Текст книги "После Куликовской битвы. Очерки истории Окско-Донского региона в последней четверти XIV – первой четверти XVI вв."

Глава 3. Дипломатическая миссия преп. Сергия Радонежского и «мир вечныи» 1385-1386

В общественном сознании, в научно-исследовательской традиции имя преп. Сергия Радонежского неразрывно связано со сражениенм на Дону 8 сентября 1380 г, освободительной борьбой против ига Орды, временем формирования политического единства русских земель и княжеств под эгидой Москвы. Троицкий игумен принял «самое активное участие в идеологической подготовке… (Куликовской) битвы – крупнейшего события русской истории XIV в. и, независимо от степени достоверности содержащихся в источниках сведений (так! – А. Л.), данная… оценка деятельности Сергия истинна»[266]266
  Плугин В. А. Сергий Радонежский – Дмитрий Донской – Андрей Рублев // ИСССР. 1989. № 4. С. 73–74.


[Закрыть].

С точки зрения содержательной речь идет, правда, о единичном, но весьма значимом эпизоде, встрече Дмитрия Ивановича с игуменом в стенах Троицкой обители накануне выступления из Москвы к месту «Мамаева побоища». Краткое известие о свидании двух знаменитых современников содержит Житие преп. Сергия: «Некогда…прииде князь великии в монастырь к преподобному…и рече ему: «Отче…слышах бо, яко Мамаи…идет на Русьскую землю… Помоли бога о том, яко сия печаль обща всем християном есть». Преподобныи же отвеща: «Иди противу их и… победиши, и здравъ съ вои своими възвратишися, токмо не малодушьствуи»; выступивший из Москвы «противу» Мамая Дмитрий Иванович действительно «победивъ, татары прогна и сам здравъ… възвратися»[267]267
  Класс Б. М. Избранные труды. Т. 1. Житие Сергия Радонежского. М., 1998. С. 369–370. Житие известно ныне в редакции Пахомия Серба (Пахомиевской), созданной около середины XV в. на основе более раннего текста троицкого инока Епифания Премудрого, написанного в 1417–1418 гг.


[Закрыть].

Как видим, целью свидания Дмитрия Ивановича с преп. Сергием Житие называет просьбу великого князя о молитве, обычную и естественную для православного мирянина[268]268
  Митрополит Алексей, перечисляя просьбу духовенству о молитве, среди прочих обязанностей православного христианина («а священников и монахов любите и просите молитвы их»), определенно не имеет в виду никакого политического подтекста. Подробнее: Валъденберг В. Е. Древнерусское учение о пределах царской власти. Очерки русской политической литературы от Владимира Святого до конца XVII в. М., 2006. С. 114.


[Закрыть], а ответом на нее преподобного старца предсказание игуменом Сергием победы московской дружине и здравия будущему победителю Мамая и герою Куликовской битвы, вроде бы впрямую с молитвой не связанного.

В историографии, кроме безоговорочного принятия житийного рассказа, существует как радикальное отрицание факта встречи[269]269
  Тихомиров М. Н. Куликовская битва 1380 г. // Повести о Куликовской битве. М., 1959.
  C. 346; Егоров В. Л. Пересвет и Ослябя // ВИ. 1985.№ 9.


[Закрыть], так и опыт иного истолкования текста. В житийном изложении отсутствуют имя «князя великого» и дата посещения им монастыря. Если первое сомнений не вызывает – «княземъ великимъ» мог быть только Дмитрий Иванович Московский – то год приезда его в обитель к преп. Сергию, в историографии всегда соотносившегося с Куликовской битвой 1380 г., был подвергнут сомнению.

B. А. Кучкин обратил внимание на то, что над Мамаевой ордой московский князь одержал две победы, не только в 1380 г. на Куликовом поле, но и при Воже в 1378 г. В сочетании с другими доводами это делает возможным, по мнению исследователя, датировать свидание князя и игумена в Троице не 1380, а 1378 г.[270]270
  Кучкин В. А. Свидание перед походом на Дон или Вожу // Наука и религия. 1987.
  № 7. С. 52–53; Он же. О роли Сергия Радонежского в подготовке Куликовской битвы // Вопросы научного атеизма. Т. 37. Православие в истории России. М., 1988. С. 110–116. У этой точки зрения есть и свои сторонники: Зеленокоренной А. М. Некоторые аспекты кануна Куликовскоц битвы // Сб. РИО. № 10 (158). М., 2006. С. 469–473.


[Закрыть] При этом самого факта поездки великого князя в Троицу В. А. Кучкин не отрицает.

Свидание князя Дмитрия Ивановича Московского и игумена Сергия не нашло отражения ни в старейшем произведении Куликовского цикла, Задонщине, ни в самом раннем летописном тексте, повествующем о Куликовской битве, читающемся в Рогожском летописце и Симеоновской летописи. Однако рассказ о сражении, включенный в летописи, восходящие к Новгородско-Софийскому своду, содержит известие о получении великим князем на Куликовом поле накануне сражения грамоты преп. Сергия «благословелная… ему битися с татары»[271]271
  Памятники Куликовского цикла. С. 34, 71.


[Закрыть]. В. А. Кучкин, впрочем, допускает возможность «литературного происхождения» эпизода с грамотой, связывая его появление в летописном тексте с творчеством составителей Новгородско-Софийского свода 30-х гг. XV в.[272]272
  Памятники Куликовского цикла. С. 56.


[Закрыть] Так или наче, но именно здесь впервые возникает мотив благословения троицким игуменом великого князя на битву с Мамаем.

Соединенные в единое повествование, обе темы, житийный рассказ о поездке великого князя в Троицу и летописное получение им грамоты с благословением преп. Сергия накануне сражения 8 сентября 1380 г., попали в литературное сочинение, посвященное сражению, причем в самое позднее по времени происхождения, Сказание о Мамаевом побоище, памятник, относящийся к началу XVI в.[273]273
  Памятники Куликовского цикла. С. 134.


