Текст книги "Жизнь житомирского еврея"

Cherchez la femme

Действительно, как и в Ленинграде, я не отказывался тогда от «маленьких радостей жизни». Но на Преображенке женщины у меня бывали чаще. Обычно это были крупные женщины с полными плечами и широким тазом.

Возможно, это было связано с моим первым сексуальным опытом. В школьные годы летом я обычно не меньше месяца проводил у бабушки в Троянове. Троянов – небольшой поселок (когда-то еврейское местечко) на речке Гнилопять на юг от Житомира. Гнилопять – маленькая речка, в зависимости от времени года шириной от пяти до пятнадцати метров, но около Троянова она разливается из-за запруды до тридцати-сорока метров.

После войны Роза Исааковна Рогозина вернулась из эвакуации в Троянов. Долго спорила в сельсовете и в райисполкоме, грозилась, что дойдет не только до Киева, но и до Москвы, и добилась, что ей как вдове погибшего старшего лейтенанта Максима Рогозина вернули ее дом, в котором с 1941 года жила другая семья. Бабушкины огороды спускаются практически до реки, а на противоположной стороне небольшая рощица, за которой прячется одинокий домик, тоже когда-то окруженный огородами. Я любил переплывать речку (правда ее можно было просто перейти вброд или по мосту) и лежать на песке перед рощицей.

Это произошло в летние каникулы после девятого класса. Вечером перед закатом я перебрался на другую сторону речки, чтобы погреться в лучах заходящего солнца. В домике обычно никто не жил, но в этот раз я увидел на лужайке перед домиком женщину, которая загорала на одеяле в открытом купальнике. Тоже, поди, приехала из города в семейную хату на летний отдых. Я подкрался поближе и во все глаза уставился из-за кустов на незнакомку. Так продолжалось два дня: вечером я перебирался на другой берег и разглядывал эту крупную, статную женщину. Она, конечно, заметила меня, но позволяла смотреть на себя, совершенно не смущаясь. Наконец, однажды она мне сказала:

– Ну и что ты пялишься на меня? Женщину, что ли, не видел?

Я хотел убежать, но она остановила:

– Да иди ты сюда, вылезай из кустов, расскажи что-нибудь. Скучища здесь у вас. Не бойся, не съем тебя.

– Я не боюсь.

Я встал в полный рост, перелез через низкий тын и остановился около одеяла.

– Тебя как зовут?

– Мишка.

– Ты здесь живешь?

– Нет, мы живем в городе, в Житомире.

– Да, конечно, центр цивилизации. Да садись ты рядом, не загораживай солнце. А меня зовут Соня, Соня Тимофеевна, я из Киева.

Соне, наверное, было смешно смотреть на растерянного парнишку, на его раскрасневшееся лицо.

Я присел на краешек одеяла и молчал, немного отвернувшись, чтобы не видеть эти полные белые плечи, широкие бедра, выпирающие из купальника, и все остальное.

– И в каком ты классе учишься, в восьмом?

– Нет, я уже в десятом.

– Ну, совсем большой, наверное, уже пятнадцать лет тебе?

– Нет, семнадцать, – соврал я и еще больше покраснел. – А что у вас тут вечерами бывает, какие развлечения? – В субботу вечером кино показывают, но сплошное старье, неинтересно.

– Да, скучно здесь. Ладно, мне пора ужин готовить. Приходи завтра, поболтаем, только расскажи что-нибудь интересное.

Я сорвался с места, крикнул на ходу «пока», перепрыгнул через тын и с размаху бросился в воду, хотя лучше бы было перейти речку вброд.

На следующий день с трудом дождался вечера, перешел речку по мосту и подошел к домику Сони с другой стороны. Но во дворе не было ни одеяла, ни Сони. Я потихоньку прошел через калитку и заглянул в раскрытое окно. Соня в махровом халате сидела за столом и что-то писала. Я тихо постучал по подоконнику. Соня встала и подошла к окну.

– А, это ты, Мишка. Что стучишь? Заходи. Рассказ о вашей деревушке приготовил? Я тут сижу, пытаюсь набросать хоть что-нибудь, но что о вашем Троянове или о Гнилопяти можно написать?

