Текст книги "Нет покоя голове в венце"

Глава 4. Государственные думы

Борис не умел читать по бумаге. Вместо этого он обладал более важным навыком: разбирался в людях. Едва Борис увидел посла, сразу понял: трус, дурак и подкаблучник. Эти невыгодные качества выдавали в нем коровьи глаза, безвольный подбородок и большие влажные губы. Борис даже расстроился: он тут целое представление приготовил, а старый черт Казимир уже настолько выжил из ума, что держит этаких тюфяков. Борис верил: человек – игрушка в руках высших сил, и они лепят и мнут его по каким-то своим законам. Что за законы, неведомо, но только все налицо: у зайца быстрые лапы, у волка острые зубы, а у тюфяка и подкаблучника – большие губехи.

Композиция у Борисова представления была трехчастной.

Сначала нужно было показать послу, кто теперь в державе настоящий властитель. Дурака Прокла вывели во двор, чтобы посольство натолкнулось на него и оконфузилось. После приветствий и титулования Проклу велели отослать послов к Борису. Предполагалось, что послы смутятся (не признали царя), обрадуются (царь – дурак и вроде бы не опасный, не чета папаше) и заинтересуются (кто же тут настоящий правитель?). Эту часть Борис называл про себя знакомством.

Вторая часть (провод через дворец и ожидание) под условным именованием «первое свидание» должна была показать, чем богаты, но в то же время щелкнуть по носу и устрашить: знай свое место. Для того Владимир повел Ягайлу по самым богатым залам и даже сквозь птичник. Потом долго водил по непарадным комнатам, чтобы напомнить послу его скромное положение. Побитого Федьку Косого бросили перед ним, чтоб устрашить и напомнить о суровых временах Волка.

Заключительную часть Борис, отличающийся своеобразным чувством юмора, называл про себя «любовной борьбой», дабы придать всей композиции скабрезный оттенок. Имелось в виду следующее: познакомились, пошли на первое свидание и сразу после отпраздновали любовную викторию. То есть посол в результате должен был полностью принять условия Бориса. Так и вышло. Только можно было не городить огород и одарить шубкой, все остальное дурак по скудоумию своему не разобрал и не понял. Выходит, прав был рыжий Шуйца, организовавший всю эту авантюру с лисьим мехом: слежку, ограбление и прочее. Редко когда переговоры о мире обходятся столь малыми тратами. Хоть Шуйца – дрянь-человек, но эту его заслугу следует запомнить.

Вообще вся эта трехчастная придумка не отличалась особым изяществом, и Борис отдавал себе в этом отчет. По-видимому, переоценил любовь полынян к сложносочиненным церемониям.

Борис шел по коридорам более короткой дорогой, не той, что вели Ягайлу. Посол семенил следом, перебросив шубу через плечо, едва поспевая за размашистым шагом великана.

Несмотря на то, что Борису не впервой было идти на смерть, страх, угнездившийся где-то в животе, протянул свои ледяные щупальца по всему телу. Тут одно из двух: завтра он проснется либо в своей постели, либо на небесах. Борис успокаивал себя тем, что даже раненый, умирающий, разъяренный медведь лучше безумного Волка, с которым ему приходилось иметь дело. Медведем движет понятный инстинкт – выжить, а от Волка, блуждающего в сумерках душевной болезни, можно было ожидать чего угодно.

Борис толкнул дверь пиршественной залы. Взгляды всех присутствующих впились в него. Он ощущал эмоции, разливающиеся по залу: ужас, страх, отвращение, злую радость и любопытство. Еще бы, у них на глазах только что копейщики потыкали несчастного мишку острыми копьями.

Войдя в зал и оценив обстановку, Ягайла прыснул куда-то к своим.

Борис посмотрел на медведя, которого дюжина молодцов едва удерживали на цепи; на копейщиков у стен, чьи копья были замараны медвежьей кровью; перевел взгляд на Прокла, возбужденно скачущего на троне и потрясающего кулаками; ободряюще кивнул сестре, чье волнение выдавали только мертвенная бледность и то, как она судорожно стиснула подлокотники.

