двор, что ли, забежал? – спросил Несда, не скрывая насмешки. – Ну, Микула – хытрец известный. Ежели не потрескаются, в кринках молоко по три дня не прокисает, вода и квас и в жаркий полдень будто с ледника. Понятно, нечистые помогают. Вот и увидал одного.

– Тебе б всё насмешничать. Дрова Микула вёз. К городу подъезжать – конь встал. Не идёт, храпит, хоть что с ним делай. Микула туда-сюда, глядь, матёрый волчара в кустах стоит, на город смотрит. Микула топор из саней достал, огляделся. Один волчара, зима и один, не в стае. Микула осмелел, гукнул на волка. Тот поворотился туловом, зубы показал, не трожь, мол, глянул человечьим взглядом и исчез, будто его и не было. Микула так рассуждает: то полоцкий князь Всеслав был. Бывалые люди сказывают, Всеславу волком оборотиться – плёвое дело. О пенёк ударится, и вот – не человек, а волк.

– Ну, и на что ему на город глядеть-то?

– Как так на что? На Плесков князь Всеслав ходил? Ходил. Взял? Нет, постоял, постоял да и ушёл ни с чем. Теперь Новгород взять хочет. Вот волком обернулся, прибёг, высматривал.

– И почто князьям дома не сидится? Был бы изгой, так нет же, землёй владеет. Нечто ему в Полоцке живётся голодно?

– А я, сват, так думаю, – склонившись к уху Несды, Жизномир заговорил шёпотом: – Князя Всеслава нам приветить надобно. Князь Всеслав старую веру уважает, за то чародейством наделён. Нам старые боги много помогают. У тебя самого оберег Велеса у горна висит. Его, Велеса, о помощи перед обжигом просишь.

– А ты не так делаешь?

– И я так делаю, и все гончары Велеса славят, так нам дидами нашими завещано. И то в толк возьми: Всеслав супротив киевского князя выступает. Пусть Изяслав у себя, на Руси начальствует, а Новгород – вольный город. Сколько Изяславов отец Ярослав новгородской кровушки пролил? И сынок такой же. Вот то-то же. Я так думаю: ежели подойдёт Всеслав к Городу, принять надобно, а сынка Изяславова – гнать.

– Такие дела на вече решают. Без веча ворота открывать – то измена. За измену, сам знаешь, жернов на шею и с Великого моста в Волхов.

Жизномир хмыкнул:

– Сейчас зима, замёрз Волхов.

– Се крепко обмыслить надобно.

– Само собой, – согласился Жизномир и повернулся к зятю: – Что, парень, как с дочкой моей уживаетесь?

– Ладно живём, – Рознег приветливо улыбнулся тестю.

– Ты вот что, сын, проводи свата в избу, а я твой гарнец закончу, тоже приду.

Несда заменил Рознега, толкнул ногой нижний круг. Вот уж сват-непоседа. Нешто дома работы нет? А приветить надо, ничего не поделаешь.

С утра Несда сам взялся готовить тесто. Вчера на торге купец Нестор заказал две братины, кисельницы и кашники.

– На эту челядь безрукую ни суден, ни сосудов не напасёшься, – сетовал купчина.

– Ай, торг мал? – усмешливо спрашивал гончар. – Глянь-ко, сколько всего. У меня нет, у других есть.

– Видел я всё, весь ряд обошёл. Много чего есть, да всё не то. Ты мне братины вылепи с узором да клейма поставь, и мои, и на прибыток. Уважишь, понравится, у тебя только буду брать.

Товар на торге разбирали хорошо, грех жаловаться. Но постоянный покупатель, вроде богатого купца, – хорошая польза. Выгодного покупателя надобно привадить, и гончар старался. Для прочности добавил особого белого песка и старательно вымешивал тесто.

Ишь, челядь безрукая, горшки бьёт. С таким песочком не разобьёт, лишку бы не насыпать.

Занятый делом, Несда не сразу отозвался на зов жены. Та стояла в дверях и звала его:

– Человек к тебе из Плескова.

Обмыв в бадейке руки, Несда накинул на плечи кожух, вышел из мастерской, прикрикнул на рвавшегося с цепи Варяга. Поздоровавшись, гость протянул грамотку. Хозяин развернул берестяной лоскуток.

