Текст книги "Юшка. Повесть о Человеке"

Юшка. Повесть о Человеке
Александр Николаевич Кованов

Эта повесть – о простом крестьянине,

о далёком времени, которое мы оцениваем

в зависимости от своих убеждений…

Это – повесть о Человеке и времени…

И главное мерило здесь – Совесть…

Автор

© Александр Николаевич Кованов, 2017

ISBN 978-5-4490-1396-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

 
Куда бредёшь ты, Русь Святая?
Лошадкой топчешь грязь… И жизнь…
Всё ищешь Бога… Ищешь Рая…
Держись, родимая! Держись!
 
 
Согбенна в пахоте… И в поте,
Насквозь пропитанных рубах,
Ты на «авось» живёшь… В работе…
С рябинкой крови на губах…
 
 
И всякий, кто в тебе рождённый,
Омыв слезой свой краткий век,
Униженный и оскорблённый —
Един! …Как Бог! …Как Человек!
 

К читателю

Если Вы читаете эти дневниковые записи, значит… они не пропали даром…

Значит, ни огонь, ни тлен, ни время не коснулись их, а отголосок моего времени донёсся до… Бог-весть, какого времени…

При рождении в простой семье и Святом Крещении мне было дано имя Александр. Отец мой, разорённый, зажиточный селянин Николай, перебрался в Самару в конце XIX века, в коем я был рождён.

Все его попытки «встать на ноги» и «скопить капитал» были безуспешны, потому что век двадцатый внёс в судьбы людей свои коррективы…

Царь Николай II отрёкся от престола и был сослан… Временное правительство творило невесть что, сдавая позиции государства Российского на всех фронтах… Затем в Москве и Санкт-Петербурге к власти пришли «большевики» во главе с Ульяновым-Лениным…

…Хаос… Отсутствие ощущения почвы под ногами… Все двери на ночь – на засов… Ожидание чего-то страшного… Знакомое ощущение???

Слава Богу, спивающийся отец успел дать мне и двум моим старшим сёстрам достойное образование!!! Сёстры сейчас учительствуют на «польских окраинах» государства Российского, а я… «за любовь к табаку и вольнодумство» был отправлен в захудалую школу села Крестовоздвиженское, в семидесяти четырёх верстах от Самары…

* * *

Никоим образом юродивый Юшка не стал бы «героем» моих дневниковых записей… Он не стал бы объектом моей «природной наблюдательности», воспитанной матушкой…

(Она всегда говорила мне: «Память человеческая – как сито… Чтобы не забыть – запиши!!!), если бы, однажды, я сам не назвал его «зеркалом Времени и Совести»…

Итак, Юшка…

Глава 1

Своё повествование о Юшке хочу начать с момента его появления в нашем селе, с кануна праздника Илии Пророка

(1 августа 1918 года)…

Тогда ещё до нашего захолустья не докатилась красная (кровавая) волна революции, но обстановка дышала порохом и напряжённостью… Такой, от которой волосы, поднявшиеся на голове дыбом, уже не опускались…

Страх и безысходность…

Даже воздух стал тяжёлым для того, чтобы его легко было вдыхать, а выдыхать радостной песней…

Вода в Волге как будто потемнела и стала вязкой… Облака на небе, всё чаще, сменялись свинцово-серыми тучами… Затихли соловьи и сороки… Замерло всё…

И природа, и люди… Замерло в ожидании…

В ожидании страшного…

* * *

Тихон и Кирилл, как обычно, собирались в «ночное»…

Собрали «путы», выгнали табун и стреножили четыре десятка лошадей от разных хозяев. «Полушка» за ночь – хорошая цена за конюшенный труд! А там, добрый хозяин, глядишь – прибавит несколько копеечек… За крестьянское усердие, смекалку и сохранность животины…

На берегу Волги прилегли конюхи-пастухи вечерять… Тем, что Бог послал, да жёнки-детишки собрали…

Малиновое яблоко Солнца закатывается на покой… Речка выдыхает… рожает туман… Кони – гуськом, конюхи – рядком…

Костерок потрескивает и брызжет искрами в фиолетовую темень… Запах свежей ушицы из карасей и бершиков, лука да картохи вторгается в туманную блажь наступающей ночи…

Балакают-гутарят «нОчники-полуночники»:

– Тиш… Какая тишь… Слышь?