Одним резким движением, рассыпая пуговицы, Борис сорвал с себя рубаху. Тонкая ткань не защитит от медвежьих когтей, а вот голое тело, наоборот, поможет: по малейшему колебанию воздуха определит, куда метит мохнатый противник, и само бросится прочь. Зрителям открылся крепкий Борисов торс, рассеченный шрамами. Если шрамы украшают мужчину, то Борис был писаным красавцем.

Борьба с медведями – еще одна сатанинская забава, которую измыслил проклятый Волк. Скольких людей задрали медведи на глазах у Бориса! Волк приучил к кровавому зрелищу и своего сыночка, да так крепко, что тот кричал до исступления, если не показать ему желаемое. Прокла отговаривали до последнего, иногда даже удавалось, но, к медвежьей досаде, не так часто.

Борис тратить человеческие жизни не любил, поэтому велел медведям пускать кровь и шел на них сам. Глупо, опасно, но, с другой стороны, важно: показать наглядно старым, проверенным способом, кто тут самый большой и злой мужик. Умирающий медведь – противник еще более опасный, чем медведь здоровый, но фитиль его ярости короток: нужно продержаться, пока силы не оставят его, и тогда добить.

Было у Бориса еще три причины, зачем биться и ставить на кон свою жизнь.

Первая: искупление. В бытность свою волчонком он наделал немало лихих дел. Теперь, выставляя себя против медведя, защищая чужие жизни, он чувствовал, что делает доброе и обходится малым злом.

Вторая: напряжение умственных сил. В моменты наивысшей опасности сознание очищается, и в голову приходят самые верные решения. На государственной службе это очень полезно.

Третья: предназначение. В детстве Борису один старик по руке предрек долгую жизнь и небывалое величие. Борис не верил во всю эту церковную чушь, в Царицу и ее пророков, в россказни священников, но каким-то особым чувством ощущал, что на этом свете ему уготована особая роль. Кем? Загадочными и неисповедимыми высшими силами. Но если это не так, если всем движут случайности, если нет у него никакой особой роли, если предсказание – чушь, то этот бой, эта конкретная минута, этот вздох – все это может стать последним.

Вот сейчас и узнаем.

Борис взмахнул рукой. Служки с заметным облегчением побросали медвежьи цепи. Медведь наклонился вперед, сделал несколько неуверенных шагов и, удивленный тем, что сила, сдерживавшая его, улетучилась, остановился на месте.

Борис выбросил постороннее из головы. Теперь мысли текли двунаправленно. Часть сознания Бориса сконцентрировалась на мохнатом противнике, другая – на важных государственных делах.

Медведь, ростом с Бориса, был еще совсем молодым. В его узких, прищуренных глазках читались удивление, злость, боль и что-то еще: смесь неуверенности и страха. Эта неуверенность наблюдалась во всей его нескладной фигуре. Зверь переступал с ноги на ногу и гремел цепями. Борис жалел неразумное животное, но, ничего не поделаешь, придется совершить пресловутое малое зло.

Борис в несколько прыжков добрался до медведя, размахнулся и дал кулаком в ухо.

В драке часто побуждает тот, кто ударит первым. Война – суть большая драка. А когда у тебя сломаны обе ноги, одна рука отсохла, а вторая беспалая, вступать в боевые действия крайне неразумно. Возможно, сегодня Борис уболтал этого дурака-посла, но кто знает, насколько хватит этого выговоренного перемирия. Полынь – сосед злой и алчный, так что надо укреплять западную границу. И начать надо со Смолянской земли. Тамошние крепости – битые-перебитые, чихни – развалятся, просто чудо, что полыняне еще их не отвоевали.

Медведь зарычал, ошалело замотал головой и попятился. Борис ткнул его левым кулаком в волосатый живот, а потом хорошенько вдарил по морде правым.

Опасности идут не только от внешних врагов, но и от внутренних. Былые соратники сидят по тюрьмам под хорошим надзором. Об этой напасти можно на время забыть. Гораздо хуже, если народ взбаламутится, а этого только и жди, коли ослабишь удила. Какое же у нас самое слабое место? Где же первым может вспыхнуть?