Она наклонилась над подоконником, и меня бросило в жар от близости видневшейся из-под халата полной груди. Я пытался что-то сказать, но в голову ничего не приходило. Соня рассмеялась и выпрямилась.

– Опять глазеешь, да заходи ты.

Я зашел и сел за стол, стараясь не глядеть на Соню, которая разгуливала по комнате и говорила о том, что должна написать очерк в газету о сельском труде. Ходила на свиноферму, на овощные поля, но ничего примечательного не видит. Серость и унылость. Если писать так, как оно есть, то в газете это не одобрят, а выдумывать красивую сказку душа не позволяет. Она вдруг обратила внимание на мою съежившуюся фигуру, на поникшие плечи, рассмеялась, подошла сзади и прижала мою голову к своей груди.

– Что ж ты такой растерянный, такой молчаливый? Никогда с взрослыми женщинами не разговаривал?

Она повернула мою голову к себе, так что теперь в ее грудь уткнулся мой нос. У меня голова пошла кругом. Дальнейшее я практически не помнил. Очнулся от того, что Соня гладила меня по голове и шептала:

– Да не переживай ты, всегда у мальчишек так бывает в первый раз. В следующий раз у тебя будет все хорошо.

От стыда я не мог смотреть на нее, вскочил с постели, схватил брюки и рубашку и, пытаясь попасть одной ногой в штанину, выскочил из избы. Перепрыгнул через тын к реке и бросился на землю в кустах. Домой пришел только через час. Но на следующий вечер с понурой головой снова стучал в окно Сониной избы. А потом были два дня счастья. Но на третий день Соня не пустила в дом и коротко сказала:

– Иди домой. Я завтра уезжаю.

– Почему? Я что-то не так сделал?

– Нет, ты здесь ни при чем. Но твоя бабушка сказала, что если я еще раз «трону ребенка», она меня прилюдно опозорит и заявит в милицию.

Я ярко представил себе, как разъяренная бабушка рвет волосы на голове Сони. Ее неукротимый характер был мне хорошо известен. И в этот, и на следующий день я не знал, куда прятать глаза от нее, и через два дня уехал с попутной машиной в Житомир.

Вероятно, этот опыт оказал большое воздействие на мою психику. Глядя на симпатичную крупную женщину, я инстинктивно хотел снова ощутить тот восторг, тот удар адреналина, который испытывал в те жаркие июльские вечера. Но возможно, это просто реакция невысокого худощавого мужчины на крупных женщин. Никто не может указать точно причину, однако я попадал из-за этого неоднократно в невеселые ситуации. Так было и с той медсестрой, которую увидел в палате, где лежала Галина с Ксюшей. Я не смог удержаться, быстро завел знакомство, и, как всегда, медсестра не смогла противостоять моим ненавязчивым ухаживаниям, честным глазам, неотступно и влюбленно глядящим на нее. И что в результате? Очередное разочарование и развод с Галиной.

И это повторялось в моей жизни неоднократно: увлечение, разочарование и расставание; хорошо еще, если только с материальными потерями.

Впрочем, я опять отвлекся.

Весь август и сентябрь я занимался реализацией своих запасов. К удивлению, хорошо пошли газеты. В стране почти не осталось старых газет. И состоятельные «новые русские» охотно приобретали газеты царского времени, чтобы посмеяться над незатейливым содержанием и странными объявлениями.

В октябре, после того как были напечатаны приватизационные чеки, снова встретились у Виктора Борисовича обменяться мнениями. Говорили в основном Виктор Борисович и Веня.

– Ваучеры будут со временем оцениваться в зависимости от политической ситуации в пределах от двадцати до сорока тысяч рублей. Ведь инфляция притихла, но не остановилась.

– В первые месяцы возможны сильные падения цены, так как чековые аукционы совершенно не подготовлены. Чековые фонды практически еще не организованы – не хватает специалистов. Население не будет знать, что делать с этими красивыми бумажками. Тебе следует приобретать их в пределах от пяти до десяти тысяч рублей.

