Текст книги "Волчьи песни"

Александр Алексеевич Лапин
Волчьи песни

© Лапин А.А., 2015

© ООО «Издательство «Вече», 2015

От автора

«Волчьи песни» – продолжение уже вышедших романов «Утерянный рай», «Непуганое поколение», «Благие пожелания» и «Вихри перемен», объединенных общим названием «Русский крест». В этом большом произведении я пытаюсь не только осмыслить свой опыт, но и понять, как исторические события в масштабе огромной страны влияют на судьбы людей. Я хочу осознать, что может изменить человека, где его корни и внутренний стержень.

В новой книге я продолжаю рассказывать о судьбах четырех друзей детства. Они через многое уже прошли, многое им еще предстоит. Мои герои – свидетели драматичных изменений и событий, которые затронули Россию и бывшие братские республики после распада СССР. Путч 1993-го, Чеченская война, становление рыночной экономики – в новом мире сложно найти себя, еще сложнее не сломаться. Это время двойственное, как символ волка: для кого-то он – воплощение созидательной силы, защитник, а для кого-то – агрессия и разрушение. В такое время у каждого своя песня. Сохранят ли герои книги себя? Кто из них пойдет против течения, кто подстроится, кого жизнь и время перемелют, разнесут на куски, чтобы дать уйти в небытие или возродиться?

Так и было с моим поколением, которому в «лихие 1990-е» пришлось столкнуться с новой жизнью, подчас жестокой, но полной возможностей и перспектив. И мы, как и герои «Волчьих песен», в это странное время боролись, любили, искали себя.

Часть I
Борискино царство

I

В некотором царстве, в некотором государстве жил Иван-дурак. Дурак-то он дурак, но власть любил. И, главное, везло ему. Так уж получилось, что царь-государь этой страны решил все в ней переделать. И позвал он в помощники полудурков со всего света.

Начали они перестраивать все: сносить стены, ломать окна, крушить мебель. Работают, стараются.

Наконец, разломали все, что можно. Сели посередине дворца. И думу думают. Что делать дальше? Плана-то совместного никакого нет.

А Иван-то дурак дураком, а помнит, что в конце каждой сказки он получает в жены царевну и полцарства в приданое. Вот он и говорит остальным полудуркам: а давайте царство поделим. И каждый в своем углу начнет строить, что захочет.

– А как же царь? – говорят остальные.

– А мы все сделаем потихоньку от него! – отвечает Иван.

Сказано – сделано. Съехались они в тайное место. Выпили хорошо. И стали царство делить. Ивану, как инициатору, дали огромный кусок – ровно половину. Остальное разобрали по себе.

Проснулся утром прежний царь. А царства-то и нету. Везде сидят свои князьки. И правят, как умеют.

Народ же чегой-то сумлевается. Говорит: «Конечно, сказки – дело хорошее. Но все они заканчиваются на получении Иваном половины. А вот как дурак потом правит своим полцарством – ни гу-гу! Боязно нам!»

А Иван ездит по городам и весям. И народу обещает:

– Не пройдет и года, как потекут у нас молочные реки, кисельные берега. Все зацветет и запахнет! Есть у меня такие люди, такие советники, что стоит им чихнуть, как прибегает Сивка-Бурка, вещая каурка, да столько капусты приносит, что на всех хватит.

Ну, народ и поверил.

Сказка продолжилась. Стал дурак править. Перво-наперво решил добро, что осталось, раздать своим людишкам. Но не тут-то было! Боярская дума, будь она неладна, захотела его ограничивать. Там-то не дураки сидят. Ты, мол, давай сначала с нами посоветуйся. Да поделись! А уж потом… Но Иван не стал слушать Думу. У него в то время были свои советчики: вампир-кровосос, что все причмокивал, рыжий бес да дядька Черномор. Стали они его подзуживать: «Ты уже от царя-батюшки избавился. Так давай теперь и бояр “к ногтю”. Одним махом. А потом все добро и поделим».

А дураки, они, надо знать, люди падкие на такого рода советы, типа отнять и поделить.

По их советам Иван и сделал. Думу, которая должна была его уму-разуму наставлять, пушками разогнал.