Медведь неуклюже замахал лапами, злость вскипела в нем с новой силой. Борис отскочил назад. Медведь пошел на него. Ярость забурлила в нем. Свои последние силы он намеревался истратить, чтобы забрать с собой ненавистного врага.

У нас тут все как солома, брось лучину – вспыхнет. Наипервейшая потребность человека – утоление голода. От этого сразу множество проблем может происходить. Значит, нужно продумать сразу два направления: как накормить и как защитить тех, кто кормит. Как кормить, более-менее понятно: наладить наконец нормальное сообщение между разросшимися землями. Починить дороги, устроить новые, восстановить почтовые станции, снизить налоги для купцов, организовать для крестьян послабления: простить беглых, смягчить поборы, дать возможность уйти от злого хозяина. Только вот если не жать людей налогами, откуда брать деньги в казну? Борис для себя этот вопрос решал так: надо перестать воевать. Война – настоящая помойка для денег. Поэтому-то и надо все силы бросить на защиту, а не нападение. Хватит, повоевали уже.

Медведь заревел и опустился на четвереньки. Было видно, что силы стремительно покидают его. Он замедлился, но по-прежнему оставался грозным противником. Борис теперь держался от него на расстоянии, ближе к столам, что заставляло гостям изрядный дискомфорт. Все тело – оголенный нерв, дрожащая струна, натянутая тетива. Медведи – быстрые звери, одно неверное движение, и ты не жилец.

Посол, черт, затронул чувствительную тему: на востоке, в далеком Глухове, набухала грозовая туча. У тучи было имя: царевич Алексей. И пусть туча была еще маленькой – так, тучка – и не сотрясала землю своими громами, закрыть глаза на ее присутствие мог только слепой. Со временем она грозила превратиться в настоящую бурю. Борис знал, что прямо сейчас на него смотрят завистливые взгляды; кое-кто по-настоящему мечтает о том, чтобы медведь порешил вознесшегося временщика. Эти же самые взгляды рано или поздно обратятся к глуховскому сидельцу, если уже не обратились. И что прикажете с этим делать?

Медведь прыгнул на Бориса, и тот, не угадав движение зверя, оступился и вместе с ним повалился прямо на стол с угощениями. Гости с криками бросились врассыпную. Яства, тарелки и столовые приборы посыпались на Бориса. Что-то холодное шлепнулось на грудь, Борис схватил это и, не раздумывая, бросил в лицо медведю. Оказалось, рыба.

Бориса спас осетр.

Медведь отвлекся на рыбку, потянулся за ней носом. Этого мгновения оказалось достаточно, чтобы человек выскользнул из-под животного и отскочил прочь.

Страшное мгновение наступило в жизни Бориса. Все события, ее составлявшие, пронеслись вмиг перед глазами. Он оглянулся по сторонам, ища в лицах сочувствие. Вокруг – две эмоции: панический страх за жизнь и злая радость в предвкушении его, Борисовой, смерти. Первое он прочитал по темным окружностям раскрытых ртов, второе – по чертикам, пляшущим в глазах.

И Борис вдруг осознал: не с медведем он борется, но со своей безжалостной судьбой. Он высоко вознесся, потому что был ловчее, сметливее, хитрее и сильнее всех. Он думал, что высшие силы ему благоволят, в небесах он видел улыбку, которой его дарил неведомый доброжелатель – а, может, доброжелательница. Сейчас эта улыбка представилась ему оскаленной звериной пастью. Он увидел с поразительной ясностью, что всю свою жизнь шел по тонкому волоску над ямой с дикими животными. Всего шаг – и пропал. И не только он, но и вся его семья, сестра, жена и дети. Чудище наверху, его злая судьба, голодное и безучастное: либо сожрет его, либо удовлетворится тем зверьем, что скалится на него снизу. Зверье – тело. А голова – там, в Глухове.

Борис понял: только что он подписал Алексею смертный приговор.

Гости со всех сторон вопили, Прокл улюлюкал на троне, окруженный дрожащими охранниками, Ирина, сестра, потеряла самообладание и кричала однообразно: «Борис! Нет! Борис! Нет!»

