Текст книги "Золотая ангулоа"

Часть вторая
На яхте «Олимпия»

Уже в открытом море, когда берег за кормой превратился в покрытую дымкой, еле заметную полоску, Юлия Иннокентьевна закрепила штурвал и занялась своим спутником. Отыскав медицинскую аптечку, она смыла подтёки крови обработала антисептическим раствором края раны, обколола её новокаином и, покрыв какой-то жёлто-зелёной мазью плотный ватный набалдашник на конце тонкого, длинного шпунта, медленно прогнала его от входного отверстия до выходного и обратно.

– Внутренние органы не повреждены, – сказала она, ободряюще глядя на пациента. – Судя по всему, пуля прошла по касательной. Несомненно, задеты мышечные ткани. Но ничего страшного, жить будете.

Наложив марлевые салфетки, она закрепила их лейкопластырем и ловко забинтовала, после чего сделала инъекцию антибиотика.

– Это для того, чтобы подавить находящуюся в ране инфекцию, – пояснила она, складывая медицинские инструменты в прямоугольную металлическую чашу. – Я сомневаюсь, что пуля была стерильна. Вероятно, из обоих отверстий будут некоторые выделения в виде сукровицы или… Не пугайтесь, со временем это пройдёт.

– Спасибо, – Костя благодарно улыбнулся, сожалея, что операция быстро закончилось: прикосновения пальчиков «эскулапа» были весьма приятны. – Вам бы хирургом работать.

– Не стоит. Когда-то я прошла один курс медучилища. И вот – пригодилось, – она сделала паузу, после чего продолжила: – Я ведь не всегда была племянницей миллиардера, я имею в виду – признанной племянницей. Довелось и нужду терпеть и другого лиха испробовать. В то время я хотела стать врачом, но средств у нашей семьи хватало только на упомянутое училище. Лишь когда мои родители, совсем ещё молодые, умерли, дядя забрал меня к себе и взялся за моё воспитание.

Юлия Иннокентьевна подошла к штурвалу и сверила курс яхты с компасом.

– Вы вот удивляетесь моим словесным вывертам, – она взглянула на своего спутника, словно проверяя, слушает ли он её. – А чему удивляться? Думаете, среди кого я росла? Среди обычных детей, отпрысков конторщиков, слесарей и кухарок! И училась в обычной школе, где уровень преподавания русского языка и литературы был в разы ниже, чем в середине прошлого века, когда в общеобразовательной школе – городской и сельской – даже иностранную литературу изучали. Подружками же моими были девчонки, которых воспитала улица.

– А ваш дядя, Бронислав Арнольдович? Разве он вам не помогал? При его богатстве это были бы крохи.

– Мой отец не взял бы у своего старшего брата ни копейки. Они с детства всё делили что-то между собой, всё выясняли, кто из них правее, и в итоге стали чужими, даже враждебно настроенными людьми.

– И, несмотря на это, дядя взял вас к себе.

– Да, он принял меня, как родную дочь.

– А его дети?

– У него нет детей. Мой дядя – старый холостяк.

– Куда мы направляемся? – спросил Костя, наблюдая за волнами, разрезаемыми форштевнем.

– Я думаю, надо пройти ещё немного на запад, чтобы оказаться вне видимости с берега, и затем повернуть на север. Мы можем дотянуть не только до ближайшего порта Европы, но даже до Петербурга или Ростова. Обратите внимание на показания приборов. Вот, посмотрите. Видите, баки полные. Вот расход топлива, а вот путь, который мы можем проделать. Да, всё хотела спросить: как вам наша яхта? Мне она понравилась с первого взгляда. Какая она красавица, какие у неё изящные обводы!

Лицо женщины расплылось в весёлой, слегка высокомерной улыбке.

– Хорошо, что мне пришла мысль отправиться на этой посудине. Мы же сейчас фактически отдыхаем, как бы совершаем развлекательную прогулку. А то шпарили бы по берегу, по жаре. А там и камни, и зыбучие пески! Да ещё рана у вас. Сильно беспокоит?

– Не очень. Почти не болит.