[Закрыть], где превратились в большой и связный беллетристический текст, с ремарками, диалогами и множеством мелких деталей[274]274
  Памятники Куликовского цикла. С. 149–152, 231–232.


[Закрыть]. Основным содержанием его стало благословение троицким игуменом московского князя на битву с Мамаем[275]275
  Памятники Куликовского цикла. С. 150, 231.


[Закрыть], с тех пор ставшее, в глазах потомков, основной целью поездки Дмитрия Ивановича к преп. Сергию это известно, как заметил К. А. Аверьянов, «уже из школьных учебников»[276]276
  Аверьянов К. А. Сергий Радонежский. Личность и эпоха. М., 2006. С. 295.


[Закрыть].

Успех борьбы за свержение ордынского ига прямо зависел от степени единства русских земель и княжеств. Центром притяжения в объединительном процессе выступила Москва, и имя преп. Сергия прямо ассоциируется с объединительной политикой московских князей. Однако относительно и этого сюжета количество реальных фактов из биографии троицкого игумена невелико. Один из самых тщательных биографов преп. Сергия, Е. Е. Голубинский увидел всего лишь два эпизода, имевших прямую связь с политическими событиями 2-й пол. XIV в.: участие старца в примирении московского и нижегородского князей и дипломатический визит к рязанскому князю Олегу Ивановичу, осуществленный по просьбе московского князя Дмитрия Ивановича[277]277
  Голубинский Е. Е. Преп. Сергий Радонежский и созданная им Троицкая лавра // ЧОИДР. 1909. Кн. 2. С. 61.


[Закрыть].

Все, что мы знаем об этой миротворческой деятельности преп. Сергия, в тексте Жития отсутствует, как и рассказ о прочих мирских деяниях подвижника[278]278
  Клосс Б. М. Избранные труды. Т. 1. С. 18.


[Закрыть], но известно по летописным текстам, восходящим к Троицкой летописи. Имя игумена фигурирует в десяти летописных статьях[279]279
  Троицкая летопись. Реконструкция текста. М., 1950. С. 397–398, 410, 418, 421, 429. 432, 434, 440–441; ПСРЛ. Т. 15. Стб. 107, 109, 128, 137–138, 142, 149–151, 153, 156. 163.


[Закрыть], и, что важно подчеркнуть, существует изначальная разница в информативных возможностях агиографических и летописных текстов, связанная с их жанровой спецификой.

Жития святых, как известно, представляют собой не собственно биографии, а описания духовного подвига святого праведника длинною в жизнь, в сравнении с которым мирские дела столь второстепенны, что не заслуживают никакого внимания. По выражению митрополита Киприана, «праведник, аще постигнетъ скончатися, в покои будетъ, и похваляему праведнику…занеже праведнымъ подобает похвала»[280]280
  Из предисловия к Житию свт. митрополита Петра. Цит. по: Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. Повесть о Митяе. СПб., 2000. С. 417.


[Закрыть]. Собственно похвала святому и есть реальное содержание любого жития, не протокольная фиксация жизни героя повествования, а результат строгого отбора агиографом подходящих к случаю фактов.

Другая сторона житийного понимания биографии сводится к отказу от годовой датировки событий. Ее в житиях заменяет хронологическая последовательность отобранных агиографом фактов из биографии святого угодника с отсылкой к церковному календарю, что В. О. Ключевский считал «обычной народной хронологией», где «считают не годами, а событиями и редко ошибаются»[281]281
  Ключевский В. О. Древнерусские жития святых как исторический источник. М., 1998. С. 106. Ср. наблюдения Г. М. Прохорова об «антиисторичности» житийной хронологии, в принципе отрицающей годовые даты (Прохоров Г. М. Древняя Русь как историко-культурный феномен. СПб., 2010. С. 216).


[Закрыть]. Возвращаясь к эпизоду встречи князя и игумена в стенах Троицкого монастыря, заметим, что В. А. Кучкин отнес отсутствие годовой даты и фактографическую скудость изложения житийного сюжета за счет того, что «свидание носило… частный характер и не имело какого-нибудь общественного резонанса»[282]282
  Кучкин В. А. Дмитрий Донской и Сергий Радонежский в канун Куликовской битвы // Церковь, общество и государство в феодальной России. Сб. статей. М., 1990. С. 114.


[Закрыть], с чем невозможно согласиться. Независимо от того, имела ли место встреча князя и игумена в 1378 г., в канун сражения на Воже, как полагает В. А. Кучкин, или все-таки в 1380 г., перед Куликовской битвой, и в том, и в другом случае на кону была как судьба православия, так и личная судьба Дмитрия Ивановича. Другое дело, что для агиографа было совершенно неважно, о каком конкретно из военных столкновений идет речь – важен был сам факт визита «князя великого» в монастырь к преп. Сергию, что в любом случае было «в похвалу» святому.

Летописные известия, в которых фигурирует имя преп. Сергия, в отличие от Жития, наоборот, как правило, конкретны и датированы. С этой точки зрения показателен один из немногих эпизодов биографии игумена, попавший и в Житие, и в летопись, приглашение игумена князем Владимиром Андреевичем Серпуховским для основания Высоцкого монастыря. В Житии дата отсутствует[283]283
  Клосс Б. М. Избранные труды. Т. 1. Житие Сергия Радонежского. С. 367.


[Закрыть], в летописи она, наоборот, обозначена («в лето 6882 индикта 12»), а усеченное «князь Владимир» житийного рассказа в летописной статье выглядит вполне определенно, как «серпуховской князь Владимир Андреевич»[284]284
  ПСРЛ. Т. 25. С. 189.


