Текст книги "Заклятие шамана"

– Это подарок от шамана. Я вам говорил про него, – произнёс со значительным видом. – Там осталось грамм пятьдесят. Выпьете, когда будете на месте. Если захотите, конечно.

Я молча кивнул. Дают – бери! Выкинуть недолго…

Он зашёл в воду и, пригнувшись, двумя руками толкнул байдарку от берега. Байдарка с неожиданной легкостью заскользила по водной глади. Это было непередаваемое чувство! Краем глаза я смотрел на воду и видел, как вода возле борта темнела и словно бы сгущалась; дно быстро уходило вниз, так что дух захватывало! Взяв поудобнее двухлопастное алюминиевое весло, я примерился и черпанул правой лопастью изумрудную воду. Лодка слегка качнулась. Я тоже покачнулся, но, как говорится, бог миловал. Катастрофы не произошло. Я снова черпанул воду, на этот раз левой лопастью. И снова удачно. Николай Иванович внимательно следил за моими упражнениями. Лицо его было сосредоточенно, он о чём-то напряжённо думал.

– Всё нормально, идём ко дну! – крикнул я, желая развеселить его.

– Не отходите далеко от берега, – отозвался он. – Тут ветры бывают.

– Знаю, – небрежно молвил я.

Байдарка быстро продвигалась вперёд. Я попеременно грёб то правой лопастью, то левой, стараясь сильно не раскачиваться. Это мне удавалось, и я тихо радовался, что прошло уже больше минуты, а я всё ещё на плаву. А плыл я точно на север. Мы договорились с Николаем Ивановичем, что я пройду семь или восемь километров, а когда увижу над берегом нависшую скалу, а в ней – дыру в рост человека, так сразу же пристану и поднимусь к этой дыре. Это и есть та самая пещера, в которой я должен буду заночевать и всё увидеть.

Я, конечно, ни капельки не верил во все эти бредни. Но однако же огромная водная гладь, величественные горы, покрытые непролазным лесом, бездонное синее небо над головой, неземное спокойствие, вселенская ширь, безмолвие и неподвижность – всё это вселяло безотчётную тревогу. Вот тёмная бездна подо мной. Что это такое? Зачем она? Откуда взялась? Когда смотришь в самую глубину, в душу вселяется ужас. Не то что боишься утонуть. Нет, тут другое. Это ужас первобытного хаоса, первозданной стихии. Все мы оттуда (если верить палеонтологам). Были когда-то инфузориями, и даже меньше, чем инфузориями. Мы были пылью, незримыми молекулами, мы плавали в этой воде, а потом размножились и выбрались на сушу. А вода осталась. И рыбы остались. И осьминоги. Хотя осьминогов в Байкале нет. Зато в других водах их превеликое множество. А что же тут?

Я размеренно грёб, толкая лодку вперёд. Берег медленно двигался мимо меня с левой стороны. У самой кромки воды был жёлтый песок, за ним переплетение кустов, изломанные сучья, перекрученные стволы, тёмный камень и снова сучья и стволы. Всё это мрачно и дико, почти зловеще. Так я и плыл. Подо мной за сердце хватающая бездна, с одного боку неприступная тайга, а с другого – необъятный простор, так что дух захватывает. И надо всем этим бездонное синее небо, а на небе, ближе к горизонту, солнце пылает и слепит глаза. Картина чудная и немножко страшная. Как и всё на Байкале.

Байдарка легко скользила над водной бездной. А лучше сказать – парила. Я словно бы висел в пустоте. Вода едва слышно журчала под днищем и убегала назад. Оглянувшись, я увидел крошечную фигурку на берегу. Николай Иванович ждал до последнего. Видно, хотел удостовериться, что я не поверну назад. Но я и не думал поворачивать. Ещё несколько гребков – и фигурка скрылась за береговым выступом. Теперь я был совсем один.

Солнце неспешно клонилось к закату. Я решил прибавить ходу и удвоил усилия. Береговая линия причудливо изгибалась, делала коленца, и мне показалось невыгодным повторять все её изгибы. Наметив далеко впереди одинокий выступ, я взял на него курс точно по прямой. Это не беда (думал я), что немного отойду от берега. Зато время сэкономлю. И силы тоже. Берег стал медленно отдаляться. А выступ почему-то никак не приближался. Я всё грёб и грёб, вода журчала и стремилась мимо бортов, а берег словно бы застыл на месте. Известное дело: вода скрадывает расстояние, и то, что кажется близким, на самом деле очень далеко.