И давай куролесить! Перво-наперво начал своих холопов награждать. Рыжий бес ему подсказывает, а царь-дурак вотчины без счета раздает.

Ну, хитромордые упыри, вурдалаки, вампиры, нетопыри и прочая нечисть к нему начали льнуть. Мы, мол, тебя, батюшка, обожаем. Уж так любим! В обиду народу не дадим.

Дурак радуется. И тем, кто хвалит его лучше всех, отдает нефтепромыслы, рудники, заводы, фабрики.

Только дядька Черномор не дал свою трубу распилить и растащить. Сел на нее, уперся. Не дам. И все тут.

Ну, и бог с ним, пусть забавляется.

Сидит дурак довольный. Правит по-царски. С утра придет на работу. Примет от души. И хоть трава не расти.

А народ-то взвыл. Раньше с этих нефтепромыслов, заводов да фабрик все как-то жили. А теперь упыри да вурдалаки никого не подпускают. Все ихнее. За границу продают. И деньги там складывают. Готовятся бежать вместе с добром, ежели народ пробудится и начнет их на вилы сажать.

Понял царь-дурак, что маху дал. Ан поздно уже. Народ от него отвернулся. Одни хитромордые вокруг. Ужаснулся он такому делу. Проспался с полупьяну. Вылез в окошко-телевизор. И стал просить у народа прощения.

Что ж, народ наш добрый. Незлобивый. Почесали «репу». Вздохнули. Простили. И отпустили дурака с престола. С миром.

Такая вот история получилась. Сказка – ложь, да в ней намек. Добрым молодцам урок…

II

Сладко спится народу в этот ранний час за кремлевской кирпичной стеной. Тишина и покой царят в этой цитадели державности и российского могущества. Дремлет брусчатая Красная площадь с языческой пирамидой Мавзолея и православным храмом Василия Блаженного. Мертвым сном спят в каменных саркофагах в Архангельском соборе великие московские князья и цари. Дремлют сизые голуби на башнях…

…Похрапывают и что-то бормочут во сне бойцы спецподразделения, разместившегося на ночлег прямо в огромном зале Кремлевского дворца съездов. Не спит только он – капитан Казаков. Молча лежит на своем бушлате в проходе между бархатными креслами, ждет позднего осеннего рассвета и думает горькую думу:

«Как такое могло получиться? Еще год тому назад эти ребята – Ельцин, Руцкой, Хасбулатов – были неразлейвода, друзья-демократы. А сегодня грызут друг друга безо всякой пощады. Сцепились, словно бешеные собаки. Делят власть! Да ладно бы занимались этим у себя на съездах и в кабинетах. Нет, они втягивают в драку весь народ! И нас тоже!»

Капитан потихоньку поднимается со своего импровизированного ложа и бредет через просторный холл, мимо спящих офицеров в туалет. Там долго плещет над белой раковиной водою в лицо, прогоняет остатки дремоты и тревоги – что день грядущий нам готовит?

Вчера вечером их собрали по тревоге. Экипировали, вооружили. И привезли сюда, в Кремль, поближе к начальству. Дело в том, что после августа девяносто первого победители сообразили, какую силу они имеют в лице этого спецподразделения и какую опасность оно представляет для власти. И сделали вывод. Надо держать супербойцов поближе к себе. Так группа перешла из подчинения «конторе» под непосредственное руководство федеральной службы охраны.

Для укрепления дисциплины из запаса привлекли бывших командиров. Обласкали их. И поставили задачу – повысить боеспособность до максимума.

Тренировки усилились. Но эффекта не дали. Потому что народ теперь стал больше думать. И, соответственно, лучше понимать, что происходит на самом деле.

* * *

Народ пробуждается в буквальном смысле. Навстречу ему по широкой беломраморной лестнице, покрытой красной ковровой дорожкой, шагает лейтенант Петров в одной майке с перекинутым через плечо белым вафельным полотенцем.

– Доброе утро! – приветствует он боевого товарища, позевывая во весь свой щербатый рот.