– Не балагурь, скоморох…

– Тиш… А ты слыхал, что «красные» обещают? Всё общее будет!

И земля, и скотина, и… гы-гы-гы-гы-гы!!! Ба-бы-ы-ы-… Гы-гы-гы!

– От, дурень, прости Господи… И чё?!!!

– А чё? …Да… Ни-чё!!! Дадут мне десять десятин земли, коров пяток и лошадёв тройку… Буду… Кум королю, сват – министеру… О, как!!! И веру ихнюю, революцьённую, приму!!!

– От, нехристь!!! Гля-кось, на небо! Илия Пророк в канун дня своего чёрные тучи на небе собирает… Хрястнет тебя, дурня, молоньей, чтобы не порол ересь!!! Погляжу я…

– Не хрястнет! Ни Бога, ни Ильи твоего, ни святых, ни пророков нетути… Так «красные» балакают… Вон, в Москве и Питербурхе храмы рушат, иконы жгут… Где твой Бог? Спит, чё-ли? Или бесам да Антихристу власть отдал???!!!

– Да, тьфу на тебя!!!!!

В этот момент грозовые тучи сошлись в необоримой схватке… Полыхнула гигантская молния, и раздался такой удар грома, что загудели колокола на храме Воздвиженья Креста Господня в трёх верстах от места разговора…

В свете молнии, в нескольких метрах от костра, который раздувал поднимающийся ветер, появилась взлохмаченная тень, взвывшая: «Э-э-э-!!! Му-ы-ы-ы-ы – кхы-ы-ы!»

…Взметнулись стреноженные кони и рванули в сторону села… Первые, крупные капли дождя, как конские копыта, взбили иссохшую землю брызгами, взлетающими на вершок мутными каплями…

Мужики, крестясь и воя, полезли наперегонки, в шалаш, надеясь найти там спасение…

Ещё молния… Ещё один раскат грома, сотрясающий землю… И… «раскрылись хляби небесные»… Пошёл такой дождь, который и старцы седые не вспомнят…

Сидя в протекающем шалаше, Тихон и Кирилл молились и выли…

Тень не исчезала…

– Да кто ты???!!! Живой или мЕртвый???!!!

– И-и-и-ю-ю-ю-шка!!!

Глава 2

Казалось, что небеса, прогневавшись на кириллову ересь, решили ввергнуть земную твердь в новый Всемирный Потоп. Сплошная стена воды отделяла двух, насмерть перепуганных, мужиков от невиданной тени, которая, что-то бормоча, приближалась к шалашу…

В ярких вспышках молний виделся мужикам то человек, то чудище невиданное, то коряжистое дерево, то бес, воочию пришедший за грешными душами.

Хотелось им закричать, да не кричалось, хотелось им бежать,

да не бежалось… Жуть первобытная сковала телеса, острыми когтями впилась в прокуренные глотки…

– Матушка Пресвятая Богородица! Заступница! Спаси и сохрани!!!

– …Да, воскреснет Бог, и расточатся врази Его… А-а-а-а-а-а!!!

Прорвало и отпустило… Проломив хлипкую стенку шалаша, мужики рванули на волю… Пытались встать, да не тут-то было. Размокшая земля превратилась в скользкую жижу и, через несколько мгновений, мужики сами стали похожи на чертей. Беспомощно барахтаясь в луже, они смотрели на тень, которая приближалась всё ближе и ближе…

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. В рваные прорехи, испроставшихся от воды туч, выглянула полная луна… Замерли конюхи-ночевальщики, ожидаючи своей горемычной участи…

В мертвенно-бледном свете тень приблизилась… Присела на корточки и промычала, стуча себя в грудь:

– Ю-ю-шка! Ю-ю-шка! Чи-и-а-век! Чи-а-век!