Как бы там ни было, но через полчаса я достиг желаемой точки. И тотчас увидел впереди такой же точно выступ. Смекнув, что до него несколько километров, я перестал грести. Руки с непривычки отяжелели, дыхание сбилось, и мне стало не до красот. С отчаянием поглядел на берег, но не увидел ни скалы, ни загадочной пещеры. Густая зелень покрывала неприступную кручу. Казалось невозможным подняться по этим зарослям, по острым камням, по перекрученным спутавшимся веткам. И я поплыл дальше.

Это повторялось несколько раз. Показывался береговой выступ далеко впереди, затем следовало страшно медленное продвижение к этому выступу, и – вопрошающий взгляд на скалы, покрытые лесом и всякой дичью. Наконец я сообразил, что проплыл не семь километров, а гораздо больше. Нужная мне пещера осталась далеко позади (да и была ли она?). Бросив весло на колени, я стал оглядываться. Лодка тихо покачивалась на волнах, берег был всё так же мрачен и неприступен. Заходившее солнце светило мне в затылок. Близилась ночь. Оказаться в кромешной тьме среди необозримой водной глади я никак не рассчитывал. Решив не искушать более судьбу, я повернул к берегу.

Но однако же плыл я несколько под углом, высматривая удобную площадку. Берег был таков, что высадиться можно было не везде. А уж чтобы палатку поставить – это нужно сильно постараться. Ставить её на песок у воды было нельзя (даже я это понимал). Но уже в двух метрах от прибоя начинались непроходимые заросли кустов, ещё через пару метров стеной стояли деревья. И чем дальше в лес, тем, стало быть, больше веток и дров. Впору было повернуть обратно и грести в Листвянку. Пропади всё пропадом!

Мне стало досадно. Вот она, сибирская природа! Все кричат: Байкал! Байкал! А что – Байкал? Ни искупаться, ни даже позагорать толком нельзя. Захочешь провести ночь на берегу, так и это большая проблема. И холодно, и мокро, и вообще… Повезло же мне родиться здесь, а не в каком-нибудь Кисловодске, где даже зимой тепло и романтично.

Я плыл, уже ни на что не надеясь и вконец расстроившись, утратив веру во всё, во что должен верить всякий разумный человек. Взгляд рассеянно скользил по зелёным зарослям, и вдруг я увидел скалу, в которой виднелось овальное углубление, на верхнем ободе которого были заметны следы чёрной копоти. По всем признакам это была пещера! Сердце радостно забилось. Нашёл! Нашёл! Но… как же? Ведь нужная мне пещера осталась далеко позади! С другой стороны, какая мне разница? Главное, есть укрытие. Вдали от воды и в полной безопасности. Разведу костерок, вскипячу воду в котелке, буду пить горячий сладкий чай и греться у костра, буду смотреть на играющее лунными бликами озеро и на великолепное небо (какого никогда не бывает в городе), на яркие необычайно яркие звёзды и туманности. Если повезёт, увижу НЛО (которых, говорят, здесь много). О-о-о! Как это здорово! Чудесно! Восхитительно!..

От моей хандры не осталось и следа. Через минуту я торопливо вытаскивал байдарку на берег. Бросил её в кусты, вскинул на плечи рюкзак и полез сквозь чащу в гору. На то, чтобы преодолеть по отвесному склону пятьдесят метров, я потратил четверть часа. Подошвы отчаянно скользили, кусты царапались и цеплялись за одежду, насекомые так и норовили укусить побольнее, а рюкзак с ужасной силой тянул назад, так что я едва не улетел обратно к своей байдарке. К счастью, всё обошлось. Отдуваясь словно запаленный конь, я выбрался на небольшую площадку перед входом в пещеру. Каково же было моё разочарование, когда я увидел, что это вовсе не пещера, а обычный «карман» в скале. Издали не видно, что это всего лишь углубление в скале. Как если бы зачерпнули двухметровым ковшиком часть скальной породы – и вот вам небольшая выемка, в которой можно, при желании, расположиться на ночлег. Ежели пойдёт дождь, то, конечно, промочит. И если зверь налетит – прятаться негде. Но и всё равно это лучше, чем ночевать под открытым небом. Тут и готовое кострище, и монолитная стена с одной стороны, а с другой – крутой склон, по которому не очень-то побегаешь. Вряд ли какой-нибудь зверь снизу прыгнет!