– Это пока новокаин блокирует боль. Когда его действие закончится, почувствуете. Кстати, крови было немного, значит, ни один крупный сосуд не повреждён, – Юлия Иннокентьевна аппетитно облизала губы, и от этого они стали ещё ярче. Костя успел заметить, какие у неё ровные, здоровые зубы, в полутьме сарая он как-то не обращал на это внимания. – Спеклось во рту, – продолжила она, – всё-таки я изрядно переволновалась, думала, нам не уйти из бухты. Попить бы чего-нибудь.

– Я схожу посмотрю, нет ли где пресной воды.

– Вам не следует много двигаться. А лучше всего – полежать. Ну да ладно, постойте немного у штурвала, я сама пойду поищу.

Передав Косте штурвальное колесо, она вышла из рубки.

Яхта уверенно продвигалась вперёд, легко переваливаясь с волны на волну и оставляя за собой бурлящий водоворотами пенистый след. Душный полутёмный сарай, постоянное ожидание смерти, напряжение скоротечного боя – всё исчезло словно дурной сон.

Он с наслаждением вдохнул полной грудью. Мысли вернулись в будущее, рисуя родную Рябиновку, дом у озера, ровные чистые от сорняков делянки белых хризантем, встречу с милой добродушной Варварой Степановной. Как хорошо было бы сейчас оказаться рядышком с ней!

Костя улыбнулся, представив, как она обрадуется его появлению. При первой же возможности надо будет отправить ей телеграмму. Хотя нет, телеграмма устарела – это всё в прошлом. Сразу же надо позвонить. Переживает, наверное, тётушка. Должно быть, ей уже сообщили об его исчезновении.

– Я смотрю, у вас неплохое настроение, – сказала Юлия Иннокентьевна, появляясь с двумя пластиковыми бутылями и стаканчиками. – Что будете пить? Колу или минеральную?

– Колу, – после пережитого Косте хотелось чего-нибудь сладкого.

Она налила в два стакана. Пили, пока не осушили всю бутыль, после чего Юлия Иннокентьевна взяла управление яхтой на себя, а Костя собрал оружие, вынес его из рубки и, расположившись в носовой части яхты, на участке палубы, свободном от осколков стекла, принялся его изучать.

– Всё-таки вам лучше бы полежать! – крикнула Юлия Иннокентьевна.

– Ничего, ещё успеется.

Рана начинала болеть сильнее, но не настолько, чтобы ничего нельзя было делать. Он проверил магазин карабина – семь патронов, надо дополнить. Горизонт был чист, и ничто им не угрожало. Пока, во всяком случае. Но старая солдатская привычка держать оружие в боевой готовности сказывалась.

Перед глазами снова возникло неподвижное тело под скалами, как он ни старался не думать о нём. И это его, Кости, рук дело. У него пожухло лицо, и неприятно засосало под ложечкой. Лучше бы этот охранник остался жив. А может, действительно, он живой и только ранен? Да где там! Свалиться с такой высоты и выжить?! Нет, это невозможно. Мысль о том, что он убил человека, больно стегала по мозгам.

– Эй, на баке, вы, кажется, собираетесь воевать, да?! – донёсся из рубки звонкий бодрый голос.

«Вот кому всё нипочём, – подумал он, не зная, осуждать свою спутницу за столь необычное самообладание или восхищаться ей. – Только что закончилась стрельба, которая велась не на жизнь, а на смерть, а она словно вернулась с пикника». Костя запамятовал, как минуту назад сам был бесконечно счастлив от вновь обретённой свободы и готов был плясать от радости.

– Вы должны помнить, – сказал он, не отрываясь от карабина, который в этот момент собирал, – хочешь мира – готовься к войне.

– Напрасно вы это. Океан велик, и им ни за что нас не найти. Вертолёт прилетит только к вечеру. Пока возле бухты они разберутся, что к чему, мы будем далеко. А там наступит ночь.

– Мне всё равно нечем заняться.

Юлия Иннокентьевна хотела сказать, раз он не может без работы, пусть приберёт палубу, но, вспомнив про его рану в боку, промолчала. Палуба подождёт. А он пусть сидит, возится со своим оружием. Кажется, это одно из любимейших занятий большинства мужчин.

