Текст книги "Легенды, предания и были Тотемского уезда"

Чудин белоглазый плыл по Тафте

Во второй половине ХIХ – начале XX веков в нашей Погореловской (Тиксненской) волости жил первый местный краевед – Александр Иванович Линьков. Всего лишь одна фраза о нем содержится в справочнике Александра и Алексея Веселовских «Вологжане-краеведы» издания 1923 года: «из крестьян Тотемского уезда». Александр Иванович опубликовал несколько работ о православных святынях Тиксны в «Вологодских епархиальных ведомостях». В № 19 за 1897 год в качестве дополнительной информации краевед писал: «В преданиях местных жителей до сих пор не исчезла память о „чуди белоглазой“. Например, в одном предании рассказывается, что однажды крестьяне ловили рыбу в реке Тафте, но вместо рыбы поймали „белоглазого“ человека. Мужики стали спрашивать, кто он такой и откуда. „Белоглаз“ же заговорил с ними на таком языке, которого никто не мог понять. Крестьяне решили приставить его к работе на мельнице. Заметив потом, что на „белоглазе“ нет креста, жители вознамерились его окрестить. Но „белоглаз“, узнав о их решении, исчез неизвестно куда».

Лесная река Тафта протекает на западе Тотемского района, в 15 верстах севернее центра Погореловской волости. Около лесопромышленного поселка Красный Бор она сливается с Вожбалом и дает начало красавице Цареве – левому притоку Сухоны. В среднем течении Тафты стояли три деревни – Горка, Подгорная и Родная, а чуть в стороне еще одна – Остроконье. В XVII веке Тафтенский улусец входил в состав Царевской волости, а затем отошел к Погореловской. С середины 80-х годов прошлого века тафтенские деревни запустели. Остатки жителей были переселены в соседние населенные пункты…

Небольшое предание о «белоглазе», в отличие от сюжета о самозахоронении чуди, довольно оригинально и явных параллелей в других местах Русского Севера не находит. Суть народного предания отражает всю сложность взаимоотношений и противоборства русского православия с финно-угорским язычеством.

Очень точно подобрано слово для внешней характеристики представителя чудского народа – «белоглаз». По мнению ученых-антропологов, чудь была типичным представителем северной ветви европеоидной расы. Чудины имели светлые волосы и брови, светло-серую пигментацию радужной оболочки глаз и белую-белую кожу. Интересно, что в бывшем Тотемском уезде еще сто лет назад целые семейства на полном серьезе вели свою родословную от чуди. В деревне Терентьевской на реке Толшме была распространена фамилия Чудиновы, на Печеньге около деревни Нефедиха есть Чудское поле, а в Озерках и в Шевденицах (гнезда деревень в современном Тарногском районе) жили Чичерины, Сипины и Щекины, которые считали себя потомками чуди заволочской, или белоглазой.

В 1924 году в уездной еще Тотьме вышла в свет любопытная книжка Д. П. Осипова «Крестьянская изба на севере России. Тотемский край» с гравюрами художника Е. И. Праведникова, которые до сих пор используются современными краеведами в качестве иллюстраций. Так вот, автор издания утверждал, что в Харинской волости Тотемского уезда на речке Илезе (ныне это Тимановский сельсовет Бабушкинского района) «еще до сего времени существуют целые семейства „чудского“ происхождения…»

В предании, сохранившемся благодаря А. И. Линькову, верно подмечена и непонятность для русских чудской речи, и опять же, как в случае с Шахто-Печеньгой, идет речь о попытке крещения. Неслучайно, как мне кажется, упомянута и мельница – это сооружение долгое время у русских считалось «нечистым», связанным с языческими верованиями. Куда же еще помещать пойманного чудина «без креста», как не на мельницу?