– Доброе, коль не шутишь! Ты не сдаваться идешь с белым флагом? – буркает в ответ Анатолий, слегка удивляясь такому вот небоевому прикиду товарища: «Как-никак, а это Кремль, Дворец съездов. А он тут гуляет в неглиже».

– Анатолий Николаевич! – не обращая внимания на недовольный тон капитана, доверительно обращается к нему Михаил. – Тут, кажется, такой сюжет заворачивается, мама не горюй! Наших отцов-командиров пригласили к самому… – и Михаил показывает глазами вверх.

– Бойцы гудят!

– Ладно, иди мойся! Аника-воин! – усмехается, несмотря на холодок в груди, капитан. – А то на завтрак опоздаешь!

– Какой уж тут завтрак, в Кремле-то? – полувопросительно, полуутвердительно добавляет Петров.

– Вот и я говорю! – неопределенно хмыкает Казаков.

А в зале все уже проснулись. Кто сидит прямо в камуфляже в шикарных креслах. Кто лежит. Ждут. Переговариваются. А поговорить есть о чем. Информация поступает разноречивая и разноплановая. Красавец мужчина подполковник Горчаков, молодцеватый и подтянутый, рассказывает сидящим рядом офицерам о своих вчерашних вечерних приключениях по дороге на базу:

– Иду по улице. Сплошным потоком тянутся к телецентру зеваки. С детьми, собаками, семьями… На углу толпа ротозеев. Чуть поодаль горят троллейбус и большой рекламный щит. С той стороны, навстречу, подтягивается зеленая колонна бронетехники. В пламени огня вижу, что от колонны отделяется «коробочка»[1]1
  Коробочки – боевые машины десанта, сокращенно БМД. (Примеч. автора.)


[Закрыть]. Ствол пулемета опускается. И она дает длинную очередь над головами тусовщиков. Небо темное. И трассер прямо расчерчивает его.

Но ротозеи продолжают глазеть… Я чувствую, что следующую бронетранспортер даст совсем низко. Кричу им: «Ложись! Ложись! Детей куда тащите, придурки!» И точно. Только успеваю упасть на землю, как он дает. Крупнокалиберные пули стригут ветки молодых березок, вырубают из стволов куски и щепки… Народ как стая бросается врассыпную…

Анатолий слушает его рассказ и думает: «Да, это не девяносто первый. Тогда стрелять боялись. Теперь все изменилось. Народ озлоблен. И уже готов идти стенка на стенку!»

– Товарищи офицеры! – раздается впереди зычная команда.

Из боковой двери в зале появляются одетые в полевую форму отцы-командиры: Карнухин, Алексин, Мальцев. Они взволнованы. Доносят чудные новости и приказы, которые получили сверху. До Казакова, стоящего в толпе офицеров, долетают и падают в зал, как увесистые камни, громкие слова:

– В Москве мятеж!

Мятежные депутаты Верховного совета заняли Белый дом! Сделали из него штаб по борьбе с президентом. И объявили президента низложенным… Вчера в столице захвачена мятежниками мэрия. Затем они направились в Останкино…

Был бой. Есть убитые и раненые… Ситуация накаляется с каждым часом… Руководство приказывает нам выступить на защиту законной власти…

Мы от имени всей группы уверили президента, что готовы приступить к операции… Может быть, придется штурмовать Белый дом…

Последняя фраза утонула в дружном, недоуменном гуле.

– Опять нас подставили! – злится стоящий рядом с ним усатый, как морж, Степан Михайлович.

– Мы крайние! – громко, чтобы было слышно, басит здоровенный подполковник Грачухин.

– Даже Грачев попросил в ответ на приказание штурмовать, чтобы ему дали письменный приказ… А нас, как всегда, и не спрашивают…

– Подставят, а потом бросят на съедение, – выкрикивает кто-то из середины группы.

Все они грамотные люди. Многие с высшим образованием. И прекрасно понимают, кто кому реально в стране подотчетен и должен фактически подчиняться. И, проще говоря, выходит, что сегодня Россия парламентская, а вовсе не президентская республика.