Борис, перепачканный, взмокший, поднялся во весь свой великанский рост, заревел и со всей силы ударил медвежью голову ногой, обутой в подкованный железом сапог.

Медведь тихонько пискнул и завалился на бок. Разъяренный Борис бил его снова и снова, вкладывая в удары весь свой страх. С губ его слетали страшные проклятия. Кого он ругал? Себя или своего врага? На государева человека страшно было смотреть: лицо исказилось, в бороде блестит жуткий оскал. В ту минуту он сам походил на зверя. «Не я – они! Не я – они! Не я – он!» – летело между ругательствами непонятное.

* * *

После злополучного пира Бориса поджидало нечто еще более опасное – Марфа, его беременная жена.

Марфа, насупившись, сидела на стуле напротив входа. Такое начало не предвещало ничего хорошего. Борис, поморщившись от боли в раненом теле, нагнул голову, чтобы втиснуться в низкую дверь. Все двери в Гардарики были низкими, чтобы гость, входя, кланялся хозяевам. Дети, заслышав знакомые шаги, бросились к нему. Сын Федор, мальчишка десяти лет, любимец Воробья, в отца рослый, соломенноголовый, обнял его за талию. Борис запустил руку в его мягкие волосы и как следует растрепал. Государев человек почувствовал, как на душе потеплело, стоило оказаться дома. Несмотря на тяжелый день и предстоящее объяснение с женой, Борис не мог сдержать улыбку. Все-таки настоящая жизнь – она здесь, с семьей; вот только когда кружишься в этом чертовом омуте возле трона, так не кажется. Ксения, дочь, уже почти девушка, еще пара лет и можно всерьез думать о замужестве, тоже подбежала к отцу, но обнимать не стала, степенно взяла руку Бориса и поцеловала. Борис улыбнулся ей и кивнул. Он любил Ксению меньше сына, ничего не мог с собой поделать. Женская душа для него потемки. Как растить мальчика, он понимал: тот должен быть хитрым и самым зубастым, чтобы выжить. А как растить дочь? Женским премудростям Борис, понятное дело, был не обучен, и воспитание дочери полностью переложил на Марфу. Сына он воспринимал как яблоко, которое если свалится, то может и больно ударить по голове, дочь же – как листок, который подхватит и унесет ветер. Царица даст, подыщем ей хорошего мужа, она уйдет из семьи – к ее же счастью, подальше от опасностей, связанных с близостью к отцу и трону.

Марфа сурово посмотрела на детей и взглядом выпроводила их из комнаты. Федька и Ксюша боялись мать больше Бориса. Не без оснований: отец никогда не поднимал на них руку, а мать могла.

Взрослые остались наедине. Марфа сложила руки на большом животе.

Начала отдаленно:

– Ты сыт?

– Да, там же пир был. Я поел, хотя лучше бы и не ел. Прокл все время просит свинину, а она воняет жженной человечиной. Я этого в Волчьей слободе нанюхался на всю жизнь.

Жена помолчала, а потом перешла в наступление.

– Борис, скажи, – процедила жена, – ты дурак?

Борис усмехнулся и пожал плечами. Что тут ответишь?

– Ты опять дрался с этой зверюгой! Ко мне Светка прибежала, все рассказала.

– Светке твоей надо бы язык укоротить, – сказал Борис беззлобно.

– Ты сказал в прошлый раз, что больше этого не будет.

– На этот раз действительно хватит, – сказал Борис, усаживаясь на лавку рядом с женой.

Он нежно взял ее за руку и погладил. Не убрала руку. Хороший знак.

– Если Прокл в следующий раз заноет, я скажу ему, чтоб дрался сам. Хватит с меня. Медведик прыткий оказался. Но ничего, жить буду. Фрязин меня осмотрел, все в порядке.

Борис расстегнул рубаху, чтобы показать жене рану. Царапины от когтей и большой синяк не разозлили Марфу, а, наоборот, разжалобили. На глаза навернулись слезы. Она провела мягкими пальчиками по ушибленному месту.

– Какая же ты сволочь, Борис! – сказала она с теплотой в голосе. – А если бы тебя убило? Чтобы мы с детьми делали?