Я шагнул к скале и уже собрался бросить рюкзак на землю, но вдруг увидел множество крупных костей возле самой стены в углублении. Кости были белые, чуть сбледна. Лежали они не как попало, а будто кто-то их раскладывал с неким умыслом. Видно, до меня здесь побывала весёлая компания, какие-нибудь студенты-обормоты. Готовили мясо на костре, пили-ели-веселелись, а уходя, решили оставить в память о себе этакий узор из обглоданных костей крупнорогатого животного. Вот вам наша молодёжь! То буквы всякие рисует где ни попадя, то гору бутылок набросает, словно взвод гусар пировал, а то намусорит и нагадит, нисколько не думая о том, что на это место могут прийти приличные воспитанные люди, которым всё это будет жутко неприятно.

Настроение было подпорчено, но я по обыкновению не опустил руки. Живо собрал все кости и побросал их в тут же валявшийся брезентовый мешок; отойдя пару метров, бросил пакет далеко вниз. Потом я заметил, что возле чёрного кострища стояли фарфоровые чашки с дождевой водой и противными букашками; их я тоже забросил подальше в кусты. Пошурудил палкой золу и вытащил оттуда несколько больших круглых камней и обуглившихся костей. Что мне оставалось делать? Я очень не люблю, когда в природе наблюдается беспорядок. Это ведь не твой рабочий кабинет, где можно вести себя по-свински. Тут мать-природа! Божественный храм! И вести себя в этом храме нужно соответственно…

Наведя таким образом относительный порядок, я стал устраиваться на ночлег. Расстелил на земле кусок полиэтилена, бросил на него спальный мешок, тут же разложил немудрящие припасы и занялся костром. Сухие ветки, мох, иссохшая трава – всё пошло в дело. Ловко чиркнул спичкой, и костерок занялся. Белый дымок пополз из самой глубины моха и пожухлой травы, что-то там затрещало и заскворчало… Взяв котелок, я направился к берегу за водой.

Второй раз подъём дался мне полегче. Я почти без потерь донёс воду до места, водрузил её на импровизированный таган и стал ждать.

Быстро темнело. От воды несло холодом. Кусты в пяти шагах стали неразличимы. Жутко остаться одному в ночном лесу! В городе отвыкаешь от этакой первобытности. А когда вдруг очутишься среди неё… Да, не очень-то это здорово. Но я держался. Одну ночь как-нибудь перетерплю. Гоголевский Хома вон три ночи взаперти с ведьмой провёл. А мне – всего-то и делов, начать да кончить… Так я себя успокаивал, но в душе занималась тревога. Это молчаливое пространство, эта тьма, надвигающаяся со всех сторон и делавшаяся почти осязаемой. Всё острее я чувствовал свою беззащитность перед слепыми силами природы. Бедные зверушки, сокрушался я, им-то каково? Всю свою жизнь они мечутся в этой кутерьме, прячутся друг от друга, дерутся и умирают в жестокости и страдании. Зимой в лютый мороз они мёрзнут до костей. Дождь их мочит, ветер продувает их насквозь, и негде им спрятаться и укрыться! Каждый кусок пищи приходится добывать с боем. Бедные! Бедные твари!

Неизвестно, до чего бы дошёл я в своих рассуждениях, но вода в котелке вдруг забурлила и в один миг покрылась пузырями. Я сыпанул прямо на эти пузыри горсть чаю, на секунду утишив бурлящую поверхность, и проворно снял котелок с костра. Эх, если бы каждую бурю можно было погасить простым движением руки!

Банка улан-удэнской тушёнки, ломоть чёрного хлеба и кружка густого сладкого чая – чего ещё желать человеку в моём положении? Я живо расправился с тушёнкой, а потом долго швыркал чаем, с непривычки обжигаясь и смахивая рукавом испарину со лба. Вспомнились вдруг чьи-то строчки:

 
Пришли и стали тени ночи
На страже у моих дверей!
Смелей глядит мне прямо в очи
Глубокий мрак ее очей…
 

Хорошо сказано, чёрт возьми! Именно: пришли и стали. И стоят безмолвно, грозно и пугающе!

