Текст книги "Музей «Шпионский Токио»"

Боевой пловец Савамура

В год издания Японско-русского словаря Гошкевича – Татибана из Кронштадта в Японию отправился только что построенный 48-пушечный парусно-винтовой фрегат «Аскольд». Часть его экипажа была набрана из моряков, недавно вернувшихся из плавания в Страну солнечного корня. По пути на фрегат перешел и поднял свой вымпел главный герой первых успешных переговоров с японцами граф Евфимий Васильевич Путятин. 7 июля 1858 года по старому стилю и 19-го – по новому корабль вошел в знакомую и ему, и многим офицерам «Аскольда» бухту Нагасаки.

Еще через десять дней фрегат доставил адмирала Путятина в порт Канагава близ Эдо^[5]. «Стоим в Канагаве, пришли сюда 18 (30) июля, – записал в своем дневнике участник тех событий гардемарин Павел Сергеевич Муханов. – Японцы не могли удержаться от своей старинной тактики, и несмотря на то, что успехи их по многим частям действительно заслуживают удивления, они все-таки доказали нам, что им долго придется перерождаться. Вчера не хотели пустить нас на берег и только сегодня, после долгого прения с адмиралом, согласились, чтобы наши больные поселились в городе, и то на каких-то стеснительных условиях. Переговоры начинаются; уполномоченные приезжали на фрегат; однако нам на берег ездить еще не позволяется»³.

Похоже, именно этот малозначительный, в общем-то преследовавший протокольные цели, связанные с переговорами о сходе русских моряков на берег, визит японских чиновников на русский фрегат имеет полное право претендовать на то, чтобы занять свое место в мировой истории разведки. Ведь одним из членов делегации был самый настоящий синоби – из тех, что упоминались в словаре Гошкевича – Татибана. Звали этого человека Савамура Дзиндзабуро Ясусукэ, и он уже не впервые инкогнито ступал на палубу корабля иностранной державы.

Ровно за пять лет до прибытия в Канагаву «Аскольда» означенный Савамура Дзиндзабуро посетил американское судно, но, возможно, при значительно более экзотических обстоятельствах. Когда в июле 1853 года американская эскадра коммодора Мэтью Перри внезапно вошла в залив Эдо и встала на якорь в бухте Урага^[6], правительство Японии обуяла паника. Что делать с американцами, было непонятно. Согласиться на открытие и явно кабальные условия договора? Свои не простят, а многие из эдоских самураев еще хорошо владели искусством фехтования. Отказать незваным гостям? Сам внешний вид эскадры «Черных кораблей», как прозвали японцы американские парусно-паровые суда, оснащенные по последнему слову техники и вооруженные самыми современными орудиями, вселял в бестрепетные самурайские сердца священный ужас. Огромные корпуса, возвышающиеся над легкомысленными японскими суденышками подобно горам, вращающиеся колеса по бортам, позволяющие легко идти против ветра, торчащие жерла пушек, так непохожие на тупые рыльца средневековых японских орудий – все было внове, удивительно и пугающе. А наглый краснобородый Перри, прекрасно зная это, все настойчивее требовал незамедлительных переговоров с правительством об открытии Японии для торговых и дипломатических контактов. Его решимость, так выразительно подкрепленная огневой мощью эскадры, и полная японская неспособность к обороне требовали срочного поиска несимметричного ответа. Тогда японским властям и пришло в голову вспомнить о синоби и рискнуть в надежде собрать хоть какую-то информацию о потенциальном противнике и его подлинных намерениях – не блефует ли?

Была только одна проблема: после того как еще в XVII веке значительная часть профессиональных шпионов переселилась в Эдо, их потомки за 200 лет практически полностью утратили свою квалификацию, занимая передаваемые по наследству должности охранников, полицейских и чиновников сёгунского правительства. Посылать на корабль оказалось некого. За настоящим специалистом пришлось отправлять гонца в далекую провинцию Ига, где с давних времен проживали многие семьи синоби, тоже передающие мастерство шпионажа из поколения в поколение (нынешние эдоские в основном переселились как раз оттуда). Представитель одного такого рода – Савамура, служившего главе провинции князю Тодо Такаюки, и прибыл в Иокосуку для проведения военно-морской разведки.