Поклон от Василия Несде. В прошлом году ты был в Плескове и взял у меня пять кун. Те куны не отдавай. Дай Ростиху кринок, кувшинов, крупников. Дай добрых с пупком и со звоном.

– Пойдём в гончарню, выберешь, что надобно.

Вот же дела какие – все и со звоном, и с пупком хотят. Но долг есть долг, возвращать надо.

Ростих выбирал посуду, одобрительно цокал языком, Несда стоял рядом, скрёб подбородок.

– Хочу спросить тебя, Ростих. К вам князь Всеслав ходил, а вы его не пустили. Почто так?

– Потому не пустили, что тать он, чародей этот. Два года тому ходил к Киеву, зорил городки и сёла. То же и с Плесковым сотворил бы, потому и не пустили.

Несда велел сыновьям помочь гостю уложить посуду в сани, вернулся к работе. Ох, непрост этот князь-чародей.

До Новгорода добирались более седмицы. Всяко приходилось. Брели по колено в снегу по занесённой дороге, пережидали в лесу снежную заметь. Сжимая топоры, зажжённые пламенники, изготовив луки с горючими стрелами, слушали волчий вой. Смеян, как всегда, озорничал, как-то завыл по-волчьи над ухом придремавшего Переяра. Проказа вышла боком. Переполошился не только Переяр, и Родогор наградил шутника крепким подзатыльником.

В Жихарево подворье въехали после полдня. До позднего вечера, охая, крякая, парились в бане.

В эту ночь Жихарь спал плохо. Просыпался, выскакивал во двор, вглядывался в тёмное небо, подгоняя денницу. Под утро забылся беспокойным сном. Когда открыл глаза, избу освещала лучина, Смеяна месила тесто для хлебов. Жена уговаривала поесть каши, но скоморох наскоро сжевал ломоть хлеба с луковицей, запил квасом, натянул кожух и отправился в Городище.

К князю скомороха не пустили. Жихарь не успокоился, долбил ногами воротца. Два заскучавших на морозе воротника исполнили своё обещание, надавали тумаков, сунули головой в сугроб. Жихарь выбрался из рыхлого снега, отряхнулся, утёр лик рукавицей. Рукавица заалела от крови из разбитой губы. Подумалось: «Надо было на Софийскую сторону идти, в Детинец. Князь, вишь, какой гордый, с простым людином и говорить брезгует. Это ж какого кругаля придётся делать, так и день закончится! Однако пожду».

Утренний мороз кусался. Жихарь нахлобучил поглубже шапку, тёр рукавицей нос, щёки. Но вот ворота распахнулись, из крепостного двора в сопровождении нескольких дружинников выехал важный боярин, скользнул равнодушным взглядом по растрёпанному простолюдину. Жихарь резво подскочил к всаднику, поймал стремя, обхватил красный сафьяновый сапог. Дружинники не успели отогнать навязчивого просителя.

Боярин дёрнул ногой, закричал в ярости:

– Да ты что?

– Не гони, боярин! – ответно крикнул Жихарь. – Выслушай! Злая весть у меня о полоцком князе. Хочет Мстислава из Новгорода прогнать.

Скоморох сообразил, надо про беды, грозящие князю, говорить, быстрей выслушают.

– Постойте! – остановил боярин дружинников, награждавших наглеца тычками под рёбра. – Тащите его во двор.

На крытом рундуке стоял князь Мстислав, опираясь ладонями о перила. Глядел недовольно на вернувшегося боярина. Тот спешился, ухватил скомороха за воротник кожуха, повлёк к крыльцу. Обозлившись на неласковый приём, Жихарь попытался вывернуться, но под руку подхватил дружинник.

– Кланяйся князю, заселшина! – рыкнул боярин.

Жихарь снял кукуль, поклонился поясно, под неприветливыми взглядами замешкался.

Боярин ткнул в бок:

– Говори, чего хотел, пока батогов не отведал.

Горемычный вестник откашлялся, назвал себя:

– Были с ватагой в Полоцке. Князь к себе позвал. На пиру проведал я про злоумышления полоцкого князя. После Святок собрался Всеслав идти на Новгород. Город пограбить, а тебя, князь, с княжения согнать. Восхотел Всеслав сделать Новгород своим данником. Ещё хочет колокола и всякую церковную утварь с новгородской Софии к себе, в полоцкую Софию, перевезти.