Я спросил:

– Почему вы только советуете, но сами не собираетесь использовать ситуацию?

Виктор Борисович ответил:

– Я уже стар, да и положение не позволяет. Но главное, нет таких денег, чтобы серьезно тратить на это время.

А Веня сказал, что планирует скоро переезжать в Израиль, работа же с чеками – долгосрочная акция.

Я, наверное, замучил вас многочисленными отступлениями, но без объяснений невозможно понять, почему в моих делах принимали такое деятельное участие Виктор Борисович и Вениамин. Зачем тратили свое время.

Виктор Борисович с самого начала отнесся к моему появлению в институте с легким раздражением. Диссертация (а Виктор Борисович сразу же взял в библиотеке реферат моей диссертации) была не то что бы слабая, но просто неинтересная. И появление в институте было странным – типичный позвоночник с неясными связями. Да и проявлял я, даже в первое время, не слишком большое рвение в работах отдела. На семинарах в основном молчал, отделываясь короткими репликами, когда Виктор Борисович интересовался моим мнением. Кроме того, меня явно не тяготила мизерная ставка младшего научного сотрудника со степенью.

Чтобы поближе познакомиться со своим сотрудником, Виктор Борисович пригласил меня к себе домой на день рождения жены. И здесь раскрылись некоторые мои таланты. Гостей в маленькой прихожей встречала сама именинница. Свободный жакет цвета лимонной цедры над еще более светлой юбкой прекрасно гармонировал со стройной фигурой и свободно спускающимися на плечи прядями каштановых волос. Чувствовалось, что Вера Ивановна не боится показаться молодящейся. Она действительно ощущает себя молодой. В этот зимний вечер я пришел с небольшим букетом роз. Это не была охапка ярких роз, это были девять роз редкого голубого оттенка. То, что Вера Ивановна понимает язык цветов, я узнал от Милы Сергеевны, расположение которой завоевал с первых же дней работы в отделе. У голубых роз несколько значений: загадочность, изысканность, привязанность и восхищение. Но девять голубых роз – символ чувства глубокого уважения и предложения дружбы. Вера Ивановна была польщена вниманием и тонкостью чувств молодого сотрудника. Цветы она поставила в высокую хрустальную вазу и перенесла в гостиную. Я заметил, что время от времени она с удовольствием смотрит на них. После цветов был преподнесен небольшой сверточек книг: Бодлер, Малларме, Мандельштам. Книги тоже были восприняты с благодарностью, тем более что в ее библиотеке не было ни Бодлера, ни Малларме.

Собрались гости, произносили тосты за именинницу, ее мужа. Мне опять удалось поразить гостей не очень длинным тостом, содержащим комплименты не только внешнему виду виновницы торжества, но и элегантности ее наряда, в котором чувствовался даже некоторый элемент вызова. Потом коллеги Виктора Борисовича начали обсуждать за столом ситуацию в Закавказье, а Вера Ивановна повела меня, Милу Сергеевну и присоединившуюся к нам даму весьма почтенного возраста в кабинет посмотреть библиотеку.

Вера Ивановна лет на семь моложе Виктора Борисовича, но выглядит еще моложе. Профессорской зарплаты мужа вполне хватает бездетной семье, и Вера Ивановна уже более десяти лет нигде не работает, посвящая свой досуг заботам о доме и о Викторе Борисовиче. Одновременно старается быть в курсе всех литературных и художественных новинок. Само собой, что своим внешним видом она тоже занимается активно.

Я внимательно изучил, что имеется в небольшой, но тщательно подобранной библиотеке хозяйки, предполагая впоследствии находить для нее интересные книги. И это действительно сказалось на развитии наших дружеских отношений. Вера Ивановна даже взяла надо мной в некотором роде шефство, пытаясь ввести в свой светский круг и познакомить с очаровательными девушками, в основном аспирантками приятелей мужа. С девушками у нее ничего не вышло, так как я предпочитаю утром просыпаться в одиночестве, да и опасаюсь серьезных отношений. А аспирантки сразу же пытаются «застолбить» за собой место в жизни состоявшихся кандидатов наук. Но с некоторыми из ее приятельниц у нас позднее были весьма интересные встречи в моей квартирке на Преображенке.