Загадочным выглядит сам факт поимки «белоглаза» в реке. Возможно, русские люди считали чудь народом, скрывающимся от них – то под землей, а то и под водой. Либо же этот сюжетный ход предания отражает еще один финно-угорский способ избавления от мертвого тела, когда покойника заворачивали в бересту, привязывали к обрубку бревна и отпускали вниз по реке…

Любопытно, что топоним Тафта также имеет финно-угорское происхождение. Существуют две основные версии: от вепсского tauvte – «зимняя дорога, зимник по льду реки» или от мансийского tawt – «рукав реки, приток». Конечно же, ни вепсы, ни манси на Тафте не жили, но в древности здесь обитал какой-то другой финно-угорский этнос, в языке которого могли быть похожие слова.

Издавна население соседних волостей считало тафтяков колдунами, чему немало способствовало и уединенное положение этого гнезда деревень (улусца) среди тайги. Самых известных колдунов с Тафты обязательно приглашали на свадьбы не только в четырех местных деревнях, но звали их и на Вожбал, и в Погорелово, и на Цареву, а в отдельных случаях – даже в Тотьму. Считалось, что присутствие колдуна на свадьбе способствует правильному ее течению, принесет счастье и достаток в новую семью, поможет молодухе без проблем разрешиться первым бременем. Бывали случаи, когда колдуна забывали или не хотели приглашать на свадьбу. Тогда, отъехав от церкви после венчанья, свадебный поезд останавливался посреди дороги – лошади переминались с ноги на ногу, но дальше не шли… Приходилось с поклоном идти к колдуну на дом, звать его на свадьбу. Тот бормотал какие-то заговоры, производил руками манипуляции перед лошадьми, и поезд трогался дальше, к дому жениха.

За свадебным столом первыми все угощения подносились колдуну. Причем он весь праздник мог не сказать ни слова, просидеть на одном месте, но хозяева замечали: если колдун ест-пьет хорошо, с удовольствием – значит, все ладно, так и надо. Перед тем как отвести молодых спать в чулан или на сарай, там обязательно должен был побывать колдун. Над постелью молодоженов он произносил заклинания, клал под подушки какие-то засохшие травы, и лишь после этого муж с женой отправлялись впервые ночевать вместе…

На Тафте в разных деревнях было несколько колдунов. Говорили, что один взгляд такого человека мог убить на лету ворона. Колдуны могли насылать мор на скотину, на людей, но они же бывали способны и отвести болезни, вылечить корову или лошадь, снимали боли у мужиков и баб, когда те страдали зубами, ломотьем в спине или в суставах. К колдунам обращались с просьбами поворожить, если терялся скот в лесу, если долго не было дождя, если худо росла трава, если не могла растелиться корова…

Бабка моя Ольга Парфентьевна в молодости, еще до войны, не раз бывала на Тафте на заготовках леса и слыхала эти рассказы про колдунов от самих тафтяков. Временных рабочих тогда расселяли по деревенским избам, где темными зимними вечерами всем скопом приходилось коротать время за разговорами под треск березовой лучины.

Колдовство чаще всего передавалось по наследству или через какую-то заговоренную красивую вещь, о чем я уже писал в первой главе. У тафтенских колдунов бытовал и более экзотичный способ передачи своей «силы». Колдун шел на перекресток двух дорог и превращался там в жабу или лягушку. Потом этот гад мог заскочить в рот любому спящему на земле человеку, и тот, помимо своей воли, становился колдуном.

Самым «сильным» колдуном на Тафте считался Никифор Зуев по прозвищу Ерш. Дом его стоял на самом краю деревни Остроконье, у речки Остроконки. Никифор был мельником, он сам построил ветряную мельницу-толчею за деревней, на угоре. Крестьяне из Остроконья замечали, что Ерш мог управлять погодой: вот было тихо, безветренно, но если видели, что Никифор пошел к своей мельнице – жди ветра. И вправду, как только колдун подходил к толчее – начинал дуть ветер. Ерш ослаблял тормоз, и крылья мельницы начинали вращаться. Утверждали также, что, пока был жив Никифор Зуев, над Остроконьем не было ни одной сильной грозы – над тремя другими деревнями льет ливень, сверкают молнии, но перевала всегда проходила мимо Остроконья. Жители деревни были довольны – дождь здесь выпадал всегда, когда надо, от засух поля тоже не страдали…

