Текст книги "Вешки. Трагедия русской деревни"

3

 
Осенью тридцать седьмого
горе до Вешек дошло.
Ниткою тракта прямого,
к людям нагрянуло зло…
 
 
С виду-то, парень как парень,
много таких наяву.
В кожанке новенькой – Харин —
«опер» из ОГПУ.
 
 
Молод, красив и подтянут,
выбрит всегда и холён.
Образ, который  обманет
с первого взгляда…   Силён!
Мышцы под формой играют,
ладно ушитой…   Идёт,
девки вокруг обмирают…
Бровью слегка поведёт,
зыркнет на них, улыбнётся,
ручкой поманит – «Иди!» —
девичье сердце взметнётся
птицей крылатой в груди…
 
 
Только вот, этот красавец,
как тут душой не криви,
стал палачом… Он, мерзавец,
Вешки утопит в крови
и наведёт в них порядок
крепкой рукою… Держись!
…В самой серёдочке Ада
легче покажется жизнь…
 
 
…Видимо, этого парня
дьявол в кармане таскал…
Тут же он в книге амбарной
«скрытую контру» сыскал:
Рыков, Зиновьев, Бухарин —
трое простых мужиков…
…Только увидел в них Харин
веточки от корешков
чёрной, троцкистской заразы…
Тут же их в список занёс,
и поутру, по приказу,
их привели на допрос.
 
 
Каждый был накрепко связан.
Харин пытался узнать
правду о родственных связях —
может, отец или мать,
или двоюродный дядька
«контрам московским» родня?
…Тихо допрашивал, гладко
первую треть ото дня…
 
 
Что мужики бормотали?
Дали ли нужный ответ?
Или молчаньем достали?
…Вытащил Харин кастет,
чтоб убедить поскорее
их подписать протокол…
Может, мозги просветлеют?
…Только случился прокол —
Не сознавались, заразы,
в родственных связях с «врагом»!
…Рыкову зубы, все сразу,
выбил палач сапогом.
И, призывая к ответу,
двух мужиков молодых
бил он кастетом…
Кастетом —
в голову,
в рёбра,
под дых…
 
 
Сутки прошли? Или двое?
Время утратило ход…
Всё подписали… Все трое…
Этой же ночью «в расход»
были отправлены сразу.
…Харин народу сказал:
«Долго скрывались, заразы!
Но я вину доказал!»
 

4

 
Помнится, нынешним летом
восемь мальчишек-ЗК
к нам возвратились…   К ответу
их привлекли по УК
за колоски, что собрали
в поле они матерям…
А по закону – украли!
Суд пригвоздил к лагерям.
 
 
Сроки мальчишки отбыли.
Каждый своё отмотал.
Видно, вину искупили…
…Харин иначе считал…
 
 
Обыск провёл так, «как надо»,
даже на крышу залез.
Сам же подкинул для «гадов»
пачку листовок, обрез,
два револьвера и чистый,
штампом заверенный, лист
справки на выезд…   И быстро
Харин клеймо «террорист»
каждому в дело впечатал…
 
 
«Тройки» недолог был суд,
и приговорец с печатью…
 
 
…Мамки уже не спасут
тех восьмерых, что старались
семьи от смерти спасти,
взяв колоски…   Упирались,
и не хотели идти
дети в расстрельную яму.
Но, под штыками пошли…
Людям кричали упрямо:
«Что ж это?! Крайних нашли?!
Это не наше! Смотрите,
как «доказуху» нарыл
Харин…»   …Истошные крики
залп из винтовок накрыл…
 

5

 
Снова пришла директива:
«Нужно привлечь бедняков
и, создавая активы,
выявить сеть кулаков,
что расплодились в колхозной
нашей, советской среде.
Всех их, пока что не поздно,
быстро искать и везде.
 
 
И наказать их сурово,
и на корню разорить
«гнёзда осиные»…  С кровью,
вытравив их, подарить
радость свободы народу,
радость победы – ЦК.
Чтоб не бывало уродов
в наших колхозах, рука
бить их должна беспощадно,
не предавая земле!
…Чтобы светло и отрадно
людям жилось на селе…»
 
 
Слышал я, бабки судачат
(наш-то народец речист):
«Первым попал под раздачу
первый в селе тракторист —
Фрол Тимофеев… Трудяга,
коих немало в селе…
Первым, под ленинским стягом,
он проложил по земле
первую борозду в поле,
первым закончил страду…
…Трудолюбивее боле
вряд ли в селе я найду…»
 
 
За трудовые успехи
орден вручили в Кремле…
…Это не стало помехой
Харину, навеселе,
вызвать его к сельсовету,
и принародно спросить:
«Как умудрился ты, это,
крышу железом накрыть?
Дом пятикомнатный… Ладный…
Деньги откуда, подлец?»
 