– Не убило же, – сказал Борис. – Меня ждет долгая жизнь. Ты же помнишь, мне ведун предсказал. Однажды меня что-то убьет, но точно не медвежья лапа.

– Не что-то, кто-то. И его зовут Прокл. Он тебя велит четвертовать забавы ради, а все остальные с радостью побегут исполнять. Ты им как в горле кость.

– Кто побежит? – поморщился Борис. – Никого не осталось. Я им показал: если что не так, хребет сломаю, как Вобле или Косому. Они все у меня в руках.

– И Шуйца тоже? Это же волк навроде Василия.

– Шуйца полезен. Он мне тоже не нравится, да, но если бы он хотел от меня избавиться, давно бы это сделал. Я смотрю за ним, он смотрит за мной, еще посмотрим, кто кого переглядит. Я-то глазастый. Да и больше всего на свете он ценит богатство, а со мной он разбогатеет, это точно. Я куплю его.

– Не стоит недооценивать человеческую жадность, – вздохнула Марфа.

– Не стоит недооценивать трусость, – в тон ей ответил Борис.

– Почему ты терпишь Прокла, никак не пойму. Не проще ли ссадить дурака с трона, и повенчать того, второго? И тем купить его расположение?

– О-о, – протянул Борис, – и с кем я о таких делах речь веду? Нет никого лучше дурака в венце. Крути им, как хочешь, и без всякого самодурства. И куда я сестру свою дену? А там, в Глухове, – Борис неопределенно ткнул пальцем, – разлюбезная Волчиха растит второго Волка нам на погибель. Эта дуреха ждет не дождется, когда Прокл преставится, чтобы со мной разобраться. Так что дай Царица нашему государю доброго здравия. Говорят, у них там в Глухове во дворе чучело с табличкой «Борис» на груди, и мальчишка это чучело лупит палкой каждый день что есть мочи. А то ты сама не знаешь.

– И почему тогда Волчок еще жив? Зная все это, ты позволяешь ему ходить по земле, расти и копить злобу? – Марфа сверкнула глазами. В такие мгновения она очень напоминала своего брата: будто жестокий палач Шкира вырядился в женскую одежду, чтоб поглумиться.

– Да я вот думаю… – тяжело начал Борис.

– А что тут думать? Голову – долой! И тому, и другому. Тут или они, или все мы. Ты о себе не думаешь, это я поняла. Тогда о нас подумай. Мы же уже говорили об этом.

Борис успел поостыть после тяжелого боя, и решение, которое он принял, казалось ему скоропалительным. А теперь, когда они всерьез заговорили об этом с женой, все это и вовсе выглядело глупостью.

– Это ты подумай, что говоришь, – сказал он с деланым раздражением. – Ты предлагаешь убить ребенка. Ребенка! Он вдвое младше Федьки. Стыдно о таком думать! И грешно, – Борис глазами указал на угол с изображениями Царицы, чтобы воззвать к Марфиной вере.

– Детство – короткая пора. Волчок очень скоро отрастит острые зубы. Заткни ему пасть, пока не поздно, – Марфа снова дотронулась до синяка на его груди. – А лучше убей обоих. Его и дурака-братца. И сам займи трон.

Борис от души рассмеялся.

– Хорош я буду! Я даже могу представить себе прозвище, каким меня наградят, прежде чем вздернут. Рабоцарь, король дураков и властитель мошенников. Я уже слышу крики на площади.

– У нордландцев получилось, почему не получится у тебя? У полынян выборный король. Выйди из тени. С Царицыной помощью, – Марфа положила руку на сердце, – станешь хорошим правителем. Ты и сейчас справляешься куда лучше, чем Волк и его родственнички до седьмого колена. Ты – тот, кто нужен всей стране. Умный, справедливый, миролюбивый государь. Это понимает любой умный человек.

Борис усмехнулся. Фантазии, конечно, но приятно такое слышать, особенно от жены.

– А я, – Марфа медленно поднялась со стула, приосанилась и уперла руки в бока, – стану царицей Гардарики.