Однако тени иногда шевелились. Я приглядывался к ним, чего-то тревожился, а потом снова успокаивался. Это костёр даёт такие неверные отсветы, так что кажется, будто тьма то сгущается, а то вдруг редеет, и пространство колышется и дышит словно живое. Вот и Байкал-батюшка тяжко вздыхает в своём исполинском ложе, шумно бьётся о берег и о чём-то грустит. Костёр понемногу догорал. Дровишек я приготовил маловато. Да и где их взять на этом берегу? Тут и деревьев-то порядочных нет. А и были бы они – чем рубить станешь? Делать было нечего, пришлось укладываться спать. Я придвинулся к монолитной стене и влез в спальник. С одной стороны надо мной нависал массивный каменный выступ, с другой – было открытое пространство без края и границ. Угасающий костерок был чем-то вроде маяка, чтоб звери знали: сюда ходить нельзя, тут человек! Костёр, конечно, скоро погаснет, однако дымок долго ещё будет виться, и горелый запах тоже останется. На них вся надежда.

Нужно было поскорее уснуть, чтобы ночь прошла и утро наступило. Одной ночи на природе мне будет вполне достаточно – это я твёрдо решил. А утром – домой!

Незаметно для себя я уснул. Но сон был тревожен. Всё мерещились какие-то шорохи, словно кто-то большой и неповоротливый приближался ко мне, шумно вздыхал, переступал с ноги на ногу, а затем удалялся. Так работало воспалённое (а лучше сказать – испуганное) воображение. Я словно бы пребывал в двух мирах – действительном и мнимом. В действительном мире я спал, но краешком сознания чутко следил за обстановкой; из этой мешанины образов и впечатлений образовывались фантомы, о каких нормальному человеку лучше не знать. Вообще-то мне это было не впервой. Я и раньше плохо спал в палатке. Тут нужна многолетняя привычка. Крепость нервов. Равнодушие к самому себе. Да, равнодушие! А ещё – забвение себя, грубость чувств…

В какой-то момент я словно бы очнулся, мне вдруг почудилось, будто возле костра кто-то сидит. Я силился понять: во сне я это вижу или наяву. Не мог понять, открыты мои глаза или крепко зажмурены. Голова казалась неподъёмной, невозможно было пошевелиться или издать звук. Губы были словно склеены, я чувствовал на себе огромную тяжесть; мне было удивительно, что я могу сдерживать этот страшный вес и продолжаю дышать. Я почти уверен был, что сплю, но тут же спрашивал себя: как это может быть, что я сплю и понимаю, что это сон? Так может, это вовсе и не сон? Но тогда почему я не могу встать и свободно вздохнуть? Нужно прогнать наваждение, спугнуть тень! Сейчас я поднимусь во весь рост, и тень сразу же исчезнет. Но я не мог пошевелиться, а тень оставалась на месте. Я старался понять, что это такое передо мной, как вдруг тень пошевелилась. Это было человек! Вот его голова, плечи, согнутые ноги; сверху накинут какой-то балахон вроде того, что носят южноамериканские индейцы. Голова очень велика, на ней что-то вроде обруча, перья торчат полукругом. Я чувствовал, что он смотрит на меня. Во взгляде не было угрозы, но мне стало жутко. Хотелось проснуться и убежать. То и другое было выше моих сил. Я попытался зажмуриться, ничего не видеть, но и это мне не удалось. Ветер вдруг стих, и я услышал голос – не голос, а какой-то шелест. Так шипит столетняя пластинка.

Фигура вдруг покачнулась словно в замедленной съёмке и поднялась во весь рост. Сделала шаг, другой. Вот она уже стоит надо мной. Я вижу её боковым зрением, но по-прежнему не могу пошевелиться. Снова послышался шелест с посвистами и вздохами. Теперь я точно знал, что это человек, но какой-то совершенно жуткий! – тёмный, словно бы высеченный из огромного куска монолита. Лица не видно, и глаз не видать, а слышен только голос – сипящий, утробный, словно ему трудно дышать. Слов было не разобрать, но эти слова звучали зловеще!