В молодости Никифор женился на самой красивой девушке, у них родилось восемь детей – одна дочка и семь сыновей, которых звали Ершата. По непонятной причине Ершата не захотели превращаться в колдунов, поэтому смерть Зуева была страшной. В агонии он метался по избе больше трех дней, издавая нечеловеческие звуки: мычал коровой, голосил петухом, рычал волком… Сыновья забили двери дома коваными гвоздями и растворили их только тогда, когда все стихло. Местный священник Никольского храма отказался хоронить Ерша на общем кладбище, повелел увезти тело Никифора в лес и зарыть там в землю на сенокосе Ершат. Они отвезли тело колдуна летом на санях и схоронили без креста у дороги, которая ведет с Тафты на Вожбал. По этому пути жители Остроконья ходили на свои лесные сенокосы и подсеки, где рос хороший лен, но у могилы Ерша стало «пугать», а каждую весну его неразложившийся труп выходил на поверхность земли, и Ершата вновь зарывали отца в могилу. Наконец остроконским мужикам это надоело и, собравшись вместе, отправились они к страшному захоронению, где забили в грудь Никифора осиновый кол. Больше колдунов в Остроконье не бывало…

…Несколько лет назад вместе с известным вологодским историком А. В. Быковым мы отправились на Тафту ловить рыбу. После того как пара сорожек и тройка ельцов превратились в ароматную уху, было решено осмотреть развалины церкви на крутом берегу у деревни Горка, как раз рядом с тем местом, где крестьяне словили сетью в реке «белоглаза». Каменный храм на Тафте появился лишь около ста лет назад, ничего ценного в архитектурном плане он не представлял. При советской власти в церкви устроили пилораму с электростанцией, ржавые агрегаты которых до сих пор валяются у стен здания.

Недалеко от Никольской церкви стоял дом Василия Ивановича Выдрина (по-деревенски – Зимушкина). В снежную зиму 1981 года я был у него в гостях на свадьбе моего брата: помню, пили настоящее, очень вкусное пиво. Через два десятка лет дом представлял собой жалкое зрелище: полы и перекрытия между этажами выбраны, косяки на окнах и дверях выломаны, печи наполовину разобраны на кирпич… Из сеней, где настил еще частично сохранился, мы прошли на сарай. Там среди гнилого сена были разбросаны части от ткацких кросен. Я наступил ногой, а потом взял в руки верхнюю часть набивки, ту, за которую ткачиха держится обеими руками. Очистив ее от грязи, мы увидели архаичный резной орнамент, а слева цифры – 5481. Сначала предположили, что набивка была сделана в 54 году, в августе, первого числа… Однако, перевернув доску на другую сторону, обнаружили иной ряд чисел – 1845! Значит, кросна сделаны полтора века назад, при императоре Николае I.

Нижняя часть набивки была чистая, без резьбы. На Вологодчине эту часть кросен в разных местах называли с небольшими фонетическими вариациями – набилка, набелка, набевка. На Тафте же говорили «набивка», что близко к исходному глаголу «набивать». Позднее я пытался узнать историю этих кросен от родственников В. И. Выдрина (сам он скончался в 1997 году) по женской линии. Выходило, что кросна в дом на Горке попали где-то в начале XX века как приданое с молодой женой из деревни Родная, что стоит на другом берегу реки.

Резьба на набивке в основном трехгранно-выемочная, а в отдельных случаях – линейная. Назвать хорошим мастером резчика нельзя, чувствуется, что дело это для него непривычное. Можно предположить, что мужик-тафтяк имел перед глазами более старый образец резной набивки, а сам его копировал с импровизациями. Самое необычное в изображениях то, что вместо обычных ромбов по краям набивки неизвестный резчик смело представил две пары рыб.