* * *

Историки по-разному оценивают роль Марфы, жены Бориса Воробьева, в произошедших событиях. Долгое время преувеличенная общественная роль мужчины застила глаза даже самым образованным людям, и женщина в истории игнорировалась или воспринималась как некая декорация. Карамазинов однако пишет: «Борис, натура мечущаяся, неспокойная, сам никогда не искал царства, довольствуясь ролью регента, но его жена, исполненная гордыни, подтолкнула его к решительным действиям, потому что мечтала стать царицей Гардарики». Ср. Синицын: «Глуховское дело – одно из темных пятен истории. Виновен в том Борис или нет, разобраться не представляется возможным. Скорее всего, среди людей такого высокого положения всегда есть те, кто хочет им угодить. Их инициатива может завести очень далеко». Обратите внимание, о Марфе ни слова. То есть проще верить в каких-то таинственных карьеристов, чем предположить, что всему причиной обыкновенное желание женщины пожить богато.

Глава 5. Политическая конкуренция

Владимир застыл на пороге. Борис заметил какую-то тень, бродившую по лицу распорядителя, и внутренне подобрался. Что за новая напасть? Владимир чуть заметно жевал губами, и это не могло ускользнуть от цепкого Борисова взгляда.

– Я повторяю, – тихо сказал Борис, – где Шуйца? Я не давал ему никаких поручений. Я, кажется, ясно выразился. Он должен был сидеть и ждать, когда я его позову.

Борис задумал отправить страшного человека вдогонку за посольством. На свежую голову Борис поймал себя на мысли, что не доверяет полынскому шуту. Лучше перестраховаться. Он надиктовал своему писарю отчет о поездке в Гардарики, который Ягайла должен был преподнести Казимиру. Ради пущего эффекта он выбрал именно Шуйцу. Тот уже был знаком с послом благодаря рыночной авантюре, чтобы он угрозами (если не получится деньгами) заставил посла переписать донесение своей рукой.

– Шуйца уехал вчера, – сказал Владимир, отводя взгляд.

– Куда?! – Борис грохнул кулаком по столу; бумаги и чернильница подскочили.

– По государственным делам, – промямлил Владимир.

Борис запустил пятерню в бороду и покачал головой:

– Володь, ты издеваешься, что ли? Государство – это я, мать твою! Какие у него могут быть государственные дела? Что я повелю, то и есть государственное дело. Или у нас где еще отыскался государь?

Владимир робко посмотрел на начальство и сказал кротко:

– Его Марфа Васильевна к себе позвала. Они о чем-то переговорили, а потом он взял доброго коня и ускакал.

Страшная догадка мелькнула в голове Бориса. Он на мгновение закрыл глаза, набрал полную грудь воздуха, отогнал дурные мысли и попытался унять заскакавшее галопом сердце.

– Владимир, тут на столе – донесение полынского посла Ягайлы о его визите в Гардарики. Он пришел в такой восторг, что позабыл его здесь. Собери бумаги, догони его, пока он не пересек границу, и отдай ему. Он мог быть навеселе, поэтому писал нетвердо. Убедись, чтобы все переписал своей рукой. Если заартачится, скажи, что у нас в Гардарики не принято, чтоб слово дали, а потом обратно забрали. Также можешь выдать ему сто кун, но никак не больше, в качестве подарка и нашего расположения. Перед отъездом зайди к Марфе и передай, что она дура и я ее отделаю хорошенько, как только она разродится. Меня не будет несколько дней. Скажи дяде моему, Михаилу, что держава на нем, как всегда в мое отсутствие. Все понятно? Исполняй.

Не дожидаясь ответа, Борис оттолкнул застывшего в дверях Владимира и поспешно вышел.