Фигура постояла надо мной, потом стала удаляться. Но я не видел, чтобы она шла. Просто уплывала вдаль. Вот она уже у погасшего костра, а вот уже слилась с тёмными кустами и стала смещаться вниз. Сердце моё сильно билось. Тень больше не придёт, это я понимал. Вокруг было темно и жутко. И вдруг словно лопнула струна, – в уши мне вдруг хлынули звуки прибоя, ветер зашумел. Я вздрогнул и открыл глаза. Резко поднявшись, сел, с силой провёл ладонью по лицу. Впечатление от пережитого ужаса было слишком свежо. Я напряжённо вглядывался в кусты, но ничего не мог разглядеть. В ушах всё ещё стоял этот жуткий шелест, в груди пробегал холодок. Что-то было не так. Пора было собираться в обратный путь. Горизонт над озером понемногу высветлялся, занялся свежий ветерок; по всем признакам близился рассвет. Я торопливо поднялся и стал собирать свои вещи. Свернул спальник, скомкал полиэтилен, выплеснул из котелка остатки чая и, упаковав рюкзак, стал ощупью спускаться к озеру.

К счастью, я не сломал себе шею. И байдарка оказалась на месте. Я стащил её на воду, положил в носовой отсек рюкзак и, цепляясь за борта, залез внутрь. Толкнулся веслом от берега и поплыл. Было ещё плохо видно, но заблудиться было невозможно; берег всею громадою темнел с правой стороны, и я твёрдо решил больше не удаляться от него. Бросил прощальный взгляд на каменный выступ, где я провёл ночь, и мне снова померещилась какая-то тень. Чёрная приземистая фигура металась и бесновалась на месте моего ночлега. Она то подпрыгивала, то сливалась со скалой, резко вскидывались тёмные руки с каким-то предметом; всё это в жуткой тишине, в призрачном свете. В груди у меня пробежал озноб, и я прибавил ходу. Хорошо, что я так быстро убрался отсюда! Мрачное место. Больше никогда не буду ночевать под открытым небом. И чего мне дома не сиделось?

Мысли роились и путались, словно мириады призрачных мотыльков, перед глазами вставали и тут же растворялись бесформенные тени, а я изо всех сил работал веслом, желая как можно скорее покинуть страшное место. Но странное дело: время шло, а рассвет никак не наступал. Тёмное небо затянула пелена, бесформенные тучи громоздились одна на другую. С берега вдруг задул пронизывающий ветер. Вода сразу пошла рябью, которая быстро сменилась высокими волнами. Байдарку закачало и стало сносить в открытое море. Я с тоской посмотрел назад; быть может, и не надо было торопиться, переждал бы непогоду у скалы. Но сожалеть было поздно, вернуться уже нельзя, а следовало плыть вперёд; надо было поторопиться, пока не разыгралась настоящая буря. Я решил держаться на воде до последней крайности. Вокруг уже ходили полуметровые волны, но байдарка легко взмывала вверх, задирая нос и убегая от медлительных водных масс. В такие мгновения я испытывал жуткий восторг, а в следующую секунду вода подо мной расходилась, и я проваливался в развёрстую пропасть, затем чтобы через несколько секунд снова взмыть в мутное небо. Лопасти весла то погружались в кипящую воду, словно в масло, то со свистом рассекали воздух; сам я раскачивался, с трудом сохраняя равновесие. Воздух вдруг ослепительно вспыхнул, озарив величественную картину – застывшие в беспорядке волны и угрюмые скалы, покрытые густой зеленью. Через секунду небо словно разорвалось с ужасающим треском, раздался пушечный выстрел, так что я невольно пригнулся. Резко зашумело, зашелестело, будто тысячи мышей разом ринулись по железной крыше, и вдруг хлынул ледяной ливень! И снова всё ярко вспыхнуло, и через секунду громыхнуло. Я уже почти ничего не соображал, байдарка сама собой повернула к берегу. Несколько мощных гребков – и утлая лодчонка ткнулась носом в песчаную отмель. Я проворно выскочил из неё и, крепко держась за борт одной рукой, пошёл по воде к берегу. Дождь хлестал, и я вымок до нитки. Никакого укрытия на берегу не было. Поставить палатку было негде. О костре можно было лишь мечтать. Оставалось последнее средство: я перевернул байдарку вверх дном и залез под неё. Подо мной всё было мокро, но, по крайней мере, сверху уже не лило.