[Закрыть]. Особенно показательно в связи с этим то, что и летописцем, и автором Жития был, как полагает Б. М. Клосс, один человек, троицкий инок Епифаний Премудрый[285]285
  Клосс Б. М. Избранные труды. Т. 1. С. 100–102, 107. Аргументы против причастности Епифания к составлению Троицкой летописи: Лурье Я. С. Две истории Руси XIV в. СПб., 1994. С. 59.


[Закрыть].

В связи с указанными особенностями житийных и летописных известий о преп. Сергии особого внимания заслуживает один эпизод биографии игумена, отразившийся, как представляется, и в Житии, и в летописи, но, так сказать, с разных точек зрения. Он освящает миротворческую миссию троицкого игумена в Рязань, предпринятую им по «умолению» Дмитрия Ивановича в исходе 1385 г. в связи с описанным в предыдущей главе московско-рязанским противостоянием вокруг Кололмны. Однако прежде, чем перейти к нему, крайне важно понять характер взаимоотношений преп. Сергия и великого князя московского во время Куликовской и битвы и последовашие за этим годы.

Вопрос о степени близости знаменитых современников зачастую понимают как то, что в наши дни называется межчеловеческими отношениями, т. е. взаимными симпатиями и антипатиями, близостью или, наоборот, расхождением взглядов, оценок тех или иных людей, событий, и пр. Разумеется, и такой подход правомерен, но и ранее, и в наши дни взаимоотношения светского и духовного лица не были и не есть прямой аналог взаимоотношений между двумя мирянами или, наоборот, людьми церкви. Духовное лицо всегда пастырь лицу светскому. В Русской церкви эти отношения достаточно давно оформились в институт духовничества: постоянное личное присутствие духовного отца в жизни любого православного было необходимостью[286]286
  «А которые люди живут без… отца духовного… аще и к церкви приходят, не принимати приношение от них… своим детем духовным възбраняйте с таковыми ясти и питии, ни в домы призывати, ниже с ними ходити, понеже си сами отлучишася стада Христова». (Памятники древнерусского канонического права. СПб. 1880 (РИБ. Т. 6). Стб. 409–410. Грамота митрополита Фотия приходскому духовенству 1419 г.).


[Закрыть].

Для руководства повседневной жизнью всякий православный совершенно добровольно выбирал себе духовного отца, от которого получал рекомендации и указания по всем вопросам ежедневного бытия и которыми обязан был безусловно руководствоваться в жизни: грех непослушания духовнику церковью ставится вслед за грехом пренебрежения Писанием[287]287
  Смирнов С. Древнерусский духовник. Исследование из истории церковного быта. М., 1913. С. 41–45.


[Закрыть]. Самый важный момент во взаимоотношениях духовного отца со своими детьми, образующими вокруг него сообщество, покаяльную семью, в котором проявляется его дисциплинарная власть – это исповедь и причастие. Посторонний священник мог исповедовать и причащать чужого сына духовного только в исключительных случаях или по поручению его духовника[288]288
  Смирнов С. Древнерусский духовник. Исследование из истории церковного быта. М., 1913. С. 175.


[Закрыть].

Другая важная сторона взаимоотношений духовника со своими «чадами духовными» заключается в том, что «отец духовный» мирянину положен один, и в каждый конкретный момент своей земной жизни православный знал единственного духовного отца. Случаи существования у мирянина одновременно нескольких духовников, чтобы по собственному произволу можно было бы исповедоваться и причащаться то у одного, то у другого, исследователям древнерусской покаяльной дисциплины неизвестны[289]289
  Смирнов С. Древнерусский духовник. Исследование из истории церковного быта. М., 1913. С. 60–61.


[Закрыть]. Столь же невозможна и произвольная смена духовника по желанию мирянина: «а что… которого отца… сын духовный… отходит к другому, и другой того примет, и…сам той священник запрещение примет, от священства воздержится… а приятый сын к первому отцю да приходит»: «оставляти отца своего духовного… и ко иному же отходити – не годится их (духовных детей. – А. Л.) приимати»[290]290
  Памятники древнерусского канонического права. Стб. 429–430. Грамота митрополита Фотия псковскому духовенству 1422 или 1425 гг.; Стб. 259. Ответы митрополита Киприана игумену Афанасию. В издании «Ответы» датированы 1390–1405 гг. Г. М. Прохоров отождествляет с адресатом послания игумена Серпуховского Высоцкого монастыря Афанасия и считает грамоту написанной до отъезда последнего в Византию в 1382 г.: Прохоров Г. М. Афанасий Высоцкий // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1988. Вып. 2. Вторая половина XIV–XVI вв. Ч. 1. С. 80, 466.


[Закрыть]. Таким образом, «идеальный духовный отец несменяем, самостоятельно и свободно выбрав его себе, верующий не имел уже права также свободно и беспрепятственно его оставить… Разлучала покаяльных детей с отцом только смерть»[291]291
  Смирнов С. Древнерусский духовник. С. 50.


[Закрыть].

В то же время в жизни любого человека могут появиться обстоятельства, в связи с которыми смена духовника или даже появление нового при здравствующем первом делается необходимой. Среди таких «вин» одной из самых распространенных, не считая, понятно, кончины духовного отца, была долгая разлука его с покаяльной семьей, которую на время отлучки надо было обязательно перепоручить другому духовнику[292]292
  Смирнов С. 49–50, 52–53, 58–59; Корогодина М. В. Исповедь в России в XIV–XIX вв. Исследование и тексты. СПб., 2006. С. 276–277.


[Закрыть].

Существовали и иные житейские обстоятельства, невольно увеличивавшие число здравствующих «отцев духовных» у одного мирянина. Так, принятие последним на смертном одре пострига вело к тому, что прежний духовник, если он был из «бельцов», вынужденно в последнюю минуту уступал место духовнику из монахов, который принимал исповедь и причащал умирающего. В момент кончины «отец духовныи» мог по каким-то причинам не иметь возможности исповедать и причастить своего «сына духовного», что делало какое-нибудь другое духовное лицо, и т. п. Именно подобными причинами С. И. Смирнов объяснял наличие подписей нескольких «отцев духовных» под княжескими духовными грамотами[293]293
  Смирнов С. Древнерусский духовник. С. 56–57, 59.