Итак, зимой 1845 года, сидя на лавке посреди жарко натопленной избы, православный русский мужик вырезал на доске языческую картину Вселенной. В центре композиции видна ель, на вершине которой сидит птица. В представлениях древних славян в центре Вселенной возвышалось гигантское дерево, чья макушка подпирает небо, а корни уходят в преисподнюю. По стволу дерева (дуб, ель, береза) спускаются и поднимаются языческие боги. На набивке из корней мирового древа вправо уходит извилистая линия, которая служит и рамкой композиции. Русские язычники у подножия «оси мира» помещали змея – существо, символизирующее собой землю, влагу, мрак, зло. Высказывалось также мнение, что изначально под мировым древом подразумевался Млечный путь – часть нашей Галактики, гигантское скопление звезд, пересекающее небосвод посредине.

Птица на вершине мирового древа (орел, петух) у наших далеких предков отождествлялась с небом, светом, добром. Через нее люди могли общаться с богами. Своим криком на рассвете птица прогоняла ночную нечисть. Характерно, что на тафтенской набивке хвост птицы касается одного из двух солярных знаков, расположенных по обе стороны от ели. Интересно, что эти восьмиконечные розетки разных размеров. Они могли символизировать летнее и зимнее солнце, дневное и ночное светила (солнце – луна).

С солярными розетками соседствуют два квадрата. Один, тот, что рядом с «летним солнцем», полностью заполнен косыми крестами – хорошо известным языческим символом засеянного поля. Правый квадрат имеет лишь один крест в центре (возможно, это день зимнего солнцестояния, карачун), а оставшееся пространство покрыто беспорядочными трехгранными выемками; скорее всего, так резчик показал незасеянное поле.

Вместо обычных удлиненных ромбов на других тотемских набивках от кросен мужик с Тафты изобразил четыре рыбы, что находит прямое подтверждение в славянских мифах и в мифах финно-угорских народов. Так, русские язычники считали, что земля опирается на огромную рыбу-кита, а у финно-угров земля плавает в океане на спинах четырех рыб – двух окуней и двух щук. На набивке с Тафты эти представления о космогонии, по-видимому, переплелись, но с явным преобладанием финно-угорского начала…

Итак, мы имеем дело с символическим изображением картины Вселенной, где вокруг «оси мира» симметрично размещены образы воды (рыбы), земли (квадраты), солнца (розетки), неба (птица) и подземелья (змея?). Характерно, что среди этих эзотерических символов резчик зашифровал и год изготовления кросен – 5481, а на обратной стороне доски раскрыл его для «непосвященных» – 1845! Произведения народного искусства стали датироваться мастерами с ХVIII века. Однако даже датировки первой половины ХIХ столетия, по мнению специалистов, встречаются редко, а от века дворцовых переворотов их осталось совсем немного. Например, в фондах Кирилло-Белозерского музея-заповедника из 5000 единиц хранения только 50 датированных экспонатов, самый ранний из которых – рубель для выкатывания белья от 1823 года… Известный вологодский коллекционер М. В. Суров собрал 325 набивок (он именует их «набилками»). Сведения о них опубликованы в книге «Вологодчина: неиссякаемая дивность» (Вологда, 2003). Из более чем трех сотен артефактов датированной оказалась 21 набивка. Самые ранние даты из них – 1824, 1825 и 1834 годы.

В заключение стоит обратить внимание на любопытное совпадение сюжетов тафтенской набивки с символами ранних христиан – пальмовой ветвью, призванной отражать победу жизни над смертью, и рыбой, по-гречески «ихтис»; пять букв этого слова расшифровывались как «Иисус Христос, сын Божий, Спаситель». Резчик с реки Тафты, конечно, в таких тонкостях теологии не был искушен, а сходство символов объясняется их универсальностью в разных религиях, у разных народов. Не секрет, что христианство многое позаимствовало у языческих культов, истолковав сюжеты, символы и слова по-своему.