И всё было бы терпимо, но я не учёл поднявшейся волны. Не прошло пяти минут, как ледяная вода стала с шипением докатываться до моего укрытия. Подняться выше по склону я не мог, там были мокрые кусты, густая трава, камни, коряги. Придвинувшись вплотную к кустам, я терпел сколько мог. Но очень скоро стало ясно, что долго оставаться в таком положении нет никакой возможности. Я окончательно замёрз и трясся, как бездомная дворняга поздней осенью, которая смотрит на тебя жалостливо и просит тепла и корма, а ты идёшь мимо и думаешь о своём, потому что тебе самому тепло и сытно и тебе совсем не до дворняги! Не знаю, почему мне вдруг вспомнилась эта несчастная собака? Может быть, потому, что я сам теперь был на положении бездомной твари. Но ведь у меня был дом! Совсем рядом посёлок, где есть тепло и пища. Почему же я здесь? Надо было на что-то решаться. В этот-то момент я вспомнил, что во внутреннем кармане куртки у меня лежит бутылочка с архи. О том, что это магическое зелье, я и не думал. Нужно было согреться, только и всего! В кармане у меня был алкоголь, а у меня зуб на зуб не попадал от холода. В чём же дело? Не мешкая ни секунды я сунул руку за пазуху и извлёк оттуда небольшую глиняную бутылочку. Она была тёплая и шершавая на ощупь. Не без труда вынув пробочку, я приник губами к узкому горлышку и стал жадно глотать вожделенный напиток. Кажется, не было в мире ничего в эту минуту желаннее для меня нескольких глотков жгучего напитка, огненно побежавшего по моим жилам и словно добавившего света в окружающем меня пространстве. В голову мне словно бы ударило изнутри, по всему телу прошла жгучая судорога; я как бы вывернулся наизнанку, а потом возвратился в прежний вид. Руки стали быстро согреваться, в груди расходился жар. Я уже не боялся стихии. Вода не казалась ледяной. И ветер не так уж и силён. А волны… что мне волны? И в шторм люди плавают и даже ходят под парусами…

Дальнейшее происходило словно бы само собой, без участия моей воли. Я был зритель, наблюдающий за собственными поступками. Я вдруг выпрямился во весь рост, отбросил байдарку в сторону. Та перевернулась и с хрустом упала на мокрый песок дном вниз. Решительно поднял рюкзак и бросил его в байдарку. В левую руку весло, правая цепко ухватилась за борт, потащил… Несколько решительных шагов по воде, среди набегающих волн и упругого ветра, и вот я уже перевалился через борт, и плыву, плыву!..

Страха не было, а была решимость победить или умереть! Волны не утихали, ливень всё так же бил тугими струями по плечам и по голове. Но я уже не боялся! Стихия стала частью меня. Не беда, что окончательно стемнело и наступила настоящая ночь. Не страшно потерять из виду берег. Я слышал справа от себя глухой прибой – этого было достаточно. Буду плыть, пока не достигну цели. Час, два, три или целую вечность… Это всё равно. Когда-нибудь ливень кончится, снова станет тепло и тихо. Тогда я с гордостью вспомню о том, как боролся со страшными волнами, как победил собственный страх. Да, так будет. Так оно и будет!..

В душе поднимался жуткий восторг. Это было необъяснимо, и это было прекрасно. Впервые в жизни я попал в переделку, но не струсил, не спасовал, а мужественно боролся наперекор стихиям и мрачным теням, поднявшимся из преисподней. Я их не боюсь! Я хохотал в лицо ветру. Я и в самом деле ничего в этот миг не боялся, сам чёрт мне был не брат…

 
«Но покачнулись тени ночи,
Бегут, шатаяся, назад.
Её потупленные очи
Уже глядят и не глядят;
В моих руках рука застыла,
Стыдливо на моей груди
Она лицо свое сокрыла…
О солнце, солнце! Погоди!»
 

* * *

Не знаю, что такое со мной было. Теперь мне кажется, что я слегка помешался. Вёл себя как умалишённый. Но отрезвление наступило довольно скоро.

Ту ночь (или это был день?) я запомню надолго. Дождь всё лил, ветер яростно срывал пену с кипящих волн, лодка моя то взмывала в тёмное небо, то жутко ухала вниз; я всё грёб и грёб, уже ничего не понимая, не различая направлений, действуя как сомнабула, почти как мертвец, который не знает, что он уже умер и пора бы ему угомониться. На каком я был свете? Этого я тоже не знал. Света не было. Не было никаких сторон. И времени тоже не было. Был лишь я и была восхитительная буря. Казалось, что весь мир охвачен этим неудержимым ветром и этой ночью. Ничего больше нет и уж не будет. Время остановилось. И так будет всегда.