[Закрыть].

Возвращаясь к вопросу о взаимоотношениях преп. Сергия и великого князя Дмитрия Ивановича, отметим, то в историографии бытует мнение, что духовником великого князя преп. Сергий был уже в 70-х гг. XIV в. и, естественно, оставался им в год победного сражения на Куликовом поле.

К первой половине 70-х гг. вхождение великого князя в покаяльную семью преп. Сергия относит В. А. Кучкин, связываюший его со временем установления суверенитета над Радонежской волостью князя Владимира Андреевича, двоюродного брата и соправителя Дмитрия Ивановича, в уделе которого Троицкий монастырь теперь находился[294]294
  Кучкин В. А. Сергий Радонежский и «Филофеевский крест» С. 19; Он же. Сергий Радонежский и борьба за митрополичью кафедру всея Руси в 70-е – 80-е гг. XIV в. // Культура славян и Русь. М., 1998. С. 354, 359; Мазуров А. Б., Никандров А. Ю. Русский удел эпохи создания единого государства. С. 191.


[Закрыть]. При всей очевидной, в том числе и идейной близости двоюродных братьев, это все-таки не более чем предположение. Что преп. Сергий был духовником серпуховского князя, хорошо известно[295]295
  Мазуров А. Б., Никандров А. Ю. Указ. соч. С. 190–192.


[Закрыть], однако автоматически переносить эти особые отношения троицкого игумена и радонежского вотчича на его московского двоюродного брата особых оснований нет.

Ко второй половине 70-х гг. отнес принятие на себя преп. Сергием обязанностей великокняжеского духовника Б. М. Клосс, полагающий, что это произошло не позднее 1378 г., ссылаясь на одно из посланий Киприана, в котором митрополит «обращается к Сергию и его племяннику Федору как к духовным отцам великого князя»[296]296
  Клосс Б. М. Избранные труды. Т. 1. С. 35.


[Закрыть].

На самом деле, посланий таких два, от 3 и 23 июня, и в первом Киприан обращается к адресатам как к «возлюбленным сыном нашего смирения, преподобным игуменом Сергию и Федору», во втором же как к «честному старцю игумену Сергию и игумену Федору и аще кто ин единомудрен с вами»[297]297
  Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. Повесть о Митяе. С. 397–398.


[Закрыть].

В тексте, во-первых, ни слова не говорится о духовничестве обоих игуменов, а Киприан адресуется к ним как к тем, кто имеет доступ к великому князю, причем круг последних и, соответственно, адресатов второго послания («кто ин») не исчерпывается только именами преп. Сергия и Федора Симоновского. Во-вторых, великий князь в любом случае не мог одновременно исповедоваться и у того, и у другого игумена. В-третьих же, имя «отца духовного» Дмитрия Ивановича в 1378 г. хорошо известно – им был архимандрит кремлевского Спасского монастыря Михаил-Митяй, на что в свое время уже обратили внимание рецензенты книги Б. М. Клосса[298]298
  Бобров А. Г., Прохоров Г. М., Семячко С. А. Имитация науки. О книге Б. М. Клосса «Избранные труды. Том 1. Житие Сергия Радонежского. Рукописная традиция. Жизнь и чудеса. Тексты» // ТОДРЛ. Т. 53. СПб., 2003. С. 421.


[Закрыть].

При этом преп. Сергий Радонежский с какого-то момента действительно был выбран великим князем московским Дмитрием Ивановичем в «отцы духовные», единственное документальное доказательство чему относится только к 1389 г., последнему году жизни героя Куликовской битвы. Вторую духовную грамоту в мае этого года московский князь «писал… перед своими отци: передъ игуменомъ перед Сергиемъ, перед игуменом передъ Савастьяном»[299]299
  ДДГ. С. 36.


[Закрыть], однако и это свидетельство не получило в историографии единодушного толкования. Архимандрит Леонид (Кавелин), на основании духовной 1389 г. внес преп. Сергия в число великокняжеских духовников[300]300
  Леонид, архимандрит. Духовники великих князей и царей Московских и всея России //ЧОИДР. 1876. Кн. 1. С. 216–218.


[Закрыть], а С. И. Смирнов и А. А. Булычев, наоборот, усомнились в этом, сославшись на отсутствие в той же духовной при слове «отци» прилагательного «духовные»[301]301
  Смирнов С. Древнерусский духовник. С. 9, 246; Булычев А. А. Из истории русско-греческих церковных и культурных взаимоотношений 2-й пол. XIV столетия (судьба свт. Дионисия Суздальского) // Вестник церковной истории. 2006. № 4. С. 97.


[Закрыть] и сочтя обоих игуменов просто послухами духовного звания, присутствовавшими при составлении завещания.

Представляется, что в данном случае скептицизм уважаемых историков неоправдан. Во-первых, тот же С. И. Смирнов приводит неоднократные случаи употребления в юридических документах русского средневековья усеченного «отец» вместо «отец духовный»[302]302
  Смирнов С. Древнерусский духовник. С. 9.


[Закрыть]. Во-вторых, в великокняжеских духовных грамотах среди послухов всегда присутствуют лица духовного звания, среди которых четко различаются две группы «отци», как правило иерархи высокого ранга, и «отци духовные», собственно духовники[303]303
  См. например: «А сю грамоту писал… перед своими отци, перед владыкою володимерьским… Олексеемъ, перед владыкою переславскимъ Офонасеемъ, перед владыкою коломеньскимъ Офонасьемъ, перед архимандритомъ Петромъ, перед архимандритомъ… Филимономъ, перед своим отцем душевнымъ попомъ Евсеемъ» (ДДГ. С. 14). Только в духовных грамотах великого князя московского Василия Дмитриевича круг послухов ограничен исключительно светскими лицами и ни «отци», ни «отци духовные» среди них не значатся. При этом все три документа, единственный известный пример, свидетельствованы собственноручной подписью главы русской православной церкви, митрополита Фотия (ДДГ. С. 57, 59, 62).


