Текст книги "Советская внешняя разведка. 1920–1945 годы. История, структура и кадры"

Фундамент будущих побед

Первая мировая война необратимо изменила весь устоявшийся миропорядок. С политической карты исчезли Российская, Германская, Османская и Австро-Венгерская Империи, а бывший мировой гегемон Англия начала свой путь к упадку, уступая место молодому заокеанскому хищнику. Великая Война и Великая Революция в России подорвали монополию доминирующей доселе консервативной идеологии и левые идеи, остававшиеся ранее уделом немногочисленных маргиналов стали набирать популярность среди западных интеллектуальных кругов и особенно молодежи.

Именно из этих людей ИНО и начал плести агентурную сеть, которая за предвоенные десятилетия проникла в высшие военно-политические объекты стран Антанты и Оси.

В начале 30-х годов перед советской разведкой встала задача по проникновению в политическую верхушку ведущих европейских государств. Это было обусловлено тем, что советское руководство во главе со Сталиным считало достоверной только ту информацию, добытую разведкой, которая поступала от агентов в правительственных учреждениях. А так как большинство действующих источников были мелкими служащими, не имеющими доступа к кругам, где принимались решения, то основные усилия вербовщиков было решено направить на молодых людей из состоятельных семей, могущих со временем занять высокое положение в политической элите своей страны. Вот как пишет об этой концепции один из ее авторов А. Орлов:

«В начале тридцатых годов резидентуры НКВД сосредоточили усилия на вербовке молодых людей из влиятельных семей. Политический климат тех лет благоприятствовал этому. Молодое поколение было восприимчиво к идеям свободы и стремилось спасти мир от фашизма и уничтожить эксплуатацию человека человеком. На этом НКВД и строил свой подход к молодым людям, уставшим от бессмысленной жизни, удушающей атмосферы своего класса. И когда эти молодые люди созревали для вступления в коммунистическую партию, им говорили, что они могут принести гораздо больше пользы, если будут держаться подальше от партии, скроют свои политические взгляды и примкнут к революционному подполью».

Герои «Красной капеллы»

Первое что надо знать о советской резидентуре «Красная капелла» – то что ее никогда не существовало. Так называлась немецкая особая команда (Sonderkommando “RoteKapelle”), созданная летом 1942 года в гестапо с привлечением специалистов службы радиоконтрразведки Верховного командования вермахта для ликвидации всех связанных с Москвой агентов в Германии и оккупированных странах Европы. В действительности же они представляли собой изолированные ячейки (впрочем, вопреки правилам конспирации, многие из их членов контактировали друг с другом) подчиненные трем разным советским разведкам – ИНО НКВД, Разведупру Генштаба Красной армии и спецслужбе Коминтерна. Единственное что их объединяло организационно – это гестаповские охотники. Тем не менее, после войны с легкой руки мемуаристов из немецких спецслужб – в первую очередь Вальтера Шелленберга название «Красная капелла» стало ассоциироваться с теми, с кем боролась зондеркоманда. Многие чудом уцелевшие немецкие антифашисты категорически возражали против отождествления их с «Красной капеллой». Так, жена одного из руководителей берлинского подполья Грета Кукхоф в своих воспоминаниях писала: «Так нас назвал наш непримиримый враг, и мы с этим не можем согласиться, ибо это неточно и унижает нас». Но название продолжало жить своей жизнью, и скоро именем «Красная капелла» называли только подпольные антифашистские группы и отдельные резидентуры советской разведки, в большинстве своем разгромленные гестапо. А французский писатель Жиль Перро свою книгу о Леопольде Треппере, нелегальном резиденте ГРУ в Бельгии и Франции, вышедшую в 1967 году, так и озаглавил – «Красная капелла». По этому поводу один из членов так называемой «Красной капеллы» Генрих Шеель сказал следующее:

«В истории немало примеров, когда противник, желая дискредитировать своих антагонистов, давал им унизительные прозвища и клички. Но затем из проклятья они становились символами совершенно иного звучания. Так произошло и с «Красной капеллой». О зондеркоманде едва ли кто сейчас помнит, а о делах тех, за кем она вела охоту, все непредубежденные люди говорят с уважением и восхищением»[46]46
  Пещерский В. С фактами не в ладах // Новости разведки и контрразведки. 1996. № 4.