Отложив карабин в сторону, Костя взялся за пулемёт. Ему не доводилось прежде иметь дело с ручником, но по устройству пулемёт походил на АКМ, который был его личным оружием на Кавказе. Из точно такого же автомата ему довелось стрелять и на военных сборах года три назад, потому он довольно быстро разобрался и с пулемётом. У этого только ствол тяжелее и длиннее – для увеличения дальности и лучшей кучности стрельбы, наверное. И ещё складные сошки. И в магазине не тридцать патронов, как у автомата, а сорок пять.

Примкнув длинный, увесистый рожок, он взял пулемёт обеими руками, поводил стволом по открытому пространству между вантами, затем приподнял над линией горизонта и нажал на спусковой крючок. Тррах! Прозвучало несколько выстрелов.

– Что случилось?! – обеспокоено крикнула Юлия Иннокентьевна.

– Ничего. Просто я опробовал пулемёт. До этого я ни разу из такого не стрелял, вот решил узнать, как он себя ведёт.

– Вы меня напугали. Надо предупреждать. Между прочим, если вы не Камцев, то…

– Серьгин.

– Это от слова «серьга», что ли?

– Наверное.

– А у вас, случайно, не Серьга ли кличка?

– Она самая.

– Ну, и я так вас буду звать – Серьга.

– Воля ваша, мне всё равно.

Костя поставил пулемёт на сошки рядом с карабином и взял найденный в домике пистолет. Небольшой по размерам, на много меньше того, который он забрал у охранника. Внимательно вчитался в буквы на кожухе затвора. Разобрав написанное по иностранному слово «Беретта», вспомнил, что это пистолет итальянского производства. Вынул магазин – восемь патронов; вновь вставил его в рукоять. Элегантной формы, хорошо ложится в ладонь. Около двенадцати сантиметров в длину. Небольшие размеры обеспечивают скрытое ношение. Такой пистолет легко спрятать во внутреннем нагрудном кармане пиджака, например.

Хотелось заняться и автоматами, но рана болела всё сильнее, и он лёг, привалившись к поднимавшемуся над палубой комингсу какого-то люка.

– Как вы себя чувствуете? – крикнула Юлия Иннокентьевна.

– Пока терпимо.

– Терпимо? Ладно, сегодня ещё поболит, а завтра будет легче.

Несколько минут она молчала. Берег исчез далеко позади. Яхта стала делать поворот, и килевая качка сменилась на боковую. Открыв глаза, Костя увидел, что солнце, всё время висевшее впереди судна, сместилось на левый борт. До наступления ночи оставалось не более полутора часов.

– Я сделала правый поворот! – задорно крикнула Юлия Иннокентьевна. – Теперь мы идём на север, на север, на север!

 
По морям, по волнам,
Нынче здесь, завтра там… —
 

запела вдруг она.

«Неплохой голос… Много чувства, задушевности, за сердце даже берёт, – подумал Костя. – Вполне могла бы петь на эстраде. Хотя зачем ей эстрада, когда у неё есть дядя с его миллиардами. Она и так купается в роскоши. Шутка ли, всё лето провести на парусно-моторной яхте. Многим ли такое развлечение по карману?»

Ты моряк, красив сам собою,

Тебе от роду двадцать лет…

– неслось между тем из рубки. Ну и репертуарчик у неё – из позапрошлого века. Или из начала прошлого. Костя повернулся боком и приподнялся на локте. Стоявшая за рулевым колесом женщина встретилась с ним глазами и весело и бесшабашно подмигнула.

– Где вы так метко научились стрелять? – крикнула она.

– В армии, где же ещё. Да разве это метко – палил, палил в него.

– И всё-таки! Не он вас, а вы его.

– Не он меня! Так и мне досталось. Ладно, вы прикрыли из карабина, а то не так бы он меня ещё продырявил.

– Ну, это неизвестно…

Она снова запела, на этот раз что-то современное, чего Костя никогда в своей провинции не слыхивал. Не прерывая пения, женщина в такт мотиву начала плавно покачивать в меру пышными пропорциональными бёдрами, плотно обтянутыми юбкой, и поводить точёными плечами, в заманчивую таинственную игру вступил живот и, кажется, всё её большое, статное тело. Глаза подёрнулись какой-то привораживающей колдовской поволокой.