Легенда о «чудине белоглазом» и тафтенская набивка рассказали нам о сложном мире взаимодействия русского и финно-угорских этносов на раннем этапе освоения таежных просторов в бассейне Средней Сухоны. До вооруженных столкновений дело здесь доходило редко, однако мировоззренческие разногласия имели место. Интересно, что совсем недавно ученики Красноборской основной школы, собирая краеведческий материал о Тафте под руководством учительницы Александры Алексеевны Егep, записали другой вариант легенды А. И. Линькова. Любовь Васильевна Москалева, 1907 года рождения, вспомнила, как в старину объясняли происхождение микротопонима Чертовское. Это сенокосы и пастбища в двух километрах от деревни Горка. Якобы здесь рыбаки поймали в сети чертенка-мальчика. Научили его работать, а в один из церковных праздников решили окрестить, но мальчик, узнав об этом, сбежал с Тафты неизвестно куда. Данный сюжет удивительным образом перекликается с преданием о «чудине белоглазом», зафиксированным в конце XIX века погореловским краеведом. Скорее всего, мы имеем дело с более поздним вариантом предания, когда слово «чудин» уже не находило понимания в простонародной среде и было заменено на более известное, сказочное – «чертенок». Тем не менее сам факт «живучести» сюжетной линии на Тафте заслуживает всяческого внимания.

Зырянка Люба жила на Любавчихе

«Глухой», или «дикой стороной», называли в старину правый берег Сухоны в отличие от левого – «ходучей стороны», где в самом деле была проезжая дорога и где стоит большинство посухонских деревень. «Дикая сторона» хуже освещается солнцем, по весне там дольше лежит снег, поэтому селились крестьяне на ней неохотно. Из окон моего дома в Усть-Печеньге сквозь стволы вековых сосен видна деревня Любавчиха на другом берегу Сухоны. Точнее, не деревня, а деревушка: с десяток ее домов вытянулись в один порядок вдоль реки чуть пониже устья реки Печеньги. В писцовой книге Окологородной волости Тотемского уезда от 1623 года можно найти имя основателя этой деревни – Иван Любцов. Чем его прельстила «дикая сторона», теперь уже не узнать, но именно этот человек первым срубил избу на месте нынешней деревни, а ее название до сих пор напоминает потомкам о первопоселенце…

Старейшая жительница современной Любавчихи – почти девяностолетняя тетя Поля (Аполлинария Дмитриевна Волокитина-Романько). Она-то и рассказала мне местное небольшое предание о происхождении топонима Любавчиха: «Деревню основала зырянка Люба. Жила она одна, без мужа. Чтобы построить себе избу, валила в соседнем лесу топором огромные сосны, кряжевала их на бревна, а бревна сама носила на спине к стройке». Вот и весь сказ. Казалось бы, что тут интересного?

И все же, оказывается, есть два момента в сюжете этого мини-предания, на которые стоит обратить внимание. Во-первых, упоминание о недюжинной силе Любы и перетаскивании бревен на себе, без помощи лошади, традиционно для многих народных легенд о первопоселенцах в тайге. Строительство дома на начальных этапах освоения действительно требовало много сил, поэтому позднейшая мифологизация наделяла наших предков запредельными возможностями.

Во-вторых, любопытен сам факт причисления Любы к «зырянам». До революции, как известно, в России так называли нынешний финно-угорский народ коми. В древнерусских источниках этот же этнос именовался пермь, пермяки, пермичи. Однако никаких следов проживания в древности на Средней Сухоне пермяков нет: ни данные топонимики, ни разведки археологов это предположение не подтверждают. Но вот ученый из Екатеринбурга А. К. Матвеев пишет в одной из своих работ по топонимии Русского Севера, что на реке Устье в соседней Архангельской области (в старину Устьянские волости граничили с Тотемским уездом) население нескольких деревень до сих пор зовет себя «зырью».

Возникновение этнонима «зырь, зыряне» связывают с финским syrjä – «край, сторона», то есть для прибалтийско-финских народов этот древний этнос был своеобразными «украинцами» того времени и пространства. А. К. Матвеев считает, что зырь первоначально к предкам современных коми отношения не имела, а была близка к прибалтийским финнам. Иными словами, зырью могли именовать ту же самую чудь заволочскую, но чудью их звали древние русичи, а зырью кликали другие, финно-угорские аборигены.