[Закрыть].

В связи с тем что термин «Красная капелла» устоялся, мы в данном очерке также будем называть им агентов внешней разведки, действовавших в Германии в 1935–1942 годах. Что же касается конкретных агентурных групп ИНО НКВД, то, на наш взгляд, будет правильным называть «Красной капеллой» группы Арвида Харнака, Харро Шульце-Бойзена и Адама Кукхофа.

Нелегальная сеть «Красной капеллы» в Германии берет свое начало в августе 1932 года, когда член немецкой делегации ассоциации «АР-ПЛАН» Арвид Харнак посетил с визитом Москву.

Арвид и Милдред Харнак

Арвид Харнак родился 24 мая 1901 года в городе Дармштадт в семье известных ученых. Он учился в университетах Йены и Граца и в 1924 году получил ученую степень доктора юриспруденции. В 1925 году он выехал для продолжения образования в США, где изучал политическую экономию. Там познакомился с Милдред Фиш и в 1926 году женился на ней. Вернувшись в 1928 году в Германию, Харнак поступил в Гессенский университет и в 1931 году защищитил диссертацию на тему «Домарксистское рабочее движение в Соединенных Штатах».

Глубокое изучение истории рабочего движения, большой практический опыт и интерес к проблемам построения социализма в СССР привели его в лагерь коммунистов. Но подобно многим представителям немецкой интеллигенции, Харнак предпочитал не демонстрировать свои коммунистические убеждения путем вступления в КПГ, а стал членом «Союза работников умственного труда», под чьим прикрытием КПГ действовала среди служащих, ученых, учителей. Зимой 1931 года Харнак стал одним из основателей ассоциации «АР-ПЛАН», ставящей своей целью изучение советской плановой экономики, а в августе 1932 года организовал ознакомительную экскурсию 24 экономистов и инженеров по индустриальным центрам СССР.

Именно тогда на Харнака обратили внимание сотрудники советской разведки, работавшие под «крышей» ВОКС («Всесоюзное общество культурных связей с заграницей»). При помощи дипломата Александра Гиршфельда, советника по культуре советского посольства в Германии, с которым Харнак поддерживал контакты в Берлине, началась осторожная работа по вовлечению председателя «АР-ПЛАН» в агентурную сеть ИНО НКВД. После прихода к власти Гитлера эта работа была ускорена. И в июле 1935 года начальник внешней разведки Артур Артузов санкционировал вербовку Харнака, которая была проведена 8 августа 1935 года в Берлине Гиршфельдом. После трехчасовой беседы Харнак согласился работать на советскую разведку, хотя для этого ему пришлось порвать с КПГ, что противоречило его принципам. Первым оператором Балта (такой псевдоним получил Харнак) стал сотрудник берлинской резидентуры ИНО Наум Белкин (Кади).

Выполняя задание советской разведки по организации надежного прикрытия, Харнак вступил в Национал-социалистический союз юристов и возглавил в нем секцию, функционирующую в имперском министерстве хозяйства, где он служил в должности старшего правительственного советника. Кроме того, он стал членом Геррен-клуба (Клуба господ), в который входили многие видные немецкие промышленники, аристократы, чиновники и высшие чины армии, флота и ВВС. Позднее многие из них стали для Харнака ценными источниками информации. Среди тех, кто поставлял Харнаку важные сведения, необходимо в первую очередь отметить следующих:

барон Вольцоген-Нойхаус (Грек), высокопоставленный сотрудник технического отдела ОКВ (Верховного военного командования);

Ганс Рупп (Турок), главный бухгалтер концерна «И. Г. Фарбен»;

Вольфганг Хавеманн (Итальянец), офицер военно-морской разведки в Верховном командовании ВМС;

Карл Берёнс (Штральман, Лучистый), работал в проектно-конструкторском отделе концерна «АЭГ»;

Тициенса (Албанец), выходец из России, промышленник, имевший большие связи в высших кругах ОКВ;

Бодо Шлезингер (Степной), переводчик иностранной литературы в министерстве авиации;

Герберт Гольнов, сотрудник реферата контрразведки ОКВ (Гольнову, как и некоторым другим, разведка псевдоним не дала).