[Закрыть]. При этом не известна ни одна великокняжеская или княжеская духовная, в которой среди послухов присутствовали бы только «отци», и не было бы «отца» или «отцев духовных» и, наоборот, подписанные только духовниками завещания могли обходиться и без свидетельствований «отцевъ»[304]304
  ДДГ. С. 17, 19, 178, 277, 304, 308, 311.


[Закрыть].

Завещание московского князя в мае 1389 г. свидетельствовали всего два духовных лица, причем не епископского ранга, а настоятели монастырей, игумены Сергий и Севастьян, поэтому логичным кажется видеть в них именно великокняжеских духовников, а не послухов духовного звания. О возможных причинах появления в духовной грамоте имени второго «отца» речь пойдет ниже.

Возвращаясь к взаимоотношениям Дмитрия Ивановича и преп. Сергия Радонежского и чтобы точнее попытаться определить время включения великого князя в покаяльную семью преп. Сергия, необходимо проследить последовательность смены «отпев духовных» героя Куликовской битвы.

Имя первого известного источникам (но, естественно, не первого вообще) духовника Дмитрия Ивановича хорошо известно. Им был великокняжеский фаворит, архимандрит кремлевского Спасского на Бору монастыря Михаил-Митяй. «Единъ коломенскихъ попъ» т. е. изначально простой приходской священник одного из храмов Коломны «избран бысть изволениемъ великого князя во отчъство и в печатникы и бысть… отецъ духовныи князю великому и всемъ бояромъ стареишимъ, но и печатникъ, юже на собе ношаше печать князя великаго»[305]305
  ПСРЛ. Т. 15. Стб. 125.


[Закрыть].

Г. М. Прохоров полагает, и справедливо, что знакомство столь несхожих в социальном отношении людей, да еще живших в разных городах, скорее всего, имело место в 1366 г., во время венчания Дмитрия Ивановича и суздальско-нижегородской княжны Евдокии Дмитриевны, поскольку «свадьба бе на Коломне», но вряд ли можно согласиться с мнением автора, что тогда же Митяй стал и великокняжеским духовником[306]306
  Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. С. 97–98. Прим. 34; Он же. Митяй. Повесть о Митяе // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1989. Вып. 2. Вторая половина XIV–XVI вв. Ч. 2. С. 117, 252. Летописный рассказ указывает только место проведения свадьбы, ничего не сообщая о собственно венчании. Если оно, что, памятуя статус новобрачных, было бы логично, имело место, как считает А. Б. Мазуров, в кафедральном соборе Коломны (Мазуров А. Б. Средневековая Коломна в XIV – первой трети XVI вв. С. 234), то вряд ли Дмитрия Ивановича и Евдокию Дмитриевну в этом случае венчал бы простой приходской священник Митяй, а не коломенский епископ. Скорее всего, из этикетных соображений, дабы соблюсти «честь» обоих сторон, венчание проводили в одном из приходских храмов города, точно так же, как для торжеств была выбрана не столица удела жениха, а пограничная московская Коломна, расположенная посередине речного пути от Москвы к Нижнему Новгороду.


[Закрыть]. Как помним, последний одновременно выполнял еще и обязанности печатника. Императорскими печатниками в Византии были лица духовного звания, и такого рода примеры известны и на Руси[307]307
  Будущий митрополит киевский Кирилл II, например, являлся печатником галицкого князя Даниила Романовича, будучи лицом духовным (Лихачев Д. С. Русские летописи и их культурно-историческое значение. М.; Л., 1947. С. 263). Недавно высказаны возражения против принадлежности печатника Кирилла к духовному званию: Толочко П. П. Канцлер, митрополит и летописец: действительно ли митрополит Кирилл был печатником Даниила Романовича? // Сословия, институты и государственная власть в России. Средние века и Раннее новое время. Сб. статей памяти акад. Л. В. Черепнина. М., 2010. С. 345.


[Закрыть]. Печатники из духовенства, более того, как и Митяй, из духовников у русских князей, судя по всему, вплоть до конца XV в. не были такой уж редкостью[308]308
  Ср.: «А… велел еси подписати (духовную грамоту. – А. Л.) духовнику своему Ивану печатнику» (ДДГ. С. 311), «а запечатал сю духовную отецъ мои духовнои попъ Иванъ» (Там же. С. 521). Сохранился формуляр послания 1485 г. неизвестного по имени дьяка духовнику Ивана III, одновременно являвшемуся печатником и самого великого князя, и его сына, Ивана Ивановича Молодого (Русский феодальный архив. Вып. 2. М., 1987. С. 264).


[Закрыть]. Важно подчеркнуть, что должность печатника предполагала постоянное присутствие ответственного за «запечатывание» документов лица, в данном случае Митяя, при дворе суверена. В XVI–XVII вв. в царские печатники назначались уже не духовные, а исключительно светские чины государева двора, либо думные дворяне, либо думные посольские дьяки, но и они носили доверенную им печать, как некогда, по словам летописи, Митяй, «на собе» то есть на шее (отсюда и расхожее название такой печати, «воротная», происходящее от слова «во́рот» т. е. «воротник»). Причем царские печатники обязаны были хранить царскую печать не в государевой казне, а в собственном «дому»[309]309
  Подробнее: Лаврентьев А. В. Царевич – царь – цесарь. Лжедмитрий I, его государственные печати, наградные знаки и медали. 1604–1606 гг. СПб., 2001. С. 33.


[Закрыть].