Ему удалось пробраться на корабль (считается, что на флагманский), каким-то образом собрать несколько загадочных предметов, оставаясь незамеченным, изъять документ, начертанный, как долгое время полагали, рукой самого Перри на английском языке с явно совершенно секретной информацией, и после выполнения миссии вернуться на базу. До сих пор остается загадкой, насколько тайным был его визит. Разумеется, в более поздних преданиях Савамура предстает неуловимым и неустрашимым боевым пловцом. Незаметно, под покровом темной канагавской ночи он поднялся на борт пока еще вражеского корабля и точно так же тайно его покинул, с честью выполнив задание. Но так ли это было на самом деле, доподлинно неизвестно. В городке Цу бывшей провинции Ига, ставшей теперь префектурой Миэ (сейчас там расположен главный кампус местного университета – единственного в мире, где изучается история ниндзюцу), поныне существует старинная самурайская школа плавания Канкай-рю, в анналах которой находится упоминание, что ближе к концу периода Эдо, когда в прибрежных водах Японии все чаще стали появляться варварские корабли, местные синоби – ига-моно принялись изучать методы плавания этой школы, стремясь наловчиться незаметно подплывать и проникать на иностранные суда. Вот только имел ли отношение Савамура Дзиндзабуро к этой или другой подобной школе? Этот вопрос пока что остается открытым.

Трофеи Савамуры тоже не дают возможности понять, что именно и как произошло, поскольку предпринятая его командованием идентификация с риском для жизни добытых на американском пароходе вещей дала неожиданный результат. Среди доставленного им на берег имущества американцев оказались свечка, спички и кусок мыла. Осмотрев их, руководители импровизированного «разведцентра» ниндзя в недоумении погладили чисто выбритые лбы, сказали «мммм» и пришли к выводу, что такая добыча вряд ли поможет раскрыть секреты американской эскадры. Оставалась еще надежда на тот самый лист бумаги с таинственными письменами, но по какой-то загадочной причине переводчика тогда не нашлось. Как и не нашлось его в следующие… около 110 лет. Лишь в 1960-х годах «шифр», до сих пор, кстати говоря, хранящийся в семье Савамура, удалось прочитать. Оказалось, что великому синоби посчастливилось выкрасть текст разудалой и не совсем приличной морской песенки, начинавшейся словами: «Француженки хороши в постели, немки – на кухне…», написанной к тому же почему-то на голландском языке⁴. И вряд ли рукой коммодора Перри.

Еще один документ, тоже пребывающий ныне в семье Савамура, свидетельствует, что пять лет, минувшие после фиаско с американским кораблем, не прошли для ниндзя Савамура Дзиндзабуро даром. На этот раз, получив задание проникнуть на прибывший в Канагаву русский фрегат, Савамура совершенно точно не стал изображать из себя «воина ночи», что соответствовало бы низшему уровню мастерства ниндзя – гэнин. Вместо этого синоби перешел на следующий, средний уровень – тюнин. Задействовав возможности официального прикрытия, он поднялся на «Аскольд» легально – под личиной правительственного чиновника. Об этом прямо свидетельствует «Сообщение о досмотре русского судна в Канагава, в июле 5-го года Ансэй (1858)», написанное Савамура Дзиндзабуро. Рапорт синоби сходится с записью в дневнике русского гардемарина, подчеркивая формальный и слишком мимолетный характер нахождения японской делегации на русском военном корабле. Савамура остался крайне недоволен быстротечностью визита. Склонные к формализму местные бюрократы слишком быстро вернулись на берег, лишив тем самым ниндзя возможности тщательно осмотреть судно. Он успел лишь зафиксировать и без того открытые данные о численности экипажа и некоторых особенностях русских артиллерийских орудий. Его «Сообщение…» вообще вряд ли можно назвать полноценным разведывательным отчетом, способным принести практическую пользу японской стороне. Несмотря на рост мастерства в добыче сведений, в аналитической работе синоби по-прежнему отставали. Помимо перечисленных данных, особое внимание Савамура Дзиндзабуро почему-то привлекла военная форма моряков: его потрясли медные пуговицы, которых он, видимо, раньше не видел, и головные уборы, которые Савамура творчески сравнил с мисками для еды. Сообщение же о том, как командир судна «Футяси» (Путятин) предпринял высадку на берег, вряд ли могло иметь разведывательную ценность, поскольку все присутствовавшие явились ее свидетелями⁵.