Танец и пение не прекращались, женщина то отступала от штурвального колеса, то вновь почти вплотную приближалась к нему. Раза три или четыре, отпустив ручки штурвала, она поворачивалась вокруг себя то в одну, то в другую стороны, делая при этом разные па и умопомрачительные изгибы.

Костя следил за ней боковым зрением и развлекался представлением, устроенным в рубке. На секунду ему показалось, что Белогорская крутится не просто так, а специально для него. «Дурень, – сказал он, опомнившись, – надо же, придумал – для меня!» Но в танцевальном искусстве он не уступил бы ей, это факт, а кое в чём и превзошёл.

Юлия Иннокентьевна внезапно прекратила пение, но всё ещё извивалась, продолжая замысловатый танец.

– Я проголодалась не знаю как! – немного запыхавшись, крикнула она. – Да и вам надо подкрепиться. Рала лула, – пропела женщина. – Я зафиксирую штурвал и поищу что-нибудь съедобное в камбузе, а вы здесь поглядывайте. В случае чего позовите меня.

В плеск волн и монотонный гул двигателей яхты вплёлся ещё какой-то звук. Он шёл издалека и поначалу еле различался, но с каждой секундой становился всё сильнее.

Костя приподнялся, вглядываясь в море и небо. Над горизонтом, за которым остался берег, показалась тёмная точка. Она быстро приближалась, увеличиваясь в размерах.

– Всё, я пошла! – донеслось из рубки. – Не скучайте тут без меня. Вернусь, поедим и ещё споём какую-нибудь песню. Вы любите петь, Серьга, а? Да? Нет? Почему молчите? А я, если найдёт, не могу остановиться. Как, понравился вам мой голос, хорошо я пою? Согласитесь, я не уступила бы многим из этих певичек, которые вертятся на московских сценах!

– Вертолёт! – крикнул Костя и протянул руку к оружию. Он хотел взять карабин, но, посмотрев на пулемёт, подхватил его. Палуба показалась ему голой, открытой, без единого более или менее подходящего, достаточно надёжного укрытия. Сверху он на ней как… Где занять позицию?

Он шагнул в одну сторону, другую, с надеждой взглянул на надстройку. Может, там что найдётся? Насколько позволяла боль в боку, проковылял от носа яхты в сторону кормы и остановился у входа в машинное отделение. Сюда. Продолжая наблюдать за вертолётом, открыл дверь и так и остался у входа, прикрываясь надстройкой. От пуль она не защита, но, по крайней мере, не совсем на виду.

Из рулевой рубки донеслись испуганные возгласы Юлии Иннокентьевны, но Костя не разобрал, что она хотела сказать. А вертолёт уже рядом, уже видны за стеклом кабины чьи-то лица; вот он развернулся, делая заход с кормы и как бы зависая в полутора-двух сотнях метров над поверхностью моря.

– Стреляйте, стреляйте! – наконец отчётливо прозвучал из рубки пронзительный женский голос.

Но как стрелять, а вдруг вертолёт не имеет никакого отношения к их побегу, может, он случайно появился здесь? Костя не решался открыть огонь, хотя держал пулемёт наготове; сошки сложены, ствол косо лежал на стыке стенки и крыши надстройки и следовал за малейшим перемещением машины, похожей на стрекозу.

Лишь когда сверху ударили длинной предупредительной очередью и перед носом яхты и рядом с бортом пули подняли фонтанчики воды, он нажал на спуск, и пулемёт, быстро пожирая патроны, заколотился в его руках. Костя хотел только отпугнуть людей, прилетевших за яхтой, поэтому бил мимо цели.

А с вертолёта опять начали стрелять – на этот раз без всякого предупреждения – со скрежетом и визгом очередь частой строкой прошла через весь корабль.

Косте показалось, будто стрелок целится прямо в него, и едва удержался, чтобы не нырнуть в машинное отделение и не спрятаться в его глубине. Лицо покрылось испариной, от пота между лопатками намокла рубаха. Такого волнения и в помине не было в перестрелке с охранником, наверное, потому что тогда он постоянно действовал, а сейчас, в основном, только стоял и ждал. И ещё ему подумалось, что людям, которые наверху, наверное, тоже страшно, а, пожалуй, и нет, потому как привыкли к подобным переделкам. Ну и находящиеся на яхте беглецы, по всей вероятности, представляются им лёгкой добычей.