Так что быть печатником Дмитрия Ивановича для жившего вдалеке от Москвы «коломенского попа» было нереально, но реально для архимандрита кремлевского Спасского монастыря и великокняжеского духовника. «Отцем духовным» великого князя Дмитрия Ивановича Митяй стал десять лет спустя после коломенской свадьбы, одновременно с принятием пострига и рукоположением в спасские архимандриты, зимой-осенью 1376 г.[310]310
  Кучкин В. А. Сергий Радонежский и борьба за митрополичью кафедру всея Руси в 70-80-е гг. XIV. С. 357 (сентябрь); Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. С. 99 (февраль-апрель).


[Закрыть]

После кончины в феврале 1378 г. митрополита Алексея великокняжеский духовник, при полной поддержке самого великого князя и в ситуации, когда права ранее уже поставленного в Константинополе в митрополиты Киприана Дмитрием Ивановичем не были признаны, а сам Киприан так и не смог попасть в Москву, вынужденно живя в Киеве, попытался сам поставиться на московскую митрополию. Однако планам эти не суждено было сбыться: Митяй умер во время поездки в Константинополь, где должен был быть рукоположен в сан патриархом, в сентябре 1379 г.[311]311
  О дате кончины Митяя: Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. С. 166, 191.


[Закрыть]

Похоронили Митяя в Царьграде, и сопровождавшие его духовные и светские лица поставили у патриарха Нила в русские митрополиты архимандрита Переяславского Горицкого монастыря Пимена из состава многочисленной свиты Митяя. В Москве с выбором не согласились, предпочтя Пимену жившего в Киеве Киприана, за которым великий князь отправил игумена Симонова монастыря Федора. В Киев Федор Симоновский отправился «на великое заговение» в феврале 1381 г., уже будучи, как подчеркивает летопись, «отцем духовным» Дмитрия Ивановича[312]312
  ПСРЛ. Т. 15. Стб. 131.


[Закрыть].

Духовная карьера племянника преп. Сергия Радонежского развивалась стремительно и, случайно или нет, именно в то время, когда Митяй оказался в великокняжеском фаворе. Постриженик Троицкого монастыря, Федор покинул стены обители в 1377 г., и не позднее лета следующего, 1378 г. уже был на игуменстве в Симонове монастыре, «детище великокняжеской власти», пользовавшемся особым покровительством Дмитрия Ивановича[313]313
  Кучкин В. А. Начало Симонова монастыря // Культура средневековой Москвы XIV–XVII вв. М., 1995. С. 118–119, 121.


[Закрыть]. Разумеется, избрание великим князем в духовники игумена Федора, как и ранее Митяя, не было случайностью. Игумен, как и его дядя, троицкий игумен Сергий, имел возможность прямого общения с великим князем (в неиспользовании влияния обоих на Дмитрия Ивановича дядю с племянником митрополит Киприан обвинял в выше цитированных письмах еще весной предыдущего года[314]314
  Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. С. 398–410.


[Закрыть]). Контакты великого князя с новым духовником действительно как будто выходили за рамки традиционного общения: сохранились книги с дарственными надписями «отца духовного» своему чаду[315]315
  Вздорное Г. В. Искусство книги в Древней Руси. Рукописная книга Северо-Восточной Руси XII – начала XV вв. М., 1980. С. 16.


[Закрыть].

Великокняжеским духовником Федор Симоновский мог стать, впрочем, еще в 1379 г. (к этому же склонялся и Г. М. Прохоров[316]316
  Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы С. 196, 207–208. Н. Ф. Дробленкова полагает, что это произошло после Куликовской битвы (Дробленкова Н. Ф. Федор Симоновский // Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вторая половина XIV–XVI вв. Вып. 2. Ч. 2. Л. 1989. С. 448).


[Закрыть]), в пору, когда еще здравствовал Митяй. Уезжая надолго в Царьград, последний не мог оставить Дмитрия Ивановича без духовного попечения, и обязанности великокняжеского духовника на время отлучки были возложены им на кого-то другого, вероятно на того же игумена Федора. Хотелось бы только заметить, что, так или иначе, принять окончательно Дмитрия Ивановича в свою покаяльную семью симоновский игумен мог только по получении из Константинополя известия о кончине Митяя.

Летописная Повесть о Митяе не содержит ни даты, ни описания способа, каким известия о кончине Митяя и поставлении в митрополиты Пимена были доставлены из Царьграда на Русь, но подчеркивает, что в Москве обе новости получили одновременно: «прииде весть…яко Митяи умре, а Пуминъ сталъ в митрополиты»[317]317
  ПСРЛ. Т. 15. Стб. 131.


[Закрыть]. Хиротония Пимена состоялась много позднее кончины Митяя, сразу по поставлении в Константинополе нового патриарха, Нила, имевшем место в мае-июне 1380 г.[318]318
  Мейендорф И., прот. Византия и Московская Русь. Очерки по истории церковных и культурных связей в XIV в. Paris, 1990. Р. 424. Переиздано под заглавием «Византия и Московская Русь» в кн.: Мейендорф И. История церкви и восточнохристианская мистика. М., 2000.


[Закрыть]

В отечественной историографии поставление Пимена датируют, как правило, июнем этого года, опираясь на единственный сохранившийся документ, определение собора под руководством нового патриарха об усвоении Пимену титула митрополита Киевского[319]319
  Памятники древнерусского канонического права. Приложения. Стб. 184.


[Закрыть]. Но в любом случае к моменту появления июньского соборного определения Пимен должен был уже быть рукоположен в митрополиты московские.

Таким образом, на Русь «весть» о кончине Митяя, была послана, скорее всего, сразу после поставления Пимена, в мае-июне 1380 г. Отвезти ее в Москву должен был гонец русской делегации. Из Константинополя последний, очевидно, должен был отправиться ранее Пимена. Тремя годами ранее Киприан извещал патриарха о своем предстоящем прибытии в Царьград, выслав «вести», надо думать тоже с гонцом, еще до отъезда из Киева[320]320
  «Яз без измены еду к Царюгороду, а пред собою вести послал же есмъ» (Цит. по: Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. С. 410).