Дальнейшее наблюдение за делегацией графа Путятина, отправившейся вскоре в Эдо для переговоров с японским правительством, поручили уже столичным синоби. Эти фактически полицейские по японской традиции не слишком таились, следя и за русскими, и за контактировавшими с ними японцами. Гардемарин Павел Муханов в своем дневнике отметил: «Приезжали двое полномочных и императорский Opziener (шпион). В Японии шпионство играет важную роль в общественной жизни; нет ни одного чиновника, к которому не был бы приставлен шпион, чтобы наблюдать за каждым его действием; но это не мешает им быть лучшими друзьями. Адмирал дал им несколько подарков»⁶.

На этой вполне мирной ноте история с борьбой синоби против русского флота образца 1858 года закончилась. Неудачи Савамура показали, что способы ведения разведки надо менять, а такие сложные технические устройства, как военные корабли, необходимо осматривать долго и тщательно. И надо сказать, со временем японцы всему этому отлично научились. Но предварительно им предстояло набить немало шишек. И не только на своих головах.

Врубиться в историю

Самый известный по степени неприятности и самый неприятный из известных инцидентов, связанный с русскими гостями Японии, случился в 1891 году. И до и после от ударов самурайских мечей, выстрелов револьверов и даже на виселице здесь гибли наши, но, как правило, моряки – народ простой и никому не известный. Поэтому то, что произошло на этот раз, шокировало весь цивилизованный мир. Еще бы: одним главным героем ужасных событий стал наследник российского трона, а вторым – японец смутного происхождения и, по некоторым данным, чуть ли не настоящий ниндзя. Что же тогда произошло?

23 октября по старому стилю, или 4 ноября по новому, сын русского царя Александра III, цесаревич (наследник престола) Николай Александрович, отправился в долгое заграничное путешествие. Маршрут пролегал в основном по странам Ближнего, Среднего и Дальнего Востока, а оттого иногда эту поездку называют Восточным вояжем цесаревича. Довольно подробно и по «горячим следам» она описана в книге служившего в свите князя Эспера Эсперовича Ухтомского под названием «Путешествие на Восток Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича. 1890–1891»^[7]. Главные задачи вояжа – ознакомиться с жизнью удаленных от мест, где вершились тогда судьбы мира, но в то же время чрезвычайно важных для мировой политики регионов, показать свое благорасположение тамошним правителям и, по возможности, упрочить неофициальные контакты с ними. Конечной целью среди заморских стран должна была стать Япония. Отношения с ней складывались непросто, соперничество на китайском и корейском направлениях вырисовывалось вполне явственно, однако японских принцев в Петербурге и Москве к тому времени уже принимали и чествовали с большой помпой. Этим в глазах японской аристократии Россия выгодно отличалась от Великобритании или Соединенных Штатов, для которых Токио хоть и числился в друзьях и союзниках, но все же воспринимался несколько холодно и вторично: в то время на Западе царили весьма обидные для японцев расистские настроения. Общение цесаревича с тэнно – а в Японии Николай планировал встретиться с великим императором Мэйдзи, при котором страна сбросила с себя феодальное кимоно и облачилась в сюртук респектабельного буржуазного общества, – должно было подсластить Токио эту горькую пилюлю. Покинув их страну и достигнув берегов русского Приморья, Николай Александрович должен был дать символическое начало строительству Транссибирской магистрали (Великому сибирскому пути). А уж это, в свою очередь, должно было принести в Китай и Корею не только русскую цивилизацию, но и русские штыки – защиту от тех же японцев.

В начале путешествия Николай Александрович со свитой быстро пересек Европу с севера на юг, затем пересел на борт фрегата «Память Азова», поджидавшего его в сопровождении небольшой эскадры, в Греции навестил своих монарших родственников и захватил в путешествие одного из них – принца Георга, Джорджа или, как называл его сам цесаревич, кузена Джорджи. Георгу был 21 год, Николаю – 22, и молодые люди неделю за неделей весело проводили время вдвоем, посетив по пути Египет, Индию, Цейлон, Яву, Бангкок и китайские Ханькоу и Нанкин. 15 (27) апреля подуставшие и изрядно пресыщенные увиденным, попробованным и полученным в подарок, они прибыли в Нагасаки.