 
Фрол отвечает: «Да, ладно,
уж то тебе, молодец,
люди ещё не сказали,
что мне, впридачу, в Кремле
премию крупную дали…
Вот и стоит на земле
домик мой новый… Завидно?
Я-то, работал, а ты…»
 
 
…Харину стало обидно…
 
 
И «комитет бедноты»
тут же признал тракториста
вором, который влеком
жадностью… Был активистом —
сделался, вдруг, «кулаком»…
 
 
Фрола держали в подвале
ровно неделю… К нему
новых и новых сажали
односельчан…   Не пойму,
как исхитрялся увидеть
Харин в крестьянах врага?
Как умудрялся предвидеть,
через четыре шага,
что, дескать, этот колхозник,
вроде, ещё не «кулак»,
станет им, рано иль поздно…
Значит его, если так,
нужно немедленно, сразу
так давануть, чтоб пищал.
Чтобы кулацкой заразой
добрых людей не смущал…
 
 
Утро холодное… Осень…
Лишь горизонт посерел,
Фрола, и с ним – двадцать восемь
односельчан, на расстрел
вывели. И под конвоем,
к яме погнали, в лесок…
Бабы царапали с воем
сопровождавших бойцов,
в ноги бросались, кричали,
что невиновны мужья…
Тут же ответ получали
в душу – прикладом ружья…
 
 
Кратко, спокойно и чётко
Харин прочёл приговор
и приказал, чтобы тётки
встали вон там – на бугор.
 
 
Быстро прошёлся вдоль строя,
веточку поднял с земли,
выпятил грудь и, героем,
сухо скомандовал: «Пли!»
 
 
…Бабы просили: «Позволь нам
наших мужей схоронить…»
Он им ответил: «Довольно
будет землёй их прикрыть
там же, на месте расстрела.
Так – по закону! А то,
быстро сварганю я дело,
если задумает кто
выкрасть расстрелянных гадов,
и втихаря закопать…
Надо, товарищи, надо!
Надо закон соблюдать!»
 
 
Вечером бабы кидали
землю лопатами вниз…
Солоно-горько рыдали…
Видят – живой тракторист!
Чиркнула пуля, залился
кровью висок… С головой —
полный порядок! Дивился,
Фролушка сам, что живой…
 
 
Харин в людей, для контроля,
всё же забыл пострелять…
Спрятали бабоньки Фрола
так, что его не сыскать!
 
 
С ним – Никодима. Он тоже
выжил, хотя был тяжёл…
«К Сталину необходимо» —
как-то поведал им Фрол —
«К Сталину надо! Иначе
Харин угробит село!
Сталин же вождь! Это значит,
примет героя, и зло
будет наказано свыше…
И не сносить головы
Харину…»   Молвил, и вышел
правду искать…
До Москвы…
 
 
Люди потом говорили,
что до Кремля он дошёл.
Там мужика накормили.
Жалобу принял на стол —
что вы?
Не Сталин!
Куда там!
Наши ли беды видны…? —
принял к себе делегата
староста нашей страны…
 
 
 …Выслушав Фрола, Калинин
долго рассказывал сам
о продвижении линий
партии к нашим умам.
И сожалел: «Перегибы
место имеют в селе…
Вы, как крестьянин, могли бы
нам помогать на земле
строить открыто и честно
новую жизнь для людей…
Харина сразу на место
вместе поставим… Идей
много у власти, так скажем…
Нужно их все воплощать!
Харина крепко накажем!
Это могу обещать!»
 