Сведения, которые Харнак получал от своих информаторов, были очень важны для СССР. Например, Беренс предоставил советской разведке многочисленные технические чертежи, которые позволили быстро наладить в СССР такую промышленную отрасль, как электромашиностроение. Кроме того, как высокопоставленный чиновник имперского министерства хозяйства, Харнак сам был важнейшим источником информации. Вот, например, краткий перечень информации, полученной от Корсиканца (новый псевдоним Харнака), составленный в Москве в июне 1938 года:

«Ценные документальные материалы по валютному хозяйству Германии, секретные сводные таблицы всех вложений Германии за границей, внешней задолженности Германии, секретные номенклатуры товаров, подлежащих ввозу в Германию, секретные торговые соглашения Германии с Польшей, Прибалтийскими странами, Ираном и другими, ценные материалы о заграничной номенклатуре министерства пропаганды, внешнеполитического ведомства партии и других организаций. О финансировании разных немецких разведывательных служб в валюте и т. д…»[47]47
  Царев О., Костелло Д. Указ. соч. С. 78.


[Закрыть].

Наш человек в гестапо

Рассказывают, что когда генсек Леонид Ильич Брежнев первый раз посмотрел фильм «Семнадцать мгновений весны», то немедленно дал распоряжение представить Исаева-Штирлица к званию Героя Советского Союза. И каково же было его удивление, когда ему сообщили, что такого разведчика не существовало, а образ Штирлица – собирательный. Несмотря на это, многих до сих пор интересует: был ли у советской разведки свой человек в нацистских спецслужбах?

Здесь надо ответить прямо – советского разведчика-нелегала в VI управлении (внешняя разведка) Главного имперского управления безопасности (РСХА) не было. Дело в том, что VI управление, или внешняя СД – служба безопасности СС, было органом нацистской партии, а кандидаты на работу там проходили всестороннюю тщательную проверку. И при всем желании невозможно было создать для разведчика легенду, которая такую проверку выдержала бы. А вот завербованные агенты в РСХА у советской разведки имелись. Одним из них был Вилли Леман, кадровый сотрудник IV управления (гестапо), о котором и пойдет речь.

Вилли Леман родился в 1884 году в Саксонии недалеко от Лейпцига в семье учителя. После школы стал учеником столяра, но, когда ему исполнилось 17 лет, круто поменял профессию и добровольцем поступил на службу в имперский военно-морской флот. Получив специальность артиллериста, Леман побывал во многих дальних морских походах, а в мае 1905 года даже наблюдал знаменитое Цусимское сражение.

В 1911 году Леман демобилизовался в чине старшины-артиллериста и поступил на службу в берлинскую полицию. Будучи весьма способным человеком и добросовестным служакой, он быстро сделал карьеру и к 1914 году из простого полицейского стал сотрудником политического отдела берлинского полицай-президиума, который занимался в числе прочего и контрразведкой. Прекрасно зарекомендовав себя во время Первой мировой войны, Леман в 1920 году был назначен на должность дежурного по контрразведывательному отделу, что позволяло ему быть в курсе наиболее важных операций, проводимых немецкими спецслужбами.

Мотивы, по которым Леман стал сотрудничать с советской разведкой, не вполне ясны. Он не был тщеславен и не имел каких-либо пагубных привычек, так как страдал заболеванием почек на почве диабета. В 1915 году он женился, но брак был бездетным. А в 20-е годы его жена Маргарита получила в наследство гостиницу и ресторан на одной из железнодорожных станций в Силезии, из чего можно сделать вывод, что в деньгах он особо не нуждался. Существует две точки зрения, почему Леман предложил свои услуги советской разведке. Первая принадлежит Вальтеру Шелленбергу, который в конце 30-х годов руководил контрразведывательным отделом гестапо. Рассказывая о Лемане в своих мемуарах, он поведал следующее:

«В нашем отделе, ведавшем промышленным шпионажем, служил пожилой, тяжело больной сахарным диабетом инспектор Л., которого все на службе за его добродушие звали дядюшкой Вилли. Он был женат и вел скромную жизнь простого бюргера. Правда, у него была одна страсть – лошадиные бега. В 1936 году он впервые начал играть на ипподроме, и сразу же его увлекла эта страсть, хотя он проиграл большую часть своего месячного заработка. Знакомые дали потерпевшему неудачу новичку хорошие советы, и дядюшка Вилли утешился возможностью скоро отыграться. Он сделал новые ставки, проиграл и остался без денег.