Трудно сказать, было ли в истории наших с Японией контактов время, которое абсолютно благоприятствовало бы визитам на высоком государственном уровне. Разве что краткий период с 1909 по 1917 год, часто называемый Золотым веком российско-японских отношений, когда градус вражды, резко подскочивший во время Русско-японской войны, упал, и побежденные русские уже не рассматривались как представляющие хоть какую-то опасность для Великой Японии. Во все прочие годы обязательно находились и те, кто приветствовал сближение с Россией, и те, кто яростно, порой ценой пролитой крови, готов был ему противостоять. Так получилось и с Николаем Александровичем. Узнав о том, что в Японию едет наследник русского престола, всполошились местные ультрапатриоты. В ноябре 1890 года они попытались атаковать русское посольство в Токио, но ограничились в основном криками и угрозами убить цесаревича. Посланник России Дмитрий Егорович Шевич не на шутку встревожился, а поскольку правые и не думали утихомириваться, 16 (28) февраля 1891 года доложил о крайне неспокойной внутриполитической обстановке и распространении среди японцев антирусских настроений. Он даже предложил японцам ввести в уголовное законодательство их страны статью, предусматривающую наказание за нападение на представителей царских семей и миссий иностранных государств. Посол верно оценивал перспективу развития событий и считал, что японское правительство должно «серьезно позаботиться о доставлении себе легальных средств для укрощения каких-либо поползновений со стороны японских анархистов оскорбить чем-либо неприкосновенную особу августейшего гостя Императора»⁷. Министру иностранных дел Японии Аоки Сюдзо удалось погасить зарождающийся конфликт заверением Шевича в полной безопасности Николая на время его пребывания в стране. Но министр ошибся.

Хорошенько отдохнув несколько дней в Нагасаки, принцы со свитой перебрались в городок Кагосима – столицу бывшего княжества Сацума, славного своими самурайскими традициями, невыносимо сложным диалектом (Сацума была тесно связана с королевством Рюкю на архипелаге Окинава и в местный говор проникла масса китайских и окинавских лингвистических закавык) и главным своим героем – великим маршалом Сайго Такамори. Один из творцов консервативной революции, приведшей к власти императора Мэйдзи и уничтожившей самураев как сословие, Сайго стал почитаем еще при жизни, но в 1877 году он возглавил восстание против действующего правительства, был побежден и погиб в бою (со многими оговорками можно сказать, что эти события послужили основой для сюжета голливудского блокбастера «Последний самурай»). Со временем слава Сайго перевесила его репутацию бунтовщика, и за два года до визита Николая его реабилитировали. Проблема заключалась в том, что далеко не все в Японии считали, что Сайго вообще нуждался в прощении. Некоторые особенно горячие головы верили, что он не погиб, а лишь был ранен, чудом спасся, бежал через Окинаву в Китай, а затем в Россию, и теперь русский принц привез его на родину, чтобы тот поднял новое восстание против бюрократов и казнокрадов. Была даже напечатана гравюра, реалистично (по японским меркам) изображавшая прибытие Сайго и Николая в Кагосиму. По тем временам это был практически репортаж, а уж верить в него или нет, каждый читатель решал сам.

Пробыв в Кагосиме всего один, хотя и чрезвычайно насыщенный день («много ли надо, чтобы высадить на берег одного человека?» – смекнули местные сторонники теории заговоров), Николай и Георг отправились дальше. «Память Азова» бросил якорь в порту Кобэ, и 27 апреля (9 мая) русские прибыли в древнюю императорскую столицу – Киото.

Бегло посмотрев в первые два дня на местные достопримечательности, 11 мая по принятому в Японии европейскому летосчислению утомленные путешественники отправились в маленький городок Оцу, отделенный от Киото высоким холмом. Хотя между Киото и Оцу уже действовала железная дорога, принцев покатили на рикшах. В итоге путь занял два часа, каждую повозку приходилось толкать вдвоем вверх, а потом придерживать при спуске вниз с холма. Добравшись, наконец, до Оцу, путники пересели на небольшой катер, совершили круиз по крупнейшему в Японии озеру Бива и посетили буддийский храм Мии-дэра, с территории которого открывался чудесный вид на озеро. Оба оставались совершенно спокойны, благостны и ничего не подозревали о том, что события, которые чрезвычайно дорого обойдутся будущему русскому царю, уже начались.