Иногда я бросал весло и прислушивался. Но что мог я услыхать кроме сумасшедшего воя ветра и шума волн? Берег я давно потерял из вида. Лодку мою качало и кренило, несло куда-то вдаль и в сторону. Иногда мне чудились звуки, будто кто-то проплывал рядом, но никого не было видно. Я пробовал кричать, но голос мой заглох, не получив отзвука. Силы оставили меня, и я уже согласен был умереть, сгинуть в этой пучине. Тоска всё сильнее сжимала сердце. Я сидел, опустив голову и ничего уже не ожидая для себя, временами забываясь и погружаясь в сон, в котором было всё то же – жуткие тени, ночь, гром и ветер. Наконец я вовсе оставил свои усилия и, повернувшись боком, лёг на дно байдарки. Будь что будет!

Поразительно, как я тогда не погиб! В шторм на Байкале переворачиваются большие катера. А тут – обычная байдарка. Теперь-то я знаю, что во всём этом был некий смысл. В какой-то момент я ощутил толчок снизу, прямо в днище. Байдарка покачнулась и стала. Я мигом открыл глаза и приподнялся. Кругом было всё то же – море воды и непроглядная тьма. Но было и нечто новое – вода стремилась мимо меня бурным потоком, а лодка стояла на месте, будто её что-то удерживало. При этом я видел кругом себя крутящиеся воронки, уносящиеся прочь струи! Но меня уже не раскачивало на волне, я ощущал под собой прочную опору. Но что это было, я никак не мог понять. Дождь всё хлестал ледяными струями – по голове и плечам, ручьём лился по спине; вода заливала ноги, я не знал, куда деться от воды. Я пробовал раскачивать лодку, и она послушно качалась из стороны в сторону, но с места не двигалась. Перегнувшись через низкий борт, пытался нащупать рукой опору под днищем, но рука беспрепятственно погружалась в ледяную воду, и больше ничего! Вдруг раздался оглушительный треск, казалось, небо раскололось на две неровные половины; на секунду стало светло, как днём, и я увидел чёрную гладь, стремительно несущуюся мимо меня. Молочный туман клубился, образуя причудливые фигуры. И никаких признаков берега. Никакой надежды на помощь. Я решил положиться на волю провидения. Снова улёгся на дно байдарки и укрылся брезентовыми шторками. Под брезент вода почти не проникала, но всё равно было холодно и страшно. Я решил дождаться утра во что бы то ни стало. А иначе я погибну в этом чёртовом месте – от холода и ужаса. Если я это заслужил, пусть так и будет. Силы человеческие небеспредельны.

Дальнейшее я помню смутно. Сознание временами гасло, и тогда мне казалось, что я нахожусь глубоко под землей, в тесной и холодной пещере, сверху льётся вода, я хочу выбраться наружу и не могу. Я метался и стонал, просыпался от собственного стона; лихорадочно ощупывал борта лодки и с облегчением понимал, что не замурован здесь заживо. Рука тянулась к брезентовой накидке и шевелила её; я желал удостовериться, что в любую секунду могу выбраться на свободу. Сделав несколько глубоких вдохов, я успокаивался и принимал прежнее положение. Снова задрёмывал и опять видел какую-то жуть. Так повторялось несколько раз, пока наконец я не уснул по-настоящему – несмотря на холод и воду, на неудобное положение и абсурд происходящего. Так, наверное, спит измученный человек – в грязи, в стылой воде, среди всеобщего хаоса – когда у него нет больше сил на борьбу. Теперь я узнал, каково это.