В отчаянии, не зная, что делать, он хотел тут же покинуть ипподром, но тут с ним заговорили двое мужчин, которые явно видели его неудачу, «Ну и что ж с того, – произнес тот, кто назвал себя Мецгером, – со мной такое раньше тоже случалось, так что нечего вешать голову».

Мецгер проявил понимание к страстишке дядюшки Вилли и предложил ему в виде помощи небольшую сумму денег, с условием, что он будет получать пятьдесят процентов от каждого выигрыша. Дядюшка Вилли согласился, но ему опять не повезло – и он проиграл. Он получил новую субсидию и на этот раз выиграл. Но эти деньги ему теперь были крайне необходимы для семьи. Однако Мецгер предъявил ему счет. Он потребовал вернуть все полученные за игру деньги, и, поскольку дядюшка Вилли не в состоянии был расплатиться, пригрозил заявить об этом вышестоящему начальству. Во время этого разговора он был под хмельком и согласился на условия своего сердобольного «друга». За предоставление новой ссуды он обещал передавать ему информацию из центрального управления нашей разведки. Отныне он состоял на службе у русских»[48]48
  Шелленберг В. Мемуары. М., 1991. С. 117.


[Закрыть].

Впрочем, безоговорочно доверять словам Шелленберга было бы неразумно. Во-первых, он известен своими фантазиями, порожденными его непомерным тщеславием. А во-вторых, вербовка Лемана в изложении Шелленберга не имеет ничего общего с действительностью. Правда, этому есть объяснение, но о нем позже. Другая точка зрения принадлежит последнему оператору Лемана Борису Журавлеву, который считает, что тот начал работать на советскую разведку по идейным соображениям. В интервью писателю Теодору Гладкову он заявил:

«Я и сегодня не сомневаюсь, что Леман работал исключительно на идейной основе. Хоть и кадровый полицейский, он был антинацистом. Возможно, даже именно поэтому. Тем более что, очутившись в гестапо, видел изнутри, насколько преступен гитлеровский режим, какие несчастья он несет немецкому народу.

В самом деле, после временного разрыва с нами связи он сам восстановил ее в 1940 году, прекрасно сознавая, что в случае разоблачения ему грозит не увольнение со службы, не тюрьма, а мучительные пытки в подвалах своего ведомства и неминуемая казнь. Такой судьбой никого ни за какие деньги не соблазнишь. К тому же Леман был человеком в годах, без юношеской экзальтации и романтизма, он все прекрасно понимал, и шел на смертельный риск совершенно осознанно»[49]49
  Гладков Т. Король нелегалов. М., 2000. С. 189–190.


[Закрыть].

Но, думается, что истина лежит где-то посредине. Действительно, к набирающему силу нацизму Леман относился отрицательно, но в то же время не испытывал симпатий и к коммунистам. Будучи свидетелем ужасов Первой мировой войны, он был сторонником мира с Россией, но во время его первых контактов с советской разведкой Гитлер еще не пришел к власти. Как и всякий немец, он умел считать деньги и понимал, что его жалованья не хватит, чтобы поддерживать доставшиеся жене в наследство гостиницу и ресторан в надлежащем состоянии. Кроме того, после выхода на пенсию он собирался открыть в Берлине частное сыскное бюро. Поэтому с советской разведкой Леман начал сотрудничать исключительно по материальным соображениям. Об этом говорит и тот факт, что с 1934 по 1938 год он получал от своих операторов 580 марок ежемесячно.

Первый раз Леман встретился с сотрудником берлинской резидентуры ИНО ОГПУ в 1929 году, но этому предшествовал целый ряд длительных и взаимных проверок. Все началось в 1923 году, когда сотрудник контрразведывательного отдела полицай-президиума Берлина в чине криминальобервахмистра Эрнст Кур за дисциплинарное нарушение был уволен со службы без права на получение пенсии. Оставшись без работы Кур перебивался тем, что красил берлинские крыши, да еще время от времени ему помогали бывшие сослуживцы. Жена Кура, не желая терпеть материальные лишения, подала на развод. Но так как Куру некуда было уходить, то они продолжали жить под одной крышей. Однажды бывшая жена Кура обнаружила среди его вещей служебные бумаги и сообщила об этом в полицию. У Кура был произведен обыск, в результате которого были изъяты секретные документы. Как они к нему попали, Кур уже не помнил, но, несмотря на это, ему грозил суд. Однако полиция не захотела выносить сор из избы, и дело замяли.