Для оцепления по маршруту следования высочайших гостей в Оцу стянули с окрестностей все имевшиеся в наличии силы защиты правопорядка. Одним из рядовых, охранявших порядок в пути, стал полицейский по имени Цуда Сандзо (русские газеты на следующий день передадут его должностной статус как «японский городовой»). Цуда был немолод, ему шел уже тридцать седьмой год, и он служил в армии, когда в 1877 году в Кагосиме случилось восстание Сайго Такамори. Цуда участвовал в его подавлении, несмотря на то, что для него, как и для многих японцев, Сайго продолжал оставаться настоящим героем Реставрации. Но война есть война, приказ есть приказ и, преодолевая серьезный моральный конфликт, будущий полицейский храбро сражался, потерял в боях нескольких товарищей и был ранен сам. Для оправившегося от ранения Цуда Сандзо память о том, что произошло в 1877 году, стала священной и очень личной. И теперь то, что было так дорого и свято для него, грубо и бестрепетно растоптали грязные сапоги чужеземных варваров. Мало того что, как судачили в японском народе, русский принц привез в Кагосиму Сайго, а это, как ни крути, вмешательство во внутренние дела империи, так еще и во время поездки в Оцу русский решил побывать в Мии-дэра! Там, в этом священном месте, стоял (и сейчас стоит, только передвинут чуть выше по склону Миюкиямы) памятник однополчанам Цуда, погибшим в боях с мятежниками Сайго. И вместо того, чтобы отдать им должные почести, эти принцы (в тот момент Цуда еще не знал, кто из двоих Николай) нагло повернулись спиной к монументу и принялись рассматривать озеро Бива и Оцу в подзорные трубы, явно выведывая секреты японской обороны!

Когда в воспаленном воображении ветерана сложилась вся картина чудовищного поведения чужаков, участь русского принца была решена. По мере того как свита на рикшах спускалась в город, полицейское оцепление позади сворачивалось, «японские городовые» быстро перебегали вперед и снова занимали свои места по пути следования кортежа на расстоянии 18 метров друг от друга.

Спустившись в Оцу, Николай и Георг отправились на завтрак в дом губернатора. Там, на выставке-ярмарке местных производителей, греческий принц купил себе красивую и прочную бамбуковую трость, после чего гостей снова посадили на рикш и повезли обратно – в Киото. Цуда Сандзо к тому времени уже узнал порядок следования кортежа. Нужный ему человек – цесаревич Николай ехал в пятой по счету коляске, Георг – в шестой, родственник императора Мэйдзи принц Арисугава – в седьмой, но это уже не имело значения. Цуда интересовал только номер пятый. О том, что произошло дальше, оставил запись в своем дневнике сам Николай Александрович: «Мы… повернули налево в узкую улицу с толпами по обеим сторонам. В это время я получил сильный удар по правой стороне головы над ухом, повернулся и увидел мерзкую рожу полицейского, который второй раз на меня замахнулся саблею: в обеих руках. Я только крикнул: “Что тебе?” И выпрыгнул через дженрикшу на мостовую; увидев, что урод направляется на меня и что его никто не останавливает, я бросился бежать по улице, придерживая кровь, брызнувшую из раны. Я хотел скрыться в толпе, но не мог, потому что японцы, сами перепуганные, разбежались во все стороны. Обернувшись на ходу еще раз, я заметил Джоржи, бежавшего за преследовавшим меня полицейским. Наконец, пробежав всего шагов 60, я остановился за углом переулка и оглянулся назад. Тогда, слава Богу, все было кончено: Джоржи – мой спаситель – одним ударом своей палки повалил мерзавца; и, когда я подходил к нему, наши дженрикши и несколько полицейских тащили того за ноги; один из них хватил его же саблей по шее»⁸.