Мстислав прикусил левый ус, посмотрел злобно, словно не Всеслав, а стоявший перед ним простец злоумышлял против него:

– Врёшь, собачий сын! Вот велю батогов всыпать, чего тогда запоёшь?

Не думал Жихарь, что князь Мстислав станет его мёдами поить и жареными лебедями потчевать, но такого приёма не ожидал.

– Воля твоя, княже, да только правду рек я. Как узнал про такое, сразу в путь пустился, дабы тебя упредить. Меж собой Всеславовы дружинники похвалялись, как город ограбят, а твою дружину разгонят, как стадо овец. Вот только Святки кончатся, так и пойдут. Поспешай, княже, Святки уж кончились.

– А Всеслав что толковал?

– Всеслав говорил, потешьте, мол, нас перед походом.

– Ну, гляди, скоморох, коли лжу рек, насидишься у меня в пору бе.

Дружинники в благодарность за принесённую весть дали пинка и выпроводили за ворота. Не стоило про овечье стадо поминать.

Мстислав с ближним боярином Дубыней вошли в терем, в Людную палату.

Боярин дубовым кряжем громоздился на лавке, князь мерил шагами палату, кусал ус. Молчали.

– Ну? – спросил Мстислав, стоя к Дубыне спиной и поворотя голову.

Дубыня мял бороду, опустив глаза долу. Не выстоять Мстиславу против Всеслава. Да разве скажешь такое прямо? Ведал боярин нрав своего молодого властелина. Заносчив и злобен был Изяславов сын. В заносчивости безогляден. Знал, не согласится, всё же, подняв взор, молвил:

– Надо слать гонца в Киев, известить великого князя, дабы помощь прислал. Посаднику вели вече созвать, попроси новгородцев рать выставить. Кто ведает, как сильна у Всеслава дружина, сколько рати собрал?

Мстислав хмурился, всё так же молча ус кусал. В печи потрескивали поленья, за стеной скрипели половицы под чьими-то тяжёлыми шагами. Сверкнув очами, князь воззрился на боярина.

– Я не Глеб, чтоб бегать, как заяц, да у отца защиты просить, – посопел носом, продолжал, оскалившись, с выкриком: – Новгородским кожемякам да горшечникам кланяться не стану! И так возгордились чрезмерно. Сами с Всеславом управимся.

Не было у Мстислава дедовой мудрости. Тот, жестоко обидев новгородцев, понял свой просчёт, помирился с ними и попросил помощи. Новгородцы откликнулись на просьбу и помогли Ярославу победить недругов.

– А коли одолеет Всеслав? Полоцкий князь толк в брани знает. Видел я его, когда на торков ходили. Новгородцы по ряду должны тысячу выставить. За тысячу-то просить не надо.

Сорокашестилетний боярин был умудрён опытом. Хорошо ведал – бранное счастье изменчиво. Всеслав и вой, и воевода не из последних, до брани злой. Коли надумал Новгород воевать, силы собрал достаточные. Неудача под Плесковым, должно, научила кой-чему. Молодой князь, подобно глупому задиристому кочетку, сломя голову лез в драку, не соизмеряя своих возможностей с силами супротивника.

Молодой князь, изжевав ус, посмотрел исподлобья, процедил сквозь зубы:

– Ладно, зови Петряту сюда, пускай выставляет тысячу. Поведёт её боярин Василий. Сегодня, завтра готовимся, послезавтра выступаем. Дальше Плескова не пойдём. На Черёхе Всеслава встретим. Вели боярам собраться вечером, помозгуем.

Боярин вышел из горницы, бормоча под нос «Как наше теля волка забодало». Он не только гонца за посадником пошлёт, но и вестника в Киев сегодня же отправит. Коли дело худо обернётся, Изяслав с него спросит. Ничего хорошего от похода норовистого князя боярин не ожидал.

Доднесь в усадьбе боярина Гюраты Завидича суета. Челядинцы перетаскивали боярское добро из бретьяниц в сани. Куны, золото, каменья боярин сам укладывал в особый сундук. Накануне вечером держал боярин совет с младшим братом Якуном и старшим сыном Дмитром. На столе стояла ендова с мёдом, но пили мало, не до медов было.