По кораблю же в очередной раз ударили пулевые очереди. Полетели щепки, завизжало железо. Вдогонку сверху снова пришло отдалённое, приглушённое открытым пространством «ду-ду-ду».

Пулемёт надолго забился в руках человека, прижавшегося к надстройке. Забыв обо всём на свете, Костя видел одну лишь цель в голубом небе и больше ничего и жал на спуск до тех пор, пока вертолёт вдруг не нырнул носом и не перевернулся вниз лопастями.

Оглушённый выстрелами, он не расслышал удара воздушной машины о поверхность моря, а только увидел взметнувшийся ввысь и сомкнувшийся затем столп воды. За две секунды до столкновения с водной поверхностью от кабины отделился человек в пятнистой униформе, скорее всего, пулемётчик. Должно быть, он хотел отпрыгнуть от вертолёта на безопасное расстояние, но отдалиться достаточно далеко ему не удалось. Вращающиеся лопасти в одно мгновение превратили большое мужское тело в подобие красного облака, и по воздуху разлетелись и упали в волны клочья одежды и мелкие окровавленные куски.

* * *

Оставив пулемёт на крыше, Костя бессильно сполз по горячей стенке надстройки на палубу и опустошённо уставился перед собой. Многовато стрельбы для одного дня, тем более для него, простого цветовода, привыкшего к деревенской жизни, спокойной и размеренной.

Двигатели яхты молчали, и, никем не управляемая, она беспомощно покачивалась на волнах. Костя подумал о Юлии Иннокентьевне. Жива ли? Вытерев подолом рубахи лицо, он кое-как поднялся и, придерживая одной рукой разболевшийся бок, а другой опираясь о надстройку, потащился, еле волоча ноги, к рулевой рубке.

Женщина неподвижно лежала у задней стенки, подтянув колени к груди и прикрыв голову руками. Никаких видимых ранений у неё он не заметил.

Наклонившись, он слегка потряс её за плечо. Женщина раздвинула ладони, и между ними блеснули расширенные зрачки.

– Вас не ранило? – спросил Костя. – Нет? Тогда вставайте.

– Он-ни улетели?

– Нет, они пошли туда, – показав вниз большим пальцем, Костя дал понять, что вертолёт канул в морскую бездну.

– Я думала, меня убьют. Пули так и били и свистели вокруг – это было светопреставление.

– Ну, теперь всё позади.

Она подняла глаза. Костя проследил за её взглядом; от пулевых отверстий потолок рубки походил на решето.

Юлия Иннокентьевна привычным движением одёрнула юбку, коротковатую для её крепких, соблазнительно стройных ножек, и встала. Страх в глазах улетучился, уступив место гневу.

– Почему вы не стреляли?! Они могли нас прикончить.

– Я стрелял, – сказал Костя, удивлённый столь быстрой переменой в её настроении.

– Вы открыли огонь, когда они уже разбомбили всю яхту. Вот, полюбуйтесь: не потолок, а дуршлаг!

– Видел я всё, что мне ещё любоваться?! Я открыл огонь после первых же их выстрелов. По вашему мнению, я должен был начать стрельбу ещё до того, как они зависли над судном? Однако откуда мне было знать, что они прилетели за нами! В вертолёте могли находиться кто угодно, я боялся погубить ни в чём не повинных людей.

– Гм, «ни в чём не повинных»! Вы видите, какую поруху они сотворили!

– Это вы отключили двигатели?

– Ничего я не отключала. Здесь такое творилось! Говорю же, я подумала, что мне конец и не помня себя забилась в этот угол.

Женщина подошла к штурвальному колесу, одной рукой взялась за него, а другой повернула ключ зажигания. Стартёр не издал ни звука. Она сделала ещё несколько попыток. Безуспешно.

– Убедились теперь? Вот итог вашего малодушного промедления!

Костя промолчал, согласившись про себя, что со стрельбой медлить было нельзя. Однако никакого малодушия не было, это она хватила лишку.