 
Вышел Калинин… И тут же
четверо в штатском вошли:
«Вас приглашает на ужин
Сталин… Вставай, и пошли…»
Фрол растерялся: «Да, как же…
Мне тут, Калинин сказал…»
«Быстренько», – вымолвил старший —
«Сталин позвать приказал…»
…Фрол торопился, и топал
быстро, не чувствуя ног,
но, бедолага, прохлопал —
ждал у ворот «воронок»…
Быстро его отрубили
мощным ударом в висок…
 
 
…А на Лубянке добили…
Вывезли ночью в лесок,
и прикопали…  И скоро
вышел в газетах отчёт:
«Взяли бандита и вора.
Только один недочёт —
«враг» был убит…  Он готовил
крупный теракт под Москвой.
Выстрел его успокоил…
…Сталин, конечно, живой!
 

6

 
Харин среди коммунистов
всё ж умудрился найти
восемь врагов (из троцкистов),
сбившихся как-то с пути
к светлой победе народа
над вековечным врагом.
 
 
…Харин сумел за полгода
триста заявок в губком
на утвержденье отправить,
чтоб разрешили ему
в Вешках ошибки исправить…
 
 
Дескать, ему самому
было на месте виднее
(мало ль, что люди плетут…):
кто, так как надо «краснеет»,
кто притворяется тут…
 
 
Чтобы с бедой разобраться
группу прислал исполком.
…Харин попробовал драться
но, получив кулаком,
кровью своей захлебнулся
и до расстрела лежал,
как полумёртвый…  Загнулся
ленинский в нём идеал…
 
 
После расстрела Ежова
Харин куда-то исчез…
Словно и нету такого…
…Может, запрятался в лес?
Может, в Сибири сховался,
будто бы он не причём…
 
 
…Только для Вешек остался
он навсегда ПАЛАЧОМ…
 

(октябрь 2017 г. СПб)

Перед войной
(1939 – 1941 г.г.)

1

 
Русский народ всепрощающ…
 
 
Битый веками не раз,
лишь на словах обещая,
вышибить оба за глаз,
он примирялся с князьями,
сызнова верил царю…
…И, не смотря на изъяны,
молвил «добро!» Октябрю,
что продержался у власти
двадцать два года уже…
 
 
…Робко надеясь на счастье,
люди к колхозной меже
стали тихонько тулиться,
словно увидели свет,
что непременно пролиться
должен был…   Кровушкой лет
залито было немало…
Столько стерпеть – не дай, Бог!
 
 
Русское сердце устало
больше бояться…   Урок
был непомерно жестоким,
выдрав с корнями нутро
жизни крестьянской…   Истоком
всё же осталось добро
и милосердие, с верой
В Бога, которого нет,
вроде бы…   Новою мерой,
новой надеждой на свет
стало отсутствие в Вешках
голода, страха и слёз…
 
 
…И порешили, без спешки,
справить добротный колхоз.
 

2

 
Видно, услышал Создатель
всё-таки просьбы людей:
новый пришёл председатель,
с целой охапкой идей.
 
 
Сам – от сохи… Понимая,
что и к чему на земле,
главный вопрос поднимает:
«Технике – быть на селе!»
 
 
Криком кричал на морозе
в тридцать девятом году:
«Будет и трактор в колхозе!
Я и комбайны найду,
если сумеем мы дружно
выполнить план посевной!
Нужно, товарищи! Нужно!
Нету задачи иной,
чем отработать не меньше
четырёхсот трудодней!
Чтобы не гробить в дальнейшем
наших колхозных коней…»
 
 
Сдюжили вместе… Сумели
выполнить план годовой!
…С мёртвой сдвигается мели
(если радеть с головой)
дело любое на свете…
Наш-то, смекалист народ:
там, где не справится ветер —
силой единой берёт.
 
 
А через год, как и ждали,
в Вешки добрался прогресс…
Чудо чудес увидали
люди тогда – МТС!
Семь тракторов! Прицепные
сеялки-веялки к ним,
и причиндалы иные…
«Люди! Неужто, не спим?!»
 
 
…Эх! Закипела б работа…
Где уж, теперь-то, до сна?
 
 
…Если б не выкрикнул кто-то
страшное слово – «Война!»
 

(ноябрь 2017 г. СПб)

Война
(1941 – 1945 г.г.)

1

 
…Слушал тревожные сводки
каждые сутки народ.
Слушал… И выдох короткий:
«Быстро, паскудина, прёт…»
 
 
Школьный учитель флажками
карту истыкал совсем…
«Скоро столкнёмся с врагами…» —
он, недвусмысленно, всем,
тыча указкой в бумагу,
линию фронта чертил…
«Мы ведь проявим отвагу?
Хватит у вешкинцев сил?»
 