Кг-ы-ы-щ-о-о-ный!

В доказательство своего человеческого происхождения, тень вынула из-под лохмотьев большой медный крест на толстом гайтане, да ещё десяток маленьких крестиков.

– Тьфу ты!!! Юродивый!!!

– А мы-то… С полными штанами…

Мужики залились хриплым хохотом, который от пережитого, переходил в истеричные повизгивания.

Тень «гыгыкала» вместе с ними и хлопала мужиков по плечам громадными ладонями.

Только с первыми лучами Солнца мужикам удалось рассмотреть существо, так напугавшее их кошмарной ночью.

Юшка был огромным детиной неопределённого возраста. Статный и широкоплечий, с громадными пудовыми кулачищами. По обветренному и иссушённому солнцем лицу трудно было определить, молод он или стар. Косматая голова, косматая борода… Как тут не напугаться… даже днём?

– Почто, Юшка, столько крестов носишь?

Перебирая, и внимательно рассматривая крестики, Юшка рассказывал:

– Кгры-го-гий… Б-гат мой… По-о-ме-р… Маар-фа… Сес-тга… Пго-пала… Ва-ся… Ти-и-ша… Ко-ля… Ми-и-ить-ка… Это – мамкин… Фе-е-е-дя… Гла-а-ша… Па-хо-о-м… Ни-ки-и-та… Это… Боль-шо-о-о-й… В Пустыни дали… Там хо-го-шо-о-о-о было… Ког-ми-ли-и…

Не обижа-а-а-ли…

Развести костёр было нечем. Всё вымокло. Порешили мужики выполоскать одежонку в Волге, отжать хорошенько, да свести «божьего человека» к священнику.

Благо, колокола на сельском храме уже призывали проснувшихся и просыпающихся на литургию. В честь праздничного дня, прославляющего грозного Пророка Илию…

Глава 3

Поспели мужики в храм только к исповеди и Святому Причастию… Юшка, понимая, что наделал большого переполоху ночью, помог Тихону и Кириллу собрать табун, пересчитать лошадей и направить их к хозяйским дворам.

В эту грозную ночь Бог дал прибыток в хозяйство солдатки-Глафиры. Ожеребилась её кобылка Ночка. Принесла складного да ладного жеребёночка на утеху вдовствующей многодетной матери.

В большом почёте была вдовица на селе. Муж её, Трифон, сгинул в «германскую», совершив, доселе неведомые подвиги во славу царя и Отечества. В одном из боёв он возглавил роту вместо убитого поручика.

В другом бою захватил в плен германского полковника с ценной картой.

А в третий раз умудрился забраться на германский танк, и бросить гранату в люк, ухайдакав весь экипаж бронированного чудовища.

За сии доблестные дела Трифон был награждён тремя «Георгиями» и даже побывал в недельном отпуске дома.

После этого Глафира понесла шестого младенца, которого герой так и не увидит…

Эту историю конюхи рассказывали Юшке, направляясь к селу верхом. Он внимательно слушал, да поддакивал, неся на могучих плечах новорождённого.

Ночка, тревожно пофыркивая, то и дело, подталкивала убогого в спину…

– Кг-а-а-си-вая, – пробормотал Юшка, глядя на вдовицу, —

И детки кга-си-и-вые… Их Бог обе-ре-га-ает… И Тги-фон с небушка пги-смат-ги-ва-ет…

Бережно спустив жеребёнка наземь, Юшка трижды перекрестился т до земли поклонился хозяйке двора.

Та, сморщив носик, зыркнула на юродивого карими глазами и поклонилась в ответ.

* * *

В храм Юшка вошёл вслед за мужиками, размашисто перекрестившись и поклонившись перед входом. А затем замер. Как будто душа его улетела говорить с Ангелами. Он что-то неслышно шептал, налагая на себя крестное знамение…

Люди чинно подходили к исповеди, что-то говорили священнику и, получив отпущение грехов, боязливо посматривали в сторону новоиспечённого необычного прихожанина.