Я уже не верил, что когда-нибудь наступит утро и придёт спасение. Но утро всё же наступило – безрадостное, серое и промозглое. Поднявшись со дна байдарки, я увидел молочную взвесь вокруг и… о ужас! – вода была где-то далеко внизу! Я вместе с байдаркой висел в воздухе без всякой опоры. Я резко перегнулся за борт, желая удостовериться, что подо мной ничего нет, лодка накренилась и стала сползать вниз, к несущейся воде. И я уже видел, что опора всё-таки была – это был огромный серый валун, выступавший из воды; его края уходили резко вниз и терялись в прозрачной глубине. Всё это я разглядел за ту секунду, пока лодка медленно кренилась и вдруг сорвалась вниз, упала носом в воду, переломилась пополам, но не сломалась, а была захвачена потоком и увлечена прочь от жуткого валуна. Я всё не верил себе, оглядывался и видел позади чёрную бесформенную массу, пока она не скрылась в тумане. Что это было? Как я там оказался?.. Я лихорадочно соображал и вдруг понял! Это был знаменитый Шаман-камень, расположенный в устье Ангары. Каким-то чудом я ночью налетел на него и повис, как последний идиот. Всю ночь провисел, а теперь вот сверзился и – плыву! На минуту я удовлетворился этим объяснением. Но тут же возник вопрос: а почему я не видел камня ночью? И как оказался на такой жуткой высоте? Пятиметровая байдарка едва не стала вертикально, когда сползала с него в воду. Как же это могло произойти? Следовательно, ночью подо мной был не камень, а что-то другое. Но как я тогда попал на него? Ведь я точно знал, что байдарка не двигалась ночью, я бы обязательно это почувствовал. Да и кто стал бы меня на этот камень поднимать? Кому это надо было? Зачем?

Во всём этом была какая-то чертовщина. Разрешить её я был не в силах. Но хорошо было, что я всё же освободился из плена. Вокруг постепенно светлело, дождь почти перестал (так, сеялась какая-то пыль). И хотя было по-прежнему холодно и промозгло, я уже знал, что не погибну. Я усиленно грёб веслом, согреваясь на ходу и присматриваясь к берегу. Теперь я точно знал, что плыву по Ангаре, а впереди, в шестидесяти километрах, родной Иркутск. Ошибиться было нельзя. Уклониться от маршрута – тоже. Я решил не выходить на берег, а дойти на байдарке прямо до города. Пусть это будет моим ответом зловещей стихии. Она не смогла сломить меня, и я собственной волей и непреклонностью вернусь домой! Так я думал, усиленно работая веслом. Одежда быстро сохла на мне, внутреннее тепло разливалось по телу. Голова гудела, я был как в лихорадке. Иногда меня начинало трясти, но тем отчаяннее я грёб, безотчётно стараясь одно потрясение заместить другим. Пусть лучше я умру от изнеможения, чем погибну от лихорадки и немощи.

Попутное течение стало моим союзником. Вода весело переговаривалась под днищем. В разрывах белого пара то и дело мелькал берег – с нависающими над водой кустами, с густой травой и убегающими вдаль лугами. Я двигался вдоль знаменитого Байкальского тракта. Трасса проходила близко от берега, но я не видел её из-за густого тумана. И, странное дело, не было слышно звуков проезжающих машин. Я напрягал слух, но слышал лишь глубокую, какую-то первобытную тишину. Казалось, весь мир умер или погрузился в глубокий сон. Лодка быстро скользила по воде, и я слышал лишь тихое журчание под ногами, да всплески весла с обеих сторон. Течение здесь было стремительное, но через несколько километров должно замедлиться, ведь впереди была плотина. Но пока что меня несло и весьма быстро. Я стремился как можно дальше отплыть от Шаман-камня. Почему-то думалось, что в городе и погода будет другая – солнечная, тёплая, весёлая. Ведь лето в самом разгаре! Но я всё плыл и плыл, а погода не менялась. За час я преодолел километров пятнадцать. Позади остались знаменитые Ангарские хутора, посёлок Большая речка (отдельные дома я сумел разглядеть у самого берега, и даже услыхал протяжное мычание местной бурёнки). Река здесь расширялась (как я знал по опыту), и я забирал вправо, чтобы не плыть посередине и не налететь вдруг на «Ракету», летящую из Иркутска на подводных крыльях. Я плыл возле самого берега, ожидая увидеть знаменитые Тальцы, но ни посёлка, ни музейного комплекса так и не заметил. Берег был пустынен, и такой же пустынной выглядела водная гладь. И что было ещё страннее: река и не думала замедляться, она всё так же стремила свои потоки вдоль берега. Да полноте, точно ли я на Ангаре? Но в этом невозможно усомниться! Из Байкала вытекает всего одна река (а впадает – бог знает сколько)! Да и не мог я далеко уплыть на своей байдарке от её устья. Это точно Ангара, вот и Шаман-камень как раз там, где и должен быть. Стало быть, всё верно, и я плыву домой. Надо только немного потерпеть, поработать веслом, и скоро я приму горячую ванну и буду пить кофе с коньяком в собственной постели. Никакие авантюры меня больше не затянут в свои сети. Баста, наплавался!