Приблизительно в это же время Кур попросил в долг у Лемана, который помогал ему и раньше. Леман не отказал, но неожиданно посоветовал поискать источник доходов в советском полпредстве. Последовав совету, Кур в конце 1928 года отправил в полпредство СССР в Берлине письмо, в котором предложил свои услуги. А в начале 1929 года состоялась его первая встреча с работником резидентуры ИНО ОГПУ в Берлине. Во время обстоятельного разговора Кур выразил согласие за материальное вознаграждение работать на советскую разведку, сообщая сведения, которые мог узнать от своих знакомых в полиции. Центр одобрил вербовку Кура, который получил псевдоним А/70 (позднее Payne).

Леман, к которому Кур стал обращаться за интересующими его сведениями, понял, что тот стал работать на русских. Убедившись в безопасности таких контактов, Леман в конце лета 1929 года и сам через Кура установил связь с берлинской резидентурой ИНО. В Москве вербовку Лемана, которому был присвоен псевдоним А/201 (позднее Брайтенбах), сочли большой удачей. 7 сентября Центр направил в Берлин телеграмму, в которой говорилось:

«Ваш новый агент A/201 нас очень заинтересовал. Единственное наше опасение в том, что вы забрались в одно из самых опасных мест, где при малейшей неосторожности со стороны А/201 или А/70 может произойти много бед. Считаем необходимым проработать вопрос о специальном способе связи с А/201»[50]50
  Очерки истории российской внешней разведки. Т. 3. С. 340–341


[Закрыть].

В Берлине тоже понимали необходимость соблюдения максимальной осторожности при контактах с Леманом. В ответной телеграмме в Москву по этому поводу говорилось: «Опасность, которая может угрожать в случае провала, нами вполне учитывается, и получение материалов от источника обставляется максимумом предосторожностей»[51]51
  Там же. С. 341.


[Закрыть].

В результате было решено, что связь с Леманом станет поддерживать через Кура нелегальный резидент внешней разведки в Германии Эрих Такке (Бом). Но, как выяснилось, такая организация связи оказалась ненадежной. Дело в том, что Кур имел склонность сорить деньгами, увлекался женщинами и вином, иногда бывал излишне болтлив. Кроме того, Леману стало известно, что полиция начала проявлять интерес к Куру в связи с тем, что его вторая жена распространяла журнал МОПР (Международная организация помощи борцам революции). Поэтому было решено вывести Кура из цепочки связи. В 1932 году по указанию начальника ИНО Артура Артузова он был передан на связь нелегалу Карлу Гурскому (Монгол), а также сменил прикрытие, став при помощи советской разведки совладельцем небольшого кафе. Что же касается Лемана, то связь с ним после отъезда Такке из Германии поддерживал сотрудник легальной берлинской резидентуры Израилович (Генрих).

Разведывательные возможности Лемана были огромны. В 1930 году ему была поручена «разработка» советского посольства в Берлине, а в конце 1932 года переданы все дела по польскому шпионажу в Германии, которые представляли большой интерес для советской разведки. Сведения, передаваемые им, трудно переоценить. Например, в марте 1933 года он по заданию Москвы сумел посетить берлинскую тюрьму Моабит и подтвердить, что лидер немецких коммунистов Эрнст Тельман находится именно там. А в справке о работе Лемана, составленной в 1940 году начальником немецкого отделения Павлом Журавлевым, говорилось: «За время сотрудничества с нами с 1929 г. без перерыва до весны 1939 г. Брайтенбах передал нам чрезвычайно обильное количество подлинных документов и личных сообщений, освещавших структуру, кадры и деятельность политической полиции (впоследствии гестапо), а также военной разведки Германии. Брайтенбах предупреждал о готовящихся арестах и провокациях в отношении нелегальных и «легальных» работников резидентуры в Берлине… Сообщал сведения о лицах, «разрабатываемых» гестапо, наводил также справки по следственным делам в гестапо, которые нас интересовали…»[52]52
  Там же. С. 338.