Часто приходится слышать, что Цуда Сандзо напал на Николая с мечом. Это не так. «Урод» был вооружен штатной полицейской саблей, которую правильнее было назвать сабелькой и которая был отобрана у него рикшами после того, как Георг нанес решающий удар свежекупленной тростью. Она, кстати, вернулась потом в Грецию уже усыпанная бриллиантами – в знак благодарности Александра III за спасение жизни сына и будущего царя. Если бы в руках у Цуда был меч, последствия наверняка оказались значительно серьезнее. Но и так заключение придворного медика Рамбаха не оставляет сомнений в том, что Николаю крупно повезло:

«Удар сделан чрез фетровую шляпу… Поранение представляется следующим:

1) первая, или затылочно-теменная, рана – линейной формы, длиною 9-ть сантиметров, с разошедшимися краями, проникает чрез всю толщу кожи до кости… У заднего угла раны теменная кость, на протяжении около сантиметра, обнажена от надкостницы, по месту, соответствующему удару острия сабли.

2) Вторая, или лобно-теменная, рана – находится выше первой на 6 сантиметров и идет почти параллельно ей, имеет 10-ть сантиметров длины, проникает через всю кожу до кости; находится в области теменной и частью лобной кости, начинаясь приблизительно над последнею третью длины, или протяжения, первой раны и оканчиваясь на границе волосистой части головы, на 6-ть сантиметров выше средины правой бровной дуги»⁹.

Покушение потрясло Японию. Хотя Николай выжил и, по его собственному признанию, чувствовал себя весьма неплохо, это было вопиющее нарушение не только закона, но и всяческих норм конфуцианской этики – русский принц был личным гостем самого императора. Мэйдзи подтвердил чрезвычайность случившегося необыкновенным для Японии поступком. Император прибыл поездом в Киото, на следующий день в своей карете вывез Николая в Кобэ, где того ждал фрегат, после чего тэнно ступил на палубу иностранного корабля, чтобы лично выразить сочувствие своему высокому гостю. Историки отмечают: Николай курил папиросы, и в знак солидарности Мэйдзи покурил вместе с ним, чего никогда не случалось ни до, ни после. Цесаревич был осыпан подарками, которые вручались не только от имени императора и правительства, но и были присланы от чиновников, коммерсантов, губернаторов и самых простых японцев. Обыкновенная японская женщина по имени Хатакэяма Юко, решившая, что в отместку на нападение Россия объявит войну Японии, принесла себя в жертву, перерезав горло перед зданием мэрии Киото. В общем, как писал цесаревич венценосному отцу, «все министры, приехавшие в Киото, просили Шевича повергнуть пред Вашим Величеством извинения от имени всей страны, говоря, что пятно, наложенное на нее ужасным происшествием, никогда не изгладится. Вообще, все здесь, начиная с Императора, убиты горем»¹⁰.

Но войны не случилось. В том числе и потому, что тщательно проведенное расследование, а затем и суд не установили в действиях Цуда Сандзо признаков преступного сговора, политического мотива, выполнения чьего-то заказа и т. д. Проще говоря, он не был ниндзя, он был сумасшедшим, приступ болезни которого спровоцировали ксенофобские слухи и личная встреча с их предметом. Версия о том, что Цуда был как-то связан с синоби, вообще появилась уже много позже, в ХХ веке, когда на Западе стало известно, что родители Цуда происходили из того самого городка Ига, который уже известен нам как «родина ниндзя», и где сам Цуда начинал свою карьеру полицейского, уволившись из императорской армии. Кстати говоря, он и из Ига перебрался в почти что соседний Оцу, когда после словесной перепалки бросился с кулаками на сослуживца. Цуда Сандзо приговорили к каторге, но уже в сентябре того же 1891 года он умер то ли от болезни, то ли уморив себя голодом.

Николай Александрович сократил свой визит в Японию и из Кобэ прямиком отправился во Владивосток, где провез символическую первую тачку земли на строительстве Транссиба. В том же году Россия запустила в производство трехлинейную винтовку Мосина, с которыми русские солдаты спустя 14 лет, доставленные в Китай по этому Великому сибирскому пути, вступят в противоборство с солдатами японскими. Что же касается пресловутых синоби, то противостояние разведок не кончалось никогда. И пусть Цуда Сандзо не имел к ним никакого отношения, даже легкомысленный отдых Николая Александровича в Нагасаки показал настоящим ниндзя, как можно добывать информацию, одновременно со сведениями получая деньги и удовольствие.