Два слова о Миле Сергеевне. Мила училась в институте вместе с Верой Ивановной, и жила с ней в одной комнате в общежитии. Славная, хорошо образованная девушка. Странно, но жизнь у нее как-то не сложилась, возможно, она была слишком мягкой, легко пасующей перед возникшими проблемами. Парень, который ей нравился, женился на другой. Она долго переживала, и с работой у нее не клеилось, пока Вера Ивановна не устроила ее в секретари к мужу, который был тогда еще довольно молодым заведующим сектором. Сначала в этом был тонкий замысел: оградить мужа от хищниц-секретарш. Вскоре Вера Ивановна поняла, что мужу-трудоголику не до женских чар, но к этому времени Виктор Борисович привык к Миле, и она так и осталась при нем. В каком-то смысле Мила жила интересами этой семьи, став почти родственницей.

А в семье этой все было складно, разве что скучала откровенно Вера Ивановна в компании приятелей мужа. Ох уж эти вечные разговоры специалистов: о стремительном нарастании внешнего долга страны; о грызне в Верховном Совете и противоречивых сигналах, исходящих из него; о шатаниях позиции Ельцина и болтологии Горбачева. Как может экономика развиваться в таких условиях? Все это, конечно, было глубоко чуждо Вере Ивановне. И вдруг, появляется молодой человек, пусть на четырнадцать лет младше, но имеющий такие же интересы и не жалеющий время на беседы и совместные посещения выставок и театральных постановок. Виктор Борисович, вероятно, был благодарен мне за столь почтительное отношение к его супруге, и старался со своей стороны проявлять ко мне благосклонность.

Ну а Вениамин Семенович Гринер? Тоже был заинтересован в чем-то? Не знаю в чем, однако ему было приятно мое внимание к его рассказам, ведь поговорить и дать совет он любил. А я умел слушать. Кроме того, мы с удивлением обнаружили некоторые совпадения в наших биографиях. Предки из одного маленького местечка – это уже что-то необыкновенное. Житомир, в котором Веня прожил несколько детских лет, а я все детство. Я знал все улицы, с которыми у него были связаны детские воспоминания. Он жил на углу улиц Котовского и Московской, это же несколько кварталов от моего дома. Правда, почти за десяток лет до моего рождения, но все равно, удивительно. Ну и, конечно, наше увлечение коллекционированием.

Это легко, если смотришь со стороны

В декабре 1992 года, почти сразу же после раздачи приватизационных чеков, началась негласная, а потом и вполне официальная торговля чеками. Действительно, цена быстро упала к маю 1993 года с десяти тысяч рублей до четырех тысяч, до цены двух бутылок водки. А в некоторых деревнях до цены одной бутылки. И это вполне естественно, простой человек, получивший на семью, например, четыре чека, не знал, что с ними делать. Их просто некуда было девать. Чековые аукционы еще не подготовлены: нет полного комплекта документации, идет перетягивание каната (кто главнее) между комитетами приватизации и фондами приватизации, заводы протестуют и оттягивают аукционы. В общем, нормальный бардак. Потенциальные восемь бутылок водки жгут руки, но продать их некому, особенно в мелких городах и селах. Честно говоря, многие не верили, что вся эта затея удастся: предполагали, что победит в борьбе за власть Верховный Совет, а в нем противников приватизации было достаточно много.

Серьезно я начал заниматься приватизационными чеками после того как открылась официальная торговая площадка. Реально это был большой зал, в котором множество людей переходили с места на место, пытаясь купить или продать небольшую пачку чеков. Если кто-то видел в кино работу американских бирж тридцатых годов, он может представить себе этот процесс. Правда, все обходится без выкриков, все стараются скрыть цены сделок.