Промочив горло, Гюрата повёл речь:

– Верный людин с княжего подворья донёс, вчерась пришёл к князю некий скоморох из Полоцка. Сказывал тот скоморох, решился Всеслав идти на Новгород. Может, уже и вышел. Князю бы выспросить о полоцкой дружине, а он велел взашей гнать скомороха со двора. Ему бы теперя рать новгородскую собирать, а он из-за гордыни своей да спеси не восхотел Новгороду кланяться. Токмо тысячу, коя по ряду уговорена, берёт. Восхотел с одной своей дружиной Всеслава разбить. Какова рать у Всеслава? Никому не ведомо. Я так помыслил: Мстислав яко задиристый кочеток, а Всеслав – то волкодав. Кочетку, сколько б не кукарекал, с волкодавом не совладать. Княжий воевода всё же отправил гонца в Киев, упредить великого князя. Што делать будем, што думаешь, брате?

Якун хлебнул мёда, взъерошил бороду.

– Што тут думать, разобьёт Всеслав Мстислава. Дружина у Всеслава не чудь белоглазая, крепкие вой, да и сам Всеслав – вой храбрый и воевода искусный. Шибко полоцкий князь на брань злой. Разорит Всеслав Новгород, некому город боронить. На посадника надёжи нет, не люб Петрята новгородцам.

– Я в новгородскую тысячу пойду, – перебил, воскликнув громким голосом, Дмитр, окинув отца и стрыя быстрым, острым взглядом.

– Ну и сложишь зазря голову, – буркнул отец, тяжело посмотрев на сына. – Мстиславу под своей рукой курей держать, а не рати водить. Вот што мыслю: завтрева в вотчину уедем.

Якун поставил локти на стол, мял бороду, молчал, наконец молвил:

– В Киев уйду, к великому князю.

– А што, показаться великому князю в лихую годину – се добре. Он с братьями пойдёт Новгород вызволять, не оставит сына. А там как дело обернётся, великий князь не забудет усердия.

– Я тоже в Киев уйду! – упрямо воскликнул Дмитр. – Не стану, яко заяц, от Всеслава бегать.

Гюрата посмотрел на упрямого сына. Оставаться в Новгороде – дело гиблое, ни живота, ни добра не убережёшь. Надобно о себе заявлять, коли хочешь чего-нибудь добиться.

Полночи боярин с сыновьями и тиуном Ростихом прятали добро в схоронки. Да всё не спрячешь и с собой не увезёшь.

Утром Гюрата Завидич отправил гонца в вотчину – известить о своём прибытии. Отай велел шепнуть огнищанину Жиромиру, дабы весёлых девок припрятал, ибо боярыня едет.

Боярыня с невесткой поплакали на груди сына, отправлявшегося неведомо куда. Боярин прикрикнул:

– Почто ревёте, будто навек прощаетесь. Рухлядь укладывайте.

Сам был уверен в благополучном исходе дела. На брань с соединёнными дружинами Ярославичей Всеслав не пойдёт.

В путь отправились после обеда. Боярин с сыном Мирошкой и заветным сундуком – в одних санях, жёны – сама боярыня, дочь и невестка с младенцем – в других. Следом тянулись возы с добром. На всех конях ехали челядинцы, в усадьбе остался тиун Ростих с малой дворнёй.

Смеяна развешивала стынущие на морозе порты, рубахи, те жестяно брякали на ветерке. Беда с этими мужиками. Неужто не могут найти времени простирать бельишко? Наняли б кого, коли сами не могут. Который день перестирывает, руки отваливаются. Шутка ли, шестерых мужиков обстирать. Легко сказать: жена скомороха всегда весела. Одно веселье и есть. Иной раз, раздосадованная какой-либо домашней неурядицей, говаривала соседкам Смеяна:

– Как веселюсь – все видят, как плачу, никто не видит. Живу весело, да есть нечего. В избе не протолкнуться. Один гусли настраивает, другой пляшет.

Из-за тына окликнула соседка:

– Ай, Смеяна, никак ничего не слыхала?

– А чё слыхать-то? – Смеяна сунула зазябшие пальцы в рукава.