 
Утром собрал председатель
односельчан у реки:
«Движется к нам неприятель…
Нам отставать не с руки,
если на битву поднялся
славный советский народ!
 
 
В первых рядах записался
я в добровольцы… Но вот,
тут же в райкоме сказали —
«бронь» на тебя! Вот те, на!!!
Как по рукам повязали…
Что ж вы творите?! Война!!!
…Даже и слушать не стали,
и возвернули в межу…
То, что приказывал Сталин,
я вам сейчас расскажу…
 
 
Всем мужикам, кто умеет
крепко винтовку держать,
кто отступить не посмеет,
кто не посмеет бежать,
нужно, в течение суток
вещи собрать, и – в район!
Там же, из Вешек и Уток,
вмиг соберут батальон.
 
 
Всем остальным! Как солдатам,
только в частях тыловых,
не разбегаться по хатам,
а воевать за троих!
Здесь! На колхозных наделах,
где ни к чему динамит!
Сделаем общее дело —
враг будет скоро разбит!»
 

2

 
Нонче рыдала гармошка
у сельсовета…   В дверях
сел одноногий Тимошка,
пел про бессмертный «Варяг».
Всем, уходящим в дорогу,
так, как когда-то себе —
«Смело, товарищи, в ногу.
Духом окрепнем в борьбе…»
 
 
Бабы рыдали и выли,
висли на мужних руках…
Бабы ещё не забыли
музыку эту и страх.
Страх, что забился в комочек
где-то под сердцем, и ждёт:
«Может, мой муж… Мой сыночек
живеньким с фронта придёт?»
 
 
Те, кто остался, не знали
продыху ночью и днём…
Всё, что имели – спасали,
чтобы фашисты с огнём
в полдень сыскать не сумели…
Чтоб не досталось врагу
в речке – ни брода, ни мели,
и ни травинки в стогу.
 
 
Трактор укрыли в овраге
вместе с горючим…  Да так,
что рядом с ним, в полушаге,
не догадается враг.
 
 
Бороны, плуг и запчасти —
всё за болото свезли.
Хлеб семенной, хоть отчасти,
спрятали в лоно земли,
сделав подземные схроны
в высохшем русле реки…
…Вешкам не будет урона!
То-то, дают мужики!
 
 
Фронт приближался… Всё чаще
красился кровью закат…
Наших солдат, отходящих,
звал председатель в отряд,
что собирал понемногу
в дальнем лесу, средь болот.
Там, вдалеке от дороги
строился крепкий оплот.
 
 
Бабы землянки копали,
дети пилили дрова.
Люди не ели, не спали,
ноги таскали едва,
лишь бы успеть до прихода
немцев в родные края…
 
 
…Воля крепка у народа…
 
 
Зная, что насмерть стоять
всем им придётся на этой
пяди родимой земли,
люди не видели света —
делали всё, что могли…
 

3

 
В августе, пыльным просёлком,
немцы явились и к нам…
Рота солдат…
На двуколке
ехал один капитан
с тросточкой…
Видимо, всё же,
русская пуля врага
цапнула… Да не по коже,
коли не гнулась нога.
 
 
С ним – переводчик. Пытаясь
что-то по-русски сказать,
он голосил: «Собирайась!
Всем сельсоветен собрайт!
Бистро! Шнель, русише швайне!
Бистро! Кому говорьят!
К вам обращайт капитанен!
Всрослий и киндер не прят!»
 
 
В воздух стреляя, солдаты,
всех выгоняли во двор…
Люди-то, к лесу… Куда там!
Тут же стреляли в упор!
Гнали, как скот, окружая
цепью, толкая вперёд…
Лаем своим угрожая,
гнали на площадь народ…
 
 
Долго картавил с двуколки
что-то в народ капитан.
Был переводчик… А толку?
Блеял за ним как баран.
 
 
Вызвался школьный учитель
быть переводчиком… Он
выдавил: «…Освободитель,
люди, нагрянул к нам в дом.
Вот, по словам капитана,
немцы гуляют в Кремле.
Только мне кажется странным —
где, Левитан-то? В земле?
Только сегодня я слушал
сводку в двенадцать часов!
Что вы развесили уши,
слушая наших врагов?
Вот, говорит он, что Сталин
тайно бежал из Москвы…
Что ж вы, товарищи, встали?
Или поверили вы
в бредни фашистского гада?
Вот, говорит он сейчас
то, что теперь Ленинграда
больше не будет у нас?»
 