Они спустились в машинное отделение. Повреждения здесь были видны повсюду. Вокруг моторов с немой укоризной лохматились обрывки посечённой электропроводки. На полу валялись обломки деталей, металлических и пластмассовых. После короткого осмотра стало понятно – двигатели не завести.

– Видите?! – сказала Юлия Иннокентьевна, наградив его очередным гневным взглядом. – Машины разбиты. Как теперь быть посреди океана?! Если бы вы не струсили…

– Знаете, мадам, – заговорил Костя, не выдержав нападок, – мне надоело выслушивать ваши попрёки! Заладили, как попугай: почему вы не стреляли, вот если бы вы раньше!.. Это был бой! А в бою бывает сам чёрт не разберёт что, и далеко не всегда получается так, как хотелось бы. В вертолёте находились опытные подготовленные охотники за людьми, знатоки своего дела. Они хотели остановить нас, захватить или загнать в ту самую бухту, но со своей задачей не справились. Они погибли, а победителями оказались мы с вами, хотя тоже понесли потери в виде повреждений корабля. Не лучше ли вам обратить свой гнев на себя? Почему вы не поддержали меня огнём, когда я отбивался от них? Оружие находилось перед рубкой, то есть у вас под носом. Нет, вы предпочли спрятаться.

– Постыдились бы своих слов! – воскликнула Юлия Иннокентьевна. Её лицо исказила знакомая уже высокомерная презрительная усмешка. – Вы, наверное, забыли – я женщина и не мне надлежало давать отпор врагу. Но если бы я наперёд знала, что на судне нет достаточно мужественного человека, то, можете не сомневаться, я смогла бы действовать решительно, и они не успели бы сделать по нам ни одного выстрела.

– Ну, вы вояка ещё та, где мне до вас!

– Это уж точно! По крайней мере я…

– Да вы просто спрятались! Испугались выстрелов! А сейчас мелете всякую чушь, лишь бы оправдать себя.

– Я мелю чушь!?

– Именно. Несусветную.

– Вон как вы заговорили! И это после того, что я для вас сделала! Я посадила вас на корабль, я обработала вашу рану…

– Ну, мне остаётся только содрать бинты, чтобы вы не укоряли меня этой обработкой!

– Сдирайте! – она расхохоталась ему в лицо. – Давайте, начинайте! А я посмотрю, как вам после этого будет хорошо. Потом вы сами приползёте ко мне, и будете умолять о новой перевязке.

– Не приползу, не дождётесь!

– Ещё как приползёте, куда вы денетесь! Вы ещё не знаете…

Пререкания с женщиной становились хуже вражеского пулемёта. Не дослушав её, раздосадованный Костя выбрался из машинного отделения и подошёл к борту.

Взглянув вдаль на море, он с ожесточением сплюнул в воду. Ему хотелось побыть одному. Он спустился вниз по другому трапу, прошёл в первую попавшуюся каюту и прилёг на койку поверх одеяла. Страшная усталость давила многопудовой тяжестью. А эта противная женщина ему надоела. Ни о чём не хотелось думать.

Корабль мерно покачивался на волнах, и проникавшее через иллюминатор круглое красноватое пятно солнечного света также мерно перемещалось по двери каюты то вверх, то вниз.

Костя закрыл глаза и несколько минут лежал неподвижно. Тупая боль в боку стала почти невыносимой. Много двигался – разбередил, наверное.

Осторожно, прислушиваясь к своим ощущениям, он спустил ноги на пол и сел, принимая такое положение, при котором боль сошла бы до минимума. Немного познабливало. Стиснув зубы, привалился к переборке и опять закрыл глаза от одолевавшей немощи. В ушах ещё звучали отголоски пулемётной стрельбы. Он вспомнил, во что вращающиеся лопасти вертолёта превратили человека, выпрыгнувшего из кабины, и невольно застонал, не в силах отогнать представившуюся страшную картину.

Знобило всё сильнее, тело сотрясала непрерывная дрожь. «Простыл, что ли? – шевельнулось в голове. – Но разве можно в Африке простыть? А почему нельзя, по утрам-то вон какая холодрыга была в сарае. Да достаточно одного сквозняка…»

– Эй, господин Серьгин, где вы там? – донеслось сверху. – Хватит прохлаждаться, помогите мне поставить парус, одна я не справлюсь.