– Боязно, однако! – шепчет про себя Анатолий. – Как бы не вляпаться. – И добавляет уже погромче: – Кто тут прав? Кто виноват? На одной стороне – Ельцин и его люди, министр обороны, начальник ФСО. Вся исполнительная власть. На другой – опять же вице-президент, спикер парламента, всенародно избранные депутаты. Пойди тут разберись.

– Без бутылки ну никак, – горько смеется Мишка Петров.

Народ угрюмо и упорно молчит.

Казаков не так давно вывел для себя, как ему кажется, простую, но очень эффективную формулу поведения в таких нестандартных ситуациях, которыми сегодня так изобилует их жизнь. Если не знаешь, как поступить, поступай по закону. Но сейчас закона нет. Одна власть поднимается на другую.

И тут ему в голову приходит спасительная мысль. И он озвучивает ее немедленно:

– А пусть конституционный суд даст нам разъяснение по этому поводу!

– Точно!

– Правильно!

– Это будет справедливо! – подхватывают его идею стоящие рядом офицеры.

А там впереди ее уже через минуту передает начальству подполковник Горчаков.

– Что делать будем? – Мальцев, командир группы, Герой Советского Союза, слегка растерян. Он совсем недавно призван из запаса. Его поставили во главе спецподразделения. На него надеются. Ему казалось, что он-то знает каждую мысль, каждое движение душ своих подчиненных. А тут такой конфуз. Народ против. Требует решения Конституционного суда.

Командир в нерешительности обращается к своим заместителям повторно. Карнухин вытирает платком вспотевший лоб. И отвечает:

– Надо звонить шефу!

Это значит: самому Барсукову. Коменданту Кремля.

После по-военному недолгих телефонных переговоров отцы-командиры сообщают кучкующимся в зале спецназовцам:

– Ребята! Кто пойдет с нами на встречу? Давайте отберем людей авторитетных и принципиальных.

* * *

Не проходит и получаса, как они уже шагают по длинным кремлевским переходам и лестницам. И, наконец, всей своей небольшой и молчаливой, только на ходу перекидывающейся односложными замечаниями группой прибывают в зал Совета безопасности России.

Несколько минут стоят в нерешительном ожидании, поглядывая на «советскую роскошь отделки». Все здесь просто и примитивно. Это уже потом, через несколько лет, когда Ельцин окончательно забронзовеет, этот зал, впрочем, как и другие кремлевские покои, будет заново отделан и обставлен – роскошно, по-царски. А пока – спартанская обстановка. И они профессионально осматривают ее, ожидая и не ожидая какого-нибудь подвоха.

Обычно офицеры группы, как и все сильные, тренированные люди со здоровой, отрегулированной психикой, радушны и добродушны. Но сейчас они угрюмы и настороженны.

Появляется Барсуков. В генеральском кителе с большими звездами. Здоровенный, спортивный, щекастый, но уже слегка зажиревший детина. Глаза круглые, навыкате.

Здоровается с этими суровыми, много чего в жизни повидавшими мужчинами:

– Ну что, товарищи командиры? Есть проблемы? – начальник охраны старательно прячет за улыбкой свою тревогу и раздражение.

Но и он как-то тушуется, когда после взаимных рукопожатий, отдания чести, прищелкивания каблуками командир группы, особо не выбирая слов, по-военному докладывает:

– Группа не хочет идти на штурм. Личный состав считает, что все происходящее антиконституционно. И для выполнения приказа нам нужно решение Конституционного суда!

Такого еще не было никогда. Скорее небо упадет на землю, чем советский офицер откажется от присяги. А тут приказ не какого-то абстрактного военачальника, а самого Верховного главнокомандующего.

Но они уже не советские «винтики и шпунтики». За эти годы многое изменилось. В том числе и их взгляды.

Барсуков некоторое время переваривает эту информацию, серея лицом, но быстро справляется и так же официально-сухо говорит:

– С вами хочет поговорить сам президент! Через несколько минут он будет здесь!