– Беда-то какая! – заголосила соседка. – Полоцкий князь нашего князя побил. Наш в Киев к отцу убёг, а полочане идут Новгород грабить. Посадник Петрята вече скликает. Неужто не слыхали? Твои-то где?

– Да где, в избе сидят. Ты сама-то откудова знаешь?

– Сябра Митрошку в тысячу забирали. Ходил с князем на Черёху. Ввечеру прибёг, сказывал: не сёдни – завтрева тут будут. Ой, лихо-то какое! Каким богам молиться?

Забыв о дубеющем на глазах не развешенном белье, Смеяна опрометью бросилась в избу. Грохнув дверью, закричала с порога:

– Беда, мужики! Полочане нашего князя побили, на Новгород идут. Петрята вече скликает.

Жихарь выронил из рук куклу-боярина, которой зашивал бок, воскликнул:

– Вот те на! Кто ж Новгород боронить будет?

Смолкли гудки и гусли, скоморохи переглядывались, прикидывая, какой бедой грозит им нашествие полочан.

– А зачем боронить-то? – пожал плечами Смеян. – Пустить Всеслава в город, уложить с ним ряд. Всеслав с киевскими князьями в которе, и Новгород от них оборонит.

– Ну и чем полоцкий князь лучше киевского? – хмуро проговорил Родогор, положил гусли на стол. – Одно знаю, всякая брань на беду. Когда мечи звенят, людям не до скоморохов. Помните, что в Полоцке на пиру дружинники говорили? Грабить они идут. Думаете, спрашивать будут, кто новгородец, кто пришлый. Всем достанется.

– Правду речешь! Всеслав идёт в Новгород не пировать, а грабить! – воскликнул Жихарь, надел кожух, второпях нахлобучил кукуль и, отстранив жену, выскочил вон из избы.

Его сотоварищи были в Новгороде людьми пришлыми, остались дома. Оскальзываясь на наезженной дороге, растревоженный скоморох бегом спустился со Славенского холма, вышел на мост. На мосту было людно, жители Торговой стороны торопились на Софийскую к Детинцу.

Многолюдье наполняло площадь гвалтом. Отдельные выкрики сливались в неразборчивую многоголосицу. На степень уже взошли бояре, епископ.

Подойдя к краю помоста, выставив козлиную бородёнку на лисьей мордочке, посадник Петрята криком утихомиривал толпу:

– Новгородцы! Не допустим кровопролития! Откроем Всеславу ворота, попросим на княжение старшего сына Давыда.

Голос посадника ещё не смолк, площадь вновь забушевала:

– Измена, братие, измена! Гнать Петряту с посадников.

Жихарь хмурил брови; сжав кулаки, смотрел в землю. Скомороха терзало горькое разочарование. Он, не жалея сил, торопился упредить о беде, грозившей городу. А что вышло? Шальной бестолковый князь погубил дружину и сбежал под защиту отца. Изяслав вернёт Мстиславу новгородское княжение. Но когда это произойдёт? Когда город будет разорён, горожане побиты? Что князьям люди? У них своё на уме, до людского горя им дела нет. Посадник не зовёт горожан на борьбу, а предлагает сдать город врагу. А он-то ожидал, его весть набатом всколыхнёт город, жители соберут рать, выйдут на брань. А вышла невесть какая сутолочь.

На площади кипел раздрай. Прекословники хватали друг друга за грудки, кричали, аж слюна брызгала:

– Всеслав ничего худого Новгороду не сделает. Мстислав – сын киевского князя. У Всеслава с Ярославичами котора. Пускай князья сами меж собой разбираются, наша дело – сторона.

– Ага, идёт медами нас поить да жареными лебедями кормить.

Сбоку поддакивали:

– Не медами, а ромейским вином.

– В запрошлом годе Всеслав на Плесков ходил. Своей земли мало? Глаза у полоцкого князя завидущие чужое добро хапать. Сколько сёл под Плесковым пограбил да пожёг, людей побил. Говоришь, ничего худого нам не сделает? Да с нами то же самое будет. За таки речи на Волхов да в полынью.