Таким образом, тетя Поля из Любавчихи в своем предании сохранила очень важную вещь: у чуди в наших местах было и другое название – зырь, зыряне. Надо сказать, что тетя Поля в научном мире человек известный – ее фотография есть на странице 83 сборника «Русский Север», выпущенного в 1992 году Институтом этнографии под эгидой Российской Академии наук. В 80-х годах в посухонских деревнях московские этнографы собирали сведения о пище крестьян, и тетя Поля из Любавчихи стала одним из самых главных информаторов данного проекта.

Упоминается зырь и в небольшом местном предании о происхождении названия деревни Побоищное, что стоит на левом берегу Сухоны в соседнем Нюксенском районе. В старину эта деревня относилась к Дмитриево-Наволоцкой волости Тотемского уезда. Жители Побоищного объясняли название своей родной деревни тем, что на этом месте прежде случилось побоище, или битва, русских с зырью, в котором последняя потерпела якобы сокрушительное поражение и вынуждена была отступить далеко в леса и болота, а на берегу Сухоны, на лучшем месте, выросла первая русская деревня волости Дмитриев Наволок. Другой вариант предания связывал ойконим Побоищное с названием ручья Черемисского, протекающего по другую сторону Сухоны. Говорили, что там жили черемисы (старинное наименование финно-угорского народа марийцы) и оттуда нападали на русских – деревню сожгли, людей топили в реке, а многих перебили. На огородах и картофельных загородцах в Побоищном находили костяные стрелы. Про них сказывали: «зырь оставила», или: «черемисские стрелы».

На самом деле этимология деревенского названия Побоищное связана с народным термином «побоище» – «место в лесу, где повалены ветром деревья; бурелом». На таких местах упавшие деревья сжигали, землю распахивали, а иногда и строили избы, давая начало новой деревне.

…Несколько преданий о чуди записал в Тотемском уезде на рубеже ХIХ-XX веков известный ученый и краевед М. Б. Едемский, уроженец Кокшеньги (это несколько волостей на северо-востоке прежнего уезда). Свои записи Михаил Борисович опубликовал в журнале «Живая старина» в 1905 году. Нелишне будет вспомнить о них.

«Дак это верно, жила будто бы раньше эта чудь-та. Вон на том месте, где у нас Подкуст, слыхал ли ты или нет, деревня такая. Игнатовская пишется-то. Подкустовцев-то и теперь у нас все чудаками зовут, да ведь они тоже наши, должно быть, а только, значит, живут-то, где чудь жила…

Погибла она вся, до единого человека. А креститься, вишь, не захотела: наши-те заставляли, дак она задумала лучше погибнуть, а не крестилась. Сробили, значит, эта чудь-то, такую крышу из тесу на четырех столбах, земли сверху наносили, собрались все под эту крышу-ту да столбы-те взяли и подсекли, тут всех их и задавило.

Да боялись они крещенья-то. Им говорили, что это – вот что: отрубят сначала руку, ну хоть правую, а потом ногу – левую, а тут, значит – другую руку и другую ногу – вот-он крест-от какой выходил! Тут поневоле забоишься!»

В кокшеньгских волостях до сих пор можно видеть «кусты» – священные рощи из огромных елей или сосен, где запрещено рубить деревья и даже ломать у них ветки. Название деревни Подкуст из процитированного выше предания тоже происходит от данного народного термина. Вологодский археолог И. Ф. Никитинский после раскопок в этих «кустах» и сбора дополнительного материала у местных жителей доказал, что в рощах в старину были языческие святилища и раннехристианские кладбища. Вообще в истории нашего края выделяется целая эпоха некой «двойственности», когда было смешанное чудское и русское население, а в религиозных верованиях тесно переплелись язычество и православие. Следующие несколько легенд и преданий как раз и являются отражением тех далеких веков…