Очнулся Юшка, вздрогнул, когда храм огласил зычный глас протоиерея Филарета:

– Назовись, раб Божий! Готов ли к исповеди? Подойди, коль не вкушал пищи, не пил воды и не смолил табачищем!

Склонив голову, Юшка поспешил к священнику и упал перед ним на колени. Вытащив из-под одёжки все свои кресты, убогий залопотал:

– Ю-ю-шка я! Ю-юшка! Кгы-що-о-ный! Не ел, не пи-и-л,

не та-ба-а-ш-ник…

– Юшка? – изумился Филарет, – Илья, что ли? Ильёй тебя величают? А отца как звали? Фамилия твоя как? Сколько лет? Откуда к нам пришёл?

На каждый вопрос священнослужителя Юшка только пожимал плечами, да плакал, всхлипывая, как ребёнок, и размазывая слёзы по щекам.

Долго исповедовался пришлый святому отцу. Что-то рассказывал, взмахивал и что-то показывал руками. Филарет утвердительно покачивал головой и поглаживал кающегося по плечу.

Те, кто ждали начала Святого Причастия, начали недовольно роптать, позабыв о только что отпущенных грехах…

Наконец, священник покрыл голову Юшки епитрахилью, перекрестил и произнёс:

– Отпускаются тебе грехи твои, раб Божий Илия, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! Аминь! Ступай, нареченный именем Пророка, и не греши боле…

Глаза юродивого светились счастьем. А после Причастия

Юшка стал широко улыбаться кривым ртом и кланяться в пояс всем прихожанам. Тихон и Кирилл отвели его в сторонку,

дали пару свечей – на Канун и к праздничной иконе.

* * *

После окончания службы отец Филарет попросил задержаться местного фельдшера, Ивана Трофимовича, для того, чтобы осмотреть пришлого.

Тот долго заглядывал Юшке в рот, считал зубы. Затем он, приложив руку, обстукал грудь и спину пациента, несколько минут прислушивался к дыханию и стуку сердца. После заставил Юшку смотреть на его указательный палец, не вертя головой.

Осмотрев свалявшиеся волосы, Иван Трофимович вынес свой вердикт:

– Годов тридцать ему от роду. Здоров и не дурень. Гугнивость речи его – по причине «заячьей губы» и «волчьей пасти», слава Господу, слаборазвитых. А то бы помер давно.

Вшей немного. Отмыть хорошенько, постричь. Лохмотья сжечь. И… пахать на нём можно…

Откланявшись, фельдшер удалился восвояси, а Тихон с Кириллом повели Юшку-Илью в баню. В божеский вид приводить. Филарет же приказал им привести его обратно, накормить и поселить в сторожке при храме.

Так Юшка стал обживаться в Крестовоздвиженском.

Глава 4

Растопив баньку, стоящую на берегу Волги, Тихон и Юшка сидели рядышком на зелёной траве. Кирилл тем временем отправился на реку, проверять мордуши.

Где-то высоко-высоко заливались жаворонки, воспевая тихий и благодатный августовский денёк. Кузнечики стрекотали в траве, напоминая о сенокосной поре. Увесистые шмели до земли склоняли головки красного клевера, чтобы унести с них добрый взяток душистого нектара своему потомству.

Млели мужики на щедром солнышке, придрёмывали после бессонной ночи. Вдоль овражистого берега, поросшего лопухом да крапивой, собиралась сельская ребятня. Любопытно им было поглазеть на дядьку-волка.

Так вот, сельская молва мгновенно обратила юшкино заболевание в нечто страшное.

Перешёптывались между собой ребятишки… Рассказывали друг другу, дескать, Юшка – самый всамделишный оборотень.

И явился он ночью к Кириллу и Тихону в виде чудища с телом человечьим и волчьей головой. Очень им хотелось посмотреть, есть ли у Юшки шерсть на загривке, хвост да волчьи лапы вместо ног…

И смех, и грех!