И действительно, через какое-то время к ним заходит личный телохранитель Бориса Николаевича Коржаков. Высокий, под два метра ростом, человек необычайной физической силы, с жестким прямоносым лицом. Бросается в глаза зачесанная волосами залысина и тонкие, поджатые губы. Он, в отличие от Барсукова, в штатском. И так до сих пор не приобрел дворцового лоска. И, судя по всему, так и не научится тонким византийским интригам при дворе нового президента.

Следом открываются высокие двери в дальнем конце зала. И входит сам. Борис Николаевич. По мере его приближения к группе Анатолию становится видно, что президент не выглядит свежо и бодро. Он, мягко говоря, слегка помят и в прямом, и в переносном смысле этого слова. Бессонная ночь и «тяжелые переживания» оставили свой отпечаток в виде набрякших под глазами мешков, неровной походки и трясущихся рук.

Раздается команда генерала:

– Товарищи офицеры!

Все по привычке вытягиваются в струнку.

Ельцин смотрит на них внимательным и холодным взглядом.

«Как кобра», – думает капитан в ту секунду, когда взгляд президента скользит по нему. Понять его можно. Ему сейчас надо переубедить их. Переломить настроение. Потому что на данном этапе от этих мускулистых парней зависит и его личная судьба, и судьба государства. А сегодня уже совсем не те времена, когда люди безоговорочно верили, валом валили за ним и вслушивались в каждое сказанное им слово. Прошли те золотые денечки безграничной власти над толпами. Теперь надо напрягаться и убеждать. А это ох как сложно тем, кто привык просто властвовать. И повелевать.

Бледный и явно не готовый к дискуссии, президент в сопровождении адъютанта движется по залу как сомнамбула. И наконец останавливается перед ними.

– Вы будете выполнять приказ президента?! – суровым, замороженным голосом произносит он то ли вопрос, то ли утверждение.

Вот так, а не иначе. О себе в третьем лице. Ни мой приказ, ни Ельцина. Президента.

Но в ответ – тишина.

И тогда он в буквальном смысле слова с трудом «выталкивает» из себя короткую, не очень внятную речь. Общий смысл ее с большим трудом доходит до собравшихся. Капитан Казаков запоминает только отдельные фрагменты и пассажи. Что-то вроде:

– Советы хотят взять реванш. Они решили развязать гражданскую войну. Как Верховный главнокомандующий я этого не допущу… Товарищи, вы должны спасти демократию… Вы обязаны выполнить приказ. Выполняйте и не мучайтесь сомнениями. Никто за это отвечать не будет. Я за все отвечаю!

И пока он все это говорит, Анатолий смотрит на него и думает: «Странное дело. Мы привыкли верить, что во власти находятся какие-то особенные люди. Не чета нам, дуракам. А что я вижу сейчас? Самого обычного человека. Обычного русского мужика. Слегка одуревшего от свалившейся власти. И от выпивки. Не блещущего интеллектом, не имеющего, собственно говоря, никаких особых заслуг. Так – провинциальный секретарь обкома.

Просто попал человек в струю. Народ искал себе кумира, который поведет его в неведомое царство свободы и блаженства, туда, где будут течь молочные реки с кисельными берегами. И он попался на глаза. Гонимый, обиженный, значит, хороший. И вот он уже президент».

В этот момент Борис Николаевич запинается и, прервав свой монолог, резко развернувшись на каблуках, идет к выходу.

Он удаляется. И удаляется, судя по всему, разочарованным.

Видно, что расстроены и люди его свиты. Особенно главный охранник Коржаков. Он понимает, что после этой явно неудавшейся встречи никто не воспылал любовью и преданностью. Так что, судя по каменным лицам офицеров, выезжать на подавление «мятежа» они не собираются. Огорчение телохранителя еще сильнее от того, что он, как человек умный и предусмотрительный, много сделал для поддержания боевого духа этого подразделения.

И вот теперь такой облом!

Для командира спецгруппы боевого, преданного офицера это, похоже, тоже трагедия.

Он сделал все, что мог, чтобы привести спецназ в боеготовность. Уволил людей с сомнительной репутацией. Запретил заниматься «бизнесом». Увеличил нагрузки на тренировках.

Но сегодня речь идет не о профессионализме. А об убеждениях, о выборе пути. И не только их спецгруппой.