[Закрыть]. В посольской практике более позднего времени младшие по чину члены дипломатических миссий всегда отправлялись в Москву ранее отъезда всей делегации, спеша сообщить о результатах переговоров.

Дошла «весть» до Москвы, как полагают, не ранее осени того же 1380 г., причем не до, а после Куликовской битвы: обстановка и в степном пограничье, и на литовских рубежах – два возможных пути, которыми «весть» могла попасть в Москву – до победы в сражении 8 сентября 1380 г. делала как будто бы невозможной получение на Руси известий из Царьграда[321]321
  Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. С. 191; Кучкин В. А. Был ли митрополит Киприан в 1380 г. в Москве? // Анфологион: Власть, общество и культура в славянском мире в Средние века. К 70-летию Б. Н. Флори. М., 2008. С. 270.


[Закрыть], с чем трудно согласиться.

И накануне Куликовской битвы, и в более поздние времена поездка через степь всегда была делом рискованным, но отнюдь не невозможным, особенно для опытного одиночки – гонца. В практике посольских сношений Москвы с Бахчисараем конца XV в., когда степь, разделявшая границы Руси и Крыма, представляла собой опаснейший для передвижения регион, контролировавшийся общим врагом и великого князя, и крымского хана, Большой Ордой, для «ссылок» и «вестей деля» обе стороны привлекали опытных «гонцов», ухитрявшихся регулярно проносить вести через «поле»[322]322
  Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Ногайскою ордами и Турцией. СПб., 1884 (Сборник РИО. Т. 41). С. 50, 61, 67. 70–71, 73.


[Закрыть]. Однако существовал один фактор, в принципе снимавший, как кажется, «ордынское» препятствие для получения в Москве «вести» о кончине великокняжеского духовника еще до Куликовской битвы.

В 1379 г. на пути в Царьград Митяй со спутниками был задержан в степи Мамаем, но не только в итоге беспрепятственно продолжил путешествие, но и получил от формально правящего ордынского хана Тюляка «ярлык Мамаевою дядиною мыслию»[323]323
  Цит. по: Прохоров Г. М. Русь и Византия в эпоху Куликовской битвы. С. 158.


[Закрыть]. Ситуация 1379 г. практически повторила события 1353 г., когда тем же маршрутом, в том же направлении, в Царьград из Москвы, и с той же целью, ставиться в русские митрополиты, выехал епископ Алексей. Отправляясь в путешествие, будущий митрополит имел ярлык от хана Джанибека на свободное передвижение через ордынские земли, и, хотя, как и четверть века спустя Митяй, был задержан по дороге, в итоге получил другой ярлык, от ханши Тайдулы[324]324
  Русский феодальный архив. Вып. 3. М., 1987. С. 593.


[Закрыть], подорожную грамоту, повторявшую ярлык Джанибека, которая давала возможность не только добраться до Царьграда, но и гарантировала возвращение «полем» на Русь[325]325
  Приселков М. Д. Ханские ярлыки русским митрополитам. Пгр., 1916. С. 81–82.


[Закрыть]. В дипломатической переписке Москвы с Бахчисараем конца XV в. ярлыками называли достаточно широкий круг документов, как официальных, «верющих грамот», «докончаний», так и просто личные письма хана Менгли Гирея великому князю московскому Ивану III[326]326
  Памятники дипломатических сношений Московского государства с Крымскою и Ногайскою ордами и Турцией. С. 1–7, 9-10, 18, 20, 28–30, 35, и др.


[Закрыть]. Возможно, в летописном рассказе речь идет о каком-то из аналогов более поздних «пропускных» грамот, существовавших в русско-крымской дипломатической практике конца XV в.[327]327
  Croskey R. M. Muscovite Diplomatic Practice in the Reign of Ivan III. NY.; L, 1987. P. 30–31.


[Закрыть]

Несомненно, ярлык, имевшийся у Митяя, также гарантировал ему и его спутникам беспрепятственное передвижение, как до Царьграда, так и в обратном направлении, до Москвы. И если гонец с «вестью» возвращался из Царьграда на Русь еще до разгрома орды на Куликовом поле, то есть до праздника Рождества Богородицы 8 сентября 1380 г., то он, очевидно, находился под охраной того же ярлыка, данного, повторимся, хотя и от имени хана Тюляка, но фактически самим темником Мамаем.

Хронология событий лета 1380 г., предшествовавших «побоищу иже на Дону», время получения первого известия о походе Мамая на Русь, сборе и выходе полков во главе с великим князем Дмитрием Ивановичем и Владимиром Андреевичем Серпуховским из Москвы и пр. в источниках никак не отражена. Правда, позднее Сказание о Мамаевом побоище указывает достаточно правдоподобную дату сбора «всемъ людемъ на Коломне» перед выходом армии к верховьям Дона, Успение Богородицы 15 августа[328]328
  Памятники Куликовского цикла. С. 204–205.


[Закрыть].

Так или иначе, но около этого времени Дмитрий Иванович должен был покинуть столицу. Рискнем предположить, что великий князь все-таки вполне мог успеть получить «весть» из Константинополя до выступления в поход на Мамая. Даже если хиротония Пимена имела место в конце июня, то от выступления московского князя на Куликово поле ее отделяло полтора месяца, если в начале – то уже два с половиной, если же вообще в мае, то к этому сроку надо прибавлять еще до тридцати одного дня. И здесь крайне важно понять, хватило бы этого времени гонцу для того, чтобы принести из Царьграда в Москву «весть» о кончине Митяя и поставлении Пимена.