Процесс многослойный. Самый низ: плотва – приехавшие из глубинки люди, пытающиеся продать скупленные или выменянные на бутылки водки несколько чеков. Они теряются в этой круговерти, силясь понять, почему цены такие разные, такие маленькие, и в конце концов сдаются мелким хищникам – окунькам, шныряющим вокруг и бесцеремонно предлагающим смешные цены. Окуньки – самые многочисленные представители этой пищевой цепочки. Их желание простое: скорее купить десяток чеков и быстренько сдать их щукам, получив свою долю на пропитание. У них нет возможности задержать чеки, дождаться хорошего заказа. Им нужно скорее вернуть свои деньги, чтобы не прогадать при возможном уменьшении цены. А цены меняются непрерывно. Все зависит от последнего слуха, последних статей в газетах, от наличия или отсутствия серьезных заказов. Щуки не бегают. Они спокойно стоят в одних и тех же местах; окуньки знают их всех и обегают, пытаясь получить хотя бы чуть больше. Щуки знают главное: имеются ли заказы и какие они. Вернее, они не знают заказы, но они знают, что и почем принимают сегодня акулы. Сегодня это любые чеки, но завтра могут быть только московские или подмосковные. Сегодня берут много и не жмутся в цене, завтра берут выборочно, жестко торгуются и временами вообще отказываются брать что-либо. Но своего сидячего места щуки не покидают. Они должны держать руку на пульсе всего процесса. Они ждут сигнала от крупных заказчиков на большие партии приватизационных чеков. Заказчики – фонды, организованные администрациями крупных предприятий, банками, крупными бизнесменами для участия в чековых аукционах.

Важными поставщиками приватизационных чеков являются чековые фонды. Для некоторых продажа аккумулированных у населения чеков – единственный способ получить деньги для выдачи зарплаты и оплаты помещения. В то же время управляющие чековых фондов быстро разобрались в ситуации и ведут самостоятельную игру на рынке, приобретая и продавая чеки. Естественно, что при этом используются в личных целях финансовые возможности чековых фондов.

Ни к одной из этих групп я не принадлежал, так как вел игру на собственные средства. К тому времени вместе с обязательствами дилеров, распродающих мои запасы, у меня набралось около пятидесяти тысяч долларов. Все свободные средства я переводил в доллары, не доверяя быстро обесценивающемуся рублю. У меня был постоянный приток денег в рублях и долларах от дилеров, что позволяло при каждом снижении цен на чеки приобретать довольно значительное их количество.

И наконец начались чековые аукционы. Сначала неинтересные аукционы по мелким предприятиям, но уже через полгода на них начали выставлять более серьезные объекты. Мы неоднократно обсуждали с Вениамином мою тактику, и она, в конце концов, сформировалась окончательно. Не распыляться; не покупать доли в предприятиях обрабатывающей промышленности: они не скоро станут на ноги; покупать только то, что безусловно занижено из-за дурацких правил оценки предприятия, и в первую очередь покупать акции предприятий, связанных с нефтью и газом. Можно было бы покупать акции портов, но там слишком велика опасность попасть под жернова борьбы больших игроков.

При каждой возможности я участвовал в наиболее интересных аукционах. На аукционе Газпрома я выложил очень большое количество чеков, и весьма удачно, так как числился жителем Подмосковья, а там количество акций за один чек было в пять раз больше, чем для жителей Москвы. И это было легко предвидеть. Впоследствии, когда продажу этих акций разрешили для граждан всей России, рынок наводнили акции, полученные сибиряками за бесценок и тут же поспешно проданные. Грех было не воспользоваться. Однако я не мог позволить себе вкладывать все деньги, тратил лишь половину из текущих наличных средств (кстати, иногда и на аукционах нефтяных компаний). Продажа акций Газпрома иностранцам долгое время была запрещена, что и понятно: иначе бы цены взлетели и «нужные люди» не смогли бы скупать эти акции по дешевке. Действительно, сумасшедший рост цен начался только в 1997 году, после вывода на внешний рынок так называемых лондонских глобальных депозитарных расписок.