Жихарь схватился с щербатым мужиком в продранном на плече кожухе. Выпучив глаза, мужик орал, какой, дескать, Всеслав добрый, блюдёт старую веру, изгонит из Новгорода киевских князей да попов, и от того городу будет великая польза. Скоморох ухватил Всеславова доброхота за кожух, тряс, у того аж голова болталась.

– Грабить Всеслав идёт, а не волю несёт, дубовая твоя башка. Плесков – брат Новгороду. Что Чародей Плескову хотел сотворить? Вот тоже Новгороду сотворит.

Отстранив Петряту, на край степени встал боярин Коснятин:

– Не слушайте Петряту, новгородцы! Измену речет посадник. Мы Всеслава не звали. Идёт к нам, аки тать. Запрём ворота, не пустим полочан в город.

Раздались выкрики:

– Изменника в Волхов! Вяжите его, братие! Найдём прорубь пошире!

– Коснятина – в посадники!

Дело оборачивалось худо. Ретивые горожане живо полынью сыщут. Петрята бочком-бочком затерялся среди бояр и покинул степень.

В посадники Петряту определил Мстислав. Определил против воли новгородского боярства. Уж они-то хорошо знали нрав своего соотечественника. Был Петрята человеком лукавым, хитрым и пронырливым, угодливым перед сильнейшим. Видно, такой человек и нужен был князю. В распрях Мстислава с новгородским боярством Петрята держал сторону не родного города, а его властителя. Теперь Мстислава нет, и во Всеславе Петрята видел нового покровителя. Всеславу непременно донесут, что именно он, Петрята, призывал горожан открыть князю ворота. Глядишь, новый князь оставит его в посадниках.

Несда не знал, что и думать. Одних послушаешь – за ними правда, супротивники их тоже правду рекут. Гончар был человеком кротким, многотерпеливым, рад был бы, коли дело миром кончилось. Старший сын имел иной нрав.

Рядом с Коснятиным встал епископ Стефан, стучал посохом о дубовые плахи, ажно гул пошёл, ревел басом:

– Новгородцы! Не пустим Всеслава в город! Полоцкий князь – чародей, знается с нечистыми, защитник поганьской веры.

Епископ посылал проклятья князю-чародею, но его призывы возымели обратное действие. Епископа горожане не любили, как гонителя их преданий и обычаев. Поневоле у некоторых рождалось сочувствие к предмету его притеснений.

К князю Мстиславу, приведённому в Новгород его отцом великим киевским князем Изяславом, горожане приязни не питали. Ещё жила память о Владимире, Ярославовом сыне. Владимир был князем заботливым, князем-пастухом. Нежданная смерть его явилась Новгороду горем. Чаяли новгородцы видеть у себя князем Ростислава, Владимирова сына. Ан вышло по-иному. Наплевал великий князь на их чаяния. Обида затаилась у новгородцев. Появилось хотение избавиться от великокняжеского своевольства. Мстислав был князем-волком. Город был ему чужд, и он был для города чужаком. Сидел в Городище подобно варягу. У варяга одна мысль: как бы побольше взять. Даже княжеские ловища в Русе и близ Новгорода были ему не по нраву. Зверя, дескать, мало и рыба мелкая. Ладился Мстислав ездить за данью в Заволочье, куда по новгородскому закону путь князьям заказан. Нарушал князь новгородские обычаи, из-за того были у него с боярством большие распри.

Гончары спорили с кузнецами, Людин конец – с Неревским, Софийская сторона – с Торговой. Не было единения и среди лучших людей, едва не за бороды друг друга таскали. Всяк стоял на своём. Покричали новгородцы, побуянили, пошумели. Кому нос раскровянили, кому отметины знатные на ликах оставили, кому рукав на кожухе оторвали, кому воротник, кто пуговиц лишился, да с тем и разошлись. Князь сбежал, епископа ненавидели, посадника прогнали, едва не сунув в ледяную купель. Некому было сказать разумное слово, дабы всех к единому суждению привести. Посадника князь назначает, да князя не было. Коснятина кричала Софийская сторона, да Торговой он был не люб.

С тяжёлым сердцем возвращал Жихарь на Рогатицу. Большая и неотвратимая беда надвигалась на Новгород. Некому было оборонить его, ибо не было у горожан единого отчего радения к родному городу.

Однако же городские ворота заперли крепко-накрепко; кроме воротников, на вежах поставили дозорных.