Он поморщился. Опять эта племянница Белогорского. Глаза бы на неё не глядели, как она ему опостылела! До чего вздорная женщина, вечно с ней одни только распри. Если она так ведёт себя сейчас, здесь, то что от неё ждать в обычной, домашней обстановке или на работе? Хотя какая может быть работа при её-то богатстве! Бездельница, лоботряска, вся жизнь в одних развлечениях…

– Эй, слышите меня?! – по палубному настилу застучали чем-то твёрдым. – Идите сюда и помогите мне с парусом.

– «Вот настырная!» – подумал Костя, открывая глаза. Он приподнялся было, но тут же опустился обратно на койку, охнув и хватаясь за бок. Переждав, пока боль успокоится, повторил попытку.

– Вас не дозовёшься, – сказала Юлия Иннокентьевна при его появлении. – Где вы пропадали? Ну-ка, держите, – она подала ему свободный конец каната, спускавшийся откуда-то из паутины снастей. – Когда скажу, надо будет его тянуть. При вашем пустяковом ранении это не трудно.

– Я думаю, с парусами надо подождать до утра. Видите, солнце уже заходит. Скоро станет темно и мы толком ничего не успеем сделать. Ко всему прочему, мы даже не сможем определить, куда идёт яхта.

– Мы всё определим. Ветер дует с востока, от берега – будем держать курс поперёк его и пойдём точнёхонько на север. И не забывайте про компас. Он перед самым штурвалом и, слава богу, исправен. А теперь за работу.

– Вас не переубедишь. Пусть будет по-вашему, – он принял от неё канат и случайно коснулся её кисти.

– Какая горячая у вас рука, – сказала Юлия Иннокентьевна и пытливо взглянула на него. – Что-то вы разрумянились, глаза блестят… – быстро, так, что он не успел уклониться, она дотронулась до его лба тыльной стороной ладони. – Явно повышенная температура. И, смотрю, вы дрожите. Вас знобит?

– Е-есть немного.

– Вам нездоровится, а вы молчите. Какая легкомысленность! А рана как, не беспокоит?

– Рана?.. Нет, не… не очень.

– Не очень! Температура и другие болезненные симптомы – это последствия ранения. Вот как мы поступим: оставим на время паруса и займёмся вами – пока ещё более-менее светло.

– Гм, не очень! – повторила она. – Разве можно так относиться к своему здоровью! А если у вас начнётся серьёзный патологический процесс! Мы одни в океане, тут помочь некому. Надо было сразу сказать: мол, мне плохо.

– Мне не плохо, только…

– Ладно, молчите уж, – она проводила его в каюту. – Вот, прилягте на койку, а я схожу за лекарствами.

Вернувшись, она без стеснения оголила ему верхнюю часть ягодицы и сделала повторную инъекцию антибиотика. Затем дала таблетку жаропонижающего, которую он послушно положил в рот и запил водой из горлышка бутыли, принесённой ею. Вслед за ним напилась и Юлия Иннокентьевна.

К тому времени солнце зашло за горизонт и начало быстро темнеть. Но скоро на смену солнцу поднялась полная луна, обозначившая и море, и яхту сумрачным медяным светом.

– Вы хотели поставить паруса, – напомнил Костя, нарушая молчание, установившееся в каюте.

– Хотела.

– Ну так давайте займёмся ими.

– Но вы сказали оставить до утра.

– Вы же видите, каков лунный свет – при нём можно работать. И нам надо убраться отсюда подальше потому, что с наступлением утра поиски яхты могут снова возобновить.

– Вам лучше полежать.

– После полежу. Озноб прошёл, и сейчас я неплохо себя чувствую.

Они вышли на палубу, и менее чем за полчаса все нужные паруса были поставлены. Удерживая курс поперёк свежего восточного ветра и заваливаясь на левый борт, яхта возобновила движение на север.

Юлия Иннокентьевна осталась в рубке, а Костя вернулся в каюту, лёг на койку и сразу уснул. Спал, однако, он беспокойно, и почти всё время ему снилось что-то не очень хорошее. Потом, после сна, ему вспомнились только лошади в оглоблях, большая карета с женщиной, одетой в старинное платье с широкой длинной юбкой, и маленькие змейки, ползавшие у него в ногах.