Сам Мальцев за это утро как-то осунулся и поник. Человек величайшей храбрости, простой и понятный, он страшно переживает все происходящее. Задыхается от стыда за себя и своих офицеров.

Казаков, как и другие, видит переживания подавленного и убитого всем командира, лицо которого сначала белеет, как мел, а потом начинает алеть нехорошими пятнами. Но что он может сделать? Труднее всего идти против себя.

Расстроенный Коржаков уходит. Хлопает дверью. Не хотите разговаривать? И не надо! А вот их непосредственный начальник – парень «жох» – остается.

– Ну, вы чё, мужики?! – по-простецки начинает он свою игру. – Огорчаете президента, огорчаете меня! Что вы зациклились на этом Конституционном суде? Кто вас этому надоумил? Наше дело военное… Дали команду – выполняй!

Так начинается разговор как бы между своими парнями. И пусть один из них высокопоставленный генерал, а остальные рядовые офицеры, не искушенные в большой политике, но все-таки все они люди служивые, подневольные.

Барсуков ищет своими нахальными, навыкате глазами их глаза, ловит настроение, нюансы, мелочи, детали. Вспоминает заслуги ребят. Ругается.

В общем, работает, как заправский психолог или… торговец. Ищет контакты с группой. И, наконец, нащупывает.

– Да, мы бы выполнили эту задачу. Но уж больно все туманно, – откликаются на его упреки офицеры. Простые и искренние люди, они чувствуют себя тоже неловко, не в своей тарелке. Особенно молодежь.

И в конце концов, слово за слово, он втягивает их в свою игру. Они соглашаются, делают первый шаг.

– Давайте доедем до Белого дома! Ну и там посмотрим что да как.

– Мы ничего не обещаем заранее. Там решим.

Из Кремля автобусы, нагруженные спецназом в полной экипировке, трогаются в оцепеневший от ожидания ужасов город.

На посту у Боровицких ворот ни одного гаишника…

* * *

Выстрел! Бронированное чудовище выплевывает из ствола стопятидесятимиллиметровый снаряд и, словно живое существо, отряхивается от пыли, дыма, газов.

Это танки, стоящие в ряд на мосту через Москву-реку, ведут огонь по Белому дому, который сегодня уже вовсе и не белый. А серый от пыли, выбитой из его стен пулями крупнокалиберных пулеметов, и почерневший на фасаде от пожара, вызванного рвущимися внутри здания снарядами. Едкий, удушливый столб дыма поднимается вверх, то и дело окутывая закопченные часы на башенке и повисший от безветрия российский триколор.

При каждом танковом выстреле стекла в соседних домах вибрируют и рассыпаются. В здании же парламента они держатся. До последнего. От выстрелов из автоматов и пулеметов покрываются сетью мельчайших трещин. И только когда отверстий становится слишком много, вдруг, не выдержав собственной тяжести, глыбой, как ледяные айсберги, ухают вниз. И со взрывным грохотом рассыпаются на асфальте мелкими осколками.

Становится понятно, что их группа подоспела в самый разгар драмы. Но они не одни. Как и вчера, на месте столкновения полно зевак. Десятки тысяч людей. Их не пропускают. А они лезут, ползут. Прячутся за парапетами, укрытиями. Глазеют, как брызжет под очередями мраморная крошка, летит пыльным облаком штукатурка, рикошетят от бетона трассирующие пули.

У ребят настроение поганое. По дороге сюда от отчаяния чуть не застрелился командир. Едва вовремя остановили. А тут, похоже, события полностью выходят из-под чьего-либо контроля.

Им надо осмотреться. Охватить всю картину целиком. Но уже и так понятно, что конфликт между парламентом и президентом развивается по логике гражданской войны, в которой никогда не будет победителей. Все уже раскушали крови, с каждой стороны есть потери. Все готовы мстить. Пробуждаются звериные инстинкты человека на войне. И эта взаимная ожесточенность берет верх над разумом.