 
А переводчик, зараза,
понял… И стал лопотать,
путая смысл и фразы,
всё капитану…   Тот встать
было хотел… Но фашиста
рана, видать, подвела…
Он завизжал: «Коммунистен!
Шиссен, зольдатен! Алярм!»
 
 
Падая наземь, учитель,
Выкрикнуть всё-таки смог:
«Русский – всегда победитель!
С нами! Не с немцами Бог…»
 
 
…И, в назидание людям,
был он повешен…    Зачем?!
…Словно боялись, что будет
мёртвый рассказывать всем,
что непременно победой
кончится эта война…
 
 
Кто бы об этом поведал?
…Разве, кукушка одна?
 

4

 
Несколько месяцев к ряду
вешкинцы строили склад
артиллерийских снарядов…
…Слышали, что говорят
промеж собой оккупанты —
дескать, не пала Москва!
Им не хватило таланта
выиграть быстро…    Едва
холодом зимним дохнуло —
фрицы убавили пыл…
А завьюжило, задуло —
раж, как «буржуйка» остыл…
 
 
Немцы устроили быстро
«новый порядок» вокруг.
Не подпускали на выстрел
к комендатуре…   И, вдруг,
всех постреляли, зачем-то,
бедных дворовых собак…
Видно, спокойнее немцам
было без лая…   За так
брали из хат, что хотели…
Как же? Хозяева, мля…
Спали на мягкой постели…
 
 
(Лучшей постелью земля
стала бы этим паскудам…
Но на штыки не попрёшь…)
 
 
…Жили под гнётом и спудом —
не убежишь, не соврёшь,
что заболел, и не можешь
выйти работать… Удел
был каторжанского строже:
если не вышел – расстрел!
 
 
Каждое утро, в семь тридцать,
(хоть на часы не смотри)
гнали всех вешкинцев фрицы
строем, в колонну по три,
строить склады для снарядов —
мёрзлую землю долбить,
и под накатом в три ряда
полок ряды городить.
 
 
Тех, кто устал или падал,
тяжестью сбитый бревна,
тут же на улицу, гады,
гнали…   От крови стена
бурою стала за время
стройки проклятой…   И как
вынести тяжкое бремя,
коли беснуется враг?
 
 
Ранней весенней порою
стали снаряды возить…
В каждой машине – с горою!
Вешкинцев гнали грузить,
и разгружать, и укладку
бережно очень вести…
…Видно фашистам не сладко
зимушку было снести,
что завезли под завязку,
чтобы с весны воевать…
 
 
…Только забыли про сказку —
смертушки не миновать
всем, кто нагрянул на нашу
землю с огнём и мечом…
 
 
…Русскому дьявол не страшен,
русскому чёрт нипочём…
 
 
Так шандарахнуло ночью!!!
Сразу не взяли и в толк…
На километр, воочию,
ринулся огненный столб
в небо безлунное… Крыши
в Вешках к чертякам снесло!!!
Яркие искры, всё выше!!!
К дальним лесам понесло
ветром огромное пламя —
грозный, бушующий вал…
 
 
…Словно советское знамя
сызнова кто-то поднял…
 
 
Люди шептались, не веря,
что партизаны пришли,
и что фашистского зверя
ранить так смело смогли…
 

5

 
Горе… Военное горе
Входит со стуком и без…
 
 
В Вешки нагрянула вскоре
зондеркоманда СС…
 
 
Вместе с фашистом явился
Харин (!!!)
Неужто живой?!
Как же он не удавился?!
Был же, паскудина, свой!!!
 
 
Глякося! Переродился
Харин… Хоть смейся, хоть плачь…
…Вот и фашистам сгодился,
проклятый в Вешках, палач…
 
 
Сбились на площади люди…
Воет от страха народ…
И, по указке «иуды»
их сортируют, как скот…
 
 
Харин в карательном списке
выбрал шестнадцать имён.
Все, как один – коммунисты.
Им приговор предрешён —
прямо у стенки церковной
их расстреляли враги…
Раненый Ванька Духовный
крикнул народу: «Беги!!!»
 