Потом подошло время «мыльных пузырей». Непрерывно возникали финансовые компании, работающие по принципу пирамиды, которые обещали огромные проценты вкладчикам за счет предполагаемого роста стоимости их ценных бумаг. За два-три месяца они успевали раздуться до гигантских размеров и скоропостижно лопались, когда иссякал поток новых вкладчиков. Первые две такие компании я пропустил, но потом участвовал во всех следующих, аккуратно изымая деньги ровно через два месяца после начала безудержной рекламной компании по телевизору. Иногда я не успевал дойти до точки максимальных цен, ликвидируя свое участие слишком рано, зато ни разу не пострадал при неминуемых взрывах этих компаний.

Однако настоящий ажиотаж начался с появления билетов МММ. Здесь оперирование билетами и деньгами было идеально простым. Просто покупаешь, просто продаешь. Практически как с приватизационными чеками. Но вариант использования билета только один: продать. В первое время вариации цен были незначительные, небольшой тренд роста. Но потом скорость изменения цены увеличилась; стало интересно вкладывать в МММ солидные (для меня) деньги. Я не застал самого начала, но успел приобрести билеты на очень большую сумму. Вложил почти все свободные деньги и через два месяца начал уже подумывать о продаже. Раза два в неделю я позванивал Миле Сергеевне, чтобы узнать новости. В очередной раз она сказала, что срочно просил позвонить Виктор Борисович. Это было в середине июля 1994 года. Мы сразу же договорились о встрече в обеденный перерыв. Встретились на ходу, и он сообщил, что МММ продержится не более десяти дней. Решение принято на самом верху. Виктору Борисовичу я верил, хотя считал, что выходить из игры рановато.

Продать такое количество билетов было не просто. Не хотелось суетиться возле офиса МММ и не хотелось передавать билеты на реализацию нескольким дилерам, они почувствовали бы что-то неладное. Я обратился в один из крупных частных фондов и предложил там купить всю партию моих билетов со скидкой в десять процентов, объясняя намерением выйти из игры и уехать за рубеж. Сделка состоялась, я получил чуть больше двухсот тысяч долларов и решил на всякий случай уехать в Житомир. Потом мне рассказали, что мой покупатель вскоре поручил своим людям найти меня, обоснованно полагая, что я сознательно «кинул» его, обладая инсайдерской информацией.

По моим расчетам у меня в запасе имелось несколько дней, чтобы закончить дела в Москве. Сначала я положил в надежный банк сто пятьдесят тысяч долларов. Вообще-то, надежным был не банк, а его сотрудники. С управляющим банком, кандидатом экономических наук Арсеном, меня познакомил Веня. Вернее, мы пришли к Арсену втроем: Веня, его друг Алекс и я. Веня и Алекс работали совсем недавно (в советские времена) в одном институте с Арсеном. Все трое были тогда заведующими лабораториями и принадлежали к одной группировке членов ученого совета института. Веня представил меня:

– Арсен, Миша надежный парень, я его знаю много лет. Когда нужно, он не подведет. Но и ему нужен надежный банк. Как в твоем хозяйстве дела? Нормально плаваете?

– Вроде пока все спокойно. А о какой сумме идет речь и что с деньгами делать?

– Сумма для твоего банка небольшая – сто пятьдесят тысяч долларов. И делать с ними ничего не нужно. Просто полежат месяц у тебя. А потом он пустит деньги в оборот. Ты чего-нибудь платишь?

– Если гарантия, что месяц деньги пролежат без движения, то восемь процентов годовых. Не много, но это ведь в долларах.

Тут вмешался я:

– Восемь вполне достаточно. Главное для меня надежность. То есть чтобы предупредил, если у банка начнутся проблемы.

– Гарантирую. Я тебе сейчас представлю операциониста, который будет тебя обслуживать.

Он позвонил секретарю, попросил пригласить Володю и принести нам немного закуски. Потом вытащил бутылку коньяка, разлил по рюмкам, но мы не успели выпить, так как пришел молодой парень.

– Володя, обеспечь моему другу Михаилу щадящий режим. Будь с ним на связи и делай все по его указаниям.