[Закрыть].

26 апреля 1933 года, после прихода нацистов к власти, Геринг учредил государственную тайную полицию (гестапо), в которую вошел и отдел Лемана. Через год в день рождения фюрера Леман был принят в СС, где получил звание гауптштурмфюрера и повышен в должности до криминалькомиссара. О доверии, которым Леман пользовался у нацистов, говорит тот факт, что Геринг включил его в свою свиту во время «ночи длинных ножей» 30 июня 1934 года, когда по приказу Гитлера было ликвидировано руководство штурмовых отрядов (СА) во главе с Ремом. А в канун 1936 года Леман в числе четырех сотрудников гестапо был награжден портретом фюрера с его автографом.

В 1934 году оператором Лемана стал прибывший в Германию разведчик-нелегал Василий Зарубин. Следуя указаниям Центра, он ориентировал Лемана прежде всего на работу по освещению деятельности СД, гестапо и абвера. И уже через некоторое время в Москву был направлен годовой отчет гестапо. Кроме того, от Лемана поступала важная информация о техническом оснащении и вооружении вермахта. Так, от него были получены описания новых типов артиллерийских орудий, в том числе дальнобойных, минометов, бронетехники, бронебойных пуль, специальных гранат и твердотопливных ракет для газовых атак. В 1936 году он сообщил о создании фирмой «Хейнкель» нового цельнометаллического бомбардировщика, о новом цельнометаллическом истребителе, специальной броне для самолетов, огнеметном танке, строительстве на 18 судоверфях Германии подводных лодок, предназначенных для операций в Северном и Балтийском морях. Не менее важной была переданная Леманом информация о том, что под личным контролем Геринга на заводах фирмы «Браваг» в Силезии в обстановке строжайшей секретности проводятся опыты по получению бензина из бурого угля.

Огромное значение имели поступившие от Лемана в конце 1935 года сведения о начале работ по созданию ракет на жидком топливе под руководством Вернера фон Брауна. В докладе объемом 6 страниц Леман, в частности, писал: «В лесу, в отдаленном месте стрельбища, устроены постоянные стенды для испытания ракет, действующих при помощи жидкости. От этих новшеств имеется немало жертв. На днях погибли трое». Доклад Лемана в декабре 1935 года был направлен Сталину и наркому Ворошилову, а в январе 1936 года – начальнику вооружения РККА Михаилу Тухачевскому. Начальник Разведупра РККА Семен Урицкий, которого также ознакомили с докладом, возвратив его, приложил к нему вопросник. В первом, пункте вопросника говорилось:

«Ракеты и реактивные снаряды.

1. Где работает инженер Браун? Над чем он работает? Нет ли возможности проникнуть к нему в лабораторию?

2. Нет ли возможности связаться с другими работниками в этой области?»[53]53
  Там же. С. 344.


[Закрыть].

Эти вопросы были переданы Леману, и уже в мае 1936 года он сообщил дислокацию 5 секретных полигонов для испытания нового вида оружия, в том числе особо охраняемого лагеря Дебериц около Берлина.

Тогда же Леман внезапно оказался на грани провала. Арестованная гестапо некая Дильтей на допросах заявила, что советская разведка имеет в политической полиции своего агента по фамилий Леман. За Леманом было установлено наблюдение, но вскоре выяснилось, что Дильтей оговорила своего бывшего любовника, тоже Лемана, который также работал в гестапо.

В марте 1937 года Зарубин вернулся в СССР, и контакты с Леманом стала поддерживать Мария Вильковысская (Маруся), жена сотрудника легальной резидентуры в Берлине Александра Короткова. Связь осуществлялась через хозяйку конспиративной квартиры Клеменс. Она была иностранкой, практически не владела немецким языком и поэтому использовалась только в качестве «почтового ящика». Леман оставлял у нее материалы в запечатанном пакете, который потом забирала Вильковысская. Так продолжалось до октября 1937 года, когда Вильковысскую и Короткова отозвали в Москву. Ее сменил оставшийся единственным оперативным работником берлинской легальной резидентуры Александр Агаянц (Рубен). Но в декабре 1938 года Агаянц умер во время операции – и связь с Леманом прервалась на долгие два года.