 
Бросились люди… Куда там?
Пуля найдёт всё равно.
Вопли и лай автоматов
в целое слились одно…
 
 
Снова согнали на площадь,
снова стеснили людей…
Харин взобрался на лошадь,
и заорал: «Всех детей,
всех, от шести и до… Это…
Всех, до шестнадцати лет,
вывести! И, к сельсовету!
Поняли все?! Или нет?!»
 
 
Что началось тут… Словами
не передать никогда…
 
 
И не узнать бы нам с вами,
если б людская молва
не сохранила б, до срока
эхо далёкой войны,
ныне живущим, уроком…
Самые страшные сны,
все, что вам снились когда-то,
с этим в сравненье не шли…
 
 
…В церковь согнали солдаты
вешкинцев. И подожгли…
 

6

 
Деток свезли эшелоном
на оружейный завод.
 
 
…Замерли Вешки… в них словно
больше никто не живёт…
 
 
Люди, сумевшие как-то
лютой судьбы избежать,
стали тихонечко в хаты
из лесу, в осень, съезжать.
 
 
Кто помоложе, подался
в лес – партизанить… Иным
труд непомерный достался,
слёзы и горечь, и дым,
въевшийся в стены собора,
ставшего печью большой…
 
 
Слёзы и горькое горе,
и ничего за душой…
 
 
*     *     *     *     *     *     *     *     *     *
 
 
Встретили Вешки Победу
вместе с великой страной…
 
 
Кто-то однажды поведал
бабке Марусе хромой,
что партизанам попался
Харин в одном из боёв.
Долго он, гад, отбивался…
Взяли!  …И очень суров
был приговор для «иуды» —
сук на осине… Петля…
 
 
*     *     *     *     *     *     *     *     *     *
…Вешкам сожжённым…
…и людям…
…пухом…
…да будет земля…
 

(ноябрь 2017 г. СПб)

Вешки послевоенные
(1945 – 1946 г.г.)

1

 
С марта победного года
люди обратно в село
стали тянуться…   Народу
было немного… Свезло
тем, кто успел до расправы
спрятаться в лес, за Байзан;
тем, кто ушёл за державу
биться в отряд партизан.
 
 
Жили тогда? …Или были?
Многих, как листья, смело…
 
 
…Люди со страхом входили
в мёртвые Вешки…   Село
дико смотрели пустыми
окнами чёрных домов.
Трубы печные застыли
выдохом мёртвых домов.
 
 
…Щерились где-то заборы
как редкозубые рты…
 
 
…Только вороны, как воры,
там, у последней черты,
в братской огромной могиле
(как же в огне уцелеть?!)
мёрзлые кости долбили,
что не успели истлеть…
 
 
Кто-то, навскидку, прикинул:
«Братцы!
Вот, кажется мне —
душ восемьсот…
Тех, кто сгинул
в этом смертельном огне.
Может, всё это нелепо?
Мож, я неправ ни на грамм —
пусть и останется склепом
этот разрушенный храм.
 
 
Бог разберёт, посчитает…
Всех понанижет на нить…
 
 
Надоть, пока что не тает,
наших сельчан схоронить.
Разве ж, то дело, чтоб птицы
кости клевали вот так?
Братцы! Кто может молиться?
Я в этом деле – дурак…»
 
 
Взявшись за скорбное дело,
сыпля проклятья врагам,
люди носили неделю
землю…
И вырос
курган
в остове
старого храма,
чтобы запомнил живой
каждый,
ужасную драму
страшной войны мировой…
 

2

 
Вести носились в округе
как на сорочьих хвостах…
Люди стремились друг к другу,
жившие в разных местах.
 
 
Смертушка много скосила
люду в окрестных краях…
 
 
Только землица просила
жизнь на колхозных паях
вновь возродить, возлелеять
(и, да поможет нам Бог!),
землю вспахать и посеять
хлеб, как Победы залог.
 
 
Бедами крепко научен
русский крестьянин давно:
лучше пусть с голоду вспучит,
чем семенное зерно
съесть, и не ведая горя,
выжить в лихие года…
…Только тогда, кто бы спорил,
вновь постучится беда…
 
 
Вскрыли колхозные схроны
и, на проверку, зерно
было почти без урона.
И для посева оно
признано было пригодным…
Долго хранила земля
хлеб довоенный, народный,
вовремя спрятанный для
этого времени…   Люди
слёз не могли удержать:
«Будет, товарищи, будет!
Будет, что осенью жать!»
 