Наконец, самый смелый, «рыжий, рыжий, конопатый», осмелился и крикнул:

– Эй, дядька! А покажись волком!

Вздрогнув и очнувшись от дремоты Юшка недоуменно взглянул на детей. Тихон, усмехнувшись в бороду, шепнул:

– Давай, Юшка! Пугни пострелят, чтоб неповадно было…

Юшка, как бы нехотя, повернулся, встал на четвереньки и медленно пополз в сторону детей. Потом поднял вверх руки и страшно-страшно зарычал. С визгом ребятня бросилась врассыпную, сминая огромные листья лопухов и не замечая, как злая крапива кусает их голые пятки да загорелые животы.

* * *

Тихон катался по траве, заливаясь в хриплом хохоте. Юшка, довольный своей выходкой, поднялся и увидел, как с пригорка к берегу спускается Глафира-солдатка.

Павою плыла вдовица по узкой тропинке. Стройная, статная…

И не скажешь по ней, что мать шестерых детей… Тёмные, густые волосы убраны аккуратно под белый платок, синяя юбка в мелкий горошек развевается на ветру… А глаза… Карие очи её, кажется, смотрят в самую душу… Засмотрелся на неё Юшка, не в силах вымолвить ни слова.

Приблизившись к мужикам, Глафира опустила наземь большой узел, и промолвила:

– Вот, от Тришеньки осталось… Тебе, Илья, впору будет, думаю… А соколу моему уж не сгодится…

Смахнула набежавшую слезу уголочком платка, и развязала узел, бережно раскладывая напоказ, чисто выстиранные и бережно выглаженные, исподнее да рубахи, штаны да жилетку стёганную. Под бельём оказались хромовые сапоги.

– Примерь-ка! Трифон их на ярмарке прикупил, когда в отпуске был… Хотел он… Хотел он в них по селу пройтись… Со всеми своими наградами…

Глафира всхлипнула, прикрыв лицо ладонями. Юшка, дабы не обидеть добрую женщину, вытер ноги своей рваной рубахой и аккуратно надел сапоги. Встал, перемялся с ноги на ногу, прислушиваясь к сапожному скрипу. Затем подбоченился, выдал руками дробь по плечам бокам и коленям и так притопнул, что охнули сапоги под новым хозяином.

Слёзы сменились улыбкой, грусть – доверительным разговором:

– Илюш, а ты из каких краёв будешь?

– Из Мо-о-сквы…

– О, как! Столишник, значит?

– Ага!

– А родители? Родня у тебя есть?

– Были…, – Юшка потупил взор, уставившись в траву.

– Померли? – настороженно спросила вдова.

– Ма-а-мки у меня две… И ба-а-тьки два было… Ба-ай-стрюк я… Ро-о-дила меня ма-амка кго-вей благо-го-дных… Не-весть от кого… Отец её, дво-гя-нин, бил её не-е-щадно опосля мо-о-его гож-дения… А я ишшо, таким вот ст-гашным у-у-годился… Не бо-о-ишья меня?

– Не-а… А чё тя бояться? Мужик, как мужик…

– Све-е-зли меня в имение, да о-о-тдали пгач-ке да ко-о-нюху… Вот, они-то, и ста-али мне па-а-пкой и ма-амкой… Пга-вда, у них сво-о-их уже чет-вего было… На-а-стоящие-то, ду-умали, что здохну… А я вы-ы-жил…

– Ишь ты! А чего скитаться стал? Прогнали?