Я передал парню деньги и он ушел оформлять бумаги. Мы еще посидели немного, выпили символически за начало совместной работы. Арсен попенял мужикам, что не заходят, но признался, что и сам тоже все время в закрутке, совсем нет времени для визитов. Потом они вспомнили славное старое время, когда еженедельно где-нибудь отмечались по пятницам после работы, посмеялись над каким-то непонятым мной эпизодом, когда «прокатили старого хрыча», посетовали, что стареют. В общем, как всегда, когда встречаются приятели после довольно длительной разлуки. Наконец пришел Володя и принес бумаги. Мы обменялись номерами телефонов, и я предупредил, что почти месяц буду отсутствовать.

У меня оставалось на руках еще пятьдесят тысяч, и этого было достаточно для всех моих ближайших планов. На следующий день я заехал в рабочее время к Вере Ивановне: днем, чтобы не встретиться с Виктором Борисовичем. Вручил ей маленький букетик и пакет для Виктора Борисовича. Она удивилась:

– Миша, что это вы? Почему не вечером? Посидели бы, поговорили. Вы что-то давно к нам не заглядывали. Кстати, что у вас с Ниночкой? Она мне жаловалась на сплошные неудачи в жизни. А ведь ее супруг так продвинулся по службе.

– Вера Ивановна, я совсем забегался, не хватает времени ни на визиты, ни на личную жизнь.

Вопрос о Нине я оставил за скобками, не хотелось говорить на эту больную тему. Нина Васильевна была единственной из приятельниц Веры Ивановны, с которой у меня, к сожалению, затянулись отношения. Она никак не хотела лишиться «этой отдушины», как она называла наши редкие встречи. Единственная из моих знакомых, которая могла явиться на Преображенку без предварительной договоренности и начать жаловаться на свое несчастливое замужество. Я этого не понимал или не хотел понимать.

Ее муж (я с ним как-то встречался у Веры Ивановны) – прекрасный человек, на мой взгляд, преуспевающий руководитель крупной государственной организации, души не чающий в своей Ниночке, обеспечивающий ей жизнь без забот и чрезмерных хлопот. Но она постоянно жаловалась на бездуховность, беспросветность жизни, на то, что муж ее не понимает, почти все время посвящает работе, не интересуется ее делами. (Как будто у нее были какие-то дела кроме хождения в парикмахерскую, визитов к знакомым дамам и посещения выставок.) Мне это порядком надоело, но сделать решительный шаг я никак не мог. Она вполне могла закатить нешуточный скандал, не заботясь о своем имени и положении мужа. В общем, она была для меня проблемой.

– Вера Ивановна, разрешите сказать без уверток, без уклончивых объяснений…

– Что-то случилось, Миша?

– Нет, просто я уезжаю на время и хочу передать Виктору Борисовичу этот пакет с деньгами. Он для меня так много сделал, и я не знаю, как его отблагодарить.

– Миша, ну о чем ты говоришь, какие деньги могут быть между вами?

– Вера Ивановна, такие времена пошли. Он ведь получает теперь совсем смешные деньги. А вы достойны лучшей жизни. Вы давно мечтаете съездить во Францию, в Париж. Здесь двадцать тысяч долларов. Уговорите, пожалуйста, Виктора Борисовича принять эти деньги – они вам нужны больше, чем мне.

Глаза Веры Ивановны расширились, она внимательно и, как показалось мне, с упреком посмотрела на меня, но пакет взяла.

– Не знаю, правильно ли это, но я попытаюсь.

– Спасибо, Вера Ивановна. Простите меня за то, что не могу задержаться, но я действительно спешу. Пожалуйста, никому кроме Виктора Борисовича не говорите о моем визите.

Целуя на прощанье руку, я прижался к ней щекой; кому ведомо, когда снова я смогу увидеть эту чудесную женщину, так мягко, по-матерински, заботившуюся обо мне. Вечером мне позвонил Виктор Борисович:

– Михаил, что ты делаешь? Почему этот сверток? Нельзя так. В конце концов мог бы мне позвонить, встретились бы.