 
Вырыли трактор, соляру,
бороны, плуг привезли…
…И, словно праздник, по «пару»,
битой войною земли,
ровные борозды плугом
к скорой Победе вели…
 
 
…Скоро свинцовые вьюги
сгинут с родимой земли…
 
 
…Скоро в озябшие хаты,
как и тогда, в старину,
с миром вернутся солдаты —
те, кто не сгинул в войну.
 
 
…И возродится, воскреснет
снова село у реки…
 
 
…Снова заслышатся песни,
и на покос мужики
выйдут, как раньше, в тумане
утренней зорьки…   В росу,
что так приветливо манит…
 
 
…Будет ромашки в косу
снова девчонке парнишка
крепкой рукой заплетать…
 
 
…Выстроят школу, и книжки
дети в ней будут читать…
 

3

 
Начали к лету тянуться
те, кому очень свезло
с фронта живыми вернуться…
…И встрепенулось село…
 
 
Раненой птицей забились
бабьи сердечки: «А, мож,
Боженька сделает милость,
и возвратит его, всё ж?
Может, напутали в штабе,
и «похоронка» не мне?»
 
 
…Много ли надобно бабе?
 
 
Ей, в растревоженном сне,
видится что на пороге —
он… Долгожданный… Живой!
…Что ж, подгибаются ноги?
Что ж, по-за окнами вой
с каждым пришедшим солдатом,
слышится в радостный день?
…Может, вернётся? …Куда там…
 
 
Чёрная, смертная тень
скроет в душе непогоду
вдовьим вороньим платком…
…Лягут военные годы
снегом… над бабьим виском…
 
 
Двадцать вернулось…
Всего-то…
Двадцать!!!
А двести ушли!!!
 
 
Две полноценные роты
намертво в землю вросли
в братских могилах, в окопах,
в концлагерях, в блиндажах,
в реках, на гатях, на тропах,
на боевых рубежах…
 
 
Сколько детей нерождённых
ты потеряла, страна?!
И, победив, побеждённой
стала…   Кто скажет: «Война!
Что тут поделаешь? Спишет…» —
тот никогда не поймёт,
тот никогда не услышит
как на пригорке поёт
мальчик-сиротка, подпасок:
«Папка вернись поскорей!
В доме – ни дров, ни припасов.
Нас обними и согрей…»
 
 
Всё же вернулась надежда —
письма пошли от родных:
 
 
«Здравствуй! Воюю, как прежде.
Надо японцам под дых
дать хорошенько. Чтоб знали,
как воевать против нас.
К осени, прямо сказали,
всех нас уволят в запас…»
 
 
«Здравствуйте, Анна и дети:
Миша, Андрей и Фома.
Лучше вас нету на свете.
Но, не сходите с ума —
жив я! Сейчас в Закарпатье.
Бью недобитков в горах.
Столько бандеровской братии
здесь развелось – просто страх!
Скоро вернусь ли? Не знаю.
Как победим мы врага,
так и приеду…  Родная,
как же ты мне дорога…»
 
 
«Здравствуй, отец! Ты мамане
это письмо не читай…
Я на два года в Германии
буду оставлен… Считай,
в сорок седьмом, коль всё ладно,
свидимся с вами… Вот так.
Я тут купил, не накладно,
новый почти что пиджак.
Он для тебя. А мамане
модное справил пальто.
Вышлю посылкой… Вы сами
тоже пишите… А то,
шибко скучаю без Вешек.
Лучше бы землю пахать…
Мне бы тарелку пельмешек
маминых… Только мечтать…»
 
 
«Здравствуйте все! Не грустите —
сын ваш, Никифор, живой.
Ранен легонько… Простите,
что вам не пишет… Рукой
плохо владеет, но скоро
всё у него заживёт.
Он у вас крепкий, не спорю…
Замуж меня всё зовёт…
Мне соглашаться? Не знаю.
Или чуток погодить?
Я – медсестра. Помогаю
«братьев лесных» победить…»
 
 
Вешки вздохнули: «Ну, что же…
Ждать – это не хоронить.
Значит, вернутся…»   Но всё же,
тянет тревожная нить
прямо за сердце… До боли,
что начитаешь хрипеть:
«Господи, Святый, доколе
всё это можно терпеть..?»