– Не-а… Ба-атька, хоть и лу-упил ме-еня в за-а-пое, но лю-ю-бил… Ба-аловал… А после… По-о-ехали мы на Ходынку… Ца-гя смотгеть… Ба-атю насме-егть задавили…

Ма-амку так по-о-мяли, что сле-е-гла она… И по-о-мегла че-егез месяц… Се-естга и бга-ат сгинули… А ме-еня дя-ядька ка-а-кой-то… на кгы-шу са-гая по-одсадил… Вот и жи-и-ву те-е-перь… За всех…

Вздохнули все разом и замолкли, пропуская сквозь сито души рассказ о юшкиных мытарствах. Да и самим слушателям похвалиться особо было нечем. Нелегка судьбина русского крестьянина. Единственные радости – мир в семье да здоровые дети, добрый урожай да престольные праздники…

– Я тебе, тут, ножницы и гребень принесла… Да мыла дегтярного… А «сидор» свой да одёжку брось в печь. Гнид там – полчища.

Пойду я… Неча на чужих мужиков у бани зырить… Итак, лишнее гутарят…

Поднялась благодетельница юшкина с земли, улыбнулась ему скромно и направилась в село. Зарделся Юшка маком алым, опустил голову, не смея взглянуть ей в глаза. И долго-долго провожал вдовицу взглядом.

Что творилось в этот миг в его душе – одному Богу известно. Но трепетало его сердечко, как хвостик заячий…

Глава 5

Вот и Кирилл вернулся к баньке, проверив мордуши. Шёл-пошёл по тропке-тропинке как хазарь… Казалось, не карасей в сумке нёс, а рыбу «красную»…

Хотя… Что его обвинять за франтоватость? Втюхалась в одну из мордуш стерлядка залётная. Вершка на три. А то, и поболее…

Идёт Кирилл от берега в верхи, и орёт, как полоумный:

– Эй!!! Дурни-банщики! Кочегары-баннотопщики!!! Мальцы – удалые молодцы!!!

Дурью не майтесь – костром возжигайтесь!!! На костёр – котёл… под ушицу, чтобы с добром сжиться…

Подкинув дровишек в баньку, Тихон вышел на «ор поднебесный» и буркнул:

– О! Прётся нехристь, иудов сын… Улов – с вершок, а крику – с горшок… Тьфу на него!!!

– Юшка хочет «юшки», а рыба мне!!! Наяву, а не во сне!!! – балагурил Кирька, волоча за собой мордушу с рыбой.

– У-у-шица будет… О-о-о-посля ба-аньки… Мож, я сварю? – сказал Юшка, обращаясь к Тихону.

– Тебе – мыться, бриться да вшей гонять, – отрезал Тихон, – А уху… балберка-балоболка, нехай варит… А пар ему… остальний будет, …за язык его…

Эй, болтушка-мотолыжка! Заваривай уху! Твоя очередь – вторая…

* * *

Вдоволь напарившись в бане, Кирилл и Юшка вывалились румяными-разрумяненными в Волгу… На «охолод»… Нырнули и, с дикими криками – «пробкой» наземь… Не зря говорят в народе, что с Ильина дня вода в реках да озёрах холодеет так, что душа «пупырками из серёдок естества выскакивает»…

Лежат Тишка да Юшка в «стыдобе» на косе песчаной… Орут, да охают… Как будто «спицательно» желают взгляда чужого на свои телеса, коими и удивить-то не кого. У обоих – «курам на смех»!

– Ю-ю-ю-ш!

– Ась?

– А… Бабы-то… Были у тебя?

– У-гу…

– У-гу, значит – ни «гу-гу»… Колокольчик ты наш…

Гы-гы-гы-хы-ха-ха-ха-ха!

– Да… Лан-но те, Тиш…

В этот миг зыкнул Кирюха от бани:

– Эй, убогие! Идите снидать! Уха наварилась!

Тихон оделся в «былое», а Юшка в «новьё тришкино»… Встал… Огляделся… В «зерцале вод» себя рассматривает, складочки на одёже поправляет… Поясок подтягивает и сапогами похрустывает…

Как тыква на весах оценки ждёт…

Не смолчал Тихон:

– Да… Лан-н-н-о… Кра-са-вЕц… Айда уху жрать, жених…

* * *

О чём разговаривали мужики под «первач» – умолчу… Тишка всё о Боге и «гражданской принадлежности» спрашивал. А Кирька… задавал такие «хабальские» вопросы, от которых вечерняя заря алым цветом, стыдливым, заливалась…

Перебирая Юшкин «сидор» – «что в печь, что – в остаток», обнаружили мужики старый Псалтирь и френч офицерский, с полковничьими погонами… Да ещё тройку дюжин «золотых»погон армии царской, коей, вроде, не было уже…

– Юш! А чё? Ты и читать умеешь?