Стужа в просинце навалилась лютая. Словно налитый кровью округлый пузырь солнца выплывал из морозной мглы. Из печных труб поднимались ровные струи сизого дыма, расползавшиеся в вышине слоистыми блинами. Дозорные толкались, охлопывали себя руками в меховых рукавицах, топали ногами.

– Даже пташки не чирикают и собаки молчат, – разлепив губы, проговорил Вятко. – Да кто в такую морозяку брань затеет? Сидят полочане по избам и нос наружу не высовывают.

Булгак не отвечал, вглядывался вдаль. Глаза заслезились. Сняв рукавицу, вытер мокроту кулаком.

– Однако идут.

К городу приближалась густая вереница воев. Хвост её терялся в утренней мгле. Ещё не слышалось ржанье коней, не различались лица, но двигалась вереница споро.

– Скачи в Детинец, подымай город! – выкрикнул Булгак.

Вятко хотел возразить, почему он, но подумал, лучше размяться, чем недвижно стоять на морозе, и кубарем скатился вниз по лестнице. Отвязав заиндевевшую лошадь, вскочил верхи и галопом поскакал в Детинец, крича во всё горло.

Ещё гудело тревожное било, на стены лезли жители Людиного конца.

Три вершника подъехали к городским воротам, спешились, ударили рукоятями мечей в окованные железными полосами дубовые щиты. С городницы донеслось звонко-задиристое:

– Чего надо? Мы нищим не подаём, езжайте мимо, калики перехожие.

Вой в красной шапке, отороченной серебристым мехом, гаркнул:

– Эй, остроумцы, ворота отворяйте! К вам сам князь Всеслав пожаловал.

Тот же голос ответил:

– На что Всеславу ворота? Он же чародей! Обратит вас в ворон, вот и перелетайте.

– Я вот те счас язык твой поганский выдерну.

– Ой-ой-ой! Напужал! Вот тебе подарочек от новгородцев.

Ударившись о бронь, стрела застряла в кожухе. Раздался другой голос, более зычный и мощный:

– Скажите своему князю, пускай убирается восвояси. Новгород ворота не откроет.

Князь всё видел и слышал. Вопреки ожиданиям, новгородцы не пустили в город. Князь бежал, дружина его разгромлена, а жители сопротивляются. Мало того, ещё и бесчестят его. Гнев, холодный и тяжёлый, как стынущая вода при ледоставе, наполнял Всеслава. Прекословие ярило Чародея. Словно и невдомёк было: никто по доброй воле не откроет дверь татю.

Первый приступ не удался. Новгородцы метали стрелы, сулицы, били копьями лезших на городню воев. Осада в стужу, когда, казалось, плюнь и плевок упадёт на землю ледышкой, сулила закончиться ничем, как осада Плескова. Ратники одну-другую ночь проведут на снегу, и пыл их угаснет. Требовалось коренное решение.

– Спалить бы этих мордофилей! – воскликнул боярин Берсень, глядя на толпившихся у костров воев.

В отличие от своего князя, боярин брил подбородок и носил длинные чёрные усы. На морозе подбородок стал сизым, а усы свисали сосульками.

Единый миг размышлял Всеслав. И вот одни ратники ломали сухой камыш по берегам Гзени, иные уехали в луга в поисках стогов сена, третьи рубили сухостой в лесу. После полудня заполыхали костры под городницами, занялось столпьё. Мало было защитников на стенах, не смогли отогнать прикрывавшихся щитами полочан.

Не понимал Берсень своего князя. Полоцкие земли до Варяжского моря простираются, нивы, пажити, ловы обильные. Княжий двор – полная чаша. Всего у князя хватает – и рухляди, и злата, и съестных припасов. Живи да радуйся. На что ему Киев, на что Новгород, ежели своя земля обширна и обильна. В Софийском соборе колоколов нет, вот беда-то! Нешто без колоколов обойтись нельзя? Дай время, и в Полоцке колокола появятся. То были потаённые думы боярина. Служил боярин князю верно. Коли повелел князь взять Новгород, всё сделает, дабы исполнить княжью волю.