Скорость передвижения и время в пути от Царьграда до Москвы, проходившем через Крым (Кафа) и Азов в низовьях Дона, вряд ли можно выразить какой-то усредненной цифрой[329]329
  «Путь из Москвы до Константинополя на морских и речных судах преодалевался за два с половиной месяца, обратный занимал больше времени» (Кучкин В. А. Был ли митрополит Киприан в 1380 г. в Москве? С. 270).


[Закрыть]. И то, и другое зависело от времени года, выбора и комбинации средств передвижения, наличия грузов, многолюдства путешествующих и иных факторов. Подчеркнем особо, что первостепенное значение имел характер поездки, а также ранг путешествующего, его, если угодно, общественное положение. В начале XVI в., например, время в пути дипломатов от Москвы до Азова составляло семь недель, тот же путь казачья станица преодолевала за пять, а в 1518 г. гораздо бо́льшее расстояние, не от Азова, а от Крыма (очевидно, Кафы) до Москвы, Максим Грек со спутниками проделали всего за четыре недели[330]330
  Дунаев Б. И. Пр. Максим Грек и греческая идея на Руси в XVI в. Историческое исследование с приложением текстов дипломатических сношений России с Турциею в начале XVI в. М., 1916. С. 10, 55, 82.


[Закрыть].

Совершенно очевидно, кстати, что сам Пимен, в отличие от гипотетического гонца, возвращался на Русь осенью 1381 г.[331]331
  Обоснование этой даты: Кучкин В. А. Был ли митрополит Киприан в 1380 г. в Москве? С. 263.


[Закрыть] неспешно, во всяком случае, следуя через Рязанское княжество[332]332
  Пимен был взят под стражу в Коломне (ПСРЛ. Т. 15. Стб. 132), что свидетельствует о возвращении его на Русь либо Доном, либо степью, но в любом случае он вышел к Оке землями Великого княжества Рязанского.


[Закрыть]. На скорость движения митрополита через русские земли политические соображения врядли влияли, но определенно влияли архипастырские обязанности. Как и все первоиерархи православной церкви, и современники, и более позднего времени, митрополит должен был по дороге часто останавливаться для служб в церквах и монастырях, раздачи милостыни, благословения «духовных чад», специально выходивших по пути следования митрополичьего кортежа, и пр.[333]333
  Ср. Писарев Н. Домашний быт русских патриархов. Казань, 1904. С. 247–254.


[Закрыть] Понятно, что «весть» с гонцом преодолевала расстояния с принципиально иной скоростью.

Так что о неожиданной кончине своего духовника великий князь все-таки вполне мог узнать не после битвы с Мамаевой ордой, а накануне отправления из Москвы на Куликово поле, около середины августа 1380 г. Если это так, то с этого момента постоянным духовником Дмитрия Ивановича становится игумен Федор Симоновский.

Трудно сказать что-то определенное о происхождении двух уникальных известий, принадлежащих перу самого высокопоставленного русского агиографа, императрицы Екатерины II. В собственноручно составленной «О преподобном Сергии исторической выписи», предназначавшейся для «Записок касательно Российской истории», государыня отметила, что именно Федор Симоновский «ходи со князем великим (Дмитрием Ивановичем. – А. Л.) в поход на Мамая»[334]334
  Сочинения императрицы Екатерины II… с объяснительными примечаниями акад. А. Н. Пыпина. СПб., 1906. Т. 11. С. 347.


[Закрыть] т. е. сопровождал великого князя московского на Куликово поле в 1380 г. Для духовника следовать за своим чадом духовным к месту сражения было бы естественным.

Очевидно, к этому известию стоит отнестись с доверием. Вслед за ним «Выпись» сообщает, что Федор Симоновский «бысть духовный отец великому князю… и тысяцкому и бояром и вельможам»[335]335
  Сочинения императрицы Екатерины II… с объяснительными примечаниями акад. А. Н. Пыпина. СПб., 1906. Т. 11. С. 347.


[Закрыть]. Указанное известие, как и сообщение о сопровождении Федором Симоновским князя Дмитирия Ивановича на Куликово поле, иными источниками не подтверждается[336]336
  Его нет даже в Житии Федора Симоновского (Житие св. Федора архиепископа Ростовского. Сообщил архим. Леонид // Душеполезное чтение. 1891. Ч. 2. № 5. С. 3–13).


[Закрыть], но выглядит правдоподобным. Митяй, предшественник симоновского игумена на духовничестве, был «отецъ духовнои» не только великому князю, но и «всемъ бояромъ стареишим»[337]337
  ПСРЛ. Т. 15. Стб. 125.


[Закрыть]. Отъезжая в 1379 г. в Константинополь, Митяй обязан был препоручить другому духовнику, надо полагать, Федору Симоновскому, не только Дмитрия Ивановича, но и всю свою покаяльную семью, в которую входила верхушка великокняжеской думы[338]338
  В перечне «Выписи» смущает только наличие среди новых духовных детей симоновского игумена московского тысяцкого, должность которого, как известно, была упразднена еще за пять лет до 1379 г. т. е. даже не при Митяе, а его предшественнике на духовничестве.


[Закрыть].

Кроме выше приведенного известия 1381 г. «отцем духовным» Дмитрия Ивановича Федор Симоновский в летописях именуется еще дважды, в 1382 и 1386 гг., причем в обоих случаях в связи с поездками в Царырад «о управлении митропольи русскые»[339]339
  ПСРЛ. Т. 15. Стб. 148, 150. Уточнение хронологии поездок в Царьград: Дробленкова Н. Ф. Федор Симоновский. С. 448–449.


[Закрыть] В первом случае симоновский игумен сопровождал к патриарху суздальского епископа Дионисия и возвратился на Русь в 1384–1385 гг. в новом сане, «ему же патриархъ дасть… архимандритью и лишъшую честь поручи ему на Руси паче всех архимандритъ». На время этой двухлетней отлучки обязанности великокняжеского духовника, как и ранее во время отлучки Митяя в Царьград, также должен был исполнять кто-то другой из русских игуменов.