– Не-а… Пса-а-лтирь у меня… Из Пу-у-стыни… О-о-пти-ной… Пока я там жил – наи-изусть вы-ы-у-учил…

– О, как! А, ну-ка… Псалом девяностый… Выдай…

– «Жи-и-вый в по-мощи Вы-ыш-няго, в крове Бо-о-га не-е-е-бес-на-го во-о-о-дворится; ре-е-чет Го-о-о-спо-деви: «За-а-ступник мой еси, и при-и-и-и-бежище мо-о-о-е…»

– Эх, Юшка! Кабы не заикался, да рот был бы в порядке – быть тебе певчим при храме!!! А так…

– А чё? Я и певчим смог бы… Хоть подскуливать в общий хор, а… смог бы…

Тут встрял Кирилл со своими «заковырками»:

– А откель у тебя столько погоньев охвицерских, да френч полковничий?

– Ме-е-сяц, али бо-о-лее назад… Был я в Тю-ю-ю-рино… Та-а-мось «красные», энтих «охвицеров» мно-о-о-го в полон взяли…

Су-у-дили-рядили… Да, всех во смертушку о-о-брядили…

Р-а-а-аздели до-о-о-нага… И у о-о-брыва… По-о-о-д-чи-и-истую… Из ружьёв… И пу-у-ле-мё-тов… И… В Волгу… А «мундёр» и «погонья» – мне… На… Ра-а-а-зживу… Зо-о-о-лото, гу-утарили…

– Ай, да, Юшка! Ай, да, «конь-голова», – усмехался Кирилл, не прекращая подзуживать юродивого. И не унималась его грешная душа:

– Юшка! А ты за царя или за Ленина?

– Не-е зна-аю… Ца-арь Ни-и-колай отрё-ёкся… Бо-о-ольшая бе-да ему бу-у-дет… А Ленин? Не-е зна-а-ю… Не ве-е-даю…

– Как же так?! Ленин в своих «манихвестах» обещувал «землю – крестьянам, заводы – рабочим, всю власть – Советам… То есть нам… Бедноте… И будем мы миром править… И революцию, и обчее счастье во всех странах размещать… Как тебе?

– Здо-о-рово… Землицы бы… Не-е ме-е-шало… Впро-о-о-голодь жить – все у-у-стали… А царь, чего? Со-о-о-всем ушёл? Как же без не-е-его?

– Совсем ушёл! Сгинул! Бросил нас, помазанник, на судьбы произволение… Вместо него теперь – Ленин… Он – и царь, и бог…!!!

– Ленин – Бог? Э-э-это… К-а-ак по-о-о-нимать?

– Вот, тёмная ты сила, Юшка!!! Дурень из дурней!!! Вроде,

в Святом Писании разумеешь… Что там сказано? …Дам вам землю обетованную, свободу и волю… Только поклоняйтесь мне…

Вот, Ленин, как Бог, и даёт нам землю, свободу и волю…

Задумался Юшка… А Тихон отозвал богохульника Кирьку в сторонку, и насовал ему таких матерных «кренделёв», от которых и ослиные уши опали бы в полном бессилии…

Вернувшись после словесной перепалки, едва не переросшей в мордобитие, мужики услышали от Юшки вывод из всех его размышлений:

– Если Ле-е-нин даёт зе-е-млю и во-о-о-лю, значит… Он…

Как Бог… По-о-спро-ша-а-ю-ка, я у-у ба-а-тюшки Фи-и-ларе-ета… Что-по-о-чём…?