Гудело било, на улице слышались крики. Рознег остановил круг, обмыл руки в бадейке, вытер тряпицей. Не отнимая рук от горшка, Несда испытливо посмотрел на сына. За полгода тот изменился. Не парень – мужик. Своё слово норовит сказать и стоять на нём. Пух на скулах и подбородке закурчавился. Лишь румянец на ланитах да гладкая, без единой морщины кожа говорили о молодости.

– Идёшь? – спросил с укором ли, вопрошающе.

– Иду, – с вызовом ответил сын.

Несда вытер руки, вздохнул, обнял Рознега за плечи. Знал: уговаривай, не уговаривай – всё равно пойдёт.

– Лук с тулом в клети висит. Стрел маловато, двух десятков не наберётся.

– Я вражьи подбирать стану.

– В ларе куяк лежит, надень под кожух. Ещё твой дед на брань надевал.

Несда хлопнул сына по плечу, отвернулся. Тот от нетерпения переминался с ноги на ногу.

Через пролом в прогоревшей и обвалившейся городнице, втянув головы в плечи, загородившись щитами от жара, лезли полочане. Жихарь бился рогатиной. Скоморох был мало горазд в бранном деле, выручали ловкость и увёртливость. В смертельной свалке потешник едва успевал отбивать удары, пытался ударить сам, мало соображая, что делает. Рассуждать было некогда. Он не понял, как это получилось, – остриё его орудия вонзилось поверх щита под подбородок свирепого полочанина. Из раны обильно хлынула алая кровь. Скоморох оторопел. Этот миг мог оказаться последним в его жизни.

– Так вот ты каков, побратим! – раздался грозный окрик.

Рядом стоял Жердяй с занесённым для удара мечом. Пал бы Жихарь с прорубленной головой и отлетела бы скоморошья душа на небо веселить ангелов, но чей-то быстрый топор отсёк Жердяю руку вместе с мечом. Разбрызгивая культяпкой кровь, с воем повалился Жердяй набок. Жихарь оставил рогатину, схватил выпавший из вражьей руки меч, подхватил щит. Удача оставила скомороха. Острая сталь пропорола бедро. Орошая снег кровью, скоморох заковылял прочь.

Мало было защитников, с Торговой стороны лишь единицы пришли на городницы. Некому было направлять ратников. Устилая путь трупами, десятка два всеславовых дружинников прорвались к воротам и растворили их. Полоцкая рать по Прусской улице устремилась к Детинцу. На площади её встретила стена из остатков новгородской дружины, но долго новгородцы не продержались.

На Прусской, Волосовой улицах, Добрыне разгорелся дикий разгул грабежей, насилия. Завоеватели врывались в подворья, хватали всё ценное, что могли унести, остальное ломали. Волокли в закутки женщин, расправлялись с мужчинами. Новгородцы сопротивлялись как могли, запирали ворота, рубились топорами, бились ослопами. Сопротивление, казалось, ещё больше распаляло татей. Лишь ночь положила конец разбою.

На Торговую сторону Всеслав не пошёл. Постоял на заснеженном вымоле, ушёл в Детинец. Противоположный берег Волхова заполнился скопищем вооружённых людей. Мало выставила Торговая сторона защитников. Ночь всё изменила. Весть о погроме Людиного конца быстро облетела славенские улицы. С денницей всяк житель мужского пола, способный держать в руках оружие, устремлялся на берег.

Намётанный глаз Всеслава определил в толпе направляющую руку, преобразующую беспорядочное скопище в рать. Появились стройные заслоны у моста, ледовой дороги, лучники готовились метать стрелы. В том, что займёт Торговую сторону, так же, как и Софийскую, князь не сомневался. Но какова будет цена этой победы. Впереди ждала неизбежная битва. Ярославичи непременно соберут свои дружины в единую рать и пойдут на него. Стало быть, надобно поберечь воев. Добра хватит и на Софийской стороне. Главное, София в его руках. Была ещё опаска, остановившая Всеслава на берегу. На Торговой стороне находился Готский двор. Собираясь в поход, Всеслав прельстил свою рать лёгкой добычей. Теперь, опьянённых кровью, распалённых грабежами, никакой чародей не остановит кметов. Готский двор неминуемо окажется разграбленным. Ссора с иноземными гостями – урон Полоцку. И Всеслав, дабы задобрить своё воинство, отдал на разграбление Неревский и Загородский концы.