В полночь Юлия Иннокентьевна разбудила его. Он поднялся наверх, а женщина отправилась спать. Между тем ветер ещё посвежел, ясное до того небо закрыло тучами, яхта всё больше заваливалась на левый борт и, поскрипывая корпусом, то проваливалась во впадины между волнами, то поднималась на гребни.

Утром, спустя час как рассвело, в рубке появилась Юлия Иннокентьевна и сделала ему очередную инъекцию антибиотика.

К тому времени ветер ещё усилился; они убрали большую часть парусов для того, чтобы продолжить путь в северном направлении, но яхту всё кренило и кренило, левый борт ушёл в воду чуть ли не по самую кромку палубы, и появилась опасность перевернуться.

– Эй, Серьга! – обратилась женщина к своему спутнику. – Как вас по имени-отчеству?

Костя удивился: столько времени вместе, а она не знает, как его зовут! Ну да откуда ей знать – он же не представлялся, и в сарае его имя не звучало ни разу. Ей известно только его прозвище.

– Константин Иваныч, – сказал он.

– Вот что, Константин Иванович, делаем левый поворот и берём курс на запад. Иначе нас опрокинет и мы пойдём ко дну.

Они повернули яхту, которая сразу же выпрямилась и понеслась в морскую даль, подгоняемая попутным ветром. Бортовая качка сменилась на килевую, но это было уже не опасно, потому что судно обрело достаточную остойчивость.

– Так нас далеко отнесёт, и мы не скоро подойдём к европейскому берегу! – крикнул Костя, перекрывая шум волн и свист ветра в корабельных снастях.

– А что делать? Может быть, у вас какие-то другие предложения? Нет? Тогда ничего не остаётся, как идти этим курсом. Я бы только убрала ещё один или два паруса. Для уменьшения скорости яхты и для большей её остойчивости.

– Какие?

– Вон тот и вот этот. Да нет, пожалуй, достаточно будет убрать лишь один из них.

– Какой?

– Давайте вон тот уберём. Нет, оба.

Убрав оба паруса, они вспомнили, что не ели со вчерашнего утра.

Юлия Иннокентьевна пошла на поиски съестного. Вернулась она с двумя банками консервированных сосисок, большой плиткой шоколада, горстью белых сухарей, довольно податливым зубам от избытка сдобы, и бутылью газированной воды.

– Я проверила продовольственную кладовку и камбуз, – сказала она, раскладывая принесённую еду. – В нашем распоряжении: мясные и рыбные консервы, паштеты, сухофрукты: финики, инжир, вяленые бананы, изюм и другое, а также сухари, чай, кофе, пиво и кое-что ещё. Всего этого, даже если не экономить, должно хватить на две-три недели.

– Как я понял, в обозримом будущем голод нам не грозит.

– Вы, сударь, правильно поняли.

Они позавтракали прямо в рубке, съев всё принесённое из кладовой. Настроение после еды улучшилось. Костина спутница вообще повеселела и стала раскачиваться в танце и напевать «Карамболину».

Поглядывая украдкой на пританцовывавшую женщину, Костя в который раз отметил как она хороша, какая у неё гладкая нежная кожа и на удивление выразительные глаза. «Наверное, у неё множество поклонников, – подумал он, – и не какие-нибудь, а…»

Ему представилась череда блистательных, безукоризненно одетых мужчин с хорошими манерами. Таких он видел по телевизору и в люксовых номерах «Адмирала Сенявина». А он мелкий торговец цветами, даже не торговец, а огородник, который только и может, что грядки окучивать. Как она сказала? Кургузый пиджачок? Именно, именно кургузый. Ну и ладно, пусть так. Вот доплывём куда-нибудь, высадимся на берег и разойдёмся, как в море корабли. У неё своя жизнь, у меня – своя.

Он прогнал мысли о том, что не всегда был огородником, имеет неплохое образование, и на его счету есть, есть хорошие дела и поступки. Как минимум ему нечего стыдиться за прожитые годы.

– Смотрю, вы о чём-то задумались! – услышал он заинтересованный голос Юлии Иннокентьевны.