Неожиданно для самого себя Анатолий вспоминает какой-то слышанный в детстве рассказ своего деда, служившего в охране последнего русского царя: «Кто-то с крыши здания в Питере начал стрелять по военному патрулю на улице. Ну а робяты дали в ответ залп из винтовок. Так-то все и пошло-поихало. И дальше – бильше. Не остановить. С того усё и началось тады».

– Хорошо, что мы здесь не с самого начала. Еще не втянулись! – замечает сидящий рядом с Казаковым Мишка Петров.

«Значит, все тоже думают об этом. Тоже боятся», – думает Анатолий.

Они выгружаются из автобусов в непростреливаемом переулке между домами. И начинают изучать обстановку, местность всем знакома еще с августа девяносто первого.

Понятно сразу: тогда основная масса народа вышла на защиту Белого дома. Теперь – просто посмотреть, что будет.

Смотрят и они. Отсюда, если пройти метров четыреста, видно похожее на тюрьму краснокирпичное здание без окон. Американское посольство. На той стороне улицы, рядом с парламентом, Горбатый мост с декоративными стилизованными фонарями и черными металлическими цепями. Правее от него стоит памятник на черном гранитном постаменте.

Анатолий в бинокль долго разглядывает его. Видит словно рядом – рукой подать – мужика, рабочего с ружьем в руках и в фартуке. Бабу в кофте. Рядом с ними полулежит, видимо, раненый, кем-то подстреленный чугунный дед. Вся троица с ненавистью смотрит в сторону парламента.

Он переводит взгляд еще правее. На детский парк. «Красивый, – думает Казаков, мысленно прокладывая маршрут движения бойцов мимо фигурок разного рода сказочных героев. – Укрываемся в тени фигуры дядьки Черномора. Затем через шахматную площадку, минуя “золотого” короля и белую королеву, добегаем до двухэтажного здания – спортзала. Отдыхаем там, где на башенках голуби сидят. Да тут табличка какая-то висит!» Сильный бинокль позволяет ему хотя и с трудом, но все же прочитать надпись на ней: «Уважаемые посетители! На территории детского парка курить, распивать спиртные напитки воспрещается!» Неожиданно додумывается: «Добавили бы еще: и убивать людей тоже! А то снайперы со всех сторон лупят не разбирая. Всех, кто попадет на мушку! Если пойдем открыто, они и нас прищелкают, как уток на охоте».

Это понимают и все бойцы группы. Но с ними начальство. И ему нужен результат. Поэтому генералы так и сыплют предложениями:

– Ребята! Ребята! Давайте попробуем. Давайте выдвинемся!

Молодой офицер Геннадий Сергеев откликается первым:

– Дайте нам хотя бы «коробочки!» Мы согласны, на них продвинуться туда можно. А так идти голопузыми вперед просто глупо. Перестреляют!

Барсуков связывается по рации с министром внутренних дел Ериным. И минут через двадцать зазвенели по асфальту траками, лихо подкатили четыре боевых машины. За рычагами молоденькие тонкошеие пацаны, лихие губастые десантники в танковых шлемах с запыленными, усталыми лицами.

– Ну, ребята! Кто попытает счастья? – обратился к спецназовцам сам Барсуков.

Вместе с Сергеевым набралось восемь человек.

На место пацанов садятся опытные, закованные, как рыцари, в броню спецназовцы. Протискиваются в люки. Хватают рычаги управления. Дернули. И пошли, двинулись колонной к горящему, обгрызанному снарядами и пулями «торту».

Капитан Казаков молча сидит в бронированном чреве БМД. Слушает, как пули изредка щелкают по стали и с гулом рикошетят в воздух. В эти минуты он думает о том, какая такая сила роковая влечет его туда, где стреляют и кипят страсти. Вспоминает, как его когда-то на заре прихода в комитет проверяли на различных тестах. И врач-психолог сказала ему, что он авантюрист по натуре.

«Наверное, так оно и есть. Ну, чего меня понесло сейчас в пекло, под пули?»

БМД резко тормозит. Вся бронированная масса корпуса уходит вперед, а гусеницы встают как вкопанные. Он громко стукается головой в каске-сфере о броню. И осторожно выглядывает наружу через башенный лючок. Оказывается, передняя машина остановилась на улице у лежащего на асфальте тяжело раненного десантника…

В ней открывается задний люк. И оттуда вылезает высокая фигура в шлеме и бронежилете.