– Виктор Борисович, простите, но, по-моему, я сделал все нормально. Не хотел ставить вас в неудобное положение, я вам слишком многим обязан. И вообще, не знаю, чем бы закончилась такая встреча.

– А с МММ ты закончил?

– Да, и это результат.

– Обрати теперь внимание на государственные краткосрочные обязательства правительства.

Я и сам уже думал об этом. Мы пару раз обсуждали эти обязательства (ГКО) и прогнозировали, что при таком тренде доходности дело должно кончиться крахом. Ни одна организация, ни одно государство не может долго продолжать заимствования на таких условиях. Вопрос только во времени. Мы не предполагали, что этот болезненный процесс может затянуться на столько лет. Сказалась, вероятно, кредиторская история и безупречная репутация Советского Союза как аккуратного плательщика по своим обязательствам. Ну и безмерная жадность кредиторов.

Напоследок я только спросил бывшего шефа, в курсе ли он оперативной политики траншей.

– Постоянно в курсе. И лучше работать с рублями; по ним курс обязательств будет, безусловно, более волатильным.

– Учту. Но после возвращения из отпуска.

Чтобы понять, почему я решил на время исчезнуть из Москвы, нужно вернуться на некоторое время назад. Через неделю после того, как я начал активно работать с приватизационными чеками, ко мне в туалете рядом с залом торговой площадки подошел тихий, незаметный мужик и по-дружески начал объяснять:

– Ты уже не новичок, у тебя приличные обороты и нужно делиться.

– С кем это?

– Площадку «ведут» солидные люди, они оберегают всех нас от неприятностей, но это требует расходов. Поэтому нужно делиться. Добровольные пожертвования должны быть в пределах пяти процентов от профита. Доходы каждого не проверяются детально, ведь все мы честные люди. Но утаивать их не стоит.

– А что будет, если я не буду добровольно жертвовать?

– Да ничего особенного не будет, но система не станет тогда защищать тебя от неприятностей. А они, к сожалению, случаются слишком часто.

– Я подумаю.

Но про себя решил, что делиться с неизвестными «защитниками» не собираюсь. Дня через три ко мне снова в туалете подошел тот же мужик и спросил:

– Ну, что ты решил?

– У меня другая компания.

Он все так же негромко сказал:

– Тогда ты сам в ответе за свои проблемы.

– Понимаю, – сказал я тоже негромко.

Я попросил одного из знакомых проверить связи этого мужика. Он понаблюдал два дня и сказал, что реальных связей с серьезными людьми у мужика нет. По крайней мере, за два дня он не видел таких контактов. Я, в свою очередь, стал внимательнее приглядываться к окружающим и заметил на следующий день молодого парня, бросающего на меня время от времени быстрые взгляды. Было неприятно, но почему-то не страшно. К концу работы площадки он исчез, но на следующий день появился снова. Теперь он держался поближе ко мне и не скрывал, что следит за мной. Это нервировало, заставляло отвлекаться от возможных сделок. День окончился для меня практически без результатов, то есть без интересных сделок. К концу дня парень опять исчез.

Так было и на третий день. Тихий мужик тоже время от времени появлялся в поле моего зрения, как будто предлагая поговорить с ним. Я злился, но старался не показывать вида. Дело в том, что я не поверил в реальность угроз. Ну не показалась мне эта парочка страшной, если за ними не стоит никто. Но однажды молодой парень не исчез в конце дня, а неторопливо двинулся за мной, совершенно не скрываясь. Я, тоже не торопясь, прошел в метро, проехал несколько остановок до центра, не пытаясь оторваться от него, вышел у Библиотеки Ленина и пошел в переулки за Домом журналистов, как бы приглашая его к контакту. Возможно, это смутило его, но он продолжал неотступно следовать за мной. Это были хорошо знакомые мне места, так как здесь в одном из приземистых двухэтажных домов жила моя приятельница. Я зашел в знакомый подъезд, быстро поднялся на второй этаж, и по запутанному коридору прошел в другой подъезд, вторая дверь которого выходила в соседний переулок. Потом спокойно прошел до станции Октябрьская и уехал к себе на Преображенку.