Пока он шел по палатам, в голове теснились события неслучившегося будущего. За чем – а вернее за кем – Марфа послала Шуйцу, понятно. Но вот зачем она это сделала? Она же мать, скоро разродится третьим ребенком. Неужели все в ее семье – палачи? Неужели жизнь других для нее – ничто? Или бабье честолюбие в ней разыгралось? Царица Гардарики, ха! Да, тогда, стоя над убитым медведем, Борис представлял, что это он не зверя убил, а проклятого Волчонка. Но чем дольше он думал о своем скоропалительном решении, тем меньше оно ему нравилось. Борис был убийцей, но больше не хотел им быть. Он ненавидел Волка за то, что для него люди как деревья, руби их, пили, жги, пользуй. Борис знал, что глуховская туча вырастет, что у него много зубастых врагов, что положение его зыбко и всегда будет таким. Но он верил в себя. Хранимый высшими силами, он сломает врагам хребет, сокрушит их, сотрет в порошок, стоит только злодеям выступить против него. Он сильнее, потому что на его стороне правда. Он делает это все не для трона или венца. Всю свою жизнь он просто старался выжить, и так вышло, что удачливость высоко его вознесла. Бешеная судьба мчала его в будущее, закусив удила, и он уже не мог соскочить в дорожную пыль, отряхнуться и начать все сначала. У него жена на сносях, дети, сестра и ее придурковатый муженек-царь. Он в ответе за них. Он в ответе за всю осиротевшую страну. Борис бодрился и все же чувствовал себя старым матросом, которого тянет водоворот: его или расшибет о скалы, или он утонет.

Марфа, какая же ты дуреха! Что ты наделала? Вот бы зайти домой и все ей в глаза сказать! Но каждое мгновение на счету, каждая секунда приближает неотвратимое. Мертвый Алексей, возможно, куда опаснее живого. Если Борисовы недоброжелатели взбаламутят народ, мало никому не покажется. Народу-то хребет не сломаешь.

И ведь никого не отправишь за этим паскудой Шуйцей, все трепещут перед мерзавцем, никто не сможет его остановить и отговорить от задуманного. Обидно вот так оставлять целую страну без присмотра, но ведь сколько худого может принести эта Марфина глупая выходка!

Борис влетел в конюшню и сходу отвесил оплеуху зазевавшемуся конюху.

– Я беру Чубатого, – рявкнул Борис. – Сколько верст до Глухова?

– Много, барин, – сказал конюх с обидой в голосе. – Дня два скакать, а то и три.

– К тебе вчера приходил Шуйца? Брал коня?

– Да, – кивнул конюх, – приходил. Спешил куда-то. А что случилось?

– В каком часу?

– Да я ж по часам не понимаю, барин. Солнце садилось уже.

Сердце Бориса оборвалось. По самой щедрой оценке, он отстает от Шуйцы на полдня. Не догнать. Борис провел рукой по лицу, вытер губы, щурясь, посмотрел на солнце, а потом перевел взгляд на конюха. Может быть, и не стоит никуда мчаться? Может быть, все предрешено? Раз – и одной проблемой меньше. И нет больше глуховского Волчка. Можно перестать об этом думать, уповать на лучшее и ждать нападения с другой стороны.

– Он взял Яблока, – осмелев, выпалил конюх. – Все считают его лучшим конем, но это не так. Твой конь-то получше будет. Яблок – самый красивый, это да. Но он очень уж норовистый. Иногда ему в голову взбредет что, он встанет и стоит истуканом. И никакими уговорами его с места не сдвинешь. Красивый конь, но дурной.

Борис скрипнул зубами. Как же ему хотелось влепить этому дураку еще одну затрещину. Судьба, злая ты стерва, в какие игры ты играешь со мной? Выходит, может быть и так, что Шуйца встрял где-то по дороге и прямо сейчас понукает коня, а тот не идет.

– Скажи мне, братец, – Борис тяжело вздохнул, – может ли такое случиться, что я на Чубатом догоню Шуйцу, если поеду прямо сейчас?

Конюх пожал плечами:

– Я человек честный, барин, поэтому скажу, как есть. Тут, как всегда, одно из двух: либо догонишь, либо нет. Но коли день будешь скакать без передыху, доскачешь до Воскресенской ямы и там сменишь коня, то, глядишь, может, и поспеешь.

– Эх, черт! – Борис ударил кулаком по деревянному стойлу и бросился к коню.

Конюх озадаченно поглядел ему вслед сквозь взбитую пыль и пробормотал:

– Что у них там в Глухове делается-то? Праздник, что ли, какой?