«Это же Сергеев Гена! Что он делает? – с тревогой думает Анатолий. – Здесь же все на хрен простреливается снайперами!»

Геннадий подходит к поверженному, истекающему кровью человеку. Чуть поворачивает голову, словно оглядываясь. Наклоняется над раненым, чтобы взять его на руки. И… пуля снайпера бьет его прямо в не прикрытую бронежилетом поясницу. Он, как стоит, сразу рушится на раненого…

– С-с-сука! – как от боли, будто его самого смертельно укусила стальная оса, кричит Казаков. И в бессильной ярости бьет кулаком о броню.

Сделать ничего невозможно.

Сидящий на месте водителя старший лейтенант Кротов дергает рычаги, и их «коробочка», вздыбившись, как конь, с места подскакивает к упавшим.

Они ставят боевые машины рядом так, чтобы под их прикрытием можно было затащить раненых внутрь.

Через некоторое время это удается. Раненый молодой, безусый, смертельно бледный десантник еще подает признаки жизни. А вот их товарищ – нет.

Анатолий знает этот подлый трюк. Снайпер мог запросто добить раненого, но он специально оставил его живым, чтобы стоны и крики привлекли к нему других. Расчет на то, что бойцы не бросят своего. Придут на помощь.

Так оно и получилось. Генка попытался и попал под пулю.

– Подонок! Сволочь! Мразь! Ублюдок! – ругается по рации старший лейтенант Кротов, докладывая обстоятельства гибели товарища. И, «пришпоривая» своего боевого коня, выводит их из зоны поражения туда, где ждут санитары…

* * *

По одному, короткими перебежками они движутся вдоль паркового забора. И скапливаются перед Горбатым мостом у памятника восстанию 1905 года. Отсюда, вблизи, мостик выглядит как-то странно и дико. Речку, над которой он когда-то располагался, давным-давно пустили по какому-то совсем другому руслу. А сам мостик оставили в виде достопримечательности. Так что старинные чугунные фонари, цепи и черная, как бы чешуйчатая, брусчатка над асфальтом составляют полный контраст с окружающим миром.

Впрочем, спецназовцы в бронежилетах, сферических касках, наколенниках и прочей амуниции, похожие на средневековых ландскнехтов, тоже не слишком вписываются в общий пейзаж.

«Не слишком складно!» – думает Казаков, разглядывая их штурмовую группу и ожидая обещанного прекращения огня.

Через несколько минут стрельба по горящему зданию, похожему на разбитое осиное гнездо с выбитыми окнами-сотами, прекращается. Кто-то трогает Анатолия сзади за плечо и произносит просто:

– Ну, теперь пошли!

И перебежками, стараясь не попасть под обстрел, они движутся к ближайшему от Горбатого моста подъезду.

Вместе с первой группой бегут и гражданские. Какой-то парень в модной светло-коричневой тужурке и длинный, здоровый мужик в плаще. Похоже, это люди из федеральной охраны.

Вбегают в пустой подъезд. Видно, защитники парламента после «санобработки» танками и крупнокалиберными пулеметами ушли от греха подальше внутрь здания. Кто-то кричит оставшимся у мостика:

– Тут никого нет!

Через пространство тянутся и остальные.

А «передовики» движутся дальше.

На первом этаже стоит невыносимая вонь.

«Смесь сортира с лазаретом! – замечает про себя капитан. – Похоже, правду говорят, что тут отключили канализацию, воду и свет. А мусора сколько! Кругом какие-то бинты, вата, жратва, коробки, матрасы, пачки от сигарет… Одно слово – помойка…»

Они осматриваются. Шуршат по этажу. И снова вперед. Вперед.

Следующий этаж. Тоже никого. Но вдруг кто-то из-под лестницы по коридору хлещет очередью из автомата. Пули проходят мимо. Впиваются в стену. Анатолий машинально, автоматически стреляет вперед и рывком проскакивает опасное место. Но преследовать стрелявшего и убежавшего им ни к чему.