* * *

Борис гнал коня, не разбирая дороги. Поля, деревеньки, коровы, пастухи – все проносилось мимо. За спиной оставались мгновения, минуты, часы. Борис потерял счет времени. Солнце уже давно скрылось за спиной, но конь – ничего, держался, бежал резво. Борис жалел коня, жалел себя, но больше всего жалел проклятого Волчонка. Он ведь и не знает, что к нему приближается смерть. Бьет там своего кукольного Бориса, а Шуйца, настоящий душегуб, все ближе. Воображение рисовало жестокие картины: Волчок, свернувшийся калачиком, в луже крови; Волчок, повешенный на крыльце собственного дома; Волчок, глядящий мертвыми глазами из пруда.

В пути Борис как бы раздвоился, и на Чубатом одновременно разместились два Бориса. Один вобрал в себя все доброе, что было в этом человеке. Ему было ужасно жаль, что все так сложилось. Он спешил предотвратить ошибку. Он заранее оплакивал мальчика и сочувствовал его родителям. Он клялся, что не допустит этого. «Вперед, вперед, миленький, еще чуть-чуть, пожалуйста!» – шептал он Чубатому.

Второй – испорченная, насквозь прогнившая, уродливая копия Бориса. Он бесновался, хохотал и богохульствовал. Он сокрушался, что ему не удастся убить Волчка своими руками. Он клялся, что помочится на его мертвое тело. «Поверни назад, остановись, не делай ничего! Пусть будет так, как будет!» – вопил этот Борис сам себе.

Первый Борис радовался, что у них одно тело на двоих, потому что иначе они бы сцепились и за дракой потеряли драгоценное время. Второй кричал: будь его воля, он вздернул бы добряка к чертовой матери.

Когда же, когда же эта проклятая Воскресенская яма?

– Эй, мужик! Скоро Воскресенск? – крикнул Борис какому-то случайному прохожему, который сошел с дороги, чтобы не попасть под коня. Борис не разобрал ответа, мужик размытым пятном пронесся мимо, да и не затем Борис его спрашивал: он просто хотел криком хоть ненадолго заглушить ненавистные голоса в голове.

Конь взмылился, изо рта летела пена, но он скакал и скакал, как будто все черти из ада следовали за ним. Наверное, так и было. Если все эти сказки про Царицу, про рай и про ад – правда, то черти в аду уже разогрели сковороду для него, Бориса, детоубийцы, по вине которого вот-вот случится ужасное.

Чубатый вдруг всхрапнул, оступился и начал заваливаться набок. Борис закричал: от отчаяния, от испуга, от облегчения, от всего на свете. Ему удалось в последний миг соскочить с лошади. Он свалился в дорожную пыль, растянулся на земле, прямо под низким звездным небом, и заплакал. Неужели все кончено? Неужели вся эта гонка ни к чему не приведет? Неужели мальчика не спасти?

Борис запустил руку в бороду и вырвал большой клок. Это его немного отрезвило. Он кое-как встал на четвереньки, шатаясь, поднялся, подошел к лошади, потрогал длинную шею. Чубатый издох. На губах – пена: сильное, красивое тело застыло в напряженной позе. Борис схватился за голову. Что ему теперь делать? Где он? Куда его занесло?

Борис расхохотался, запрокинул голову и, как волк, завыл на большую желтую луну.

Он поплелся по дороге вперед. Вперед, назад – уже нет разницы. Нужно дойти до какого-нибудь жилья, попросить лошадь, вернуться… Вот только он не взял с собой денег, расплатиться нечем. Лицо, имя, слово – ничего не поможет. Может быть, согласятся дать коня за цепочку или за перстень. Вряд ли кто в этой глуши знает боярина Бориса Воробьева, царского шурина, попечителя Гардарики. Какая забавная штука жизнь! Алексея, считай, уже нет. Протяни руку, возьми заветную царскую шапку, провозгласи себя царем, страна – твоя, а ты – один из главных людей во всем мире, вершитель судеб и основатель новый династии. Только вот наткнись сейчас вершитель судеб на лихих людей – и все, поминай как звали. Ну и угодил же он в переплет! И винить некого, только себя да глупую жену. Хотя за глупость жены тоже он в ответе: надо было ее держать в большем страхе.